Мгновенья дивных встреч Радмила Караклаич

МГНОВЕНЬЯ ДИВНЫХ ВСТРЕЧ

7 февраля 2016 года

За долгую службу у меня было великое множество встреч с людьми, которые составили честь и совесть нашей прежней Великой Родины.
И если они даже были иностранцами, то испытывали такое светлое чувство уважения к России, Советскому Союзу, что не поднимается и язык назвать их иностранцами…
Всех их, в прежние времена, мы – смело и честно – называли совестью нации.
Думаю, что так и было на самом деле.
Это были люди подлинного творчества, великие актёры и писатели, служители сцены, кумиры наших юношеских лет.
(Никому бы и в голову тогда не пришли эти чудовищные повторы, которые именуют: то «Точь в точь»; то «Битвой титанов»?!! (каких и с кем?); то «Один в один»…
Чудовищно, ведь по сути – откровенный плагиат, подделка (недавно мне сказали, что в роли Ф. Шаляпина дерзнул выступить последний, из бесчисленных мужей, Пугачёвой.
Мне кажется, что большего надругательства и представить трудно над тем, кто являлся неповторимой частью великого певческого искусства России и по причине кончины которого даже в Париже был объявлен семидневный траур. Задумайтесь, дорогие друзья, так не скорбел мир ни за одним государственным деятелем, а тут - подпудрили нос этому развязному молодому человеку - и он - Шаляпин. Кощунство просто, по другому не скажешь. А ведь в жюри сидела бывшая оперная Прима Любовь Казарновская. Неужели ей не стыдно?).
И если бы кому-то из них сказали, в ту пору, что он или она – звезда, примадонна, мне кажется, они бы сами не приняли этих кличек, за которые так бьются нынешние бесцветные и бесстыдные, к несчастию, деятели придуманного ими же, для себя любимых, «шоу-бизнеса».
Те, кого знал я, да что - я, люди все, были удостоены гораздо более высокого звания и чести – их любил весь народ, они были всенародными любимцами.
Думаю, что будет справедливо, если я их не буду ранжировать по значимости, всевозможным высоким званиям и наградам, которых они добились в честном служении народу, а попробую - немножко, лишь то, что мне лично открылось при встрече с ними, поведать Вам, дорогие друзья, так скажем, по времени встречи с ними. Если Вам это будет интересно.
Итак, начинаю…

РАДМИЛА КАРАКЛАИЧ

Мне кажется, что я именно такой увидел эту югославскую, сербскую красавицу, хотя разумом понимаю, что именно эта фотография, которая мне очень нравится, уже с более поздних лет – распахнутые и любящие мир зелёно-голубые глаза, богатые, очень красивые волосы, до плеч, стремительную, обаятельную, способную, мне казалось, спеть любую песню, на каком бы языке она ни звучала - сербском, русском, французском, украинском, итальянском, на цыганских наречиях…
Но, всё – по порядку…
Я, курсант второго курса военного училища, страшно сокрушался, стоя возле знаменитого в ту пору, более я таких и не видел, кинотеатра «Вильнюс», который часто использовался и как концертная площадка для выступления знаменитостей.
И мне изредка, в увольнении, доводилось, спасибо судьбе,  попадать на их концерты.
Афиши о выступлении именно в этом кинотеатре Радмилы Караклаич, которую мы все любили и часто слушали её зажигательные песни, висели по всему городу, и у меня где-то теплилась надежда всё же попасть на её концерт.
Конечно, билета мне не досталось, и милая старушка - красивая, ухоженная, таких в России и не было у нас в ту пору, только и сказала мне: «Ну, что вы, деточка, разве на такие концерты остаются билеты? Сама Радмила Караклаич выступает! Я ничем вам не могу помочь».
И я, просто в отчаянии, выспрашивал у каждого проходящего: «Нет у вас лишнего билета?», стоя на ступеньках этого величественного и красивого здания.
(Как стало мне известно, сегодня этого кинотеатра нет, там оборудован какой-то спортивный центр, после реконструкции и изменения облика этого красивого, необыкновенно, дворца).

