«Все в мире тлен! Все в мире суета!
Все! Кроме ветра этого шального!
Сквозит восторг в оборванных листах, -
Регатой многояхтной в парусах, -
Оставивших навеки порт кленовый!
А профиль клена – в неба глубине,
А небо - в васильковой акварели!!!
Клен шевелюру до конца недели
Раздаст на ветряные карусели,
В чьих листьях-лодочках в моем осеннем сне
Кружатся еле слышной флейты трели
Хрустальным эхом в синей тишине!»
Притчи о том, что могло бы быть.
А может, даже, и было…
бы…
Не будь все так, как есть…
ОГЛАВЛЕНИЕ
1. Планета детей.
2. Приключения Зюки и Дюки. Выгодный убыток.
3. Приключения Зюки и Дюки. Ненакрашенные яйца.
4. Приключения Зюки и Дюки. Бумеранг.
5. В миллиметре от Небес.
6. Каин. Тяжкий груз бессмертия.
7. Вспомнить вечность.
8. Слепой комар.
Театрику «Притча», бодро действовавшему пять лет в городе Смоленске, посвящается.
Планета детей.
«Ведь детство, увы, быстротечно, и все, что увечно – не вечно!
И время от смерти не лечит, а игры не учат любить!
Любить научиться непросто, когда на планете нет взрослых, -
Никто не подскажет, что делать со смертью, и как нужно жить!»
Припев из веселого марша для дошколят.
1. Любая деятельность, не рассматривающая окончание себя
как средство для развития и устроения жизни, есть игра.
2. Любая деятельность, не ставящая целью достижения
практических непосредственных результатов, есть игра.
3. Любая деятельность, не имеющая в перспективе Вечность,есть игра.
Из собр. соч. никому неизвестных Ву Льяма и Шу Кспира.
Мир просыпался, осознавая самого себя в миллиардах существ, его населяющих. У каждого существа был свой мир, который краями соприкасался с окраинами других миров. Странным образованием был этот просыпающийся мир. Несомненно, была какая-то грандиозная причина, вызвавшая этот мир к существованию. Но какая, - мир забыл, как забыл и то, в чем цель его возникновения. Хаос, который изначально был другом, давно уже стал врагом и потихоньку превозмогал силы Порядка и Созидания. Разрушение нарастало во всех сферах жизни, и конец был недалек. Мир это смутно осознавал. Сознавал так же мучительно-смутно, как и то, что с ним что-то не так. И что он не может сам себе помочь.
Миры трех сестер соприкасались давно и часто. Из-за этого в некоторых местах края миров были изорваны. Но в других местах срослись глубоко и прочно, хотя и эти сросшиеся места кровоточили. Края оставались крепко сросшимися, даже когда сестры расходились в пространстве. Но сегодня они сошлись. Нужно было объяснить младшей смысл жизни на Планете Детей…
…Океан начинался Здесь и кончался Нигде. Пляж начинался на Востоке и заканчивался на Западе. Небо начиналось в Зените и вбирало в себя Солнце, Пляж и Океан. Легкий бриз из Ниоткуда оставлял только легкую рябь на воде. От Востока до Запада накопилось достаточно места, чтобы вместить трех сестер. Странное впечатление производила старшая сестра. Это несомненно был ребенок: бантики с косичками, платьице выше колен, гольфики, сандалики. Но лицо - в морщинах, в голосе трещина, во всем облике что-то скорбное, согбенное, усталое. Казалось, повей бриз чуть сильнее, и ее понесет над побережьем как пушинку. Дополняли странное впечатление пенсне в тонкой золотой оправе, шаль на плечах, и тросточка для опоры. Но, тем не менее, несмотря на все несуразности, это явно был ребенок. Ребенок со взглядом старика, так и не сумевшего бросить свои игрушки.
В средней девочке тоже было что-то не детское. Это проявлялось в какой-то цепкости, остроте взгляда, застывшей мимике, скупости движений. Ее поведение, если находиться поблизости, вызывало ощущение тревоги за собственную безопасность. Это ощущение не могли развеять те же косички, бантики, платьице, гольфики, сандалики. Тем более, что от всех этих наивных вещей веяло духом шарма и расчетливого кокетства, подчеркнутого легкой, но точной косметикой. Жутковато выглядел этот ребенок, похоже, понимающий толк в соблазне и цинизме.
И только младшая сестренка не производила двойственного впечатления. Ее поведение было непосредственным, взгляд открытым, ласковым, в нем жило ожидание чуда. Одежда и бантики были ей, не в пример сестрам, кстати, и выглядели на ней вполне естественно. Она сидела на корточках у самой кромки чуть слышно бормочущего океана и лепила из вязкого песка свою сегодняшнюю мечту. Сёстры стояли в двух шагах от нее и ждали, пока она закончит. Старшая девочка ожидала терпеливо-снисходительно, с затаенной грустной улыбкой, опираясь на трость и поглядывая поверх пенсне. Средняя смотрела скептически, с вызовом, скрестив руки на груди.
Младшая давно заметила сестер, но делала вид, что не видит их. Временами она кидала в их сторону, как ей казалось, незаметные, добродушно-лукавые взгляды. «От детства одно только средство…», - доносился до старших девочек мотив известной детской песенки. Наконец, они переглянулись, и старшая, шагнув к младшей, сказала.
- Младшуля, мы тебя давно ждем…
- Что значит «давно», Старшуля? – весело поглядела младшая на сестру.
- Не философствуй, мелкая! – вступила в разговор средняя сестра. - Мы собрались по серьезному поводу, а ты все играешь!
- Разве, Средняя, не все играют?
Старшая чуть нагнулась, вглядываясь в дело рук младшей.
- А что ты делаешь?
- Я дарю! – торжественно ответила та.
- Ты лепишь подарок? – Старшая пыталась понять.
- Мой подарок – радость!!!
- Но радость нельзя слепить. Тем более, из песка!
- Я знаю, Старшуля! А я и не леплю радость, я дарю ее песку. Видишь, он улыбается?!
Внезапно, средняя сестра с бритвенным выражением лица подскочила к творению младшей, и ударом изящной, остроносой сандалии разбила радость на сотни безжизненных песчаных осколков. Повеяло холодом, ветер усилился, океан забурчал что-то недовольное.
- Разве я не сказала, мелочь, что мы здесь по серьезному поводу?! Не время для игр!
Глядя с изумлением и болью на среднюю, младшая сказала, глядя той прямо в глаза.
- А разве это не ты мне говорила, что все играют?! Всегда?!
Старшая неодобрительно посмотрела в сторону Средней.
- Ты сильно изменилась со времени последней встречи.
Средняя проигнорировала ее слова, вызывающе подняв подбородок навстречу похолодевшему бризу. Старшая, взяв младшую за руку, поковыляла вдоль воды. Средняя двинулась за ними чуть поодаль.
- Да, все играют, - начала старшая девочка. Она шла, опираясь каждый раз на трость, задавая ритм своей речи. Нажим на палку предопределял сильную долю фразы. Белые бантики качались в такт. – Все играют, но есть серьезные игры с серьезными правилами.
- Средняя говорила, что правил никто не соблюдает…
- Пусть даже так! Но мы должны соблюдать!
- Почему это? И для чего? – вонзила Средняя две язвительные стрелы в спины Старшей и Младшей. – Чтобы проиграть?
Девочки шедшие впереди не стали оборачиваться. Младшая спросила:
- А кто придумывает правила?
- Ну-у…знаешь, - наморщила лоб Старшая, - ты когда-нибудь слышала про «взрослых»?
- Нет. Ты не рассказывала.
- Опять ты про эти небылицы, - пустила очередную стрелу Средняя.
На этот раз Старшая ответила, слегка повернув голову на голос, доносящийся со спины.
- Легенды не всегда небылицы.
- Ну-ну! А кто их видел, этих «взрослых»?
- Если никто их не видел, это не значит, что их не было.
Младшая опять привлекла внимание к себе.
- Старшуля, а ты взрослая?
- Нет.
- Но ты же Старшая!
- И старая! – свистнула очередная стрела.
- Ни старшая, ни старая не значит взрослая! – колкость осталась без внимания. Младшая призадумалась.
- Это что значит, что все мы – дети?!
- Ну-у, бестолковая! – Средняя уже выходила на одну линию с сестрами.
Старшая ответила Младшей.
- Да, мы все дети.
- А куда делись все взрослые?
- Никто этого не знает. Но каждый смутно помнит о них.
- А чем отличались взрослые от детей.
- Взрослые знали, откуда пришли, куда идут и в чем смысл их жизни.
- А дети?
- Дети не знают.
Средняя не согласилась.
- Я, например, знаю, в чем смысл моей жизни!
- Ну-у, бестолковая, - вполголоса произнесла младшая. Старшая укоризненно посмотрела на нее и сказала.
- Дети знают только правила, придуманные когда-то взрослыми. Правила, по которым нужно жить.
- Ой, да кому нужны эти правила? – повторилась Средняя.
- В том-то и дело, что правил как таковых уже не существует. Дети переделали правила жизни в правила игр, но и эти правила часто не соблюдали. Так что, насколько правильны правила знают немногие.
- А зачем, Старшуля, дети переделали правила жизни в правила игр? – спросила Младшая.
- Затем, Младшуля, что дети любят играть.
Младшая радостно закивала.
- Да, ты права, я люблю играть! Мне очень нравится игра в общение!
Старшая остановилась, повернулась к младшей, опершись на трость. Остановилась и Младшая, глядя на нее.
- А что это за игра?
- О, это очень интересная игра! Я, с моей черепашкой Глафирой, сажусь в маршрутный детский автобус на переднее сиденье, которое лицом к пассажирам, чтобы видеть лица всех детей-дядей и детей-тетей, – младшая сестренка рассказывала с горящими глазами. Было видно, что игра ее действительно увлекает. – По правилам этой игры я это одна команда, все остальные в машине – другая! Все сидят очень близко, прижавшись друг к другу, но делают вид, что друг друга не замечают! – Младшая восторгалась тем, как умело играют игроки противоположной команды. – Если присмотреться, каждый увидел бы себя в другом, как в зеркале! Но, - интонации стали интригующими, - все делают вид, что незнакомы, хотя все сели пообщаться! А иначе, - с резонным удивлением сказала она Старшей, - зачем им всем залазить в этот тесный ящик на колесах?!
Средняя, стоявшая в трех шагах от них, кривя губы, не задержалась с ответом.
- Действительно, зачем?! Колеса, ведь, не крутятся, и никто никуда не едет, никуда не спешит! Одуреть с тебя можно, дочь будильника и погремушки!
- … спешит? – задумалась Младшая над странным словом.
- Итак, все залезли в автобус, и… - сказала Старшая, покосившись на Среднюю, резкий тон которой был особенно заметен на фоне радостно-наивного голоска Младшей.
- И вот, - Младшая со все большим упоением входила в объяснение, - когда все настроятся на игру, машина трогается. Все ждут моего хода! И тут я говорю громко, на весь автобус, шепелявя и картавя, но очень серьезно, как и положено по правилам: «Дяденька водитель, ефзайте, позалуйста, о-отень медленно! Моя теепафка не уфпевает фмотъеть в окно!» И тут я вижу, как в ответ лица даже самых суровых игроков другой команды начинают светлеть. На губах появляются улыбки. Все, одобрительно косясь на меня, начинают переглядываться, с понимающим видом покачивать головами, кто-то наклоняется к кому-то и что-то, похмыкивая, шепчет. А ведь только что все притворялись, что не знают друг друга! Классная игра, правда?!
Океан фыркнул легкой волной, Солнце качнулось в Зените.
Похоже, что-то в рассказе младшей сестры задело среднюю. Она о чем-то размышляла, подозрительно глядя на младшую, и молчала. Старшая ответила печальным тоном.
- Да, ты права. На Планете Детей все забыли, что значит общение. Мы много говорим, но все эти разговоры не вразумительнее тишины. Гремят слова, которые ничего не объясняют и все запутывают.
- Я недавно была, - вступила в разговор Средняя, - на утреннике детей-трезвенников. Так называемое сообщество «Не винная жизнь». Они пили только молоко, но вели себя, как пьяные. Их было около пятидесяти и каждый вопил что-то свое, перекрикивая другого! Стоял такой дикий гвалт, что ничего нельзя было понять!
- Вопиющая тишина царит на нашей планете, - с легким пафосом резюмировала Старшая.
Младшая с недоумением смотрела на нее, не понимая, о чем речь. Ведь Младшая говорила совсем о другом. Старшая задумчиво продолжала.
- А вот я, когда стала постарше, чем ты, Младшуля, некоторое время любила играть в свободу!
- А что это за игра?
- Ты когда-нибудь летала во сне?
- Да, Старшуля, это так восхитительно и так страшно!
- Игра в свободу то же самое, только не во сне, а наяву!
- Не забудь сказать, старшая, - вмешалась средняя сестра, - что это игра без правил!
- Правда? – удивилась Младшая.
- Там есть одно правило! – в голосе Старшей звучали оправдательные интонации.
- Ах да! – съязвила Средняя. – Это правило: нарушай все правила!
- Я была молода, а мир был наводнен непонятными постановлениями! Просто какая-то анархия правил! Каждый был сам себе закон, а сильнейший был законом для остальных. Самые сильные того времени только начинали играть в игру железный порядок. Они только начинали, поэтому мы еще могли играть в свою свободу.
Младшая, до этого переводившая взгляд с одной сестры на другую, спросила.
