10 Неравный брак

10. НЕРАВНЫЙ БРАК
Бубнит за косогором удод, где-то бредет лесная лань, в свой срок заорут коты, а в единый день и час, назначенный для продолжения рода, взлетят в небо крылатые муравьи. И всё в божьем мире столь же просто и гармонично, сколь запутанно и непонятно. Надо очень сильно повредиться рассудком, чтобы во всём изыскивать смысл.
И зачем тогда нужна наука, как не оберегать хрупкий мозг гомосапиенса от излишних потрясений? Время размышлений наступает уже после столкновения с чем-то непонятным или даже мистическим, как впрочем и время повреждения этого самого рассудка.
Очевидно, этого не знал старший уполномоченный следователь по особо важным делам Федоров, когда стал слишком часто задумываться над парадоксами и коллизиями собственной жизни.
Его дед в сорок пятом после ранения был направлен бухгалтером на Кавказ. Трудно передать, что в те времена это означало для горцев. Его фамилия сразу встала в ряд самых уважаемых фамилий района. А хорошо выдав замуж дочерей и воспитав достойного сына, он стал основателем уважаемого рода. Младшего Фёдорова с рождения воспитывали на культе деда, как примере честного служения, почитания семейных традиций и достойной жизни! Ему была уготована блестящая карьера в республиканском МВД, именно его, как отпрыска уважаемой фамилии в качестве молодого специалиста направили на стажировку в Ленинград.
Разве кто мог тогда предположить, что здесь он встретит Марго?
Утончённая, элегантная с огромными грустными глазами красавица покорила сердце русского горца, она молнией пронзила его насквозь, перечеркнув всё, что когда-то для того имело значение.
–Береги уважение предков! – молил отец, возлагавший на сына огромные надежды. – Без него не будет уважения среди живых! Не позорь деда, не позорь род! –Но Николая Фёдорова было не остановить.
Ради неё он нарушил волю отца, разрушил карьеру, отрёкся от близких и, с трудом добившись перевода в Ленинград, продолжил службу скромным сотрудником, без связей и особых перспектив.
Жалел ли он об этом? Ни одного дня! Ведь рядом была Марго! Его единственная и неповторимая Маргарита, чувства к которой не охлаждали ни быт, ни служебные дрязги, ни коммунальная необустроенность. Лишь отношения с отцом, его неоправданные надежды лежали на душе тяжёлым камнем. Тот так и не увидел внука.
Фотопортрет деда пятидесятых годов, запечатлённого за данью традиций в черкесском облачении, папахе и бурке, был единственным, что он взял из отчего дома после похорон отца.
Теперь Фёдоров тщетно пытался постичь связь между этим старым, пылившимся на шкафу столько лет портретом, и событиями его собственной жизни.
Почему именно в тот день, когда старый портрет занял свое место в коридоре над зеркалом, на стол Федорова легло это странное дело о неизвестной группе альпинистов поднявших в августе российский триколор на крышу здания генерального штаба? Как вообще могло возникнуть подобное дело? Почему оно попало к ним? Какой смысл был в его производстве и перспективы в сложившихся реалиях новой России?!
Количество вопросов не смутило Федорова, когда он под усмешки товарищей просто начал честно выполнять свою работу.
И где теперь эти его «товарищи»?
Сколько чисток, реорганизаций и сокращений обрушилось на органы с тысяча девятьсот девяносто первого года, сколько опытных кадров сменила откровенная шваль?
Но фамилия Фёдорова ни разу не угодила ни в один «чёрный список».
С почтительной тревогой разглядывал он суровые черты деда, над своим отражением в зеркале, гадая, какая во всём этом связь?
Фёдорову не составило труда через старые связи в республиканском МВД получить информацию КСС по ленинградским горникам. Делом техники было определить состав, личные данные, провести следственные действия.
Мог ли он предположить, чем обернётся «дело альпинистов» для его карьеры?