На меня смотрели, как на прокажённого. И ускоряли шаг, не удостаивая меня даже ответом.
И вдруг, прямо перед ступеньками, с заездом на тротуар, остановилась машина. Не помпезная, самая обычная для того времени.
Я стоял в трёх-четырёх метрах от этой машины.
С переднего сидения, не сильно торопясь, поднялся молодой мужчина, открыл дверцу, заднюю, и протянул кому-то, я не видел, кто там находится, свою руку.
Через мгновение – перед ступеньками стояла обворожительная, в расцвете молодости и природной красоты, Радмила Караклаич.
Не знаю, не могу объяснить почему, но она, сразу увидев молодого, даже юного военного, обратила на меня внимание.
Никакой толпы, сохрани Боже, каких-то охранников, челяди иной вокруг её не было вообще.
Запомнилось, что она была в тонкой, она просто переливалась, лёгкой норковой шубке, которая была расстёгнута, (это я сегодня знаю, что это была норка, а тогда я видел своё божество – такое нарядное и воздушное, что и дар речи потерял), и в брючном костюме, который ей так шёл – не в сегодняшних, затянутых на женщинах брюках, которые неряшливы всегда, так выглядят, кто-то ведь специально это сделал, чтобы все недостатки женской фигуры – были видны сразу, а в расклешённых, выгодно подчёркивающих её природную стройность и красоту.
Она, в два шага, оказалась возле меня и на хорошем русском языке, с милым акцентом, обратилась ко мне:
– А что же так грустен молодой офицер? (Это сказала она, хотя я был курсантом второго курса).
Я собрался с духом и прямо ей сказал:
– Так хотел попасть на Ваш концерт, но билетов, к сожалению, нет…
Она, молча, взяла меня за руку, так просто, без всяких слов, и стремительно пошла в зал.
Естественно, я ни на сантиметр не отставал от неё. Говорить со мной времени у неё не было.
Но её нежную и, вместе с тем – сильную, изящную руку, я чувствую, мне так кажется – на своей, и до сих пор.
А если ещё добавить шлейф неведомых мне вообще духов, который наполнял пространство вокруг неё, то у меня, точно, кружилась от счастья голова, и я пребывал в каком-то состоянии запредельного счастья.
Пройдя через светлое и огромное фойе, где перед самим входом в зал, её встречали какие-то распорядители-устроители, она обратилась к кому-то, я не знаю, кем был этот человек:
– Устройте этого молодого офицера (снова!), это мой гость, а я через несколько минут буду готова к выступлению.
Те, кто сидел по левой стороне зрительного зала, видели, что меня, за руку. привела с собой Радмила, а так как это была, в основном, молодёжь, то, я мыслю, многие мне даже позавидовали.
В зале раздались громкие овации, пока она стремительно и легко проходила за кулисы.
Меня тут же устроили на свободное место, значит, его для кого-то берегли. Не скажу, что при этом очень приветливо на меня смотрел этот распорядитель, но не в силу того, о чём мы говорим сегодня – как на «русского оккупанта».

Нет, это неправда, и нас, курсантов, тепло и душевно принимали и на фестивалях песни, которые регулярно проходили в парке «Вингис», если я не ошибаюсь в его названии, и на всех иных публичных мероприятиях – в кино, на концертах, танцплощадке в парке, возле башни Гедиминаса… Не знаю, есть ли она сегодня там.
И даже в католических Храмах, куда я заходил часто, из любопытства, особенно – в собор Петра и Павла, так он, по-моему, назывался, почти рядом с училищем. Более всего меня поражала ножка какого-то Ангела, из белого мрамора, на входе, слева, если заходить в Храм, а если выходить - конечно, справа,которая была наполовину "вынесена губами верующих", за века, так говорили в ту пору. Каждый ведь прикасался губами к ней, из верующих, и это, довольно глубокое, углубление на ножке, меня поражало более всего. 

