Озаренье

               
                Жизнь не имеет повторов.
                "Этюды" Константин.
               
      «Давно усталый раб задумал я побег», - я бы так о себе не говорил, потому что мне пока не скучно на земле, да и «обитель чистых нег», я думаю,   подождёт.  Хотя, как сказать, ведь со всех сторон стали пугать  изрядно. Вот, кстати, Президент  Международного союза охраны природы Ашок Хосла  «обрадовал»: по  его словам, на земле  ежесуточно безвозвратно исчезают до 100 видов животных. Можно возразить ему, но пропущу, ибо у меня задача другая. Мне бы вот ещё с дюжины годочков и я замкну свой век. Я уже и так прошагал путь немалый: от Иосифа Виссарионовича и  до Путина. И с чем только не пришлось столкнуться. Здесь отмечу основные вехи  предельно сжато: Иосиф Сталин – «собирал камни», Никита Хрущёв – сажал  кукурузу, Леонид Брежнев – тормозил, Михаил Горбачёв – мистифицировал, Борис Ельцин – «разбрасывал камни».  Это он, первым делом, позвонил по прямому проводу самому (надо же!)  Президенту США о том, что, дескать, ему удалось, как никому другому, в короткий срок, и успешно,  развалить этот самый  Союз.  А , сегодня его преемник Владимир Путин всеми силами старается из осколков собрать ФИГУРУ, и вдохнуть в неё жизнь. No comment.
 
 Чтобы лишний раз не расстраиваться, мне  лучше вернуться в свои вешние годы: там есть чем утешить душу. Моя суть идёт от бескрайних полей села Бугас, что под Волновахой (Украина). Там с ранней весны и до поздней осени шастал я на босу ногу по буеракам в одних трусиках, питался сердцевиной от лопуха, вкусная штука, сейчас я бы назвал его «русским бананом». Ребята, те, которые были старше меня, до четвёртого класса учились на греческом языке, а потом переходили на русский. Дед, предвидя такое дело, стал спешно собирать эллинистические книги, но они мне не понадобились, так как в 1937 году этот порядок отменили, и я с первого класса вошёл в словесность русскую. Поначалу было трудно, так как в детстве говорил на одном румейском  диалекте. Но что говорить-то: молодость своё берёт. Вскоре я полюбил русский язык так душевно, что всюду ходил с книжкою под мышкой. Я внимательно отслеживал стиль писателя, его манеру излагать события и чувства. До сих помнится мне Флобер, который советовал повторять в тексте однозначные слова не менее через 200 других с тем, чтобы читалось легко и красиво.  Высоко ценил Пушкина, Льва Толстого, позже – Герцена, Джека Лондона, Эрнеста Хемингуэя и некоторых других, всех не перечесть, да это не так уж и важно. Хочу сказать лишь, то была моя школа, оттуда я пошёл и есть. Потом, - оккупация, вторглись румыны, итальянцы, немцы, плохо дело, не хочется вспоминать. Отец погиб в боях под Токмаком в 1943-ем году, остались я, мама, дед и бабушка. Для меня лично – это итог войны, ибо именно это обстоятельство предопределило мою судьбу, потому что во главу угла ставились не моя способность, не мои склонности, не мой вкус к жизни, а наша бедность, она решала быть мне, или не быть. Так, в конце концов, вынужден был поступить в Донецкий Политехнический институт на горный факультет, потому что будущим горнякам давали самую высокую стипендию, что вполне хватало на жизнь, если без излишеств.  И вот, так, постепенно, подвожу к главному, с чего начался мой, так сказать, «сыр-бор». В институте со многими сложились приятельские отношения, но по-настоящему с первого курса сдружился с Евгением Крисаненко (Жека) и Василием Михалёвым. Жили в одной комнате, дружно, весело и задорно. По виду Вася такой же «середняк», как и я, а Жека был на голову выше нас. Если приходилось, к примеру, фотографироваться в полный рост, то справа и слева стояли мы, а Жека посредине, положив («великосветски») свои длинные руки на наши широкие  плечи. Как в школе, так и в институте, я по старинке,  продолжал свои фортели. Особо присматривался к преподавателям, среди которых немало было артистических натур. Let me:

 Честь имею представить вам нашего преподавателя по геологии Вайсмана (имя отчество подзабыл, простите, мэтр), колоритная фигура, морозоустойчивая (в прямом смысле этого слова), высокий, седовласый, любил курить трубку, говорил громко, театрально (представили?). Всё бы ничего, если бы не стратовулкан  Кракатау. По некоторым предположениям его извержения явились следствием образования  Зондского пролива, разделивший  Суматру и Яву. Наиболее известные извержения Кракатау в исторический период состоялись в 1680 г. и 1883 г. Последнее извержение практически уничтожило остров, на котором располагался вулкан. Когда Вайсман  доходил риторически до этой части, он, прямо, разгорался, чтобы мы, вместе с ним, пришли бы в тот же транс. Вайсман поворачивался всем корпусом к аудитории, и артистично декламировал катастрофические красоты  последствий извержения Кракатау, повторяя фразу: быстро и второй раз медленно, чтобы мы успели (ах, как он хотел!) записать её в точности:
-Кратер – это отверстие, из которого вулкан выбрасывает огромные камни!
И повторно: «К р а т е р   э т о   о т в е р с т и е …………..»