Через месяц он уже руководил группой следователей как признанный специалист по северокавказской диаспоре, через три появился проект по формированию отдела с привлечением лучших экономистов по банковской деятельности из Ленинградских вузов. Вопрос о руководителе отдела по борьбе с обрушившимся на страну кавказским экономическим террором даже не обсуждался. Не успело толком пройти согласование регионального отдела, как наверху определили задачу по созданию единой федеральной службы по борьбе с экономическими преступлениями, где одним из главных экспертов привлекался Фёдоров.
–Ты не представляешь, какие деньги уходят через Кавказ, – высокомерно заявил он однажды, в ответ на просьбу супруги заменить холодильник, – питерские экономисты сейчас вахтовым методом командируются в Москву, разбирать «авизо», если это не остановить – вся банковская система рухнет! Забудь ты про этот холодильник! И вообще про всю эту халупу! Готовься, скоро и нам в Москву перебираться!
–Не знаю… –неуверенно промычала жена. – Я здесь всю жизнь прожила, и мама, и хорошо ли это для Мишки будет? Он только в школу пошёл.
–В Москве школы не хуже, –оборвал ненужный диспут Фёдоров, обводя орлиным взором убогую хрущёвку.
Столь головокружительная карьера отразилась на Федорове даже внешне.
От собственной значимости он приосанился, заметно погрузнел, стал куда более медлительным и важным. Деловито расхаживал по тёщиной квартирке, размышляя, отчего столько лет не решался повесить портрет деда? Почему повесил его именно в тот день, и достаточно ли достойное место его почитаемому предку в коридоре? Но перенести портрет в комнату не решился. «Пусть всё идёт как идёт», –думал он, поёживаясь от суеверного холодка.
И всё же в лицо деда он смотрел без прежнего трепета. Мог ли представить тот или отец, в какие кабинеты он будет входить? Какие вопросы решать? Прежняя жизнь мелкого клерка, эта убогая квартирка перед раскрывающимися перспективами казались ему досадным недоразумением.
Мысленно он был уже далеко отсюда, когда утром одного злополучного дня его вдруг передернуло перед зеркалом в прихожей. Он еле устоял на ногах, когда боковым зрением, но довольно внятно над отражением своей особы он вдруг увидел светящийся нимб.
Федоров встряхнул головой и надолго застыл перед зеркалом, настраивая зрение. Нимб исчез, из зеркала выпученными глазами с растерянностью и испугом глядела лишь его мятая невыспавшаяся физиономия.
При всём своем неоднозначном отношении к религии он вовсе не считал себя закоренелым грешником.
–Ну чтоб уж так уж, –мямлил Федоров, –это уже перебор!..
Мотнув головой еще раз, будто стряхивая утренний бред, он продолжил свой скорбный путь, с недовольным ворчанием:
– Привидится же такое!
И конечно, это маленькое происшествие не стало бы для него поводом к размышлениям о вселенском мироустройстве, если бы дальнейшая цепь событий, смявших весь понятый ему уклад жизни, не настигла Фёдорова сразу, можно сказать, прямо на унитазе.
–Я пришла, –услышал он в прихожей голос Марго, проводившей в школу Мишку. – Нам тут письмо! Ангелине Львовне! А квартира не наша, на ящиках лежало! Наверное, из другого подъезда принесли! Из Москвы! Ты в туалете засел? Давай выходи!
–Твоя мама тут уже лет семь не живёт, ещё пять минут потерпит! –недовольно отозвался Федоров. – Выходи! Тут приглашение и квитанция какая-то!
Письмо содержало роскошное тиснённое приглашение на юбилей, небольшое выписанное каллиграфическим почерком послание Ангелине и дочери с невнятными извинениями, и сбербанковский перевод «на дорожные расходы» с весьма приличной суммой.
–Ничего себе! – свистнул Фёдоров, увидев сумму. – Он что, думает, мы в Москву через Австралию ездим?
– Письмо, видимо, действительно через Австралию шло, причём пешком! – с раздражением бормотала супруга, сверяя даты. – А ты что, действительно поедешь?