- А что такое железный порядок? Столько игр, которых я не знаю!
- Железный порядок, - ответила Старшая, - это правила, утверждающие произвол!
- А твоя свобода, - не смолчала Средняя, - это произвол, отвергающий правила!
- Я не сказала, что это была хорошая игра! И повторюсь, я была молода! Без взрослых никто не может определить, какое правило от них, а какое выдумано детьми. Нам казалось, что все правила надуманы. Нам хотелось вырваться из тисков бессмысленности. И вырываясь, мы обретали Высший Смысл! А Высший Смысл и есть Свобода!
- А чем закончилась эта игра? – спросила Младшая.
- Мы дошли до такой степени свободы, что решили, что можем летать, как птицы! В белых одеждах, в венках из полевых цветов, мы пришли к Океану на рассвете, и взошли на высокий утес! Царило радостное возбуждение, глаза у всех горели твердой уверенностью в наших возможностях и в праве на любую свободу. Как только огромный шар солнца взошел над горизонтом, мы всей радостной толпой бросили венки в зовущее нас небо, и бросились с утеса вслед им, как вслед путеводным звездам, стремительно влекущим нас в бескрайний рай! Такого восторга я не испытывала никогда больше в жизни!!!
- И вы полетели? – восхищенно воскликнула младшая сестрёнка.
- Да…, - глухо сказала старшая.
- Вслед за венками-звездами?!
- Да, - был ответ.
- А куда вы полетели?
- В небо… которое отражалось в Океане…
- Вы упали?! – с ужасом спросила Младшая. – Вниз?!
- Никто без крыльев не падает вверх!
Несколько мгновений прошло в тревожном молчании, даже Средняя не нашла что сказать.
- Они все погибли, - сказала Старшая. - Мне повезло. Но последствия до сих пор болью воздают моему переломанному телу. В тот день я поняла, что есть не надуманные правила, которых не отменишь презрением. И что нет абсолютной свободы. И что настоящая свобода в том, чтобы знать настоящие правила и исполнять их. И ты будешь свободен. От вреда себе!
- А я бы хотела полетать, - несколько разочарованно сказала Младшая.
- Летай! Но только по правилам, Младшуля! Правила нужно соблюдать!
Младшая несколько мгновений задумчиво смотрела на нее. Потом она сказала, на секунду опередив Среднюю, которая уже открыла рот.
- А еще я люблю играть в войну!
К открытому рту Средней прибавилась отвисшая челюсть Старшей.
- Во что?!
- В войну! Или, по-другому, в войнушку!
- Мда-а… - как-то потерянно протянула Старшая и спросила. – А чем же тебе нравится война?
- Ой! – глаза Младшей загорелись. – Как чем?! На войне я могу проявить свои лучшие качества. Так здорово почувствовать себя сильной и умной, переживая каждый раз упоение боя и торжество победы! Так восхитительно чувствовать себя справедливой, отстаивающей добро и наказывающей зло! – Младшая раскраснелась, дыхание ее участилось, голос становился все громче. - И знать, что ты непобедима, что победа всегда за тобой! И чувствовать себя бесстрашной!
- Легко чувствовать себя бесстрашной, если ты навсегда непобедима! – бросила реплику Средняя.
- Да! – не поняла сарказма Младшая, в своем воображении уже серьезно втянутая в игру. - Так упоительно чувствовать себя героем, когда выходишь одна против троих!
- Одна против троих?! – вид Старшей говорил, что она не воспринимает происходящее как реальность.
- Да!!! - уже с каким-то ожесточенным вдохновением воскликнула Младшая. – В одного из троих ты издалека метаешь копье, оно с хрустом пробивает грудь, сердце и выходит под лопаткой! Пока этот червяк корчится на земле, издыхая, я отрубаю головы двум остальным так, что эти дурацкие безмозглые тыквы долго катятся по земле, как футбольные мячи, пока не исчезают в зарослях чертополоха и крапивы!
Видимо, вслед «футбольным мячам» младшая задорно и отнюдь не зло рассмеялась, показывая, насколько это зрелище смешно.
- Что, мать Тереза? - с насмешкой обратилась средняя сестра к старшей, которая, похоже, находилась в ступоре. – Не ожидала такого от своей Младшули?!
- Подожди, - опомнилась Старшая. – Подожди, малыш! Как же так? – она собиралась с мыслями. По правилам, она не должна была читать нотаций. – В смысле, как же вы играете?
- Сама игра называется «Амазонки». Мы с девчонками нашего двора собираемся и нападаем на мальчишек соседнего. Главное правило: нападать неожиданно, без предупреждения.
- И, - Старшая никак не могла собраться с мыслями, - как это, не страшно? То есть, не трудно одной против троих?
- Не-а! – с радостной искренностью отвечала Младшуля. – Они ведь безоружные!
- Как? – с тихим ужасом спросила Старшая. – Вы нападаете на безоружных?
- Конечно! – с детской наивностью отвечала Младшая. – Таковы правила игры в войну. Не я их придумала!
- Да-а, - протянула Средняя. – Черепашка Глафира против черепашки-ниндзя-инвалида!
- И во имя чего вы ведете войну? – Старшая смотрела на Младшую, как будто видела впервые.
- Во имя справедливости, я же говорила! Это одно из главных правил игры!
- И в чем провинились мальчишки соседнего двора?
- Как, - искренне недоумение было в голосе Младшей. – Ты не понимаешь?! Они же мальчишки!
- Ну?!
- Ну! Значит, - плохие!
- Почему?
- Как почему?! – в голосе Младшей уже начало проскакивать возмущение такой непонятливостью. – Потому что они другие! ДРУГИЕ!!!
Во время взволнованного рассказа Младшей из кармана ее платьица вылез какой-то ремешок.
- Что это? – тут же среагировала Средняя.
Младшая кинула взгляд на кармашек, густо покраснела и попыталась спрятать ремешок вглубь.
- Покажи! - повелительно сказала Старшая, протягивая руку.
Младшая, чуть поколебавшись, потянула за ремешок, вытащила наружу часы и отдала Старшей.
- Фью! – свистнула Средняя. – Часы-то мужские! Откуда они у тебя, участница движения «Амазонки за справедливость»?!
- Военный трофей? – больше утвердила, чем спросила Старшая.
Младшая чуть кивнула головой, глядя в землю.
- Тогда, почему же ты стыдишься его, вместо того, чтобы гордиться? – с горечью спросила Старшая. – Ты ведь воевала за справедливость, и это твоя заслуженная награда!!!
- Потому что воевала она за трофей, - вклинилась Средняя, - а болтовня о справедливости нужна, чтобы оправдать преступление.
Младшая подняла голову, в ее глазах стояли слезы.
- Мне стыдно, Старшуля, за то, что я так поступила, но таковы правила игры в войну. А ты же сама говоришь, что правила нужно соблюдать!
Старшая с болью смотрела на нее, не зная, что сказать.
- К тому же, - продолжала тихо Младшая, - убивала я понарошку!
Часы в руке старшей, вместе с ремешком, вдруг распались на тысячи песчинок и осыпались с ладони к ее ногам. По небу пролетела легкая дождевая тучка и быстро пропала. Океан выплеснул одну волну и затих.
- Видишь? – Младшая искательно смотрела в глаза Старшей. – Все было понарошку!
- К сожалению, Младшуля, - в голосе Старшей стало на одну трещину больше, - убийства понарошку не бывает! Бывают только убитые, не знающие, что кто-то мысленно их убил!
С неба стремительно упала чайка, нацеливаясь на зазевавшуюся рыбешку, а та, даже не подозревая о грозящей опасности, заметила что-то на дне в последний момент и, лениво шевельнув плавниками, ушла в глубину. Чайка разочарованно взмыла ввысь.
- Не будет ли позволено высказаться и мне? – прищурила глаза Средняя. – Поскольку мы собрались объяснить младшенькой Смысл Жизни на нашей планете, я думаю, нашей маленькой доброй черепашке будет полезно узнать о той игре, которую люблю я! Игра в войну мне ее напомнила!
- Только не паясничай и не хохми! – устало сказала Старшая.
- Извини, - был ответ. – Я по-другому не умею быть правдивой! Итак, па-па-па-пам! Игра в любовь!
- Любовь! - повторила Младшая. – Красивое слово!
- Да, ничего так словечко! – отреагировала Средняя.
- Разве можно ИГРАТЬ в любовь?! – с ужасом спросила Старшая.
- Конечно, - с ехидной улыбкой отвечала Средняя. – И не можно, а нужно! В любовь нужно только ИГРАТЬ! Если ты не хочешь, чтобы играли тобой! Потому что любовь это бой!!! – И подумав, добавила. – И любовь это боль! Ха-ха! Стихи! Я и не знала, что я поэт!
- Ты имеешь в виду, - неуверенно спросила Старшая, - что когда любишь, иногда нечаянно приносишь боль?
- Нет! Я имею в виду, что ты иногда намеренно приносишь боль, чтобы тебя любили! Манипуляция называется!
- Чему ты учишь Младшулю?!
- Старшуля, - вступила младшая сестренка, - я не буду играть в игру, которая тебе не нравится!
- А куда ты денешься, мелочь? – расхохоталась средняя сестра. - Это одна из игр, которые не выбирают!
- А я сказала, не буду!!! - Младшая топнула ногой. Старшая в растерянности переводила взгляд с одной на другую.
- А я тебе говорю, будешь! Если не хочешь, не значит, что не будешь! – Средняя ощущала власть тайного знания над младшей и наслаждалась этим. – Есть такая вещь, называется по-умному инстинкт.
- Что?
- Ты же не можешь запретить себе хотеть есть? Что моргаешь, малышка? Придет время, и ты не сможешь запретить себе хотеть любить. Это, как у животных: есть самцы и самки, приходит время и природа сводит их вместе. И начинается у них л-любовь!
После этих слов Средняя засмеялась. Что-то скабрезное было в этом смехе. Она продолжила.
- У мальчиков и девочек на нашей планете точно так же. Только, в отличие от животных, у нас есть разум, чтобы понять, что нельзя любить искренне, отдавая свое сердце. Тебя в таком случае будут использовать в своих целях. Поэтому лучше влюблять в себя и самой использовать других.
- А если оба искренне влюблены друг в друга? – задала Младшуля не детский вопрос.
Средняя несколько мгновений задумчиво смотрела на нее. Потом она упрямо встряхнула накрахмаленными бантиками на косичках и сказала.
- Глупости! Может, где на другой планете, но не на этой. На этой, - или ты, или тебя!
Старшая сестра хотела что-то сказать, но осеклась и промолчала. Младшая спросила.
- А как ты это делаешь? Ну, то есть, играешь мальчиками?
- Ага! – опять засмеялась Средняя. – Маленькой амазонке стало интересно, как убивать, не убивая?
- Сестра, - строго произнесла долго молчавшая Старшуля. – Прекрати!
- А! – ехидно парировала та. - Наша мать Тереза незаметно начала игру в справедливость. Это, означает: самой можно рассказывать про свои игры, а другим нельзя!
Старшуля поджала губы и нахмурилась. Средняя опять повернулась к Младшуле.
- Так значит, как играть мальчиками?! Ну, это целая наука! Изучать ее сейчас не будем. Так… слегка коснемся некоторых моментов. Итак, внешность твоя должна быть эффектна, но не вызывающа. Она должна сочетать в себе призыв, искусно завуалированный под скромность, чтобы держать объект на грани притяжения и отталкивания. Он должен чувствовать, что его влечет к тебе, но понимать, что к тебе приблизиться так вот, запросто, нельзя! Теперь о внутренних качествах. Помни, что твой ум, как таковой, самиков не интересует. Для них твой ум должен быть зеркалом, в котором они прихорашиваются.
– Не забудь сказать, - иронично бросила старшая сестра, - что в каждой девочке должна быть загадка!
- Загадочность хороша, если есть, что сказать! В противном случае, ты будешь выглядеть глупо! Если ты проста, будь лучше простой. Естественность привлекательней вычурности.
- Можно подумать, Младшуля все это понимает!
Младшуля посмотрела на старшую сестру странным глубоким взглядом и сказала.
- Знаешь, мне кажется, я понимаю!
- Далеко пойдешь, малышка, раз так! Ну вот, встречаешь ты подходящий экземпляр…
- А что значит подходящий? – наморщила лоб Младшая.
- Значит, во-первых, способный исполнить все твои капризы. Во-вторых, не урод желательно. В третьих… ну, подрастешь, поймешь! Итак, встретила! Что дальше, сестренка?
- Показать ему, какая ты хорошая?
- А вот и «ха-ха-ха»! Самикам это важно в последнюю очередь! Ты не показываешь себя никем. Ты представляешься той, которую он хочет видеть!
Младшая задумалась.
- А как ты узнаешь, чего он хочет?
- Есть универсальные правила для всех мальчиков, - игриво сказала средняя сестра. – Для начала покажи свою заинтересованность в нем. Дай ему увидеть твои взгляды украдкой, которые ты отводишь почти мгновенно, стоит ему взглянуть на тебя. Большинство самиков клюют на это. После знакомства почаще интересуйся тем, чем он занимается. Хвали его, восхищайся!
- А что, сами…, то есть, мальчики нуждаются в восхищении?
