Некстати

      В церкви спокойно. Пахнет домом и людскими надеждами. Святая ночь, праздничная ночь.
      Он стоял, не отрывая светлого своего взгляда от святого лика. Когда-то и Он вдыхал земные ароматы. Ступал избитыми ступнями по пыли людских дорог. Он их любил – отсюда и аж до самого неба, а они Его – туда, в сырую землю. На крест, что сейчас стал символом дома Господня.
      Началась служба. В церкви заметно прибавилось народу, бабушки и внучки в белых платках, накачанные молодцы в кожанках, лысеющие мужчины в дорогих костюмах, женщины в норковых манто, сироты в казённых приютских платьишках.
      Ходить в Его церковь – вовсе не необходимость.
      Мода.
      Хор детских голосов вознёс хвалу Господу, замерев на чистой ноте. Высокий чин истово перекрестился, не глядя на толпу прихожан, оттеснённую от него безликими секьюрити.
      Хор пел. О добре и зле, о вечном и проходящем, о том, что есть ещё надежда, даже здесь, в этом вновь отстроенном на старом месте храме.
      Хор пел. Стройные, не сломленные годами тягот голоса. Всё выше и выше, чище и чище. Хотелось воспарить вверх, под самый купол, посмотреть на это людское море оттуда, где взгляды нарисованных, фальшивых ангелов взирают голубыми глазами в картинную Вечность.
      Хор пел. Старушка справа двинула его острым локтем под лопатку. Недобро глянула, протиснулась мимо – наверное, поближе к Богу, туда, где служитель Его церкви пошёл по широкому кругу, благословляя всех истинно верующих.
      Хор пел. Всё выше и выше, словно повторяя его полёт – белые крыла широко раскинуты, глаза лучатся ликованием, которое способно вызвать лишь воспарение.
      Хор пел, а он летел, скинув плащ, с душою, переполненной до краёв святою благодатью.
      Хор больше не поёт. Всё вокруг – сцены ужаса, гротеска, любопытства.
      Кич, трэш, хардкор и фантасмагория.
      Покорёженные от страха лица, прикрытый секьюрити, распластанный на полу испуганный чиновник, напирающие, жадные до зрелища бабули, снесённые людским морем, никому уже не нужные сироты.
      Бурление пиджаков и кожанок, норковых манто и белых платков.
      Светлые головы, тёмные головы, головы покрытые и нет, вжатые от страха в плечи и поднимающиеся над толпой, пытающиеся разглядеть, увидеть, ухватить кусочек покровавее...
      Хор больше не поёт. Поют полицейские сирены за стенами храма, пищат рации секьюрити и спасателей, наводнивших церковь. А посреди всего этого безумия, на алтаре, лежит, раскинув белые, запачканные алым, крылья, ангел.
      Ангел со свинцом в так некстати испросившем полёта сердце.

01.2015