–Поеду! – огрызнулась Марго. – Поеду хотя бы деньги вернуть! Я понимаю, когда юбиляру подарки дарят, но чтобы юбиляр сам деньги рассылал?! Что мы, нищие, что ли?!
– Может, старику некуда деньги девать? –пожал плечами Фёдоров, на что Марго лишь фыркнула.
– А кто такой этот Скавронский? Ты его знаешь?
– Родственник, я его не знаю, бабушка про него рассказывала…
–Фамилия какая-то… Из дворян что ли?
– Он поменял её по матери, до этого у него какая-то другая была. Мать из Скавронских, а отец поручик в семнадцатом с фронта бежал, чтобы её из Царского Села вывезти. Там их и благословили. Тогда такие неравные браки стали обычным делом. Только ничего хорошего из них не выходило.
–И что про него бабушка говорила?
–«Дурак» говорила! Он ведь ещё в войну у Суслова крупным специалистом по промышленному проектированию стал, перед ним такие перспективы открывались! Так нет – «мы Скавронские»! Как за это сажать перестали, давай фамилию менять! Его отговаривали, объясняли – государство у нас рабоче-крестьянское, сам уже немолодой, и куда с такой фамилией? Нет! Карьера, кафедра, всё псу под хвост! Академиком мог стать! А его до пенсии в КБ закрыли.
–Ну, давай вместе съездим! У меня всё одно командировка в Москву. Хоть на родственников посмотрю, а то со свадьбы никого, кроме подружек твоей мамы, не помню!
Ангелина Львовна ехать отказалась, взяв к себе Мишку.
– И правильно! Юбилеи не похороны, – напевал Федоров по-кавказски, перебирая листики календаря с тостами, –детям там делать нечего.
Через некоторое время чета Фёдоровых уже стояла на площадке добротного сталинского дома в центре Москвы. Открывшая дверь миловидная дама любезно приняла верхнюю одежду и испарилась, оставив обалдевшего Федорова в необъятной прихожей между скульптурой груженого торбой осла из полированного дерева и огромной фотографией стартового стола Байконура.
– Ничего себе «карьера псу под хвост»! Ничего себе «закрыли»! – бормотал, озираясь Федоров.
–Да! Квартирка! – согласилась Марго.
Огромный, сталинского ампира коридор, меж колонн мореного дуба отделанный ясеневыми стеновыми панелями внушал торжественность и консерватизм. За резными арками справа и слева простирались помещения, оборудованные под банкетный и фуршетный залы. И хоть столы здесь обслуживали дамы, одна из которых встречала их в прихожей, к глубокому сожалению не жравшего с утра Фёдорова, никто из гостей не ел.
Да и вообще поведение собравшейся публики напоминало не семейное торжество, а какое-то официальное мероприятие. Начиная с того, что у обладателя такой квартиры гостей должно было быть раз в десять больше. Да и те, что были, общались шёпотом, и уж совсем не походили на встретившихся родственников. Побродив по залам, обозлённый Федоров подсел к Маргарите, дожидавшейся аудиенции юбиляра у дверей кабинета, где тоже оказалась «живая очередь».
–Как этот Скавронский себе такие хоромы отхватил? – попыхтев и посопев, спросил он наконец.
Марго пожала плечами.
– Говорили, когда Хрущев утвердился у власти, некоторые квартиры, предназначенные для членов ЦК под эгидой «повышения скромности политического руководства», передали ведущим научно-техническим специалистам.
– Ему весь этот дворец отдали?!
–Не одному, у него были жена, мать, четверо детей, все погибли в авиакатастрофе. Темная история. Были подозрения, что их убили. После этого он и фамилию сменил.
– Так он один здесь живёт? –Федоров поймал себя на том, что они, как все в этой странной квартире общаются шепотом.
–Вроде он был еще женат, сын у него точно есть. Но они вместе не живут, говорят, даже не общаются, – нашептывала Марго.