- Самики нуждаются в понимании, а восхищение это высшая степень понимания. Итак, запомни важное правило: поменьше о себе, побольше о нем! Раздувай его тщеславие, и его эгоизм назреет, прорвется и выльется в щедрость. Дальше. В нужный момент говори о своих трудностях, но так, чтобы он не подумал, что ты хочешь их взвалить на него. Наоборот, показывай, как ты мужественно с ними справляешься. При этом, не забывай иногда в итоге сказать тихо, как бы про себя, глядя в сторону: «Как я устала быть сильной!» Пусть он почувствует себя рядом с тобой могучим волшебником по имени Кинг-Конг! Пусть он захочет решать твои проблемы, чтобы показать тебе, глупой малышке, как это делается! Пусть он… впрочем, ладно! Много еще есть разных крючочков, но суть одна: ты приручаешь самика и доишь его!
Здесь средняя сестра торжествующе засмеялась, но слышалась в этом смехе горечь ненужной победы. Младшая сестренка стояла с открытым ртом, в ее глазах был неподдельный интерес. Старшая, увидев это, сочла должным вмешаться.
- Прекрати! Есть настоящая любовь, взаимная! Я это знаю точно! Не слушай ее, Младшуля!
- Ага! – средняя сестра повернулась к старшей и сказала, не срывая сарказма. – Внимание, смертельный номер! Исповедь монахини! Тайны сердечного подземелья! Ну-ну, мать Тереза, поведай несмышленышам правду жизни!
Старшая сестра выпрямилась, опираясь на тросточку, насколько смогла, и, глядя сквозь пенсне в глаза средней, сказала строго и весомо, чеканя каждое слово.
- Я встречала настоящую любовь!
- Ай-яй-яй! Ну конечно! – продолжала куражиться Средняя, качая бантиками на косичках из стороны в сторону. – Нимбы из полевой травы на головах, белые простыни! Как же, как же, слышали! Весьма романтично!
- Что плохого в романтической любви? Тем более, взаимной?
- А что хорошего в выдумке, что сбивает с толку и мешает жить?! Двое животных, ни с того, ни с сего, воображают, что они нечто большее, чем хрюшки, визжат и бесятся от восторга, глядя друг на друга, а через полгода уже визжат и хрюкают от ненависти друг к другу.
- Мы не животные! – не меняя позы сказала старшая. – И любовь существует!
- А как ты это поняла? – прищурилась Средняя. – Ах да! Играя в свободу! Конечно, у тебя было столько любовников, что…
- Прекрати!
- …что ты познала Истину! Путем сложения множества невзрачных частных появилось большое, толстое и теплое целое!
Младшуля растерянно посмотрела на Старшулю.
- Что это она говорит?
- Энное количество пупсовидных самиков в веночках, - продолжала Средняя тоном лектора, - как-то незаметно перешли в качество чего-то великого и непонятного, прекрасного и безликого, манящего и недостижимого! Короче, настолько же приторного, насколько и аморфного, что так и тянет обозвать все это дело шикарным словечком Любовь! Обозвать с большой буквы, разумеется!
- Пусть! Пусть я любила много раз! Но я лю-би-ла!!! Я не жила, чтобы брать, я всегда отдавала себя!
- Отдавая, мы тоже берем! Берем удовлетворение от отдачи!
- Тем не менее, я отдавала, а не брала!
- А через некоторое время, - недобро протянула Средняя, - ты их бросала!
- Не бросала! Уходила! По-другому я не могла! Если любовь ушла, аморально жить вместе! Но я оставляла их с сожалением!
- С сожалением?! Ты играла в игру, еще более жестокую! Ты давала своим возлюбленным сказочную надежду, а потом, разочаровавшись, бросала их на пике мечты, когда они все еще видели в тебе богиню, и разлука с тобой была для них равноценна расставанию с жизнью!
Тут Младшуле показалось, что Средняя вот-вот заплачет, но конечно это только показалось. Ведь, Средняя не умела плакать. Старшая, в замешательстве, выдавила из себя несколько несвязных слов.
- Я… я… я любила… я не могла… без любви…
- Вот ты и сказала правду, которую не любишь. – Казалось, в глазах у средней сестры поблескивают слезы. – Говоришь, отдавала, а не брала?
- Да… Я…
- Ложь!!! Как только твой возлюбленный переставал давать пищу твоим эмоциям, ты оставляла его!
- Я…
- Оставляла с сожалением?! Да! Но с сожалением не о нем, а о прошедшем и несбывшемся своем!
- Это неправда! Вернее… это сложно объяс…
- И ты шла к тому, - перебила Средняя, - кто даст новое возбуждение твоей возвышенной романтической душе! К тому, кто даст! Чтобы ты могла брать!!!
Из-под золотых пенсне медленно ползли две тоненькие струйки. Старшуля прошептала горько и потерянно.
- Мне стыдно, если… это так… Я никогда так глубоко в себя не заглядывала!
- Ты любила сквозь розовые очки! И обманываясь, обманывала сама!
Младшуле опять показалось, что в голосе средней сестры появились сочувствующие нотки. Жаль, что такое было невозможно. Средняя не умела сочувствовать.
- Сколько боли принесла твоя любовь?! Так не честнее ли, коль уж все мы хотим только брать, признать это и играть по реальным правилам: кто у кого возьмет больше! А романтическую шелуху оставить тем, с кем мы играем!
Средняя опять повернулась к младшей.
- Так что видишь Младшуля, - голос звучал грустно, без цинизма, - любви никто не избежал, и лучше сразу выучить правила игры. И первейшее правило: не играй с любовью, играй в любовь!
Старшая сестра хотела что-то сказать, но тут же запнулась и виновато посмотрела на младшую. Океан легко и осторожно вынес на берег мертвую рыбку. Кажется, она была золотая. Или просто ее позолотили лучи солнца, под которыми слезы Океана начали быстро испаряться с нежной чешуи. Средняя обвела хмурым взглядом две растерянные фигуры и сказала нарочито бодро.
- Ладно вам, не грузитесь! У всех свои игры, и каждый играет, как хочет! Кто вам сказал, что я права? У каждого своя правда, это одно из главных правил нашей планеты!
Две фигуры моргнули в ответ, но положения не изменили.
- Слушайте, - Средняя уперла руки в бока, - хватит изображать мировую скорбь! У меня через пару часов игра в риск!
При этих словах старшая сестра как-то странно дернулась и сделала шаг в сторону средней. Растерянность на ее лице уступило место испугу. Младшая, заметив реакцию старшей, вышла из задумчивости и стала прислушиваться.
- Ты же знаешь, мать Тереза, какая это сложная игра и какой она требует сосредоточенности! Если хотите, чтобы я не отвлекалась, вспоминая ваши похоронные лица, перестаньте сейчас же кукситься и станьте сладкими милашками, как и положено в нашей небольшой, но дружной семье!
- Я не ослышалась?! – старшая сестра испытующе вглядывалась в лицо средней. – Ты собралась играть в риск?! Ты же обещала!
- Кто-то не может без любви, а кто-то без риска!
- Но ты обещала!!!
- Слушай, сестренка, что тебе за дело?!
- Что мне за дело?!!! – В голосе Старшей зазвучал праведный гнев. - А то, что нас всего трое, пусть не очень близких, но родных существ на этой недоброй планете! А ты знаешь, чем чревата игра в риск!!!
- В этом смысл моей жизни!
- В этом смысл твоей смерти!!!
- Разве ты не рисковала, когда играла в свою свободу?! Дай другим пройти тот путь, что прошла сама!
- Не кощунствуй! – Старшая в запале распрямилась почти полностью, опираясь на сильно согнувшуюся трость, и гордо подняла голову. Голос ее срывался, бантики подрагивали. - Не сравнивай несравнимое! Для тебя риск является самоцелью! Это потому что ты растеряла все идеалы и не ценишь жизнь! Для меня риск никогда не был целью, он всегда был возможностью! И обязательным условием игры в свободу является ценность жизни! А целью игры является поиск Истины!!!
Средняя спокойно и как-то издалека посмотрела на старшую.
- И что, - сказала она, чуть помедлив, - ты нашла Истину?
Старшая запнулась на полуслове и устало глянула на Младшулю. Та смотрела в сторону Океана. Старшуля повернула голову в направлении ее взгляда и увидела, что вместо одной мертвой рыбки на песке лежат уже три.
- Нет.
Не имело смысла произносить больше слов.
- Ну, тогда чем мы друг от друга отличаемся? Ты не нашла Истину, и я не найду ее! Но есть что-то, что придает хотя бы временный смысл жизни, в которой нет Истины! Это взлет эмоций, который и дает наполнение этому моменту жизни и оправдывает его. Без этого взлета нет смысла ни в какой игре. Он есть и в игре в риск, и в игре в свободу! В играх разные цели, но суть одна: я чувствую, значит, я существую! Так позволь, сестра, той, кто растеряла все идеалы и не ценит жизнь, не потерять последнее, что связывает ее с жизнью!
- И грозит каждый раз жизнь забрать!
- И напоминает каждый раз о ценности жизни!
Старшая со спокойствием обреченности сказала.
- Ну что ж! Каждому свое! Иди! Но только…
- Что?
- Обязательно возвращайся! Да, Младшуля?
Младшая сестренка как раз подошла и встала рядом со старшей.
- Я люблю тебя, Среднюля! – сказала она, глядя сестре в глаза. Затем протянула сложенную в кулак ладонь. Средняя подставила руку и на нее высыпалась струйка песка. Песок улыбался. – Вот! Я дарю тебе радость! Возвращайся обязательно!
Средняя как-то странно заморгала глазами и закусила нижнюю губу. Потом резко повернулась к сестрам спиной и быстро пошла на Запад. Шагах в десяти от них она вдруг остановилась и обернулась.
- Если бы я умела любить, - крикнула она издалека, - я бы сказала, что и я люблю тебя… Младшуля! И тебя… Старшуля! И… я обязательно вернусь, хотя бы потому, что… вы любите меня!
Она снова повернулась и пошла, уже не оборачиваясь. За две минуты она дошла до горизонта и скрылась за ним. Младшуле показалось, что когда Средняя обернулась в последний раз, в ее глазах блестела влага. Жаль, что это только показалось. Ведь Средняя не умела плакать.
И был вечер, и было утро, день икс.
Океан начинался Здесь и кончался Нигде. Пляж начинался на Востоке и закачивался на Западе. Небо начиналось в Зените и вбирало в себя Солнце, Пляж и Океан. Легкий бриз из Ниоткуда мог оставить только легкую рябь на воде. От Востока до Запада стало немного меньше места, но его, все еще, было достаточно, чтобы вместить двух сестер. Младшая опять общалась с песком.
«Корчилась в муках планета под тяжестью детства, - весело звучал ее голосок, выпевая нотки ее любимой песенки. – И удивлялась недетскому в детях злодейству!»
Старшая, уже довольно долго стоявшая, опираясь на тросточку, и смотревшая на ее игру каким-то отрешенным взглядом, наконец, спросила.
- Опять даришь песку радость? – голос звучал тускло.
- Нет, - весело ответила та и повернула к ней счастливую мордашку. – Сегодня он дарит ее мне! Видишь, я улыбаюсь?
- Улыбаешься??? – странно изумилась Старшуля. И странно закончила. – Хотя, почему бы и нет?
- А когда придет Среднюля?
- Она не придёт. – Старшая сестра сглотнула комок в горле.
- Почему? Она же обещала! Еще не доиграла игру?
- Доиграла…сь, - «сь» прозвучало после небольшой паузы.
- Значит скоро придет? – легкое недоумение тенью пробежало по счастливому лицу.
- Нет, Младшуля, не придет. Она умерла…
Помолчав, старшая сестра закончила мысль.
- Игра в риск включает возможность смерти.
- А что такое смерть?
- Если бы на планете были взрослые, они смогли бы объяснить, что такое родиться и что такое умереть. Но взрослых нет, поэтому никто не знает, как мы приходим в этот мир и как уходим. Мы просто возникаем, а потом просто перестаем быть. Как туман. «Еще нет. Уже да. Еще да. Уже нет».
- Значит, Среднюли уже нет? – младшая пыталась осилить глубину двух коротких слов.
- Уже нет. Совсем нет.
Младшая задумчиво посмотрела на улыбающийся песок и сказала.
- Надеюсь, ей хорошо там, где ее нет. Ведь я подарила ей радость!
Лицо старшей исказила судорога, состоящая из гримасы безнадежности и сострадательной улыбки. Улыбка явно с трудом держалась на дрожащих губах.
- М-м-мда, - сказала она. – Всегда хорошо, там, где нас нет.
Она доковыляла до Младшули и, опершись на ее плечо, села на теплый мягкий песок. Та устроилась рядом. Океан подобрался почти к их сандаликам и замер. Казалось, он хотел подслушать сестер.
- Знаешь, Младшуля, - начала Старшая задумчиво, - у меня в твоем возрасте самой любимой игрой была игра во взрослость.
- Почему?
- Взрослых давно нет на планете, но идея о взрослости витает в воздухе. Быть взрослым значит быть самостоятельным в решениях, свободным в поступках, понимать смысл жизни, знать, откуда пришел и куда идешь. Совершать великие недетские дела во имя чего-то великого!
- Красивая игра! – мечтательно произнесла Младшуля.
- Да! Самая красивая, на мой взгляд! Поэтому, играя в другие игры, я всегда пропускала их через мировоззрение этой игры. Сквозь взрослость я пропускала игры в школу, институт, работу, семью, спорт, политику, хобби, - дыхание Старшули сбилось, и она остановилась отдышаться.
