Осколки

Вот уже двадцать шесть лет Михаила вымпелом болтало на флагштоке его жизни. По всем «шестнадцати румбам» полоскала его привязанности переменчивая «Роза ветров». Не было такого места, где бы он, не обнаружив в себе призвания к профессии, не бросал бы его и не начинал всё сначала. Научившись бренчать на гитаре, Михаил решил посвятить себя музыке, но тут же подвернулась школа эстетического воспитания, и вот он уже решает заняться рисунком. В закрытом научном институте, где ему предоставили бронь от службы в армии, он получает 3-й разряд токаря. В местном отделении по борьбе с грызунами он устроился  дезинфектором после того, как работая санитаром в больничном морге, был буквально загипнотизирован удивившим его чувством отвращения к человеческому телу. Днем он стал приносить с новой работы трупики грызунов, а по ночам выносил в пакетиках что-то мягкое и влажное. Частое упоминание «психиатрии» среди родственников в этот период вполне последовательно привело его все тем же санитаром теперь уже в психосоматическое отделение. Здесь его пленили рассказы одного из пациентов о неизведанной красоте работы вечного двигателя. Начинать надо было с простых механизмов: таким образом, на речном трамвайчике появился матрос Михаил Раскуров. Собаководство, резьба по дереву, анатомия в больничном морге, там же психиатрия, кораблестроение, кулинария..., и когда, наконец, бешеный водоворот удач-неудач с хриплым бульканьем окружающей среды вытолкнул из своей бездны солод его размякшей в глубине накипи, Михаил неподвижным лоскутком отвис в недоумении.
Ключи вместе с торопливым движением руки выскочили из кармана куртки и тут же подло пискнули, придавленные подошвой к кафелю лестничной клетки. Михаил на секунду прислушался к тишине за дверью квартиры, быстро поднял связку и врезался железом в замок. Открыл дверь – перед ним уже одетая, стояла Татьяна с испуганным лицом.
- Ты одна? – нарочно тихо спросил Михаил, заглядывая ей через плечо. Её лицо с остановившимися глазами быстро кивнуло. Он суетливо сбросил куртку, швырнул в угол зазвеневшую внутри сумку и, присев на корточки, стал расшнуровывать кроссовки. Из-под себя снова спросил:
- Кто-нибудь звонил?
Ответа не последовало. Михаил вскинул голову и увидел, что Татьяна до сих пор смотрит в открытую дверь. Девушка вздрогнула и, затем присев рядом с ним, шепотнула:
- Я думала, это она… - твоя матушка.
- Она! – передразнил ее Михаил, - Не Кинг-Конг же, ей богу… Ладно. Как переходят улицу знаешь?.. Выйдешь из подъезда: голову направо, потом налево, - и добавил: - Вот-вот должна быть...
Он увернулся от ее поцелуя и уже снисходительно пожурил:
- Нет, ты все-таки балда: - столько времени собираться!
Татьяна губами издала тихий свист. На «его языке» это означало, что была сказана глупость.
- Старт! – сказал ей Мишка и махнул рукой.
- Позвони сам, - услышал он вместе с лязгом замка беспокойной двери. Сдвинув швырком припаркованные кроссовки, он мимоходом зацепил ногой плечевой ремень от сумки и, прихрамывая, потащил ее в комнату. Подошел к окну и посмотрел вниз. Татьяна стояла у подъезда и, как опытный конспиратор, вертела головой во все стороны.
-Мда-а-а... - задумчиво произнес Михаил, развернулся, дернул вверху невидимую ручку и со свистом выпустил невидимый пар. По невидимым рельсам он дошаркал к письменному столу и только тут уже устало почувствовал под собой одиночество стула.
