Два письма

Расставшись, они написали друг другу по письму.

Он, с немецкой методичностью, балансируя на тонкой грани между объективностью и снисходительностью, избегая соблазна выложить козырные тузы и, как ему казалось, щадя ее чувства, попытался уложить в пять страниц свод проблем, обид и непониманий, который и привел к разрыву.

Разумеется, доля вины в случившемся на нем самом, честно признавал он в начале послания. Вероятно, ему не следовало недооценивать ни разницу в возрасте, ни, тем более, разницу культурных традиций: поначалу почти неощутимая, она углублялась с каждым годом их отношений и в итоге превратилась в непроходимую пропасть.

Он должен был понять, насколько они несовместимы, уже в тот момент, когда она попыталась накормить его этим ужасным, непредставимым ни в какой иной кулинарной традиции блюдом, Pelmenis, вареным фаршем в вареном тесте. Ее привычка готовить Pelmenis каждый раз по возвращении из Le Ciel и поедать их в одиночестве, глубоко за полночь, отпуская оскорбительные реплики по адресу высокой кухни и лично герра Хоххойзера, наносила ему глубокую обиду (он вынужден быть сдержан в выражениях, иначе бы употребил гораздо более точное определение). Не хочется заострять на этом внимание, но получить столик в заведении герра Хоххойзера могут лишь редкие избранные, и ей следовало бы ценить причастность его (и, следовательно, ее) к этому кругу.

Он бы никогда не стал возвращаться к тому возмутительному, безответственному (да, да, это рекорд мира по безответственности, тут он не будет прибегать к щадящим эвфемизмам) поступку на яхте, если бы этот поступок не был примером ее наплевательского отношения не только к себе, но и ко всем окружающим. Прыгнуть за борт, не предупредив никого из команды – это грубейшее нарушение морских правил, и если бы с ней что-нибудь случилось, капитан герр Попандопулос был бы наказан пожизненным лишением лицензии. После случившегося герр Попандопулос отказывает (и его можно понять) во фрахте яхты даже по коммерческой цене, хотя последние пятнадцать лет он был его постоянным клиентом и пользовался самой выгодной системой скидок. К сожалению, вместо обсуждения юридических и коммерческих последствий ее поступка он вынужден был выслушивать глупости вроде «я просто хотела немного поплавать» и «дорогой, если бы акула откусила мне ногу, любил бы ты меня так же сильно?»

(и да, горечь расставания поможет ему пережить тот факт, что больше никогда не придется вникать в столь странное явление, как русский юмор)

Он по-прежнему считает, что начинать день с шампанского, возможно, было нормальным для героинь писателей вроде Лео Толстой (занятость не позволила ему познакомиться с шедеврами русской литературы, о чем он искренне сожалеет, и это не просто слова), но для современной женщины, пытающейся найти свое место в обществе, это изрядное излишество. Опять-таки, не будем останавливаться на стоимости этой привычки.

Случай на набережной Круазетт, когда она превысила разрешенную скорость на шестьдесят семь километров в час, мог бы закончиться не только штрафом (опустим уточнение, кто его в итоге уплатил), но мог бы привести ее в тюрьму. Здесь следовало бы дословно повторить предыдущий абзац, но он не станет этого делать, понимая всю бесполезность такого рода увещеваний.

В отличие от фрау М., он не склонен считать, что езда в, мягко говоря, не совсем трезвом виде является национальной забавой русских – в конце концов, он знает несколько ее соотечественников, кажется, не склонных к подобным эскападам. Скорее, здесь нужно говорить о персональных пристрастиях.

Оглядываясь на годы этого мучительного бурлеска, он спрашивает себя, часто ли задумывалась она о риске, которому едва ли не ежедневно подвергала его деловую репутацию и положение в обществе.

Он так и не понял, зачем ей понадобилось покупать у уличных торговцев около Ватикана поддельную сумку «Гуччи» (зная, что это незаконно), лишь накануне получив от него в подарок настоящую. Еще менее разумной кажется ему попытка сбежать от патруля финансовой гвардии. Мы, жители Европы, обязаны уважать национальные законы даже тогда, когда они кажутся нам не совсем разумными.

Как он ни старался, ему не удалось постичь смысла идиомы «хитрожопые макаронники»

(отсутствие необходимости далее распутывать сложные лексические конструкции ее языка также поможет ему пережить печаль расставания).

Ее непунктуальность причиняла ему настоящие страдания. Всякий раз, когда служитель вынужден был поднимать ряд, потому что она снова опоздала на премьеру, он испытывал жгучий стыд. Тем более что его могли узнать. Он так и не понял, какая сила мешала ей хоть раз в жизни прийти куда-нибудь вовремя. Хотя бы на тот рейс в Майами (он великодушно опустит вопрос о цене замены билетов).

Тот факт, что за все эти годы она так и не посетила клуб, где он стреляет из лука, говорит о фатальном отсутствии интереса к тому, что составляет смысл его существования.

Он желает ей всего лучшего (полагая, что самым лучшим для нее было бы возвратиться в края, где ее привычки не выглядели бы вызовом всему свету), сам же он отправляется в Африку, чтобы отдохнуть, прийти в себя и приготовиться к новому, не столь беспокойному, периоду своей жизни.   

Ее ответ был гораздо более лаконичным.

Дорогой!

Желаю тебе хорошо отдохнуть в Африке, найти там себе нормальную женщину, без проблем, с кольцом в носу, хорошо стреляющую из лука, которая будет боготворить тебя в обмен за стеклянные бусы. Не забудь записать эти бусы в тетрадку расходов и напоминать ей о них не реже трех раз на дню.