    И вот, однажды, было это зимой, вижу, (неслыханное счастье!), как Вайсман  дефилирует по центральной улице Артёма города  Донецка в одной белой косоворотке, пыхтит трубкой, как паровоз – экзотика!  Но вот незадача, я шёл тем временем  по другой стороне, поэтому мне  пришлось  быстренько забежать вперёд, перейти улицу, чтобы пойти ему навстречу, и вот, поравнявшись, почтительно здороваюсь  с ним:

-Доброе утро, Вашество!

-Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек!

 С  лёгким, деликатным, поклоном в мою сторону. Мне понравилось: «Молодой,  и всякое такое…». Я разворачиваюсь, и тем же курсом, и всё так же: «Доброе утро…» На третий раз Вайсман меня заприметил:

-Что это вы, молодой человек, бегаете туда-сюда?

-Да утречко больно хорошее (по имени отчеству)

-Так, вы слушаете мои лекции?

-Да (с поклоном), замечательно читаете, особенно про Кракатау!

- О, Кракатау (глубоко вздохнул, остановился), - это диво страшно ВЕЛИКОЕ!!
 
  Next  image. Лекции по теории машин и механизмов (ТММ)  читал бывший полковник, высокий, толстый и рябой, но приятный, - Фёдор Федотович Стифеев (его хорошо запомнил), весь был в юморе, как рыба в чешуе. Чтобы закрепить теоретические знания  по оному предмету, проводились ещё и семинарские занятия: сии забавы мы называли «проработкой», каковыми они были на самом деле.  В нашей группе эту самую «проработку» вёл Костанда, грек, но противный.  Студента, который, случаем, задачу не решил, Костанда  заносил в кондуит, и передавал виновного  на растерзание Стифееву. Тот каждый раз, прежде, чем начать лекцию, вызывал к доске этого прохиндея, и издевался над ним, как хотел. «Красота!», - сказал себе, и, зардевшись, придумал свой ход. На очередном занятии я те самые примеры  перечеркнул и торжественно вручил лист нашему Люциферу. Сам, внимательно просматривая весь пройденный курс по ТММ, стал трепетно ждать встречи с ментором. Вскоре, Стифеев вызвал меня на экзекуцию. Я, словно, танцевал у доски: все формулы и теоремы у меня шли, как песня. Вижу,  у Стифеева  оспинки на лице  сглаживаются:  «Значит, всё идёт, как надо», - подумалось мне. Между тем, Стифеев,  невозмутимо шагая взад-вперёд, вдруг остановился:

-Что-то я не пойму, интересные дела: теорию знаем, а задачу решить не в силах, где тут собака зарыта, не скажете, мил-человек?

-Фёдор Федотович, да в жизни всяко может быть!

  «Ишь ты, а ведь верно: с этим не поспоришь», - и с лёгкой «многообещающей» улыбкой отпустил. По всему видно было, что Стифеев меня взял на заметку. На «прощальном» экзамене по предмету, который состоялся чуток позже, я безукоризненно ответил на все вопросы, без какой-либо предварительной подготовки, но Стифеев  влепил мне четвёрку.

-Отчего так, Фёдор Федотович, не кажется ли Вам, что я  заслужил пятёрочку?
 
-А нечто забыли, молодой брюнет,  задачка-то не решена была!

Я хитро возрадовался: «вот, азохен вей, не забыл же!»…
 
  Между тем, за порогом засветилась другая пора, - пора очарованья: чувственной волною накатывалась на нас любовь. У Жеки была подружка Элла (он называл её – Эльчик), в которую  он был  влюблён чуть ли не с отрочества. Нас, то бишь, меня и Васю,  «сердешность» настигла после третьего курса. Однажды Василий Кстинч (это моё обращение к нему, раз(!) и на всю жизнь) залихватски, забросив свою тетрадь с лекциями в дальний угол, облегчённо вздохнул:

-Ну, Коста, я, кажется, основательно «влип», вечером познакомлю тебя, Гитой зовут, она оканчивает техникум с нами в одно время.

-Кстинч, видно, судьба к нам подбирается: что-то сердце волнуется - прощай свобода!

-Ну, и поделом, а что всю жизнь хвост трубой держать, что ли? Хватит!

