Гаденыш

Чарлику, Дику, Арчику и всем нашим друзьям

Он был похож на почтальона Печкина, только карманного, и вместо шапки-ушанки на его голове красовался залихватский  чубчик, а курчавые ушки разлетались в стороны так, что хотелось пришить к ним завязочки. Принесли его неизвестно откуда, да и вообще никто не знал – то ли принесли, то ли сам прибился, но как-то вдруг возник в гулком дворе сталинского дома и решил пожить под ракушками. Обосновался хорошо, надежно, так, что ни санэпидстанция, ни спецы по отлову собак, ни жалостливые обитатели ближайших подъездов не могли его оттуда выковырять. И никакие инструменты, ни обещания светлого будущего, ни даже дымовые шашки, брошенные местными школьниками, на него не производили ни малейшего эффекта. Лежал, забившись между шпалами, на которых стояли гаражи, и посматривал на желающих с ним пообщаться как на статистов плохой пьесы, когда хочется встать и уйти, но неудобно пробираться через весь зал спиной к актерам и лицом к втайне завидующим такой наглости усталым зрителям.

Впрочем, спектакль – спектаклем, а голод – не тетка, и Гаденыш понемногу начал осваивать двор, хотя особой необходимости искать пропитание у него не было: помимо кишащей крысами помойки, куда вполне зажиточные обитатели дома регулярно сваливали мусор, а местный ЖЭК столь же регулярно его не убирал, предоставляя Гаденышу великое разнообразие объедков практически всех кухонь народов мира, были еще сердобольные тетеньки, которые по несколько раз в день подсовывали под ракушку пластиковые тарелочки с кормом и вполне свежей едой. Чем сильно раздражали владельца гаража, у которого и так уже один раз крысы свили в машине гнездо, пока он катался в каких-то заморских горах на лыжах, а тут еще под ракушкой скопился целый склад недоеденных Гаденышем гастрономических изысков, которые заметно портили воздух и привлекали местную фауну.
Ко всему прочему Гаденыш считал гараж своим домом, и как-то раз обтявкал владельца, когда тот приехал среди ночи и громыхал дверью. Владелец цыкнул в ответ и запустил в Гаденыша чем-то баллистическим, что первое попалось под руку. В песика, естественно, не попал, зато Гаденыш устроил под гаражом такой вой, что сбежались обитатели трех подъездов. Сначала прискакали особо нервные с фонариками, палками и обещаниями Гаденыша удавить немедленно на месте, но тут на подмогу подоспели кудахтающие тетеньки, защищающие местную фауну, и строем встали на защиту. Учитывая габариты тетенек, строй получился внушительный, и тогда коллегиально было решено Гаденыша все-таки изловить и отдать одной из сердобольных на воспитание. Собственно, тогда Гаденыш и получил свое имя. И хотя тетки пытались перекрестить его в Боню, Прошу, Печкина и почему-то Жириновского, кличка приклеилась намертво, и они махнули рукой на неблагозвучие.
На следующий день «зеленые», вооружившись сосисками, сыром, остатками рагу и прочими вкусностями, обложили гараж и начали осаду. Гаденыша видно не было. Вызвали местного слесаря, обитавшего в подвале. Он пришел с домкратом, ломом и строительными рукавицами на случай укусов. Стучали палками, светили фонарями, вбрасывали под гараж сардельки… А в это время Гаденыш, уныло положив кудрявую головку на лапки, с интересом наблюдал за действом, спрятавшись в кустах под скамейкой  на детской площадке. Там его и застукал Вовка, внук Марьи Тимофеевны из второго подъезда. Он возвращался из школы,  увидел бабушку сотоварищи, выплясывающую джигу вокруг гаража, и не мог отказать себе в удовольствии присесть, чтобы не пропустить  весь «танец с саблями». В какой-то момент он просек, что не один в первом ряду партера. Заглянул под лавку и встретился взглядом с парой черных глаз-вишенок. Напряжение длилось долю секунды, которой им хватило, чтобы понять друг друга и принять  решение досмотреть действо до конца. К тому времени тетки начали уставать, а слесарь терять терпение. У кого-то поднялось давление, кому-то капали валидол, и тут Марья Тимофеевна заметила Вовку. «Вова, быстро сюдааааааааааа,» - крик оборвался, потому что Гаденыш стрельнул из-под скамьи и нырнул под ракушку. «Гаааад!» - смачно сплюнул слесарь и ушел, а тетки так и стояли в ступоре от той наглости, с какой маленький песик два часа издевался над всей честной компанией.