Заходил я и в иные католические соборы – в районе старого города, где я любил просто бродить, будучи в увольнении.
К слову, поучиться бы и нашим священнослужителям – всегда ко мне подходил служка Храма, который я посещал и спрашивал, чем он может быть мне полезен.
И даже в Госуниверситете, где мы были частыми гостями, и где вызреет, через долгие годы, так называемая, «демократия» того времени, во главе с профессором университета Ландсбергисом, которого я несколько раз видел лично. До сей поры помню его бородку «а ля Троцкий», которую мужчины на Руси в ту пору не носили.
Но вернусь к главной истории этого дня - я понимал, что -  не желая того и сам, порушил какие-то планы этого распорядителя на концерте, и он этого даже не скрывал, досадливо морщась. Может он кому-то обещал это место, я не знаю…
Но, куда же ему было деваться, когда меня привела за руку в зал эта Королева сегодняшнего вечера, красавица, со столь чистым и светлым сердцем и огромным талантом.
Уняв своё волнение, я сидел с ощущением огромного счастья и ждал начала концерта моей покровительницы.
Она стремительно вышла на сцену и неожиданно для всех запела песню на русском языке, мне кажется, я не ошибаюсь: «Чайки за кормой, верны кораблю…».
За время исполнения этой песни она два-три раза лукаво посматривала на меня, и даже подняла руку, немножко, чуть-чуть, но я это чувствовал, что этот жест она обращала ко мне.
Её, по завершению этой песни, просто засыпали цветами. Но я отчётливо видел, что цветы ей преподносили именно за эту песню женщины постарше, молодёжи среди них было единицы.
Тут же, после шквала аплодисментов, она запела что-то на сербском языке, конечно, понятном и близком, и я отчётливо различал «моя любов», именно так, без мягкого знака.
Конечно, я не ожидал того испытания, которое мне приготовила в этот вечер любимая певица, да и просто красивейшая из женщин.
 
Когда она запела свою знаменитую «Эсперанто», и перешла на исполнение куплета на русском языке, в котором были слова: «Счастье наше, как Жар-птица…», быстро сбежала в зал и протянула мне руку.
Я, конечно, вскочил сразу же, и она, положив свою руку мне на плечо, глядя прямо в мои глаза, продолжала петь, а я норовил как-то танцевать под определяемый ею ритм.
Сердце зашлось от восторга, и я даже утратил ощущение реальности.
Под моей правой рукой было восхитительное  – изящное и сильное, тело красивой молодой женщины, через какую-то воздушную блузку, что была на ней, левой же рукой я касался её правой руки, чуть ниже плеча, которая, как в знаменитом романсе, «лежала у меня на погоне»…
Никогда, до сей поры, подобного мне испытать не пришлось…
Когда я, сообразил ведь, поцеловал ей руку, и проводил к ступенькам на сцену, мне показалось, что зал аплодировал и мне, в какой-то мере...
Я сел на отведённое мне место в предельном волнении.
Это заметила девушка, которая сидела со мной рядом, и даже как-то меня стала успокаивать.
И тут мне в голову пришла мысль, я обратился к ней, так как у неё в руках был красивейший букет багровых роз:
– Девушка, милая, простите, а Вы не могли бы мне продать Ваш букет?
Она засмеялась, красиво и светло, и ответила:
– Нет, товарищ курсант, (мыслю, что она знала это, к какому, так скажем, отряду военных людей я относился, могла ведь быть дочерью военного или просто знать, что такую форму носили курсанты военных училищ), продать – не могу, могу подарить. Я же понимаю, что Вы просто обязаны вручить ей цветы.
 
Я залился краской, просто заполыхал весь, от счастья и благодарности к этой неведомой мне молодой девушке.
И даже дерзнул дотронуться до её руки и сказать, тихонько:
– Спасибо Вам! Я Вам очень благодарен!
(Дорогие наши учителя жизни, наши офицеры-воспитатели!
Обращаюсь к Вам, Вашей памяти.
Особенно – дорогих для меня людей: командира батальона полковника Солопова Алексея Афанасьевича и нашего любимого ротного майора Яцкевич Василия Васильевича.
Спасибо Вам!
Именно Вы нас научили достойно держаться и в такой редкой, всё же, для курсанта военного училища, ситуации. Просто немыслимой.).
Поэтому, как только Радмила завершила очередную песню, и надо же такому счастью случиться, что это был особо любимый мною романс «Падает снег», который мы ещё раньше слушали в исполнении самого автора музыки и слов – С. Адамо, я легко взбежал по ступенькам на сцену, никто в ту пору и не думал даже ограждать артистов от таких «вольностей» и проявлений своих чувств слушателями, зрителями в отношении своих кумиров, и, преклонив левое колено, протянул ей, на вытянутых руках, этот дивный букет.