Младшуля, видя, как разволновалась сестра, убрала улыбку с лица и насторожилась. Даже Океан чуть подался назад. Старшуля продолжила.
- Да мало ли, каких игр можно переиграть на своем веку! Суть в том, что на каждом новом отрезке жизни, становясь старше, я с замиранием сердца ждала, что вот, вот, сейчас! Я, наконец, перестану играть во взрослость, и стану взрослой! Но, перейдя на новый этап, я с разочарованием осознавала, что взрослой не стала! И что нужно продолжать игру!
Старшуля на секунду задумалась и сказала.
- Чего-то все время не хватало. Какой-то неуловимой, но важной составляющей. Вот только какой?!
Она почертила тросточкой на песке у самой кромки воды. Океан настороженно попятился. Младшуля молчала, не зная, что сказать.
- И знаешь, сестра, в чем корявая правда жизни? В том, что сейчас, дожив до преклонных детских лет, - голос Старшули дрожал, - приблизившись к моменту Последней Игры, я поняла, что так и не стала взрослой!!! Я до сих пор не знаю, откуда пришла и куда иду! Не знаю, зачем вообще приходила?! До сих пор, принимая решения и совершая поступки, я не знаю, права я, или нет! – Голос сорвался на крик. – Знаешь, сестра, это страшно, прожить всю жизнь, и в самом конце узнать, что ты не жил вовсе. Что ты нежить! Мираж! Туман. Игра… – Голос сошел на шепот. – И при этом что-то внутри тебя говорит, что ты мог не быть таким. – Шепот пропитался горечью. – Лучше б этого «что-то» не было. Было бы не так больно!
Старшуля опустила голову и заплакала. Слезы капали сначала на стекла пенсне, а потом стекали на платьице. На одной косичке бантик развязался и свисал нелепой лентой. Младшуля стала завязывать бантик сестре. Та, тем временем успокоившись, достала из кармашка аккуратный белый платочек и сделала все необходимое.
- Так что? - спросила Младшуля с лукавинкой. Она специально улыбалась, чтобы развеять настроение сестры. – Выходит, Старшуля, ты еще дитя?
Старшуля повернулась к ней. Взгляд ее был серьезен. Потом она чуть улыбнулась, чтобы не обижать сестренку.
- Ты права, как никогда! Моя обветшавшая внешность может обмануть, но на самом деле я действительно все еще ребенок. Как и все на нашей планете, невзирая на возраст. Мы все сидим в одном большом автобусе, притворяясь, что не знаем друг друга, и едем в Никуда. А по дороге мы играем в разные игрушки. Иногда по селектору раздается: «Мистер Счастливчик! Ваша Последняя Игра!» Двери открываются, и тот выпрыгивает на ходу. В темноту. Чтобы больше никогда не войти назад.
- Бр-р! – поежилась Младшуля. - Какая жуткая игра! Зачем ты меня пугаешь?
- Затем, что в эту игру придется сыграть каждому. И лучше тебе знать о ней сразу! Эта игра называется Смерть!
- Ты же сама говорила, что ненавидишь игру в риск! Это она привела Среднюлю к смерти!
- Риск играет со смертью, но Смерть никогда не рискует! Она всегда действует наверняка! В этой игре никто не выигрывает, и никто не возвращается! Собственно, может быть, это даже и не игра, уж слишком она безвариантна…
Сестры задумались. По Океану бегали беспокойные волны, Небо местами затянули тучи, задул легкий, но зябкий ветерок. Младшуля отогнала тревожные мысли и сказала беззаботным голосом.
- Но сейчас-то нам незачем об этом думать! Правда? Это будет еще когда-то! Нескоро!
- Дело в том, - отозвалась сестра мертвым, скрипучим голосом, от которого Младшуля вздрогнула с дурным предчувствием. – Дело в том, что сегодня вечером… моя очередь сыграть в Смерть. По селектору объявили мое имя, и двери скоро откроются. Интересно, как это, - прыгать на ходу?
- Ты же говорила вначале про Последнюю Игру!
- Последняя Игра это подлакированный синоним Смерти.
Младшуля, наморщив лоб, напряженно смотрела на сестру, пытаясь осознать услышанное.
- Так значит, тебя больше не будет? И завтра я смогу сказать про тебя, как и про Среднюлю, что уже тебя нет? Совсем нет?
- Что такое завтра? Какое бессмысленное слово!
- Ты будешь там, где Среднюля?
- Я просто не буду.
Заметив недоуменный взгляд Младшули, старшая сестра поправилась.
- Ну, хорошо, я буду там, где ее нет!
- Здорово! – Младшуля искренне обрадовалась. – Я рада! Ты ведь мне говорила, что там, где нас нет, хорошо!
Старшая сестра посмотрела на нее. Во взгляде были одновременно и снисхождение и легкая зависть. Младшая вдруг сказала с энтузиазмом.
- А знаешь, Старшуля, сегодня вечером я сыграю в Смерть вместе с тобой! И проиграю!
Младшуля радостно засмеялась, довольная найденным решением. Сестра с ужасом уставилась на нее.
- Ты что?! Тебе еще рано!
- Разве для Смерти есть слово «рано»?
- Для нее нет, но для нас есть! Она должна нас избрать, а не мы ее! Это не по правилам!
- А я сыграю в свободу, где главное правило – отсутствие всяких правил! И все будет правильно! – Глаза Младшули сияли. Она начинала понимать смысл жизни. Не обязательно играть в одну игру. Можно играть в несколько игр одновременно. Правила одних отменяют правила других и все становится намного интересней и увлекательней.
- Мы жнем то, что сеем, - с тихим отчаянием прошептала Старшуля. И сказала. – Но ведь Смерть означает, что ты исчезнешь из этого мира навсегда. А впереди тебя ждет столько интересных увлекательных игр! Неужели ты не хочешь поиграть?
- Нет, - искренне ответила младшая. - Зачем? Вот ты проиграла всю свою жизнь, а теперь говоришь, что не жила вовсе! Что ты - туман! Тогда зачем играть, если главное это то, что сейчас! Когда все игры бессмысленны. Когда нет завтра. Только игра в Смерть является самой разумной и оправданной игрой. Я это поняла с твоей помощью, Старшуля, спасибо. Поэтому нет слова «рано»! Для Истины этого слова не существует!
- С моей помощью, - с болью повторила старшая сестра. – А как же твой друг песок? Его ведь не возьмешь с собой, песок не может умереть!
- А он мне подарит радость, и ее я заберу с собой! Как Среднюля! – Младшая утвердительно кивнула. - Я не хочу, Старшуля, оставаться одна на планете, где все играют в бессмысленные игры. Я хочу быть с вами там, где нас нет. С моими любимыми Старшулей и Среднюлей!
Старшая сестра почувствовала, что гнев отчаяния закипает в ней. Хватит щадить Младшулю! Нужно разбивать надежды и спасать младшую сестру!
- Младшуля! – Опираясь на трость, она встала. Голос ее звучал сурово. Младшая встала тоже и насторожилась. – Послушай меня очень внимательно! Выражение «Там хорошо, где нас нет!» бессмысленно по отношению к Смерти! Там нет никакой Среднюли! Там не будет и меня! Там нет места ни для какой радости! Там ни хорошо, ни плохо! Там никак! Ты слышишь меня?!!! – Старшуля уже почти кричала. Шаль упала с ее плеч. – Там нет ни-че-го! И даже слова «ничего» там нет!!!
- Разве так может быть?!
- Не может!!! Оно есть так!!! И вообще, нет никакого «там»! Есть только «здесь»! И если ты не здесь, значит, что тебя просто нет нигде!
Младшуля с ужасом смотрела на старшую сестру. Она почему-то сразу ей поверила.
- Значит, я никогда вас больше не увижу? И Смерть не подарит нам новую встречу?
Она хотела плакать, но почему-то не могла. Плач был слишком мал по сравнению с открывшейся бездной. Плакала Старшуля.
- Ты права! Поэтому, тебе играть в Смерть раньше времени не имеет смысла! – старшая сестра взяла себя в руки и остановила слезы.
Младшуля повернулась к Океану и стала смотреть на горизонт.
- Неужели нет никакой надежды?! Неужели нет управы на Смерть?! Ведь должен же быть какой-то выход, я чувствую это!
Старшуля тоже повернулась и стала вглядываться в горизонт. Океан успокоился, наступил штиль. Солнце щедро дарило мягкие, не обжигающие лучи, на бездонном синем небе приютилась парочка легких перистых облаков. Пахло свежестью и покоем. И что-то Вечное чудилось за всем этим.
- Есть одна легенда, - в ровном голосе Старшули звучала светлая грусть, - которая в моем уме почему-то вплотную связывается с легендой о взрослых. Это легенда о Спасителе. Говорят, Он смог победить Смерть.
- Правда?! – в голосе Младшули зазвучала надежда. – А как Он это сделал?
- Легенда гласит, что Он убил Смерть собственной Смертью!
- Как это?!
- Смерть можно победить только Смертью!
Младшуля задумалась.
- То есть, Он умер?
- Его убили!
- За что?
- Они были такими же детьми, как и мы. А Он был взрослым. Слишком взрослым для них! Они Его не поняли! Он играл по правилам. По-настоящим! На планете, где никто не знает настоящих правил, это опасно! И они Его убили. А Он этим убил Смерть. Он хотел всех спасти от Смерти!
Младшуля задумалась, и на ее глазах появились слезы.
- Значит, Он пожертвовал Собой, чтобы спасти нас всех?!
- Так гласит легенда!
- Какой красивый Человек! Жаль, что Он умер, я бы хотела с Ним встретиться!
Старшуля повернулась к сестренке и улыбнулась. Шансы на то, что та не будет играть в Смерть, стремительно росли.
- Легенда на этом не закончена, Младшуля! Дальше речь идет о совсем невероятных вещах! Говорят, Его видели живым после смерти много людей. Я в это не могу поверить!
- Почему???! Это же так здорово! Значит, я смогу с Ним встретиться!
Старшая снисходительно посмотрела на младшую. По крайней мере, у Младшули есть теперь надежда, которая может поддерживать ее всю жизнь. Все же, легенды - неплохая вещь.
- И самое главное, - старшая сестра стремилась закрепить успех, - Он обещал победу над Смертью каждому, кто к Нему обратится!
Младшуля опять задумалась.
- Почему же тогда никто не обращается к Нему?
- Наверное, потому, - устало сказала Старшуля, - что мы слишком любим свои игрушки. То, что предлагает Он, слишком реально и серьезно для нашего наполовину иллюзорного мира. Слишком ответственно. Слишком страшно!
Тут она встряхнулась и сказала легко.
- Да и, в конце концов, это только легенда! Хотя, было бы здорово…
Она не договорила.
- Теперь, Младшуля, надеюсь, ты понимаешь, что не можешь уйти со мной?
- Да, - согласилась та, глядя на старшую сестру каким-то новым взглядом.
- Ты должна остаться, чтобы встретиться со Спасителем.
- Да, - прозвучал тихий ответ.
- А я, - в голосе старшей зазвучал надтреснуто, но твердо, - должна идти.
- Почему бы тебе не остаться тоже, чтобы встретиться с Ним?!
- Потому что в это трудно поверить!
- Нет же, не трудно! Разве все твое существо не говорит тебе, что только так и должно быть?!
- Я прожила всю жизнь, но так и не встретила Его. Может, Его мне и не хватало, - если бы Он был, - чтобы стать взрослой.
Младшуля не знала, что сказать.
- Прощай, сестренка! – Старшая специально не подошла обняться, чтобы не надрывать себе душу. Она повернулась и пошла на Запад. За ее спиной оставалась младшая сестра, которой она отдавала сердце всю свою жизнь. Теперь, по глазам Младшули она видела, что это сердце принадлежит кому-то другому. Это с одной стороны радовало, поскольку дарило Младшуле целую жизнь. А с другой стороны, ранило. Глупо, конечно, ревновать к призраку. Да и Младшулю ей больше не пестовать. Так что, пусть Он теперь о ней позаботится! В принципе, Он хороший. Если бы Он был, можно было бы Ему доверять.
Младшая смотрела вслед сестре со странным чувством. Никакой горечи, слез. Ей, почему-то казалось, что они еще встретятся. Зачем же огорчаться?
Она, прищурившись, посмотрела на солнце. Когда-то Старшуля ей говорила, что если сможешь посмотреть на солнце, не щурясь, то узнаешь великую тайну. Младшуля попыталась изо всех сил вытаращить глаза на солнечный лик, но не продержалась и пары мгновений и отвернула лицо в сторону. Она улыбнулась. Старшая сестра иногда любила подшутить над ней. Боковым зрением она заметила какое-то движение на горизонте. Она вглядывалась вдаль, все больше и больше раскрывая от удивления глаза. Кто-то быстро шел к ней по воде, раскрыв объятья, улыбаясь и сияя ярче солнца. Только на Него можно было смотреть не щурясь. Младшуля судорожно повернулась к Западу. Старшуля только начала заходить за горизонт.
- Старшуля!!! – крикнула она изо всех сил. – Подожди! Посмотри на это!!!
Та, нехотя, повернулась. Душераздирающие сцены прощания не для нее.
- Да не на меня смотри! – кричала Младшуля. – На Океан!!!
Старшуля глянула и с трудом поверила происходящему. К ней шел, раскрыв объятия Тот, Кого она искала всю свою жизнь, не зная, кто Он! Она это как-то сразу поняла. И не стала отворачиваться. Смерть подождет. Есть вещи поважнее Смерти!