– Всё сразу бог не даёт – подытожил Федоров, почувствовав себя как-то уверенней, от того, что «они как все», слегка обнаглев, крякнул и, оставив жаждущую вернуть юбиляру деньги с нарочито-скромным подарком Маргариту, направился к фуршетным столикам. Такого тоскливого юбилея он даже представить себе не мог.
Тоска для него закончилась, когда дождавшаяся наконец аудиенции жена вышла из кабинета в сопровождении седого, безупречного одетого мужчины. Скавронский вёл задумавшуюся Маргариту как высшую ценность, не на миг, не отрывая от неё умилённо-влажного, старческого взгляда.
При его появлении прислуга выстроилась, а гости, включая Фёдорова, как по команде направились в банкетный зал.
–Господа, – произнес Скавронский взволнованным, но неожиданно твёрдым голосом, –мой дом – ваш дом! Я создавал его с единственной надеждой – собрать под этим кровом всех членов моей семьи, понимая, что это невозможно, но даже и не представляя, с чем это будет сопряжено. И сегодня я счастлив! Счастлив, что жизнь прожита не напрасно! Счастлив, что имею возможность представить вам дочь нашей незабвенной Ангелины Львовны, Маргариту, последних и единственных представителей рода Камерон!
Сказать, что Фёдоров остолбенел, было бы недостаточно. Его будто припекло тем самым померещившимся нимбом, обдав жаром вокруг затылка. Выпученными глазами он глядел на собственную жену, лицо которой без малейших признаков растерянности или смущения скрылось за мгновенно выстроившейся цепью склоняющихся к её руке кавалеров. Окончательно от шока он очнулся лишь в поезде, наткнувшись в кармане на забытые листы календарика с тостами. Взгляд на них, окатил его чувством какого-то омерзения и обиды, застрявшей комом в горле.
–Тебе Скавронский сказал, что ты Камерон? – с трудом проглотив комок, выдавил он наконец первую за день осмысленную фразу.
–Я всегда знала, –отозвалась Марго.
– Так какого же черта?! – чуть не заорал Федоров. –Семь лет вместе живем!
–Восемь, – поправила супруга, –и потом, мне тоже никто не говорил: «Ты –Камерон». Бабушка в детстве рассказывала про родственников, мама всегда была против всего этого, да и как ребёнку скажешь? Он и в школе бог знает что может наболтать, и вообще… я, когда стала постарше, сама стала понимать что к чему.
–И что? Ты действительно последняя из Камеронов?
– Нет! – захихикала Маргарита. – Мишка же еще есть!
Федоров вновь глубоко задумался.
Он силился себя убедить, что в постигшем его потрясении Марго не настолько и виновата, просто происходило слишком много всего, и необходимо было хоть немного времени, чтобы привыкнуть к новой, внезапно открывающейся реальности.
Ведь всё, что он считал очевидным и незыблемым, на его глазах разлеталось в прах, оказываясь иллюзией.
Значит, истинным было не то, что казалось очевидным и незыблемым?
Но как отвергать очевидное и незыблемое?
В коридоре он надолго застыл под портретом деда, вглядываясь в зеркало. Фёдорова пугал этот вращающийся в другую сторону мир. Он уже не понимал где реальность.
Перед зеркалом он вспоминал, как встретил Марго. Теперь, в этой новой реальности уже не понимая, кто кого выбрал. Разглядывая своё отражение, он видел её юный гордый профиль, внезапные вспышки больших черных глаз, свою первую встречу с инфантильной добродушной Ангелиной Львовной, как всё казалось необычным и удивительным. Как вновь перевернулись его представления о жизни. Конечно, это была любовь. Ведь всё, сама жизнь с той минуты была посвящена только ей. Он любил её черты, уверенность, спокойствие, даже молчаливые обиды. Всё, что так просто укладывалось в одно-единственное слово – благородство!