Девять месяцев в году Михаил полностью властвовал в этой трехкомнатной квартире. Отец был серьезно болен и по совету врачей все сезоны, кроме зимнего, находился вместе с матерью на подмосковной даче. Правда, в семье Раскуровых был еще один сын, старший, но как ни странно (по характеру), большую часть времени Степан проводил с женой и дочерью, хотя у него и бывали недельные разводы с последующим аллюром среди оваций соболезнующих друзей. Только в эти дни тридцатилетний бретер врывался в родительские пенаты и, как на почтовой станции, требовал «вина и смены лошадей». Однако ни разу ему не удалось застать Михаила врасплох. Неизменный колокольчик под современной дугой телефонного аппарата задолго оповещал «станционного смотрителя» о скором прибытии непонятого в миру «самоеда». Стоило только поднять трубку, как на другом конце любящее сердце соломенной вдовы помпой выплескивало вспененную кровь кубанской казачки в кору головного мозга, откуда сигнал поступал горловым связкам и, оскорбленная женственность заявляла, что «дерьмо по трубам уже понеслось». Выслушав в очередной раз рассказы обеих сторон, Михаил  с радостью убеждался, что исследование бракоразводной системы канализации в его планы пока не входит. Об этом у него с Татьяной  было подписано безмолвное соглашение.
Таким образом, отсутствие ежедневного общения с родней в очередной раз предоставило ему возможность использовать брошенный этот, вероятно, последний шанс. Обламывая ногти, воля от разума мучительно долго скоблила казанок знаний. Бесчисленное множество цифр, наконец, запеклось в его сознании и в едином порыве пробило стены Высшего учебного заведения.  Михаил увидел свою фамилию в списках зачисленный на заочное отделение. И хотя в шутку теперь его стали называть «будущий энергетик, надежда семьи», радостного удовлетворения в душе он не испытал. Как это ни раз бывало, спекшийся пирог оказался подгорелым. Михаил «дунул, плюнул, свистнул» и ошалело написал несколько стихотворений. Проба пера отразила горечь невысказанных желаний, чем, вызвав удивление, определило ему успех в кругу друзей. Ряд натуральных чисел в одночасье превратился в алфавит и теперь уже стал терзать его совесть за «чужое место», занимаемое Михаилом в Институте. Вскоре жизнь сняла с него этот горчичник, забыв стереть с раскаленного тела свежесть горчицы.
Михаил специально напугал Татьяну неожиданным приездом матушки, так как Татьяна решила побаловать его свои отпуском и целыми днями заполняла собой пустую квартиру. Он рассчитал верно, зная, что Татьяне легче было отсидеть на месте целый рабочий день, чем выдержать пятиминутный этикет в разговоре с его родителями. Вообще, Михаил никогда не задавался вопросом, какие существуют между ними отношения, поэтому, если бы кто-нибудь когда-нибудь спросил его об этом, он бы назвал их современным словом «нормальные». Да ещё, вероятно, рассказал бы старый анекдот, когда на международной выставке машин  русского водителя спросили, в чем же секрет управления, если его самосвал идет на предельной скорости в нужном направлении, а он в это время, зажав в одной руке соленый огурец, другой без отрыва выпивает бутылку водки, русский водитель с достоинством ответил: «А куда она из колеи денется!» Михаил в отношениях с Татьяной по-своему дорожил правом в любой момент рассказать этот анекдот. Сегодня он схитрил только потому, что необходимо было побыть одному.
Михаил распорол сумку молнией и достал оттуда туго перевязанный сверток. Рука поискала еще, и рядом на стол лег вскрытый почтовый конверт. Еще раз проверил адрес и штемпеля. Сомнений не оставалось: письмо было на его имя. Вынул сложенный лист, типографская бумага под пальцами раскрылась с неприятным хрустом. Ответ редакции с вежливым отказом напечатать его стихи дернул болью осознанного им саботажа логики поступков. Сухой, педантичный текст письма не оставлял никакой надежды, несмотря на то, что в конце на всякий случай советовали обратиться в литконсультацию при «Союзе писателей». Перспектива оставить Институт ради того, что внутри бурлит раскаленная магма незарифмованных мыслей, оказалась раскромсанным студнем. Где-то там компитентные люди определили ценность его магматической породы, и машинописный листок дешевым ярлыком повис на застывшей лаве.