Приключения Зюки и Дюки. Выгодный убыток.
Жили-были два друга. Звали их Зюка и Дюка. И были они оба христианами. Зюка был духовным христианином, а Дюка - плотским. А иногда, правда редко, наоборот.
Зюка был высоким и серьезным, с растрепанной густой творческой шевелюрой и густыми же бакенбардами до подбородка, в очках, галстуке и лакированных штиблетах.
Дюка был маленьким, толстеньким, импульсивным и легкомысленным, с большой головой в кепке и оттопыренными ушами.
У Зюки был полосатый костюм с полосатостью на пиджаке перпендикулярной полосатости на брюках, рубашка строгой расцветки и жилетка в клеточку.
У Дюки были в клеточку штаны и в полосочку тельняшечка.
Вот такими непохожими были эти два неразлучных друга. И как у них дружить получалось? Непонятно. Много у них разных приключений было и вот об одном таком интересном случае мы сейчас здесь расскажем.
Приходит, значит, Зюка к Дюке. В гости. А у Дюки в то время своих апартаментов еще не было, поэтому снимал он комнату. Осмотрел Зюка комнату Дюки, да и говорит.
- Классно ты тут обустроился! По-спартански! Стол, стул, да раскладушка - ничего лишнего!
- Да-а...,- отвечает почему-то со вздохом Дюка, - ...люблю комфорт. Чтобы, значит, удобно было. Садись, Зюка.
Сел Зюка на стул, а Дюка на пол рядом, и пошла у них задушевная беседа.
- Ну как дела, Дюка? - начал Зюка с самого главного.
- Хорошо..., - тусклым голосом удовлетворил его любопытство Дюка.
Друзья задушевно помолчали минут пять.
- Ну а жизнь-то как? - не отставал от глобальных тем Зюка.
- Да нормально..., - печально разделался одним словом Дюка с глобальностью вопроса.
Прошло еще пять минут задушевного молчания. Зюка напряженно думал, о чем еще спросить старого приятеля. Сделав невероятное творческое усилие, он задал новый вопрос.
- Ну а это... ну-у... в общем, как ты сам?
Почему-то после столь актуального вопроса Зюка почувствовал себя самым глупым человеком на Земле.
- Да ничего..., - как всегда исчерпывающе ответил Дюка, грустно разглядывая пустые стены.
- Ну ничего-ничего, ххе-ххе... Ничего, оно и есть ничего, хха-хха, - похохатывая, играл словами Зюка, чувствуя себя еще глупее, чем перед этим. Он судорожно пытался выбраться из этого состояния. - Ничего хорошего, но зато и ничего, ха-хха, плохого!
Зюка был неглупым парнем, но никак не мог научиться вести светские беседы. Потому он продолжал барахтаться в пучинах глупости.
- Ничего-ничего, дружище! Ничего, оно тем и хорошо, что на его фоне и что-нибудь выглядит как нечто!
Подобной чуши Зюка еще никогда не нес. Под сочувственно-недоумевающим взглядом Дюки он молился внутренне изо всех сил: “Господи! Спаси и помилуй! Избавь от этого наваждения лукавого! Помоги перейти от этой светской чепухи прямо к божественной сути! К тому, что наболело!”
Господь услышал Зюкины молитвы и ответил тут же.
- А я, ведь, уезжаю, - как-то надрывно сказал Дюка. - На месяц. В командировку.
- Куда?!
- В Сочки, - с внутренним надломом ответил Дюка.
- Так это ж здорово, брат! Целый август в Сочки! Командировка командировкой, а ведь и на отдых время найдется. А какая там природа! Море, пальмы, песок! Кукуруза и мороженое! Теплоходы и водные лыжи! Чего же ты горюешь, Дюка?!
- Да это-то все здорово, о чем ты говоришь, только я не из-за этого расстроился.
- А из-за чего?! - горел желанием помочь добрым советом Зюка.
- А из-за того, что я плачу за комнату 20 дулеров в месяц, а меня здесь целый месяц не будет. А за комнату все равно плати! Несправедливо, скажи ведь, Зюка?!
В ответ на свой вопиющий вопрос Дюка услышал задумчивое поскребывание Зюкиных пальцев по Зюкиным бакенбардам. Сочтя такую реакцию за согласие, Дюка продолжал, все более распаляясь праведным гневом.
- Не хочу я платить целых 20 дулеров за свое отсутствие, за пустое место! Но разве хозяину что-нибудь докажешь, этому собственнику бессердечному?!
Дюка уже бегал по комнате вокруг стула Зюки, заглушая своими криками все усиливающийся треск Зюкиных бакенбардов.
- Хочу, брат, попробовать уговорить его, - внезапно остановился Дюка перед лицом своего друга. - Уговорить взять с меня только 10 дулеров! Это правильней! На меньшее он, конечно, не пойдет, а на это согласиться должен, потому как, - тут Дюка назидательным жестом вознес свой указательный палец над головой, - потому как это справедливо! А против справедливости не попрешь! Ему 10 дулеров, и мне 10 дулеров. И ему хорошо и мне не так накладно! Оно, конечно, 10 дулеров для меня тоже большой убыток, и самым справедливым было бы вообще дулю ему заплатить! Но что поделаешь, если есть еще на свете жестокие люди!
В отчаянье махнув рукой, Дюка плюхнулся на пол у ног друга. За стенкой послышался кашель хозяина. Зюка, который не умел вести задушевные светские беседы, но зато умел сразу видеть суть проблемы, перестал скрести бакенбарды и задал другу вопрос.
- А ты хотя бы раз с хозяином говорил о его отношении к этому предмету?
Дюка отрицательно покачал головой, не глядя другу в глаза, и вздохнул. Зюка продолжил.
- Почему же ты тогда решил, что он так рассудит?! Ведь ты же говорил, что он христианин! Как же ты так, не разобравшись, осудил человека, да еще христианина?!
Говоря эти слова, Зюка уже не был похож на двоечника у школьной доски. Это уже был вдохновенный проповедник. Пророк. Защитник Истины и прав человеческих.
- И потом, - набирал обороты Зюка, выпрямившись на стуле, - разве христианская любовь так рассуждает? Божественная любовь учитывает все интересы, а не только свои собственные. Разве в условиях вы оговаривали подобную ситуацию? Нет?! В чем же несправедливость?! Ты вот встань на место хозяина, как и велит Господь, чтобы вникнуть в ситуацию! Ну?! Что видишь?!
Зюкин голос гремел, как майский гром, глаза метали майские молнии, галстук сбился набок, как майский клевер после грозы, бакенбарды топорщились, как усы майского жука. Дюка в ответ на гремящий вопрос друга изо всех сил вытаращился на стенку, за которой покашливал хозяин.
- Что вижу?! - напрягал глаза Дюка. - Я вижу, что я бы на его месте сказал: «Мы с тобой договаривались о помесячной оплате в 20 дулеров безо всяких исключений. Ты сам уедешь на месяц, но место-то останется за тобой, как будто ты живешь здесь. Я бы мог пустить кого-то на время, пока тебя не будет здесь, чтобы не потерять платы, но ведь ты сам не захочешь , чтобы в твоей комнате кто-то хозяйничал».
- Ага! Значит, понимаешь?! - теперь пришла очередь Зюки вскочить и начать бегать вокруг друга, натыкаясь по дороге на единственный в комнате стул. - Ты сам признал его требование справедливым! Конечно, есть что-то в том, чтобы вам сойтись на цене в 10 дулеров. Но уж больно это, в твоей интерпретации, - блеснул Зюка научным словом, - выглядит узко-эгоистично. Ты думаешь о своем, хозяин - о своем, и ваше согласие - это согласие двух расчетливых эгоистов, которые и рады бы надурить друг друга, да понимают, что не на таковских напали. А поэтому, во избежание драки, лучше согласится на решении, приносящим обоим наименьший ущерб! Компромисс называется!
Наткнувшись в пятнадцатый раз на стул, Зюка в сердцах схватил его, словно хотел задушить. Дальнейший бег по кругу он продолжил, держа стул в руках перед собой, с опасностью для Дюкиного здоровья.
- Да разве, - вопиял к потолку Зюка, потрясая стулом, - христианину подобает так думать?!!!
Тут Зюка внезапно остановился, хлопнул стулом оземь, торжественно воссел на него прямехонько напротив изумленных Дюкиных глаз и с заговорщицким видом наклонился к тому таким образом, что их носы столкнулись, а глаза уперлись в переносицу друг друга.
- Хочешь великую тайну?! - таинственным голосом спросил Зюка. - Знаешь, что бывает не только справедливая любовь, но и справедливый эгоизм! И бывает гораздо чаще в этом эгоистическом мире!
- Как это?! - похлопал Дюка длинными ресницами о нос Зюки.
- А вот как! - Зюка отлепился от носа друга и с пророческим видом выпрямился на стуле. - Каков принцип справедливости?! Поступай с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали, так ведь?! Но и эгоист может поступать с другими так, как поступил бы с самим собой, из соображений безопасности и эгоистического здравого смысла. Своего рода подневольная справедливость: не хочу уступать, но понимаю, что на его месте тоже не уступил бы. Поэтому во избежание конфликта и из соображений наименьшего вреда уступлю...
К хлопанью Дюкиных ресниц прибавился широко открытый рот. Зюка, вдохновленный таким явным знаком внимания, вскочил со стула и продолжал свою речь стоя.
- Это очень похоже на представленный тобою случай. Ты бы хотел вообще не платить хозяину. Хозяин, как ты думаешь, хотел бы с тебя содрать полную плату. Поэтому - предложу ему 10 дулеров не потому что его люблю и забочусь о его интересах, а потому что хочу себе поменьше хлопот! А хозяин, в твоем представлении, думает: «Соглашусь на 10 дулеров, чтобы врага не наживать. Все-таки, какой-то резон в его словах есть!»
Дюка захлопнул рот и перестал моргать вообще. Зюка продолжал.
- А знаешь, дружище, как думает любовь?! А любовь думает: «Я люблю моего хозяина, а тем более брата во Христе, и не хочу, чтобы он в чем-то понес ущерб!»
И Зюка подытожил.
- Так что, будь добр, Дюка, помолись и с радостным сердцем отдай положенные 20 дулеров. И посмотрим, что сделает Господь!
На следующее утро Зюка, уже расчесав бакенбарды, сидел за столом в своей каморке, прихлебывая молоко из большой кружки и читая Библию, когда в дверь с грохотом вкатился Дюка. Зюка сразу понял, что случилось что-то экстраординарное: на Дюке не было кепки!!! Только тельняшечка и клетчатые штанишки! Выражение лица Дюки подтверждало догадку Зюки.
- Как дела? - по привычке понесло Зюку на наезженную светскую колею. Но уже в следующее мгновение он понял, что этот вопрос было бы столь же уместно задать пробегающему мимо вас человеку, который спасается от разъяренного носорога. - То есть... я хотел сказать... что у тебя случилось, дружище?!
Дюка в ответ плюхнулся на стул перед Зюкой и, восхищенно глядя на друга, произнес.
- Ну-у-у... ты даешь!
Зюка, лихорадочно вспоминая, что он такого натворил вчера, осторожно прощупал почву.
- Э-э-э... м-м-м... кхе-кхе-кхе... что... м-м-м… ты имеешь в виду?
- Как что?!!! Ты же пророк! Чудотворец! Голова!
- Ты меня прости, Дюка, но я не могу вспомнить, где и когда я заслужил подобные титулы!
- Ххе! Во дает! Сам кашу заварил, а расхлебывать не хочет! - вскочил с восторженным видом и по привычке начал бегать вокруг стола Дюка. - Кто меня вчера к хозяину, помолившись, отправил?! А?! Кто?! Скажи еще, не ты!!! Кто мне говорил 20 дулеров ему принести?! А?! Не ты, да, не ты?!
- Так что, тебе не пришлось ничего платить? - попытался дать рациональное объяснение столь бурной радости друга Зюка.
- Да ты что, Зюка?! Совсем не понимаешь?! Сам же мне вчера столько разъяснял! Конечно же, я заплатил 10 дулеров, как и собирался в самом начале.
- Тогда, дружище, я что-то не пойму твоего восторга. Вчера ты горевал из-за этих 10 дулеров, а сегодня с ума от радости сходишь! Ведь, исходя из твоего вчерашнего отношения, когда ты не хотел платить вовсе, ты потерял 10 дулеров.
- Да нет же! Я приобрел 10 дулеров!!! И плюс к тому, я понял что-то очень важное!
- А вот я что-то уже ничего не пойму! Если чудо и случилось, то где-то внутри тебя! Снаружи я что-то чуда не наблюдаю. Давай-ка, рассказывай все по порядку.