Теперь немым укором Фёдоров вопрошал свое зеркальное отражение: почему ты раньше об этом никогда не думал?
Вопрос о переводе Фёдорова и его группы в Москву был утверждён, когда он наконец выбил себе небольшой отпуск. Времени на раскачку не было, но выжатый до изнеможения Фёдоров просто больше не мог.
Отпуск он проводил перед зеркалом, под портретом деда.
Что стало беспокоить Маргариту. Долго она не показывала вида, лишь в глубине её чёрных глаз затаилась тревога. Но и её терпение кончилось.
–Что ты всё в прихожей торчишь? Прекрати! – тащила она Фёдорова от зеркала.
–Пытаюсь понять, что во мне нашла наследница Камеронов?
–Ты только от гордости не лопни, в зеркале уже дыру проглядел! Так нельзя, ты ведь даже разговаривать перестал!
–Давай поговорим! А те Юсуповы, что на юбилее были, –это те самые? Они тебе тоже родственники?
– Дальние, –вздохнула Марго, с тоской взирая на зациклившегося мужа.
– Я читал, Юсупов был богат безумно, его состояние считалось крупнейшим, и не только в Европе.
–А может, наш Мишка как-нибудь оказаться ещё и в наследниках какого-нибудь Юсупова?
–Юсупова?! – Глаза Маргариты округлились. – Он веру предков на богатство променял и получил проклятие рода. Никто из наследников Юсупова по мужской линии не дожил до двадцати пяти лет! Ты этого для Мишки хочешь?!
Знакомый мистический холодок пробежал по спине Федорова.
–Расскажи лучше про Камеронов. Какими они были?
–Гордыми, независимыми. Даже чересчур для придворных. Камерона только Екатерина и терпела, а вот с её сыном Павлом он здорово в Павловске поцапался. Тот Камерона не выносил. При дворе Матушки Екатерины они и с Юсуповыми познакомились. Тот тогда себе усадьбу строил. И привёз Юсупов из Голландии диковину, мода была на такие штуки, механического кота. Он мог по цепи ходить и даже что-то говорил по-голландски. И хотел Юсупов Камерону павильон для этой диковины заказать, и вроде даже задаток дал, а тут императрица Екатерина Вторая умирает! И взошёл на престол Павел. Юсупов царедворец опытный, он сразу Камеронов выставил, раньше академии. Но у него и самого при дворе недоброжелателей хватало, когда Камеронов уже всего лишили, даже пенсии, кто-то взял и нашептал Павлу: «А Юсупов-то придворному архитектору вашей матушки павильон заказал и аванс выплачивает». Павел таких вольностей не прощал.
И как-то обращается к Юсупову: «Прослышал я про твоего диковинного кота, что павильон для него ставишь, желаю и сам видеть, действительно ли столь ревностно пекутся подданные о порядках моей матушки?»
У Юсупова чуть не инфаркт, ничего понять не может. А как узнал в чем дело, быстренько подал на деда в суд и дело представил, якобы Камерон деньги получил, а должную работу не исполнил, и если в срок работу не предъявит или деньги не вернёт –в долговую яму!
А как Камерону предписание передать? Дом у него отняли, из квартиры академической выставили, где Камероны, никто не знает. Известили Бушей, другой родни в Петербурге у Камеронов не было. И услышал это другой мой дедушка, племянник по Бушам, и так это его задело, что явился он в усадьбу Юсупова, якобы подрядчик от Камерона, заставил обмотать цепь с котом вокруг дуба, да еще и скульптуры парковые на ветви поднял! Вот тебе, Юсупов, павильон от Камеронов!
Говорят, Павел хохотал, когда ему об этом доносили, дело против Камерона повелел прекратить, Работу считать исполненной, а «дуб Камеронов» оставить в неприкосновенности!
Так что то, что мы с тобой в школе учили: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том» –это про моих дедушек! Ему тогда и пятнадцати лет не было, а честь семьи отстоял!
–Да, выше только звёзды… –бормотал, вздыхая, Федоров. – Такие фамилии сохранять надо!