Положение спас Вовка. Он присел на корточки, заглянул под гараж, где Гаденыш расправлялся с пятой сарделькой, и тихо спросил: «Совесть есть? Ну хоть какая-то? Смотри, тебя все ждут». Прошла самая длинная пара минут в жизни партии «зеленых», прежде чем из-под гаража показалась кучерявая головка, в зубах которой была намертво зажата последняя сарделька. Она была уже явно лишней, и вообще непонятно, как все вброшенное под гараж меню смогло уместиться внутри Гаденыша, но тот ел, как в последний раз: давясь, откашливая шкурку и с чавкающим всхлипом заглатывая полупережёванную массу. В конце концов затих, поскольку уйти уже никуда не мог, придавленный пищей к асфальту и зажатый в кольцо благодетелей.
Коллегиально решено было отдать его Варваре Николаевне из третьего подъезда, у которой и так было несколько собак. На Гаденыша претендовала Машенька – соседка Марьи Тимофеевны – но у нее, кроме двух собак, были еще коты, и она опасалась, что Гаденыш, поупражнявшийся на местных крысах величиной с кошку, станет развлекаться охотой. Попытался было вставить свое слово Вовка, но Марья Тимофеевна была против, так как ее дочь, Вовкина мама, собак не любила.  Не то, чтобы совсем не жаловала, но вела светски-гламурный образ жизни, в который такое существо, как Гаденыш, явно не вписывалось.  А бабушка очень боялась потерять любимого внука, когда, в очередной раз собирая чемодан, ее дочь, за которой тянулся угарный шлейф то ли духов, то ли чего-то похуже, расписывала домочадцам, как будет хорошо, если Вовик станет учиться где-нибудь в Лондоне. Только надо немного подождать, пока ее очередной папик разведется со своей страхолюдиной женой, и она уже на законных основаниях осчастливит его своими чарами. Ждать приходилось иногда около года, иногда несколько месяцев, прежде чем она опять появлялась на пороге, матерясь и волоча за собой чемодан шмоток, пару недель пила, а потом со словами «Ну, хорошо хоть мне новую грудь подарил!» бросалась на поиски очередного спонсора. Постепенно интервалы ее отсутствия стали сокращаться, возвращалась она все более озлобленной. А в глазах появился устойчивый кокаиновый блеск.

Так что отправился Гаденыш к Варваре Николаевне, которую во дворе прозвали «собачьей мамой», поскольку к моменту его появления в квартире там уже обитало пять подобранных и выхоженных собак, одна из которых должна была вот-вот ощениться. Был там, правда, и сын Варвары Николаевны, но после Афганистана он методично пропивал свою офицерскую пенсию и мало с кем общался. Запирался в своей комнате, часами слушал радио «Шансон», а иногда, когда никто не давал на водку, выходил в близлежащий парк и пытался, давя на жалость, продать прохожим ордена. К собакам относился хорошо и в моменты просветления мог даже вывести их на прогулку, тем более, что гулять с ними на поводке ни у кого сил не хватало, поэтому из сразу отпускали в парк. Так что, здравствуй, вольница.
Войдя и оценив обстановку, Гаденыш решил сразу расставить все по местам. Надо сказать, собаки прекрасно умеют считать. Не раз уже было замечено, что если стая из четырех особей идет навстречу трем собакам, эти три убегают, видя явный перевес. Самое интересное, что в собачьей арифметике учитываются именно головы, а вот чьи они – сородичей или их хозяев – значения не имеет. Вас больше – мы вас пропустим. Редко когда происходит иначе, тут один, как правило, в поле не воин. Но не в случае Гаденыша. Он вошел в комнату, где были другие собаки, и четыре здоровенных кобеля с грохотом вскочили с мест. Варвара Николаевна уже хотела пустить в ход припасенный для такого случая веник, но тут Гаденыш зарычал. Что он им такого сказал, неизвестно, но кобели сначала оторопели, а потом стали отступать назад, поджавши хвосты. И молча легли. А беременная сука, наоборот, вовсю виляла хвостом, выражая искреннее подобострастие и умиление. Пораженная Варвара Николаевна еще долго потом рассказывала на прогулках своим товаркам про этот случай, тетки хором ахали, но объяснение феномену коллективный разум так и не нашел.