- Сейчас-сейчас! - Дюка опять обрушился на стул перед другом. - Слушай! Чудеса, да и только! Прихожу я, значит, вчера вечером к хозяину с 20-ю дулерами в руке и говорю: «Уезжаю, стало быть, на месяц. Хочу заплатить за комнату, за то время, пока меня не будет». А хозяин мне вдруг и говорит, можешь себе представить: «За что же ты, мил человек, будешь платить, если тебя не будет?» А я, как честный христианин и отвечаю: «А за то, что при договоре мы ни о каких исключениях не договаривались. Но даже если б и договаривались, я как христианин не желаю нанести вам никакого ущерба!» «А я как христианин», - упорствует хозяин, -«не хочу брать с тебя деньги за пустое место!» «Но позвольте, почему пустое?» - не сдаюсь я. – «Ведь здесь мои вещи! Место занимают! И я сам сюда вернусь! Так что я как бы - здесь... хотя и не здесь. Вы, ведь, могли бы пустить квартирантов на время моего отсутствия и не понести вообще никакого урона!» «Ай, сынок! Какие квартиранты? Они только в твоем воображении! Все ноги обломаешь, пока их найдешь. Да и не могу я поступать с тобой, исходя из того, что могло бы быть: квартплата, квартиранты, убытки... Если бы, да кабы, то во рту росли б грибы, слыхал такую присказку? Как христианин я должен поступать, исходя из того что есть и что быть должно, а не – «если бы, да кабы» всякие! Итак, есть ты, живой человек, брат мой, есть Христос, что заповедовал нам жизнь класть друг за друга, и есть я, кто хочет эту заповедь исполнить по отношению к тебе! Это ж проще простого!»
Дюка почесал в затылке.
- Знаешь, Зюка, это так меня проняло, что я ему возьми, да скажи, чуть не со слезами: «А почему ж вы так плохо обо мне думаете? Что ж вы считаете, что я не хочу свою жизнь за вас положить?! Вы меня извините, но вы - благодушный эгоист, коль сами хотите Христову заповедь исполнить, а мне не даете!» Представляешь, Зюка, какими словами я заговорил? Я ж всегда проще выражаюсь, ты же знаешь. Точно чудеса!
И Дюка продолжил восторженно-таинственным голосом.
- Вот так мы с хозяином долго препирались, пока Отец Небесный нас не надоумил, что единственный путь, каким мы оба сможем друг за друга жизни положить, это уступить друг другу. В общем, я согласился скинуть плату до половины, а он согласился принять половину платы. А в конце мы даже обнялись и прослезились.
Дюка шмыгнул носом.
- И он еще хотел меня сегодня вечером на вокзал проводить, да я уже очень твердо не позволил ему такую жертву принести. Вот таким образом, дружище, мы оба выгадали: я собирался заплатить 20 дулеров, а заплатил только 10, а он не думал брать никакой платы, а обогатился на такую же сумму! Во! Чудеса, я тебе говорю, да и только!
- Да-а-а..., - только и смог сказать Зюка, не найдя никакой подходящей научной терминологии. – И в самом деле, - Христос внутри тебя чудо сотворил! Чудо любви! Вот что любовь Божья делает: те 10 дулеров, что вчера еще убытком казались, сегодня в прибыль обратились! Слава Богу!
Только теперь Зюка заметил большой Дюкин чемодан в оранжевую крапинку, лежащий у дверей.
- Тебе же уезжать сегодня! Когда у тебя поезд?!
- Через полчаса!
- Да ты что?!!! До вокзала любым видом транспорта не меньше 40-ка минут ходу! Ты же опоздал уже!
- Не боись, Зюка! Ты забыл про такси!
- Ты что, на такси раскатываешь?! Откуда деньги, Дюка?!
- Ох, и короткая память у этих ученых ребят! Я ж сегодня ни за что, ни про что 10 дулеров заработал! Могу я хоть раз себе позволить Господа прославить поездкой на такси за те деньги, что Он дал?! Да и тебя заодно покатать! Ты ж всю жизнь мечтал на такси прокатиться!
Неизвестно, сколько сидел бы Зюка с ошеломленным видом, если бы с улицы не зазвучал настойчивый гудок. Дюка подхватил свой чемодан и, обернувшись у двери, весело подмигнул Зюке.
- Поехали, чего застыл?! На такси - 15 минут и там! Очнись, то ли еще будет! Наш Бог - Бог чудес!
Если действительно можно прославлять Бога поездкой на такси, то это удалось друзьям на славу! С ветерком! Правда, только в одну сторону, до вокзала. Возвращаясь домой, Зюка прославлял Бога пешком. Ничего странного, ведь он не заработал своих 10 дулеров. Пока.
Приключения Зюки и Дюки. Ненакрашенные яйца.
Жили-были два друга. Звали их Зюка и Дюка. И были они оба христианами. Зюка был духовным христианином, а Дюка - плотским. А иногда, правда редко, наоборот.
Зюка был высоким и серьезным, с растрепанной густой творческой шевелюрой и густыми бакенбардами до подбородка, в очках, галстуке и лакированных штиблетах.
Дюка был маленьким, толстеньким, импульсивным и легкомысленным, с большой головой в кепке и оттопыренными ушами.
У Зюки был полосатый костюм с полосатостью на пиджаке перпендикулярной полосатости на брюках, рубашка строгой расцветки и жилетка в клеточку.
У Дюки были в клеточку штаны и в полосочку тельняшечка.
Вот такими непохожими были эти два неразлучных друга. И как у них дружить получалось? Непонятно. Много у них разных приключений было и вот об одном таком интересном случае мы сейчас здесь расскажем.
Приходит, значит, Дюка теперь уже к Зюке в гости. А дело было на Пасху. Ну, знаете, когда народ яйца красит и кричит «Христос воскрес, воистину воскрес!»
Постучал Дюка в дверь, а в ответ – тишина. Толкнул Дюка дверь, а она и отворилась. Прошел Дюка по коридору, а посреди комнаты, на стуле, Зюка сидит, согнувшись. Спиной к Дюке.
«Пора!» - громко подумал Дюка.
Он достал из карманов заранее припасенные куриные яйца, одно – в красного цвета, а другое – зеленого, торжественно вознес их над головой, и возопил радостно и дико.
- Христос воскрес!!!
Зюка не шелохнулся в ответ. Тогда Дюка ответил сам себе.
- Воистину воскрес!
Зюкина спина снова не отреагировала. Заинтригованный Дюка осторожно приблизился к другу и присмотрелся, - чем это он так углубленно занимается?
Зюка держал в руках пустой спичечный коробок, то вынимая его внутреннюю часть, то вставляя назад. Пронаблюдав за этими действиями друга минуты три, Дюка подумал.
«Может, врача вызвать? Есть такой специальный врач…»
- Дюка!!! – вдруг сурово и торжественно провозгласила спина Зюки. – А ты когда-нибудь пробовал залезть в спичечный коробок?!
«Зря я врача не вызвал, пока можно было», - закусил губу Дюка. А вслух сказал.
- В спичечный коробок залезть? Ххе! Ты только не волнуйся, друг! Тебе, может быть…
- Так пробовал или нет? – сурово перебила его спина.
- Ну-у… дык это-о… - пытался подобрать нужные слова Дюка. И вдруг выдал нечто отчаянно-пропащее. – Я вот помню в деревне, у бабушки… В курятнике…
Суровая спина удивленно разогнулась и Дюка наконец увидел недоумевающие глаза дорогого друга. По глазам было видно, что Зюке врач не нужен, но Дюке - нужно объяснить свое заявление.
- Ну да! – пошел ва-банк Дюка. – В курятнике! Там этого куриного помета аж по колено было! Вот тогда я залез, так залез! А когда поскользнулся и упал…
Дюкино лицо свела судорога брезгливости, и он неосознанно стал отряхиваться.
- Да, Зюка, лучше и не вспоминать! Лучше уж, как ты, - в коробок, и земля тебе пухом!
Зюка о чем-то на секунду задумался, а потом сказал загадочным тоном.
- А ты знаешь, Дюка! Твой курячий случай тут тоже подходит!
- Не понял! – испуганно ответил Зюка. – Ты о чем?!
Зюка выпрямился, сидя на стуле, и и провозгласил величественно и строго.
- Да все о том же! О Пасхе! Вот ты прибежал, и горлопанишь: «Христос воскрес! Воистину воскрес!» А что это значит?!
- Ну, ты даешь, Дюка, - расслабился гость. – Мы же в христианской стране живем! Все кричат, и я кричу!
Зюка почесал в затылке и продолжил.
- Это, может, как приветствие! Вот, в обычные дни мы с тобой как? «Привет-пока!» А на Пасху – «Христос воскрес! Воистину воскрес!»
По лицу Зюки стало видно, что ему мучительно больно за бесцельно прожитые годы Дюки.
- Бери стул, - указал хозяин на угол комнаты, - и садись рядом, абориген христианской страны. Объясню, что такое Пасха…
Гость взял стул и присел рядом с хозяином. А хозяин вдруг резко вскочил, встал в позу воплощенной укоризны и крикнул, тыча указательным пальцем в Дюку.
- Ты, Дюка, грешник! Грешник!!!
Дюка испуганно прижал уши.
- А откуда ты знаешь, Зюка? Меня же в тот момент никто не видел!
- Бог все видит, друг!
- Ага! – не стал спорить грешный Зюка.
- И вот этот Бог, ради тебя, стал... - Дюка сделал эффектную паузу и размеренно постучал себя несколько раз ладонью по груди, - стал человеком!
Зюка был ошеломлен. Дюка стучал себя по груди и говорил, что Бог стал человеком!
- Так это, - решил догадаться гость. – Тобой, что ли? Стал-то?
Дюка оторопел. Он попытался понять ход мысли друга, заметил, что стучит себя в грудь, улыбнулся и сказал снисходительно.
- Нет, дружище! Иисусом Христом, жившим две тысячи лет назад!
Учитель присел рядом с учеником, дабы продолжить объяснение. Но ученик опередил его.
- А при чем тут коробок? И курятник?
- Ага?! – воскликнул Дюка. – А вот представь, дружище, что ты влез в спичечный коробок!
Дюка уставился на друга как-то недоверчиво и диковато.
- Ну, давай, представь! - не отставал Зюка. - Представь!
Ученик, дабы не раздражать учителя, попытался съежиться на стуле до размеров атома.
- Ага! – наблюдал за ним учитель. – Ты в коробке уже?!
- Да, Зюка, в коробке, - сдавленным голосом промычал незадачливый гость.
- А теперь представь, что в этом твоем коробке куриного, и разного другого, э-э-э, скажем, помета, - по горло!
Атомарный Дюка покраснел, надул щеки и перестал дышать.
- Ага-ага! Отличное воображение! А вот теперь представь…
Зюка снова сделал эффектную грозную паузу. Бездыханный атом Дюки с ужасом взирал на учителя из глубин затерянного в недрах вселенной спичечного коробка, понимая, что сейчас произойдет что-то страшное-престрашное.
- Представь, - возвысил голос до невероятных высот новоявленный пророк, - что все это с тобой происходит НА САМОМ ДЕЛЕ!!!
И тут Дюка «лопнул». Упал со стула. Полежал в недолгой судороге, затем вскочил и завопил.
- Да ты что, Зюка?! Смерти моей хочешь?!
- Ага! – пыхнул на него жаром из обеих ноздрей Зюка. – Страшно?! А вот Бог именно так и поступил! Втиснул Себя, Безграничного, в человеческую оболочку, как в спичечный коробок, и жил в этом мире, полном куриного…, то есть, нет, - человеческого…, то есть, я хочу сказать, зла человеческого… И все ради тебя, гр-р-решника!
И Зюка угрожающе потряс указательным перстом перед носом Дюки.
- А ради тебя, - нет, что ли? – попробовал тихонечко огрызнуться гость.
Зюку словно ушатом ледяной воды облили.
- Ну да, - уже нормальным голосом сказал он. – И ради меня, - тоже!
И добавил, садясь на стул.
- Бог есть любовь! Такая огромная любовь, что смогла уместить Себя в спичечный коробок!
Друзья на секунду призадумались. Дюка усваивал непривычную информацию о тайне воплощения, а Зюка думал, как рассказать другу подоступней о тайне страданий.
И придумал. И сказал прокурорским тоном.
- Дюка!
Гостю стало нехорошо от этого голоса.
- Что? - выдохнул он обреченно.
- А помнишь, как ты у меня четвертинку хлеба занял?
- Ну? - насторожился Дюка.
- А почему до сих пор не отдал?!!!
У Дюки аж глаза чуть из орбит не выпрыгнули. Ему показалось, что на него упал Сатурн.
- Ка... ка... как не отдал?! - возопил несчастный. - Ты что, Зюка?! Я ж тебе вместо четвертинки аж половинку вернул! Да еще в придачу и полбанки килек в томате! Помнишь? Мы еще их вместе доели!
Зюка посмотрел на друга обличающим прищуренным взглядом.
- Как же тебе не стыдно, друг-г-г!!! Должок не отдал, а еще и, - прокурорский палец укоризненно затрясся над головой, - лжесвидетельствуешь?!!!
Дюка почувствовал, как на Сатурн, чуть не сломавший ему загривок, грохнулся еще и Юпитер. Гость снова упал со стула и скрючился в привычной недолгой судороге.
Зюка нагнулся к нему и потрепал за плечо.
- Что, нехорошо тебе, дружище, - произнес он сочувственным тоном.
- Ага! - выйдя из судороги, выдавил из себя Дюка.
- А я ведь, - как-то по-доброму, с ласковой улыбкой сказал Зюка, - пошутил. Я помню, как ты мне отдавал половинку хлеба с пол банкой килек. Правда, кильку ты один слопал.
Теперь уже Дюке показалось, что он сам упал одновременно и с Юпитера и с Сатурна. Жить становилось все тяжелей. Он поднялся, привел на краешек стула, искоса и неприязненно посмотрел на своего самозваного наставника и проскрипел саркастически.
- Ну и шуточки у тебя, друг-г-г-г-г-г!
- Извини, - покаянным тоном произнес Зюка. - просто я хотел, чтобы ты понял, что значит быть оболганным и несправедливо обвиненным.
