Мёртвая лошадь

Случилось это в мае, в Крыму. Я принимал участие в конном походе. Было нас человек двадцать – из России, Украины и Белоруссии. Мы собрались в Симферополе и двинулись в Феодосию верхом, останавливаясь в пути на привалы и ночлег.
    
Вы представляете себе вообще конный поход? Мероприятие, скажу вам, не для слабаков, однако красоты Крыма и атмосфера братства окупили для меня все прочие неудобства, включая пятую точку, сбитую в седле до крови. Что только мы не делали: охотились, устраивали танцы, носились по пляжу, с воплями скидывая со своих потных тел камуфляж, шокируя цивилизованных туристов; мылись в ледяной реке с пиявками, даже заблудились в Партизанском лесу, когда поднимались на Калан-Баир, но всё осталось в итоге приятным воспоминанием. Всё кроме одного.
   
Сказать по правде я так и не понял до сих пор, что же видел тогда… Сам бы не поверил, если б кто-то мне такое рассказал. Покрутил бы пальцем у виска или похмелиться предложил, да и забыл бы. Но это раньше, а теперь я пальцем крутить не спешу. Судите сами.

Мы шли несколько дней, и оказались где-то неподалёку от Судака. Местность была безлюдная, серая и сухая. Угрюмые холмы, кривые низкие деревца, жёсткая бесцветная трава и пыль действовали особенно после гор, поросших густым лесом, тёплых ночных туманов и золотисто-зелёно-голубых далей, которые сопровождали нас в пути. В общем-то, не такой уж дурной это был пейзаж, тем более что метрах в двухстах от нашей стоянки раскинулся каменистый дикий пляж, но атмосфера с беззаботно-отпускной сменилась на меланхолично-созерцательную.
    
Я никогда не был в Крыму раньше. Да что там! – нигде я не был. И ничего не видел, в том числе и моря. Поэтому пока остальные занимались лошадьми, ужином и прочим мы с Михой – моим другом-попутчиком – молниеносно расседлали лошадей, оставили их на привязи, поставили палатку и под шумок сбежали на пляж. Вода была холодной, но мы всё равно купались. А потом разразился закат, и, сидя на мокрых камнях, продрогший до костей, я ощущал себя последним живым динозавром на берегу первобытного океана.
    
Блаженство наше продолжалось недолго – покончив с бытовыми заботами, к морю привалила толпа усталых, а оттого очень буйных мужиков. Миха флегматично посмотрел на орущую ватагу, потом на меня, взял свои вещи и встал, намекая, что нечего, мол, тут делать, релакс окончен. Мы пожелали всем не утонуть и не спеша пошли к стоянке. Скромный наш ночлег расположился на вершине холма, а море лежало внизу, потому ноги мои, и без того ноющие от непривычной нагрузки, заболели уже к середине подъёма. Но именно тогда я подумал, что, всё-таки, красиво тут. Спокойно так, даже жаль, что компания наша проведёт здесь всего одну ночь. В то же время впервые моё внимание обратилось на странные постройки – то ли разрушенные, то ли недоделанные домики. Совсем крошечные, сложенные из бутового камня, они были малы даже для одного человека, и разбросано их было тут больше десятка.
 
- Не знаешь, что за развалины? – спросил я Миху. Он скучно пожал плечами.

- Говорят, татары когда-то ляпали эту несуразицу… Бог его знает, зачем. Вроде недавно дело было, лет десять назад. Но могу ошибаться. Может, это остатки каких-нибудь хозяйств… Я был занят другим вчера, когда местные спаивали москвичей и рассказывали на эту тему байки.

Я поглядел на постройку, мимо которой мы проходили. Внутри неё был свален мусор и какие-то обломки. По спине моей отчего-то пробежал холодок.
   
О дальнейшем вечере рассказывать не буду - ничего примечательного не случилось, и после посиделок у костра с крымским вином мы легли спать.
   
Посреди ночи я проснулся от неимоверного шума и ощущения тесноты. Спросонья я не сразу понял, что происходит и малость струхнул, но через несколько секунд до меня дошло, что поднялся страшный ветер. Дул он с моей стороны палатки, и она обвисла, вогнулась внутрь, накрыв меня. Снаружи чувствовалась суета, и сквозь рёв ветра я слышал обрывки фраз и неясные голоса. Творилось что-то невообразимое. Я стал расталкивать Миху, который обладал потрясающей способностью спокойно спать в любых обстоятельствах и самых немыслимых позах. Тут налетел такой порыв, что меня буквально швырнуло на него, а сверху навалилась упавшая палатка.

- Твою мать! Что за…?! – услышал я голос Михи.

- Миха, вставай. Ураган. Палатку сорвало, надо вылезать.

Мы закопошились в тяжёлых складках, нащупали молнию, потом вторую и выбрались-таки в ночь.
   
Что увидел я, не описать словами, тем более такое буйство природы узрел впервые. Меня сбивало с ног, а дыхания из-за чудовищного ветра не хватало; вверху, в чёрной глубине сияли большие яркие звёзды, огромный месяц, густой, переливчатый Млечный путь, и неслись рваные клочки туч с такой бешеной скоростью, что у меня закружилась голова. Моря практически не было видно, но я слышал его. Слышал, как оно воет, грохочет и рвётся на берег. В темноте, перемешанные со взволнованными людскими голосами, метались голубоватые лучи светодиодных фонарей. Я достал свой, нацепил на голову и включил. Все были на ногах. Ребята из Геленджика тащили свою палатку, которую, видимо от них унесло, рядом с нами сражались со своей белорусы, да и с других сторон доносилось характерное хлопанье брезента на ветру; где-то кричали.