– А как ты сохранишь? Фамилия ведь только по мужской линии передаётся, а здесь тебе не Кавказ, в России по этой линии долго не живут. Вот мои предки при Елизавете были Буш, при Екатерине Камерон, при Александре Самойловы, мало ли что было за триста лет? Теперь я Фёдорова.
–Поменял же твой Скавронский фамилию? А многие теперь двойные берут, представь: «Федорова-Камерон»!
Мгновенье Марго с открытым ртом глядела на мужа широко распахнутыми глазами.
– Фёдорова-Камерон? – прошептала она и рухнула на диван, сотрясаемая спазмами неудержимого хохота.
На Фёдорова как ушат воды вылили, он впервые испытал болезненное чувство классового унижения.
–Извини! – давила смех Марго перед помрачневшим мужем. – Ну сам подумай, «Фёдорова-Камерон», и где мне так выпендриваться? В сберкассе?
–Фамилия ей не нравится! –ворчал Фёдоров. – Да! Дед из деревни Фёдоровка, там все были Фёдоровы, и триста лет все были Фёдоровы, так что же, теперь Фёдоровы не люди, что ли?! –В душе явно шевелились всходы пробуждающегося классового самосознания.
Холодный душ смеха Марго в целом повлиял благотворно. Федоров отвлекся от аристократических корней жены, спокойней стал проходить мимо портрета над зеркалом в коридоре, и даже рассказал ей о своих предках.
Сразу после гражданской его прадед строил железнодорожную ветку на Уль-Кут, и томик романа «Как закалялась сталь» у бабки семейной реликвией хранился на полочке вместе с Библией. Дед прошел от Сталинграда до Кенигсберга, единственным из мужской половины Фёдоровых вернулся живой, оставив на фронтах шесть своих двоюродных
братьев. И свою жену с сыном и дочерьми нашёл в землянке, потому что от Фёдоровки не осталось ничего.
Фёдоровы сражались в партизанских отрядах, их потомки поднимали целину, даже ликвидировали Чернобыль.
Фёдоров не собирался стесняться своей фамилии, он гордился ею.
В конце концов, эта земля и всё что на ней есть, обильно полито потом и кровью Фёдоровых, а не каких-то «Бушей». Чувство собственной значимости добавляло сознание, что из всей истории Фёдоровки, после перебитого в войну народа носителем фамилии «Фёдоров» остался он один.
–Врёшь! Жива деревня! – приговаривал он, подбрасывая к потолку заливающегося смехом Мишку, – жива Фёдоровка! Вот он, настоящий Фёдоров!
Его даже встревожило, не забивает ли мамаша голову его здорового, нормально развивающегося сына какой-то ненужной в жизни дрянью? Но, не припомнив в поведении жены ничего криминального, он успокоился.
К середине отпуска весы классовых отношений их семьи стали приходили к равновесию. Лишь изредка Федоров недовольно ворчал: тут вкалываешь всю жизнь, как вол, никакого просвета, а у жены такие родственники!
–Ну что стоило на свадьбу хотя бы того же Скавронского пригласить? Вон как он к тебе относится! Или ещё кого…
– Мы же не общаемся совсем, – не поддавалась укорам Маргарита – как тут приглашать? Кого? Куда?
–Конечно! Как нас, плебеев, представить?! Аристократия!
Марго не реагировала, а Фёдоров считал себя вправе немного побухтеть. В конце концов, разве не он во всей этой истории был пострадавшей стороной?
Казалось, всё текло как прежде, Федоров пытался отойти от забот, связался с друзьями, собрался на охоту.
Лишь Марго стала больше времени проводить в задумчивости на диване, обхватив колени руками, да он часто останавливался перед зеркалом в прихожей, бросая в него уже не столь долгий и более уверенный взгляд.
Вернувшись с охоты, он нашел жену в знакомой позе, заплаканной и отрешённой.