- Уж будь спокоен, дружище, - сварливо протянул Дюка. - Я это сегодня так понял, что до могилы не забуду!
- Вот и хорошо, - очень серьезно сказал Зюка. - Значит, теперь ты можешь понять, через что прошел Иисус Христос! Ведь Его оболгали, несправедливо обвинили и осудили на страшную смерть в ответ на то добро, которое Он делал людям! И все это, - ради людей же!
- И ради меня! - торопливо выпалил Дюка.
- Да! - сказал Зюка и обнял друга. - И ради меня тоже! Он взял наши немощи и понес наши болезни. Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши! Он истязуем был, но страдал добровольно, и ранами Его мы исцелились!
- Это что за слова такие? - спросил Дюка. Его тронуло то, что он услышал.
- Это пророк Исайя. Есть в Библии его писания.
Друзья посидели пару минут обнявшись. Дюка усваивал тайну страданий, объясненную ему весьма радикальным способом, а Зюка придумывал, как объяснить другу тайну воскресения.
- Дюка, - наконец произнес он светло и проникновенно, - а вот представь, что ты…
И тут наставник ласково посмотрел прямо в глаза ученику. Ученик аж всхлипнул от внезапно нахлынувшего на него чувства любви, доверия и дружбы.
- Ну что представить-то? – умильно и покорно пропел он.
- Представь, друг, - еще ласковей сказал Зюка, - что ты, прямо сейчас, умер!
Умильность на лице Дюки буквально за несколько секунд превратилась чуть ли не в остервенение. Он резко скинул руку друга с плеча и проревел.
- Достал ты меня уже, Зюка, своими приколами!
Хозяин только улыбнулся в ответ на раздражение друга.
- Нет, ну ты представь! Для дела нужно!
- Для дела? – насупился строптивый ученик. – Что ж мне, опять на пол грохнуться?
- Для пущей достоверности неплохо было бы.
Зюка махнул рукой, - пропади все пропадом, - и упал рядом со стулом на належанное место. У соседей наверху в этот момент как раз заиграл «Реквием» Моцарта. Зюка чувствовал, как под эту музыку его снова уносит в недра вселенной, в самую глубину спичечного коробка.
- Ну что? – донесся откуда-то издалека, из другого измерения, знакомый, - кажется, Зюкин, - голос. – Умер уже?
Дюка попытался пошевелить задеревеневшими губами и выдавил еле слышным шепотом.
- Да… Почти…
- А жить-то хочется? – Эхо гулко запрыгало по стенкам коробка. – Хочется?! Хочется?! Хочется???!
Дюка уже и не знал, чего ему хочется. Он понимал чем-то непонятным в самой глубине себя, что находится в Переходе. В Переходе из мира земного в … Куда?! Это было сокрыто от него. Но именно это сокрытое и внушало непостижимый ужас! Хочется ли ему жить? На всякий случай Дюка ответил.
- Да… Почти…
- Так слушай, друг! Христос воскрес, Первенец из умерших! Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут!
Зюка чувствовал, что каждая фраза могущественным образом извлекает его из спичечно-коробковой каталепсии.
- Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся! Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе, ибо вострубит, - мертвые воскреснут нетленными, а живые изменятся!
Зюка понял, что чудесной силы слова вытащили его назад, к земной реальности. Спичечный коробок бессильно повис где-то глубоко внизу, посреди Ничего.
- А это откуда? – неожиданно бодрым голосом пискнул он. И, подняв голову, посмотрел на друга.
- Это письмо апостола Павла в коринфскую церковь. Пятнадцатая глава.
- Так это что значит, - приподнялся с полу Дюка, - если я умру, так и воскресну?!
- Да, - воскликнул наставник, радуясь понятливости ученика, - как воскрес Иисус Христос!
Дюка вскочил на ноги.
- Да иди ты! А не брешешь?
- Если Христос не воскрес, то и вера твоя тщетна! И горлопанить «Воистину воскрес!» смысла нет. Давай уже, воскресай! То есть, - Зюка кивнул на место рядом с собой, - садись рядом.
Дюка не заставил себя долго упрашивать и быстренько «воскрес» на стуле рядом с Зюкой. Тайна воскресения была объяснена. Осталось раскрыть тайну искупления. Но, ученик опередил учителя и задал нужный вопрос.
- Я вот только одного не понимаю, дружище! Как один человек смог заплатить за грехи миллиардов грешников?!
- Сейчас объясню, - не замедлил с ответом наставник. - Вот ты, ведь, в колледже учишься?
- Ну! И что?!
- И вот представь, что в этом твоем колледже учится гений! Тот кто по всем предметам успевает на отлично!
- Да ну тебя, Зюка! Я тебя о серьезных вещах спрашиваю, а ты тут шуточки шутишь! Какой гений в колледж пойдет?
- Да это просто пример, чтобы ты понял. Ну, представь, поднапрягись!
Дюка напрягся. С трудом, но представил.
- А теперь, представь, что в этом же колледже учится неисправимый, махровый двоечник.
Дюка аж крякнул от досады.
- Что ты, Зюка, взялся меня доставать сегодня?!
- Да это не про тебя, Дюка! Что ты там, один, что ли, двоечник?
Дюка задумчиво наморщил лоб.
- Твоя правда, - ответил он через мгновение облегченно.
- А теперь представь, - продолжал загадочным тоном Зюка, - что этого двоечника хотят исключить за неуспеваемость.
Дюке стало жутковато от такого разворота событий. Он тихонько шмыгнул носом.
- А быть исключенным из колледжа, - голос Зюки стал громче, - смерти подобно!
Дюка шмыгнул носом два раза.
- И вот тот самый гений, - еще громче произнес оратор, - предлагает дать двоечнику еще одни шанс. Знают и он и директор, что парень, в общем, неплохой в глубине души...
Дюка просветлел.
- Ну да! И мне так тоже кажется!
- И за ум, в конце концов, возьмется!
Дюка всерьез призадумался, но все-таки кивнул головой.
- Ну да! А чего бы не взяться?!
- Но беда в том, - уже почти кричал Зюка, - что вопрос уже решен! Двоечник должен быть ис-клю-чен!!! Место в классе уже фактически аннулировано! На одного учащегося меньше — такова директива на нынешний момент!
Дюка быстро шмыгнул носом три раза и воскликнул.
- Ой, мамочки!
- И тут гений предлагает директору: «Я сам уйду! Тогда одно место освободится. Дадим парню возможность оправдаться?!»
- Да иди ты! - вытаращил глаза Дюка.
- Да, дружище! И более того, - директор соглашается ради того же двоечника.
- Это сказка какая-то, - с надеждой на то, что сказка эта, все-таки - правда, произнес ученик колледжа.
- Никакая ни сказка! - безапелляционно произнес Зюка. - Это евангелие для двоечников.
Дюка решил, что впредь будет помалкивать.
- Вот подумай, Дюка! В глазах директора уход гения будет большой потерей?
- Да это, - насупился гость, - даже в моих глазах будет большой потерей!
- Разве гений, - по своим возможностям, - не стоил того двоечника?
- Он-то стоил, - шмыгнул носом Дюка. - А вот двоечник его не стоил!
- Соображаешь! - потрепал по плечу наставник ученика. - А если бы двоечников было двое?! Разве то, что один гений ушел, хотя они двое остались, все еще не потеря для колледжа? А если бы они оба ушли, а он один остался, разве это все еще не было приобретением? Разве он один не заменил бы их двоих, - никчемных?
- Один работающий телевизор лучше двух поломанных, - вдруг осенило Дюку.
- Голова! - улыбнулся учитель. - А если бы двоечников было десять? Или сто?!
- Ну так и что? - возмутился понятливый ученик. - Они же все еще двоечники! Это даже я соображу! Один хороший специалист лучше ста никчемных!
- Верно, дружище! Один рабочий телевизор лучше ста поломанных! Тут все дело не в количестве, а в качестве! Иисус Христос, как Человек, был другого качества. Он был безгрешен, а мы все — грешники! Один гениальный специалист стоит миллионов, миллиардов махровых, злостных неучей! Он один может заменить их всех!
- Ага! - не замедлил согласиться Дюка.
- Смерть одного абсолютно безгрешного Человека перекрывает миллионы, миллиарды грехов всех грешников вселенной! И способна оплатить все зло, совершенное людьми!
- По-о-онял..., - задумчиво протянул Дюка. - Значит, качество против количества?
- Да, дружище!
Друзья помолчали, еще раз пытаясь вникнуть в тайну искупления. Затем Зюка повернулся к Дюке и хлопнул того по плечу.
- Вот что такое Пасха! А ты... с яйцами накрашенными! Зачем природу уродуешь?
- Да я не уродовал! - запротестовал гость. - Это курица сама такие несет!
Зюка удивленно воззрился на друга.
- Да-да! - закивал головой Зюка. - Несет! В деревне! У моей бабушки! Ряба ее зовут!
- Бабушку?! - совсем изумился Зюка.
- Зачем бабушку? - обиделся Зюка. - Курицу! Ряба ее зовут!
- А-а-а! - просветлел лицом хозяин. - Понял! А знаешь? Может, в честь Пасхи, - по яичку не накрашенному? А то в животе уже бурчит!
- Конечно, дружище, - вытащил яйца из карманов гость. - Праздник-то какой! Держи!
Друзья торжественно яйцом об яйцо друг друг и под праздничный треск провозгласили.
- Христос воскрес!
- Воистину воскрес!
Друзья почистили яйца и стали жевать.
- Ибо всякое творение Божие, - сквозь жевки промычал Зюка, - хорошо и ничто не предосудительно...
- Если принимается с благодарением! - подхватил жующий Дюка.
- Ты откуда письмо Павла к Тимофею знаешь? - удивился хозяин.
- А вона, - кивнул гость на Библию, лежащую на столе, - прямо на этом месте открыта!
Дюка доел дар от Рябы и сказал.
- Знаешь, Зюка... Ты меня прости, что я тогда в одиночку полбанки килек слопал. Пошли ко мне! У меня уже неделю в холодильнике другие полбанки стоят, - специально на праздник оставил!
- А у меня, - подхватил верный товарищ, - как раз деньги на четвертинку хлеба есть! Гулять, так гулять!
И друзья, обнявшись, вышли из дому. За дверью гуляли-праздновали горожане. Только, многие ли из них понимали, что они празднуют?
Зато, Зюка, а особенно, - Дюка, не пребывали в неведении.
Хорошо, когда ты точно знаешь что-нибудь! Уверенно!!!
Приключения Зюки и Дюки. Бумеранг.
Долго не знал Зюка, как начать этот деликатный, в его понимании разговор. Он был человеком весьма тактичным, повысить голос мог только в минуты праведного гнева. Кто читал предыдущие истории о двух неразлучных друзьях, тот знает, что Зюка был духовным христианином гораздо чаще, чем плотским. Хотя человека поверхностного могли сбить с толку Зюкины бакенбарды до подбородка, очки, клетчатая жилетка и костюм с перпендикулярной полосатостью на пиджаке и брюках. А также его высокий рост в комбинации с повышенной худощавостью.
А мучился деликатный Зюка из-за одного дела, которое уже не терпело никаких отлагательств. А не терпело отлагательств вот что: Дюка, который бывал плотским христианином гораздо чаще, чем духовным, начал опаздывать везде, где только можно без зазрения совести! И не только везде, но и всегда! И чем дальше, тем чаще!
Казалось бы, невелика беда! Да, тем более, что и не беда даже, а почти что национальная традиция: Дюкское “сейчас”, оно, как известно, через час! А если традиция, то почитай уже - дело святое!
Но, тем не менее, неспокойно было у духовного Зюки на душе из-за опозданий своего приземленного друга. Если где-то назначалась встреча с участием Дюки, то Зюка с великим огорчением сердца предвидел, что Дюка обязательно опоздает. И опаздывает, ведь, не на две-три минуты - со всяким бывает, а на полчаса. А то, глядишь, и на час, если хорошенько поднатужится. И выглядит так, что хоть бы хны ему! Заявится на сорок минут позже, ухмыляется, как ни в чем не бывало, даже и не извиняется!
К примеру, решили друзья сходить в зоопарк в воскресенье, на недавно привезенную древесную жабу полюбоваться. Договорились встретиться у входа в 11 часов утра. Так Дюка заявился в полдвенадцатого, с деловым видом пробежал мимо Зюки, крикнул на ходу ”Привет!” и с ходу прилип к билетной кассе. Через секунду он уже летел с билетом в руке по направлению к контролеру у входа, на ходу приглашая кивком головы друга: мол, чего стоишь? Полдня еще после этого Зюка , вопреки здравому смыслу, чувствовал себя медлительным глупцом, так и не сообразившим за тридцать минут ожидания купить билет заранее. Да, ко всему еще, древесная жаба так и не вылезла из своего дупла, несмотря на три часа упорного ожидания. Только квакала что-то неразборчивое из темноты древесного отверстия в ответ на все Дюкины ужимки и прыжки. А Дюка, в ответ на каждую ее реплику, начинал усиленно строчить что-то антикварным гусиным пером в недавно приобретенном блокноте. В конце концов, он захлопнул блокнот, бросил Зюке короткое «Пока!» и убежал с тем же деловым видом, что и прибежал.