  Вечером Вася познакомил меня со своей девушкой. Гиточка была хороша собой: росточком под Василя, стройная, симпатичная, умная, - лучшей спутницы не сыскать. Отец – еврей, мать украинка, - нормальный ход! Причина мне неизвестна, но знаю, отца в живых не было и, когда Гита вышла замуж за Васю, она мамочку забрала к себе. Гита к Василю с первых дней обращалась, с какой-то подчёркнутой, милой, теплотой: «Михалёв, иди сюда, Михалёв, принеси то, Михалёв подай  то…..», мило  дорого! У меня был другой сценарий, хотя в том же диапазоне по времени. Летние каникулы (после окончания третьего курса) я проводил в родном селе Бугас. И вот, в один из вечеров, в сельском клубе, где «крутили» кино, ко мне подошла Людмила Ерыш, старшая дочь директора школы Алексея Константиновича, кстати, моего наставника по литературе:

-Привет, Костик! А ты знаешь, к нам с Донецкого педагогического института по распределению, прибыла молодая «литераторша», ну, куколка (закатила глазки), она остановилась  у папы, хочешь,  познакомлю тебя?

-Милая, Людмила Алексеевна, ты, вообще-то, слышишь себя? Сперва, адски заинтриговала меня, потом спрашиваешь, познакомить меня, или нет! Конечно, - ДА!

-Тогда, слушай, она сейчас в клубе. Я зайду, а ты стой здесь, у порожка, когда будем выходить я, как бы заметив тебя впервые, сведу вас, хорошо?

И вот они выходят, Люда, как договорились, глядя в мою сторону понарошку удивилась:

-Ты смотри, на ловца и зверь бежит! Коль такая встреча, позвольте познакомить вас: Костя (подводит меня поближе) – любимый ученик моего отца, кстати, по литературе, а это молодая учительница, теперь, уже наша, Раиса Константиновна.
 
     Господи, что это было! Передо мной явилось само Божество: тонкое, стройное, красивое и миниатюрное,  и серьёзное-пресерьёзное  (ну, шутка ли - педагог!). На  ухо мне, вроде, кто-то тихо нашептал: «Ну, капец тебе, Коста, дни твои, похоже, сочтены».  И некуда мне было деться, хоть «надломись и тресни» (Высоцкий). В итоге, женился, и был счастлив во все дни свои. Однажды, уж не помню по какой необходимости, роясь в бумагах,  я нашёл Похвальную грамоту, выданную ученице первого класса за отличную учёбу и примерное поведение (кому?)

- Рахиль Касровне Ольховой. Моя учительница тут, как тут:

- Ой, а где это ты разыскал, я же так прятала, и на тебе?

-Так ты, выходит, Рахиль Касровна, а вовсе не Раиса Константиновна?

-А что делать? Представь себе: преподаватель русского языка и литературы,
 еврейка, да к тому же - Рахиль Касровна, в наше-то время? Пришлось подстраиваться  под созвучье момента!

   Раичка и Гиточка (оба – первоклассные еврейки) крепко сдружились, что, конечно, и мне и Васе было приятно, их  сердечное общение ещё более скрепило нашу «вековую» дружбу, с годами мы породнились так, что не разлей вода, а сие  уже – основа всему тому, чем жив и счастлив человек.  И Жека и Вася были однолюбы, но  этим я похвастаться не могу. Нет-нет, честное слово, я не изменял, я сравнивал, и не из-за сомнений в выборе (так вопрос никогда не стоял), а, скорее всего, - из-за чертовского любопытства: это, как бы моя аура. В этом случае, как, впрочем,  во всём и всегда,  меня спасал юмор. Вот одна из семейных зарисовок.  В бытность, у нас выпускалась по значимым датам своя стенная газета «Сюрприз», такое  название предложила наша любимица  Лариса (мамина копия).  Там, на газетёнке-ватмане я, помнится, запечатлел свой  экспромт в честь дня рождения Раисы Константиновны:
 
Люблю поесть, поспать,
И мужа поругать,
Люблю одеться модно,
Пред зеркалом вертеться час,
И, прежде чем урок начать,
Люблю, войдя, ошеломить весь класс!

 И вот подошли к тому, чтобы, наконец,  сказать пару слов о том чудесном  озарении. Откроем скобки. Дело вот в чём. В отличие от меня и Васи, Крисаненко  рос  в обеспеченной горняцкой  семье: его отец в то время ходил  в больших чинах в системе угольной промышленности,  так что Жеку будущая профессия выпала, можно сказать, по наследству. Что не скажешь о Михалёве, который был беден, как Ир, поэтому на горное дело он пошёл, как, собственно, и я, от жуткой бедности, ибо  склонности были у него совершенно иные. По этой части у меня с Михалёвым одна печать: мы  оба пришли к тому, с чего должны были начать творческую жизнь свою  лишь тогда, когда перешли на пенсию.

Когда досадное  сомненье
Мне преграждает к свету путь, 
Когда одна  тоска и тягость,   
Тогда приходит ОЗАРЕНЬЕ,-
Моей мысли просветленье,
И я ликую: «Вот уж  радость! 
Vivat-vivat,  земная  суть!»

                Alive will not die.