Конечно, с позиций прожитых лет, я сегодня понимаю, что и она это восприняла не просто, как проявление чисто зрительской симпатии к своему мастерству, она видела искреннее чувство восторга и любви со стороны молодого военного, поэтому – прижала на миг букет к себе, утонув в нём милым лицом, а затем – сердечно и нежно меня обняла, двумя руками, за шею, не выпуская букет из руки, и несколько раз поцеловала – два или три, я уже не помню от предельного волнения, которое просто накрыло меня своей волной, прильнув ко мне всем своим упоительным телом, и, на минуточку, так и застыла, со своей красивой и гордой головой, у меня на груди.
Таких аплодисментов за весь её прекрасный концерт не было, зал просто перешёл к овациям и лучи славы замечательной певицы, пролились и на меня.
Но я был юношей воспитанным и на сцене не задержался, и, ещё раз поцеловав ей руку, вернулся на своё место.
Не забыв, при этом, ещё раз поблагодарить свою спасительницу, ту милую девушку, которая мне отдала свои цветы.
К слову – умницу большую, потому что она не преминула мне заметить:
– Вот видите, если бы эти цветы вручила я, это был бы просто дежурный букет. А так – целое действо, красивое, произошло…
И даже с какой-то грустью довершила:
– Вы – молодец, хорошо держались, достойно…
К слову, потом этот концерт мне вспоминался ещё несколько раз, когда просто на улице – молодые девушки, во весь  голос, говорили:
– Ой, смотри, это тот курсант, что вручал Радмиле Караклаич розы на концерте…
А один раз, к моему великому счастью, одна девушка, в очереди в тот же кинотеатр «Вильнюс», на только что появившийся фильм С. Бондарчука «Война и мир», сказала своему спутнику:
– О, помнишь, как этот курсант целовался с Радмилой Караклаич на её концерте!
Это уже было наградой.

Конечно, более проявлять как-то себя и дальше, в этот вечер, я не смел и не мог.
И, по завершению концерта, быстро вышел из зала и пошёл пешком в сторону родного училища…
Светло и дерзновенно влюблённым в эту совершенную женщину, чудо, диво.
И, как в светлой юности - даже безнадёжность этой любви не делала её несчастной...

***

Минуло тому много лет.
И я с великой, утратной и непреходящей болью, думаю:
«А кому же стало лучше, что кучка христопродавцев разорила нашу великую страну?
И они смеют ещё говорить о каких-то объективных предпосылках и условиях к этому.
Их просто не существовало.
Думаю, что не радуются этому и литовцы, как и все иные пристойные люди, независимо от рода-племени, которым отведена роль далёкой провинции Европы, и ещё никому не ведомо, во что это выльется вообще. И чем закончится.
Мы действительно были единым народом, и везде, если ты сам вёл себя учтиво, уважая местные нравы и обычаи, не помню, чтобы к нам относились дурно и не достойно. Везде ведь сподобилось служить – и в Туркестане, и Закавказье, и на Тихом Дону, и в Белоруссии, и даже в полыхающем войной Афганистане – доброе и светлое отношение к людям ценилось и там.
И второе, в этой связи, я понимаю, что у всех нас век конечен, но слежу, всегда, за жизнью и деятельностью Радмилы Караклаич.
К слову, у нас , в России, её фамилию немножко "перекрестили", и обиходно произносили как КАРАКЛАЕВИЧ.
По крайней мере, так было в мою пору юности.
И сегодня, через пятьдесят лет после той дивной встречи, обращаю к ней самые светлые и добрые слова пожеланий здоровья и долгих лет жизни.
Она была настолько солнечным человеком, что заслужила и со стороны всех людей, не только её почитателей, любовь и безмерное уважение.
К несчастию, не стало и её единой Югославии, которую мы так любили и считали самой близкой и родной для нас страной...
К слову, у меня были и ещё две встречи с ней, в Киеве, в концертном дворце «Украина», где она выступала вместе с Джоржем Марьяновичем, если я правильно написал его имя и фамилию. Находясь в командировке, мне сподобилось попасть на эти прекрасные концерты.
Но я уже своего присутствия на её концертах не афишировал, это было бы просто неуместно.
И только восхищался её мастерством и красотой её души, как благодарный зритель.
Сердечно склоняю пред Вами, милая Радмила, свою совершенно седую давно голову, и только прошу у судьбы и самой жизни благополучия и счастья для Вас, Ваших близких.
Спасибо, что Вы были в моей жизни тем светлым и дивным сном.
И я всегда помню Ваши слова из романса "Падает снег", когда Вы говорили в микрофон, как о случившейся личной трагедии: "Ты не придёшь сегодня вечером. Падает снег... Мы не увидимся, я знаю..."
Мы не увиделись, Радмила, более. Вернее, я видел Вас ещё дважды, но не пришёл... У каждого была своя дорога, и я, мальчишка в ту пору, мог только в мечтах быть с Вами.
И вновь за окном падает снег, и ты уже не придёшь никогда...
Но я помню этот благословенный вечер всегда.

***