– Скавронский умер, –сообщила Марго, протянув ему серый лист. –Не переживай так! –успокаивал её Фёдоров, с болью видя как глубоко тронуло её это известие. –Ты сама говорила, что не знала его совсем, да и видела только раз, и то, можно сказать, мельком! Ну кто он тебе? Чужой человек! Зачем так убиваться?!
Марго лишь молча кивала головой, он решил, что лучше оставить её одну.
От поездки на похороны он также воздержался. Кроме того, что похороны его угнетали, в случае Скавронского он испытывал настоящий животный страх, порождаемый каким-то безотчётным предчувствием.
Всё время ожидания жены из Москвы он провёл под портретом деда в прихожей, силясь через его суровые черты постичь природу того ужаса, которым веяло из разверзнутого перед ним зазеркалья, и был невообразимо рад, встречая её на пороге.
За чаем, рассказом о похоронах да разбором дорожных дел прошел день, сгустилась ночь, уснул Мишка, и Марго, наконец, успокоилась, устроившись на диване в своей обычной позе.
–Я тебе не сказала, –помолчав, продолжила она дневной разговор. – Скавронский оставил свой дом потомкам пяти самых достойных фамилий, живущих в России. И в этом списке я! –тихо произнесла Марго, растерянно подняв глаза на мужа.
–Ты получила в наследство пятую часть дворца Скавронского?! –захлебнулся воздухом Федоров. –Сколько же он может стоить?! –выдохнул он, медленно опускаясь на диван.
– Не знаю. Есть только предварительная оценка, должны отработать эксперты, оценочная комиссия, мне сказали, что разница по таким активам может быть весьма существенной!
Мозг Фёдорова уже не мог вместить всех происходящих в его жизни мистических совпадений и противоречий, он был не в состоянии даже думать об этом. К счастью его ждала работа.
Переезд в Москву, вал проблем и забот, связанных с формированием новой, федеральной службы государственной безопасности стал для него спасением, способом скрыться, занять мысли чем-то другим.
Но подаренный судьбой дворец Скавронского не выходил из головы.
С одной стороны, он освобождал его от забот по обустройству служебной квартиры, переезду семьи. Нужно было всего лишь дождаться входа Марго в права наследования, устранение четырёх других претендентов для Фёдорова в нынешнем положении не представляло каких либо сложностей.
С другой, этот чопорный, отделанный дубом и ясенем дворец был для него чем-то глубоко личным, его резные колонны обрамляли одно из самых сильных чувств, которые он испытал в своей жизни, – чувство унижения.
Он твёрдо решил, что ничего не будет менять, сохранив ту поразившую его атмосферу подлинного ампира пятидесятых, лишь огромную фотографию стартового стола Байконура в вестибюле сменит такой же огромный портрет его деда, в черкесском облачении.
Теперь, когда уже не он, а многочисленная кавказская родня искала возможности встречи, называя его самым достойным и уважаемым из рода Фёдоровых, даже не упоминая отца и деда. Когда не его, а он рекомендовал близких и дальних родственников как наиболее надёжных и влиятельных людей на местах, его томило сладкое предвкушение, что он покажет этим чопорным стенам, как проходят настоящие юбилеи!
Хоть лицу его ранга и не по статусу было проводить подобные мероприятия дома, для квартиры Скавронского Фёдоров готов был сделать исключение.
Связанное с ней предзнаменование в виде святящегося нимба уже не казалось столь зловещим. «А что? – с ухмылкой думал Фёдоров, – жил честно, всю жизнь занимаюсь праведным делом, вот только курить брошу, и… почему бы и нет?!»
В свой очередной визит в Питер Фёдоров заехал в старую квартирку лично проверить, как проходит подготовка к переезду семьи.
Однако Марго никуда не собиралась. Лишь хмурилась в ответ на недоумённые упрёки мужа. Зная, что в таком состоянии из неё слова не вытянешь, Фёдоров терпеливо дожидался, пока она сама не устроится на диване в своей обычной позе.