Гаденыш получил ошейник и стал «условно домашним». Условно, поскольку гулял он все-таки сам по себе. У него были любимчики, с которыми он продолжал нарезать круги по парку, когда его домашняя свора уже неслась домой обедать. И вообще он чем-то был похож на Чарли Чаплина – пусть босяк, но с врожденным чувством собственного достоинства, а посему был выше коллективных разборок за кусок. Поэтому часто другие собачники, погуляв, приводили его к подъезду, звонили Варваре Николаевне по домофону, та открывала дверь, и Гаденыш, оглашая лаем подъезд, несся на четвертый этаж и замолкал, только когда входил в квартиру. Парк он тоже считал своим. Поэтому когда по соседству появилась стая бездомных собак, нагонявших ужас на хозяев своих «чад», Гаденыш такого стерпеть не мог. Что он сделал со стаей псов, каждый из которых был вдвое крупнее него, никто не знает, но при появлении Гаденыша вся стая как по команде снималась с места, мгновенно исчезала за ближайшим забором и сидела там, не показываясь, пока он совершал очередной променад. А еще Гаденыш регулярно встречал после уроков Вовку и провожал его домой. Причем шли они как бы каждый сам по себе, но вместе, связанные невидимым поводком. Так прошел примерно год, а потом умерла Варвара Николаевна. Ее сын поначалу следил за собаками, но потом, уйдя в очередной запой, подпалил квартиру. Когда пожарные взломали дверь, навстречу им ринулась вся полуобгоревшая свора и с диким воем выскочила из подъезда. Сам хозяин выжил, хотя и угорел, но надолго угодил в какую-то клинику. Пришлось соседям разбирать собак, и тут уже подросший Вовка показал характер и вынудил Марью Тимофеевну приютить песика, вроде как «на время, а там посмотрим».