Сорванная со свертка оберточная бумага оголила тусклый оскал десятка граненых стаканов. Два из них Михаил с трудом запихнул в карманы брюк, еще по одному зажал в каждой руке. Пригнувшись, одним прыжком достиг коридора и всем телом припаялся к косяку двери. Осторожно выглянул на кухню, вырвал зубами невидимую чеку у стакана и метнул его в обои, стилизованные под кирпичную кладку. Грохот разбитого стекла застал его лежащим на полу. Руки, как положено, прикрывали голову. Вскочил и послал вдогонку остальные три. Стаканы оглушительно рвались вместе с кусками обоев, покрывая мелким блеском окружающие предметы.
- Замечательно,- сказал Мишка и отряхнул руки. Он подошел к столу за оставшейся партией «гранат», когда телефон прозвонил и замолчал. Через несколько секунд звонки возобновились.
- Как же вы мне надоели... - вслух с раздражением сказал он, зная и так, что с этого дня надо ожидать приезд родного братца. Эпицентр прервал свою передачу сигналов бедствия, зато птичий свист теперь уже дверного звонка возвестил о нетерпеливости неожиданного визитера. Михаил подкрался к двери и в отверстие «глазка» увидел беспокойное покачивание головы с плотно сжатыми губами на лице соседки снизу. Амплитуда колебаний напоминала китайского болванчика.
« И ножкой, наверное, притоптывает. Скандала не избежать»,- подумал он. - «Хорошо еще, что не весь дом сбежался... Ох уж эта наша самая проницаемая в мире звуконепроницаемость».
    Выпростал рубашку и рукой взлохматил волосы на голове. В дверь добанул уже кулачок. Изобразив на лице растерянность, Михаил предстал перед соседкой.
- Елизавета Андреевна, это ужасно... - быстро заговорил он, нарочно бессвязно бросая слова. – Как хорошо, что вы пришли... Что же будет! Что будет... Я не смогу... Глупо, как глупо... Милая, добрая Елизавета Андреевна, он же еще такой юный... Так бессмысленно, глупо... «Главное сразу огорошить, потом должна пожалеть », - мелькнула мысль.
Вопреки его ожиданиям бесстрастный голос спросил:               
- Что здесь происходит?
Михаил схватил ее за руку и увлек за собой в комнату.
- Вы должны позвонить... Узнать... Я не могу... Может быть еще не поздно. Можно помочь...
Елизавета Андреевна покосилась на пустую бутылку и уже с беспокойством произнесла:
- Михаил успокойся. Что произошло?
Михаил плюхнулся на стул и, обхватив голову руками, глухим голосом соврал:
- Брат повесился.
Сжатые руки на груди отбросили женщину назад.
- Как? Степан?
Михаил вскочил и сорвал трубку с телефона.
- Позвоните, прошу вас... Жене... Она в шоке.
Елизавета Андреевна схватила трубку обеими руками и потребовала:
- Номер. Быстро!
- Чей?
- Ну, его же... То есть жены,- поправилась она.
Михаил набрал сам. Послышались гудки. Соседка одной рукой составила на пол пустую бутылку.
- Это ни к чему,- сказала она и тут же в микрофон: - Машенька, здравствуй. Это соседка Раскуровых, Ты помнишь меня?
Ей вероятно ответили.
- Я все знаю,- продолжала она.- Надо найти в себе силы и продолжать жить ради дочери. Ты слышишь меня? Не плачь... Когда это произошло?
-Воды,- оторвавшись на секунду, бросила она Михаилу. В наушник слышался голос Машеньки:
- ...Он оставил нас вчера. Это подло. Он не имел права... Где Михаил?
Елизавета Андреевна снова прожала трубку к уху.
- Миша рядом со мной...
Михаил сделал отчаянный жест. Она поняла его и сказала:
- Подойти он не сможет. Переживает.  Прилег и не встает.