– Сын Скавронского оспорил завещание, – сообщила она наконец.
–И что? – удивился Фёдоров. – Какое тебе дело до этого червяка? На что он надеется?
– Сын поднял документы шестидесятых годов, периода гибели его первой семьи, настаивает на недееспособности. В общем, у иска есть перспективы.
–Какие перспективы, какой суд?! О чем ты говоришь, Марго?! – вздохнул Федоров, снисходительно обняв жену.
–Сейчас адвокаты решают, в какой стране пройдет процесс.
–Что значит «в какой стране»?!
–Спор в основном касается права обладания для каких-то патентов и акций.
–А квартира здесь при чём?!
– Сын хочет всё. – Маргарита плотно сжала губы, демонстрируя, что рассказ закончен.
–Ну сволочь! Ну паразит! – возмутился Фёдоров. – Теперь из-за него ещё и адвокатов в какую-нибудь Англию гонять!
–Адвокатов там хватает, уже задействовано с десяток адвокатских контор.
Марго подняла на Федорова наполненный слезами взгляд черных глубоких глаз и, помолчав, произнесла медленно и членораздельно:
–Я не буду судиться с сыном Скавронского!
–Тебе и не придётся, – снисходительно улыбнулся тот, – предоставь это мне!
–Ты здесь не при чём. Мы отказываемся от своей части наследства в пользу сына Скавронского. Мама согласна.
–Да дура твоя мама! Дура инфантильная! И ты дура! – Происходящее начинало злить Фёдорова. – Ладно, вы две дуры! Но у тебя ещё сын есть! Должен быть хотя бы элементарный материнский инстинкт! В конце концов, есть я, который на защиту государственных интересов жизнь положил! Так неужели ты думаешь, я позволю какому-то жуку навозному нас грабить?! Сына обобрать я вам не дам! И от меня этот ублюдок ничего не получит!
–Я одна правонаследница! Мне решать! – хныкала Марго. – Это моё наследство, оно касается только меня и моей семьи!
–«Твоей семьи»?! – Фёдорова как ошпарило. – А я значит, с улицы зашёл?! – заорал он. – Я в «вашей семье» лишь бык-производитель?! Да я не только этого жука навозного, я и вас самих раздавлю!
От издевательски всплывающих в памяти интерьеров дворца в нем заклокотала настоящая классовая ненависть.
–Что-то я не помню, чтобы ты хоть один день работала! Иди, устройся на работу, попробуй, как они, денежки, достаются! Тогда и швыряйся! – кричал он в окаменевшее лицо Маргариты. – Вы триста лет на Фёдоровых ездили! Хватит! Господи! – взмолился Федоров, не найдя в этом безжизненном лице ни капли сострадания. – Что ж вас всех в семнадцатом-то не перерезали! Хотя что вас душить?! Сами передохнете! Вы же нежизнеспособны! Рудименты! Списанный исторический мусор!
Вот сын Скавронского молодец! В нём точно нет ни капли этой вашей протухшей дворянской крови! И Скавронский это знал! Только у плебея может быть такая хватка и жажда жизни! Только плебей будет цепляться за всё когтями и зубами, потому что ему ничто и никогда не доставалось даром! И Мишку я вам не отдам! Из него должен настоящий человек вырасти! – проорал Фёдоров.
Хлопнув дверью, он выскочил в коридор и застыл, покрывшись холодным потом. Под фотографией деда с терпеливым спокойствием хищника его ожидало большое холодное зеркало. Дрожащие руки судорожно схватились за ручку двери. Всё тело парализовал жуткий, мистический ужас.
Вечером того же дня Фёдорова госпитализировали. Через три месяца комиссовали со службы по состоянию здоровья.
В графе «особые условия по содержанию» рукой лечащего врача была внесена запись:
«В поле зрения больного не допускается наличие зеркал или каких-либо фотографий, что провоцирует у пациента острые приступы шизофрении».


                Вад Пан   2016г.