Но все трое прекрасно понимали, что Гаденыш здесь навсегда. Марью Тимофеевну он по-своему любил, не огрызался, когда она вычесывала из его курчавой шерстки репьи и клейкие почки тополя. Но за хозяина почитал все-таки Вовку, по-прежнему бегал встречать его из школы, и хотя Марья Тимофеевна поначалу попыталась не выпускать его одного во двор, устроил ей такой ор у двери, что соседи, если бы не знали его пакостный характер, наверняка решили бы, что собаку кто-то методично распиливает тупым ножом. Попытался было повторить спектакль, когда его решили помыть после того, как он извалялся в протухшей рыбине, но Вовка шикнул на него, и Гаденыш просек, что любому терпению может прийти конец, и лучше не нарываться. Стоял, сопел, громко вздыхал, пытался потихоньку уползти из ванной, но дотерпел до конца, а потом, завернутый в полотенце ушел обижаться в прихожую. Пообижался, правда, недолго, зато присмотрел себе место на Вовкиных тапочках, и с той поры отдавал их исключительно хозяину. Как-то Марья Тимофеевна, моя пол, сложила тапочки в кресло, тут ворвался Гаденыш, стянул их, выволок в коридор и лег сверху, обрычав для порядка хозяйку, чтобы ей не повадно было покушаться на святое. С тех пор за тапочками следил, и облаивал всех, кого мог заподозрить в посягательстве на собственность. У него выработался своего рода ритуал: если он не встречал Вовку сам, то за полчаса до его прихода ложился на тапочки и ждал, когда вернется хозяин. Но тапочки хозяину не носил, как ни пытался научить его Вовка. В остальное время они особенно с Вовкой не нежничали: мальчик делал уроки, а Гаденыш просто лежал рядом. Иногда Вовка трепал Гаденыша по голове, тот поднимал мордочку, лизал Вовкины пальцы и опять утыкался носом в свои лапы.
Между тем Вовка перешел в выпускной класс. Учился хорошо, посещал секцию единоборств, и Марья Тимофеевна очень переживала, что будет, если он провалится в институт. Попыталась связаться с Вовкиной матерью, которая уже пару лет как не появлялась, хотя звонила и даже несколько раз прислала денег. Где она была – никто не знал, поэтому когда она вдруг с огромным чемоданом появилась на пороге, для всех это оказалось сюрпризом. Но и ее ждал сюрприз: тихо подкравшийся Гаденыш задрал ногу на ее чемодан, и не успели домочадцы схватить его, обильно пометил. Мать попыталась поскандалить и пнуть Гаденыша ногой, но тут Вовка схватил рычащую псинку, крепко прижал к себе и не терпящим возражения тоном отчеканил: «Он останется здесь!» Обе противоборствующие стороны сделали вид, что смирились, и началась окопная война. По поводу и без повода мать пыталась надавать Гаденышу пинков или выпороть его мокрым полотенцем, но тот ловко увертывался, зато в отместку ночью сгрыз в ноль ее модельные туфли. Опять разразился скандал, и Вовка стал закрывать Гаденыша в своей комнате. Гаденыш соглашался, только если тапочки Вовка оставлял ему. Но однажды, он, ожидая Вову у школы, увидел идущую из магазина Марью Тимофеевну и увязался за ней. Влетев вперед задержавшейся в дверях с соседкой хозяйки в квартиру, Гаденыш не обнаружил тапочек на привычном месте. Более того: они красовались на ногах некого небритого и достаточно неопрятного восточного вида мужчины, выходящего в Вовкином халате из ванной. Этого Гаденыш перенести был не в силах: разбежавшись, он подпрыгнул и вцепился обидчику в волосатую ногу. И повис. На крики укушенного, изрыгающего проклятия, прибежала, наконец добравшаяся до квартиры, Марья Тимофеевна. Гаденыш все-таки разжал зубы, и Марья Тимофеевна, схватив его, бросилась в свою комнату. Мужчина погнался за ней с криками «Убью!» и размахивая подхваченными с серванта портновскими ножницами, а за ним с матом неслась мать. Ситуацию спасла соседка, вызвавшая милицию, и подоспевший Вовка. Не зря он занимался в школе единоборств. Мужика, грозящего всему семейству кровавой расправой, повязали и увезли в отделение, а мать, еще пару дней пила, а потом, собрав чемодан, заявила, что ей сломали личную жизнь и ушла. В последний раз Вовка увидит ее через несколько лет на опознании в морге небольшого городка, куда привезут тела нескольких проституток, застреленных их сутенером. А пока Вовка, как мог, успокоил Марью Тимофеевну, а Гаденышу купил премиальную сардельку. Нельзя собакам сардельки, но Гаденыш заслужил. 

Вовка все-таки поступил в институт, но провалил вторую сессию, увлекшись работой в «Макдональдсе». Его отчислили, и наступил момент проводов в армию. Уходя, Вовка поставил перед Гаденышом тапочки и сказал: «Ты уж смотри за ними, хорошо?» Гаденыш завыл. Он выл два дня, а Марья Тимофеевна гуляла с ним на поводке, чтобы он не сбежал, но все-таки ему удалось вывернуться из ошейника, и он пропал. Спустя две недели вернулся, голодный, тихий, какой-то весь поблекший, без обычного задора в глазах. Лег на Вовкины тапочки и заплакал. Молча, но Марья Тимофеевна, вычесывая из Гаденыша репьи, видела, как он глотал слезы. С тех пор он не сбегал, все шло как обычно, только ночевать Гаденыш теперь ложился в прихожей на тапочках. А так – опять гулял со всеми, сколько хотел, гонял стаи бродячих псов, провожал Марью Тимофеевну в магазин и обратно. Вовка писал, что все хорошо, интересовался у бабушки, как там Гаденыш. А Марья Тимофеевна давала песику обнюхать Вовкины письма, в которых все было вроде бы гладко, но все равно бабушкино сердце было не спокойно. Гаденыш стал иногда ночевать в ее комнате – всё не одна.  И даже пытался иногда развеселить ее, прыгая вокруг и делая вид, что играет.