От таких слов Михаил чуть было не завизжал от восторга, но лишь благодарно прикрыл глаза и удовлетворенный, что «одним выстрелом сразу убил двух зайцев», нырнул на кухню за водой. Когда он вернулся, разговор был закончен. Глотнув воды, Елизавета Андреевна рассказала:
- У нее, конечно, нервный шок. Говорит, что Степан подлец, что не имел права бросать ее одну с дочерью. Почему-то назвала тебя мерзавцем, и что ты что-то скрываешь от нее.
- Это у нее от нервов,- подтвердил Михаил
- Просила передать тебе, что палец о палец теперь для него не ударит... Вообще, разговаривала очень странно, с каким-то вызовом. Я осторожно посоветовала ей, что в таком состоянии нельзя оставаться одной, и сама предложила вызвать к ней на дом врача. Мало ли что...
- Очень хорошо,- от всей души одобрил Михаил. - А она что?
- Повесила трубку.
- Как бы с ума не сошла,- Михаил тяжело вздохнул.
- Ну, до этого далеко,- успокоила его Елизавета Андреевна.- Родители знают?
- Пока еще нет.
- Конечно, это тяжело, но сообщить надо.
Телефон опять зазвонил. Михаил приготовился к любым неожиданностям.
- Кирим-джан? Здравствуй да-ра-гой,- услышал он шутливый восточный акцент в голосе Бориса Даркова.
Когда-то они учились в одной школе и жили на одной улице, но до времени не знали о существовании друг друга. На момент их знакомства Борис, студент института восточных языков, несколько лет уже жил фиктивным браком с молоденькой южанкой, которой нужна была прописка в столичном городе. Он не считал свой поступок аморальным, так как действительно был влюблен в этот притягательный южный плод. Ровно через год после свадьбы в этой странной семье родился мальчик, и появился завсегдатай дома Степан, который и познакомил своего младшего брата с Дарковым. Веселая самоуверенность Бориса тогда озадачила Михаила, когда он догадался об истинных отношениях между старшим братом и молодой хозяйкой. Позже, когда они  ближе узнали друг друга, Михаил на примере своего нового друга понял, что некоторые люди, не претендуя на собственную гениальность, вырабатывают в себе способность распознавать и ценить в других  проявление лишь творческого начала, даже если оно стало бы неотъемлемой составляющей предательства. Такого начала в обоих братьях Борис обнаружил предостаточно; остальное он то ли не видел, то ли не хотел замечать. Жизнерадостный дар ко всякого рода забавным розыгрышам, неожиданно сплотив, опрокинул друзей в хохоте редких своею ценностью встреч. Всеобщая молодость заделала прореху шестилетней возрастной разницы и пробившейся щетиной на лице Михаила скрыла внешнее различие. Однако поездка Даркова на стажировку в Турцию на целых пять лет разделила их трио на сольные партии. За это время Борис успел развестись, жениться во второй раз с традиционным рождением сына и занять очередную должностную ступень в известной международной организации. Он появился у Михаила только месяц назад. Услышав стихи, серьезно сказал:
- Тебе дано, Раскуров,- и снова, теперь уже с клеймом «поэта волей божьей», окружил его шефским вниманием, которое с новым для Михаила чувством самодовольства легко черпал из возможностей своего обеспеченного положения. Любознательные от  пожилого возраста соседи Раскуровых, «случайно» просидев у окна целый день, были неоднажды поражены, когда их старенькой подъезд начинал мерцать в темноте отблесками пуленепробиваемых стекол огромной машины, силуэты которых мелькали только по телевидению. Борис несколько раз заезжал за своим подопечным после работы  и устраивал за свой счет «товарищеские ужины» в ресторанах, о которых простые горожане могли судить лишь по названиям в телефонном справочнике (у кого он был). Зная о скромном заработке Михаила и его болезненную щепетильность, такие вечера он проводил под девизом «в счет будущих гонораров». Вот и теперь Дарков звонил после проводов очередной делегации из аэропорта и, как глухой, ориентировал тишину со стороны Михаила на традиционный ужин в пятницу.