- Дима, что стряслось, кто-то пострадал? – заорал я одному из белорусов сквозь ветер.

- Да паника у кого-то, не могут успокоить, - прокричал он в ответ, прикрывая лицо руками.
    
Тут я услышал ещё один звук: безумное, истеричное, полное ужаса ржание лошадей. Раздался голос нашего руководителя, глухой и далёкий во всей этой какофонии:

- Эй, кто-нибудь, бегом к коням! Быстрее! Посрываются и хана!

Я побежал. Вернее я пытался бежать, несколько раз упал под порывами ветра, задыхаясь, и поминутно спотыкался. Я направился туда, где оставили лошадей мы с Михой.
    
Сначала я увидел своего Барона. Привязанный к дереву, он сходил с ума, рвался, заходился ржанием и брыкал ногами во все стороны. На морде и шее у него была кровь. Я стал осторожно приближаться.

-  Барон! Барон! Дружочек… Тише, тише…

Конь не реагировал. Неподалёку бесновалась Михина Сонька. Попытки подойти оказывались тщетны, а когда я всё же изловчился схватить верёвку, Барон рванулся и со всей силой своего страха ударил меня копытом в бедро. Я упал. Над головой моей снова мелькнуло копыто, так что пришлось скорее откатиться в сторону. Боль была просто немыслимая. Я сжал ногу руками, уткнулся лицом в землю и стиснул зубы что было сил, только бы не кричать. Мне даже дурно стало. А кони всё бились, и ржали, и хрипели в темноте.
    
Но деваться было некуда. Отдуваясь, я встал на четвереньки с твёрдой мыслью подняться и если не совладать с Бароном, так хоть дойти назад к палаткам. Я стоял в своей нелепой позе в тот момент, когда меня вдруг обдало холодом. Не тем, что нёс с собой ветер, а настоящим – пробирающим, ледяным. Я инстинктивно обернулся. Луч фонаря, всё ещё держащегося на моей голове, выхватил из тьмы белое пятно. Оно стало приближаться. Кони как-то разом замолчали. Барон фыркал и долбил передней ногой землю, но больше не рвался – стоял, послушно склонив голову. Пятно обрело очертания. Это была лошадь. Белоснежная. Даже, пожалуй, слишком. Она подходила всё ближе, и ветер трепал её длинную гриву и хвост. Что-то было с ней не так. Я вначале не понял, но когда она окончательно вышла из тьмы, ужас буквально парализовал меня. Эта лошадь была… мертва. Вы посмеётесь, может быть, но клянусь, я был в полном порядке и видел её так, как вижу сейчас свои пальцы, стучащие по клавиатуре. Вместо глаз у лошади были пустые глазницы, шерсть и кожа местами сгнили, обнажив кости, а череп с одной стороны был проломлен.  Она стояла и ей-богу смотрела на меня. Я почувствовал какой-то туман в голове, тело моё, сведённое страхом, ослабло. Что делал я дальше, помню прекрасно, но объяснить ничего не могу.
   
Я встал. Лошадь повернула назад и пошла, а я потащился за ней. Когда ветер сбивал меня с ног, она останавливалась, не оглядываясь, будто ждала, и после мы продолжали наш путь. За это время я заметил ещё, что задняя нога у неё сломана, и кость острым клином торчит снизу вверх и вбок.
      
Мы шли и шли. Сначала по равнине, потом в гору. Ветер поутих. Я ничего толком не соображал, но запах моря, бьющий в ноздри, помню до сих пор. Лошадь привела меня на какую-то возвышенность. Месяц висел в звёздном небе, а она стояла на вершине, и жемчужное сияние просвечивало её призрачное тело. Она снова повернулась ко мне, и тут рядом с ней прямо из лунного света возник мальчик, совершенно обнажённый. Лет пяти-шести, не больше. По внешности – татарчонок. Он очень серьёзно взглянул на меня, не отводя глаз попятился, медленно протянул руку, взялся за лошадиный хвост, а потом внезапно шлёпнул её по крупу. Лошадь взвилась на дыбы и прыгнула вниз вместе с ним.
    
Внутри у меня всё оборвалось. Я поковылял, хромая, туда, где они стояли, причём общее состояние моё напоминало сомнамбулу. Я совершенно не могу объяснить, зачем лёг там на землю и стал свешиваться с обрыва, да ещё царапал ногтями землю, ломая и срывая их вместе с кожей и мясом. Я что-то бормотал. Какую-то бессмыслицу про жизнь после смерти… Внизу подо мной об острые камни разбивались чёрные волны.

- Обалдел ты что ли! Какого чёрта тебя сюда понесло?!

Чьи-то руки схватили меня. Я впивался в землю, орал как полоумный, но рук было много, они скрутили меня и поволокли. Я отключился.
    
Пришёл в себя я утром в нашем лагере. Руководитель похода глядел хмуро. События ночи мне помнились абсолютно чётко, но когда я попытался с ним заговорить, он прижал палец к губам и отрицательно покачал головой. Я понял: лучше не рассказывать ничего и никому. Михе я наплёл, что от боли после удара Барона потерял ориентацию (кстати, отделался я легко – в бедренной кости позже нашли трещину, хотя вполне мог быть и перелом), а он ответил, что я придурок и вообще не имел права падать с этого обрыва, потому что вещей у нас куча – кто будет везти их до Краснодара? Он в одиночку? Ну уж нет. Одним словом, Миха за меня перепугался.
    
С того дня прошёл почти год, но порой я просыпаюсь посреди ночи в поту. Мне снится она – мёртвая лошадь. И пронзительный взгляд татарчонка.