А потом раздался звонок из военкомата, Марья Тимофеевна спешно засобиралась, а вернулась с побелевшим мертвым лицом, села на кровать и застыла. Мимо шуршали юбками соседки, бегали с валокордином, один раз даже вызывали «Скорую», а она все сидела, безучастная и окаменевшая.  Часть, где служил Вова, попала под обстрел в горячей точке, минометы сравняли все с землей, и домой полетели сообщения о без вести пропавших и погибших. Гаденыш, на которого в суматохе не сильно обращали внимание, покинул тапочки и пробрался на кровать к бабушке. Когда нос песика ткнулся в щеку Марьи Тимофеевны, слезы полились потоком, и она завыла от горя. Гаденыш завыл вместе с ней. Так они и кричали почти час, пока не упали без сил спать. С тех пор Гаденыш все чаще покидал тапочки и шел в бабушкину спальню. На столике стояла большая фотография Вовки, на которую Марья Тимофеевна никак не могла решиться прикрепить траурную ленту, хотя уже прошло полтора месяца, и надежды не было. Как-то Марья Тимофеевна решила прибраться в прихожей, взяла тапочки и перенесла их в Вовкину комнату, положив под кресло. Вечером после прогулки, не найдя охраняемую собственность на привычном месте, Гаденыш стал метаться по квартире, пока не влетел к Вовке и не нашел пропажу. Взяв тапочек в зубы, он перенес его на обычное место, потом второй, лег на них и зарычал, когда Марья Тимофеевна пришла взглянуть, что происходит. «Ну сторожи, - вздохнула бабушка, - если уже тебе так легче». С этого момента Гаденыш стал еще ревностнее охранять тапочки, особенно если в квартире находились посторонние: возникал ниоткуда, подозрительно оглядывал пришедших, шел к прихожую и громко, чтобы все слышали, шлепался на тапки: «Не ваше!» Бабушкины подруги качали головами: неужели не чует, что всё кончено?

Однажды вечером Марья Тимофеевна сидела, безучастно смотря в телевизор. Так как посторонних не было, то Гаденыш покинул свой пост, и прилег рядом с ее креслом. И вдруг вскочил, как ужаленный, закрутился, ловя хвост, забегал, заметался по коридору из прихожей в комнату. То хватал тапок, то клал на место. Марья Тимофеевна поначалу решила, что это блохи или запутавшаяся в шерсти оса, но песик не скулил, не жаловался, просто не находил себе места – то бросался к балкону, то крутился у входной двери. Очередной звонок из военкомата поставил все на свои места: Вова жив. Ранен, долго был без сознания, не сразу вывезли из-под огня, но жив и скоро будет дома. С этого момента Гаденыш лег на тапочки и гулять уходил только в туалет: в остальное время лежал в прихожей, почти не ел, хотя Марья Тимофеевна подсовывал ему миску. Отощал, бабушка боялась, как бы с голоду не умер, если бы, наконец, не наступил день, когда Вова не вернулся домой. Когда Вовка появился на пороге, первое, что он увидел, был Гаденыш, который медленно подошел к нему и положил к его ногам тапочек…

***
Когда я гуляла в парке с собакой, я иногда видела немолодого уже мужчину, стоявшего перед кустом сирени. Он как будто с кем-то разговаривал, потом быстро уходил. Как-то, когда он ушел, я обратила внимание на небольшой холмик, на котором потом время от времени появлялись живые цветы.