- Вообщем, через полчаса я у тебя,- в заключении пригвоздил он непротестующее безмолвие свершающимся фактом. В этот момент Михаила осенило, что звонок Бориса может послужить поводом для «воскрешения из мертвых» его загулявшего брата. Он виновато посмотрел на свою соседку и уже с гневом крикнул в трубку удивленному  Даркову:
- Дура ты!
Затем присел на краешек стула и, приласкав пятерней вздыбленные волосы, устало признался:
- Ненормальная и есть. Она все выдумала. Просто очередной семейный скандал, - И в тот же миг подумал: «Сейчас выдаст…»
Елизавета Андреевна медленно поставила на стол стакан с водой и, когда смена декораций полностью дошла до ее сознания, нерешительно подняла руку и мягко остановила движение на взъерошенном затылке Михаила.
- Слава богу, Мишенька, что это была только шутка, - сказала она. Михаил торопливо стал извиняться.
- Не надо, Миша, - оборвала его Елизавета Андреевна и быстро покинула квартиру, осторожно, будто при покойнике прикрыв за собою дверь.
Когда Михаил остался один, он прошёл на кухню, где под ногами услышал, как хрустит стекло. Нагнулся и набрал полную ладонь холодных блесток. Затем долго стоял у окна, внимательно разглядывая через двор глянцевые амбразуры окон дома напротив. Казалось, что за каждым из них на него смотрят сотни таких же блесток, что поскрипывали в его руке. В одном окне он смог даже различить затаенное мерцание глаз мужчины лет пятидесяти. Седина вьющихся волос подчеркивала голодную красоту его смуглого лица, стальным стержнем шеи вогнанного в неподвижность плеч. Расстояние между домами не позволяло определить направление взгляда мужчины, но некая гипнотическая сила заставила Михаила почувствовать необходимость присутствия в его жизни этого постороннего человека, который в одну минуту стал ему ближе всех остальных людей: так велика была притягательная сила безмятежности чужого безразличия. Волшебство установившегося покоя нарушил очередной телефонный звонок. Только на секунду стоило Михаилу обернуться на призывный сигнал аппарата, как больше он уже не смог отыскать среди множества занавесок и горшочков с цветами одинокий образ столь драгоценного ему в своем равнодушии понимания. От досады он так гаркнул в микрофон, что на другом конце, не разобравшись, сразу повесили трубку. Оппонент проявил настойчивость, и через несколько минут Михаил снова  услышал насмешливый акцент в голосе Даркова. На этот раз он сообщил, что прилетел сегодня из Грузии, остановился в Центральном Доме Туриста и ждет его вместе со Степаном вечером в гостиничном ресторане.
- Хватит валять дурака, мне не до шуток,- со злостью перебил его Михаил. Голос рассмеялся, и только по смеху Михаил узнал своего грузинского друга Патта, сына однополчанина отца. Они дружили с детства и считали себя братьями по крови, которую во время войны сержант Раскуров отдал рядовому бойцу Векуа. Каждый свой приезд Патта окружал такой таинственностью, что Михаил никак не мог понять: толи его транзитом забрасывали в Америку с особым заданием, толи в Москве его друга ждала любовь прима-балерины. Лишь в одном проявлялось его постоянство: всякий раз он непременно угощал «своего братика» каким-нибудь сюрпризом.
- Здравствуй, генацвали! Каким ветром?.. Если есть лотерейный билет – проверь. Ты стал богатым человеком. Не узнал тебя,- одним духом выпалил Михаил. В ответ был новый взрыв смеха, сквозь который Патта снова повторил свое приглашение и добавил, что возражений не принимает. Спорить было бесполезно. Михаил только предупредил, что не знает где Степан, поэтому будет один. Когда разговор был закончен, Михаил положил трубку рядом с телефоном, закрыл глаза и, внезапно сдавив осколки в кулак, вскрикнул от боли.