А в другой раз собрались друзья в библиотеку сходить на пару, чтобы прояснить некоторые детали из биографии Колобка, поскольку Дюка утверждал со всей серьезностью, опираясь на авторитет своей бабушки, что Колобок был реальной и, к тому же, героической личностью. Зюка же, опираясь на авторитет своего дедушки, который подкреплялся Библией, утверждал, что это, говоря теологическим, научным языком, притча. А, говоря языком простым, фольклорным, - сказка. Дюка прибежал на пятьдесят пять минут позже и, на ходу вытаскивая гусиное перо и блокнот, проскочил в двери библиотеки мимо Зюки вышеописанным деловым способом. “Привет!”- прозвучало уже из-за захлопнувшейся с треском двери. Когда Зюка, чувствуя себя до отвращения лишним в этой ситуации, вошел в читальный зал, как побитый пес, плетущийся к хозяину просить прощения за свою проделку, его верный друг уже сидел за столом и скрипел на всю библиотеку своим гусиным пером. Причем, скрипел так, что через пять минут стал центром всеобщего внимания. И опять, - никаких извинений! Только загадочный деловой вид, сухой деловой разговор и быстрое деловое «Пока!» напоследок.
Что-то случилось с Дюкой после возвращения из Сочки. Изменился он. И речь его поменялась. Стал он выражаться как-то вычурно, помпезно, томно-трагично. Возомнил себя великим писателем, типа…, ну-у этого…, ну как его… Ну, в общем, имени писателя Дюка не помнил, зато помнил его величие. Да и зачем запоминать имена? Пустое это все! Преходящее! Он даже добавил в отечественную литературу такие выражения, как «экспрессия депрессии» и «клизма примитивизма». Правда, литература об этом не знала.
Но особенно Зюка расстраивался, когда Дюка опаздывал в церковь. Поручат Дюке вступление сказать, - он, конечно, согласится. А как время выступления придет, все головами вертят, мол, где оратор? А того - ни слуху, ни духу. А Зюка, знай, отдувается. Все его спрашивают: «Где Дюка?!», поскольку знают, что Зюка Дюкин друг. Так еще и такие вопрошальщики найдутся, что прямо в глаза посмотрят укоризненно, головой покачают, да и скажут проникновенно: «Как же так? А еще друзья! Ай-яй-яй!» А спроси: «Чего ай-яй-яй то!», так ведь толком и не ответят. Потому что не подумали перед тем, как сказали. И ничего не сказали бы, если б подумали!
В общем, теперь каждому понятно, чем был огорчен Зюка. И о чем он хотел поговорить с другом. И почему деликатному Зюке разговор представлялся деликатным. Если бы на месте Зюки был весьма уважаемый им христианский поэт Космодемьян Бедный, то он высказал бы Дюке все, что о нем думает без всяких сантиментов. В стиле, подобном этому:
Мой гордый друг, прошу простить,
Но я скажу без лести, - сразу:
Писакой можешь ты не быть,
Но христьянином быть обязан!
Уж коли ты Христу - родня,
То кровь важнее, чем чернила!
А от тебя Христа закрыла
Твоя бумажная возня!
В конце концов, Зюка даже решился поговорить с другом. Поймав того, когда он пробегал с деловым видом мимо, Зюка сказал.
- Дюка! Поговорить нужно!
- О чем? – нетерпеливо запрыгал на месте новоявленный писатель. – Тороплюсь я очень!
- Ты теперь всегда куда-то торопишься. А дело важное!
- Ну, давай, говори! – перебил Дюка, размахивая в одной руке блокнотом, в другой – гусиным пером. – Мне суть нужна! Без воды!
- Дело в том, - протянул деликатный Зюка, - что есть один человек…
- Та-ак…, - понимающе прищурился душевед-писатель.
- Ну…, и он постоянно опаздывает. И людей подводит, и дело общее страдает. В общем, не знаю, как эту беду исправить даже!
- Ага! – еще более понимающе прищурился знаток душ человеческих. – Все ясно! Ты о себе говоришь?!
Зюка аж поперхнулся и чуть не согнулся вдвое, как от удара под дых. И Дюка, грызя кончик гусиного пера, начал вглядываться в Зюку каким-то особым, проникновенно-сквозным взглядом. Видимо, мысленно уже сочинял его судьбу на бумаге. Затем, привстав на цыпочки, потрепал его авторитетной ладонью по плечу.
- Ладно! Не дрейфь! Поможем!
- Кому? – просипел непонятый Зюка. – То есть, - как?!
- Как-как? Братьям-сестрам расскажем обо всем, в интернете напишем о тебе, - деловито зачастил труженик пера, - молиться будем, чтобы Бог спас тебя от этого ужасного греха. От непунктуальности!
Зюке осталось только моргать. Не смог он переступить через свою деликатность и сказать Дюке, что речь шла о нем.
В общем, проблема как была до разговора, так и осталась.
И вдруг! Буквально через пару дней вот что происходит!
Договорились друзья встретиться, чтобы сходить на лекцию. Зюка приходит к месту встречи, настраивается опоздать на лекцию минимум на полчаса из-за опоздания Дюки. А тот прибегает, высунув язык, опоздав всего на минуту, а извиняется так, словно опоздал на час! Зюка, естественно, - в недоумении! А Дюка…
Хотя, нет, читатель. Что-то я с конца начал. Лучше расскажу о том, что случилось с Дюкой накануне лекции.
А случилось вот что! Лег он спать. Все очень просто! Лекция в 11 утра, а перед ней, естественно, нужно еще встать-пописать о судьбах мира.
И вот, хотите верьте, хотите – нет, но снится Дюке сон. А в этом сне он, на еврейскую Пасху, находится в какой-то комнате, пару тысяч лет назад. В комнате присутствуют Иисус Христос и одиннадцать апостолов. Вот только Иуды нигде не видно. Сидят они все за столом, на котором лежат запеченный барашек, пресные хлеба, всякие травы и приправы. Сам Дюка, - который во сне, как бы и не Дюка, - сидит прямо за спиной Христа, у Которого на груди возлежит Иоанн. И вот, Господь оборачивается к как бы не Дюке, обмакивает кусок пресного хлеба в приправу и подает ему. Как бы не Дюка берет хлеб, а Иисус говорит ему: «То, что задумал, делай скорее!» И вдруг сновидец ощущает, что какая-то злая торжествующая сила охватывает его, поднимает, и выводит на улицу. А за дверью – древний Иерусалим!
«Вот это да!» - думает как бы не Дюка. – «А куда это я иду?!»
«К священникам!» - отвечает ему злая сила.
«Зачем?!»
«За деньгами! За тридцатью серебренниками! Разбогатеешь, поле себе купишь! Будешь уважаемым человеком!»
«Хм!» - думает как бы не Дюка. – «Я что, Иуда, что ли?»
«Иуда, Иуда!» - подтверждает ехидный голос в голове. – «Не все ж тебе бумагу марать! Пора уже и что-то полезное сделать!»
Зря ехидный голос про бумагу сказал. Уже как бы Дюка тут же вспомнил про свой писательский долг перед человечеством, и решил записать столь необычные переживания. Надо же! Иудой довелось побыть!
Откуда-то появились гусиное перо и блокнот. Писатель присел на придорожный камень и начал выстаивать важные и неповторимые мысли в колонки фраз на бумажном листе.
«Хватит ерундой заниматься!» - вопил голос в голове. – «Кому нужна твоя писанина? Кто ее, кроме тебя читает?!»
«Нужно записать!» - строго ответил как бы уже Дюка. – «А то, забуду!»
«Потом запишешь! Перед тем, как повеситься! Самое время будет!»
Много еще чего вопил злой голос, но как бы уже Дюка не мог оторваться от великих фраз, падающих с кончика пера. Злобная сила, чертыхаясь, пинала его, пыталась подкинуть в воздух, била по голове. Но Дюке все было нипочем. Вы же знает, читатель, творческих людей! Как сосредоточатся-сосредоточатся, так их хоть мешком картофеля по башке молоти, - ничего не замечают, пока в творческом экстазе пребывают!
В общем, пока у Дюки не слепился некий образ, сочетающий древесную жабу, клизму примитивизма, Колобка и экспрессию депрессии, писать он не закончил. А когда закончил, то сладкое ощущение завершенности наполнило его душу. Он почувствовал себя Великим Писателем!
«Что, гаденыш?» - с интонациями, не предвещающими ничего доброго, проскрипел злой голос. – «Запоганил все дело?! Священники ждали тебя, ждали, да разошлись по домам!»
«Ой!» - опомнился как бы уже снова не Дюка. – «Я что, опоздал?!»
«Опоздал, гаденыш, опоздал! А ну, пошли теперь на Суд! Разбирать тебя по косточкам будем! Историческую миссию завалил!»
Злая сила подорвала сновидца и пинками куда-то погнала.
И вдруг во сне произошел некий поворот сюжета. Как бы не Дюка оказался в большой, но мрачной комнате. Он сидел на широкой скамье и широко улыбался. Потом Дюка понял, что находится в Суде и улыбаться перестал. В руках не было ни пера, ни блокнота. Ощущение сладкой завершенности тут же сменилось чувством горького разочарования. Большой Писатель в один миг стал Большим Ничтожеством.
И вдруг, перед ним возникла гигантская трибуна, за которой стоял Прокурор. Глядя на подсудимого, Прокурор прокричал.
- Ну что, Иуда, опоздал?! Опоздал, Иудушка?! Предал человечество, Иуда! Предал опозданием великим!
- Чего вы обзываетесь, - ответил прокурору подсудимый. – Если опоздал, так что, - сразу Иуда?!
- Да! – торжествующе расхохотался Прокурор. – Каждое опоздание это предательство! Предательство тех, с кем у тебя уговор. Предал ты человечество, не предав Христа! Кранты теперь вам всем!!!
Как бы не Дюка увидел за спиной Прокурора как бы Дюку, но в образе чертенка. В лапах у чертенка были блокнот и гусиное перо, он корчил подсудимому рожи и показывал длинный язык.
- Но, я же писал! – оправдывался Дюка. – Для человечества!
- Да какой из тебя писатель? – возмущенно возопил обвинитель. – Ты даже предательство толком, по-человечески, совершить не смог! Тебе даже песочные часы нельзя поручить переворачивать! Писака, тоже мне!
Дюка задумался, - обидеться ему или нет? – как вдруг Прокурор стал колотить огромным молотком по трибуне и кричать.
- Виновен! Виновен! Виновен!!!
- Но вы же не судья, - попытался воззвать к справедливости Дюка.
- Молчать, предатель! – остервенело завопил Прокурор. – Какая тебе разница?! Ты виновен и осужден! Взять его!
Чертенок-Дюка выскочил из-за спины обличителя, подбежал к осужденному и погнал его, коля гусиным пером в зад и шлепая блокнотом по ушам, в какую-то пылающую безду.
И тут Дюка проснулся! В ужасе!
Он сразу же подскочил, сел на кровати и стал дико озираться.
«Присниться же такое!» - подумал он. – «Подумаешь, грех какой, - опоздание! Сразу Иудой окрестили!»
Дюка встал и подошел к зеркалу, чтобы осмотреть себя, - может, заболел?
«Тоже мне, вина! Опоздание!»
Безгрешный Дюка глянул в зеркало и остолбенел. В зеркале его не было.
«Я что, продолжаю спать?» - подумал несчастный сновидец.
В зеркале отражалась вся комната, все предметы обстановки, даже паутина в углу, но Дюки там не было!
«Опоздал!!!» - взорвалась в голове оглушительная мысль. – «Даже к зеркалу вовремя не успеваю!»
Он закрыл глаза.
«Виновен! Виновен! Виновен!» - эхом сна пульсировало в голове.
«Да, виновен!» - наконец признался Дюка. –«Господи! Прости меня! За все эти мелкие предательства мои! Помоги исправиться и больше не опаздывать!»
Грешный, но раскаявшийся Дюка, открыл глаза и… увидел себя в зеркале. Кошмар закончился. Начался новый день. Хорошо так начался, - с покаяния!
И тут Дюка вспомнил, что он сегодня с Зюкой на лекцию собрался. И бросил взгляд на настенные часы. Времени в обрез, но если быстро собраться, как раз хватит, чтобы вовремя придти.
Дюка быстро собрался. Пока он чистил зубы, одевался, обувался к нему в голову не раз запрыгивала мысль о Великом Писательстве. Пару раз ему просто страшно хотелось присесть, - всего на секундочку, - чтобы записать необходимые человечеству мысли. Но он, с Божьей помощью, с молитвой, обуздывал свою страсть. В итоге, он сделал все по максимуму, и пришел на встречу вовремя. Ну, ладно… Опоздал на минуточку. С кем не бывает?!
Как мы уже говорили, Зюка был очень удивлен своевременным приходом друга. Но еще больше он удивился, когда Дюка начал очень горячо извиняться за то, что опоздал на целую минуту!
- Да, подумаешь, - сказал Зюка товарищу. – Минута – не страшно!
- А ты попробуй себя целую минуту не видеть в зеркале! Страшно!!!
В ответ на эту фразу Зюка вытаращился на своего друга. Он понял, что произошло нечто серьезное. А Дюка тут еще и добавил.
- За минуту можно и без прощения грехов остаться.
По взгляду друга Дюка понял, что на тему минуты сказал уже достаточно. Больше не стоит!
- Знаешь, - дернул Дюка приятеля за рукав. - Я просто хочу сказать, что был неправ все это время! Прости за то, что столько раз проявлял к тебе неуважение, подводил. Да что там?! - Предавал!!!
- Не слишком сильно — «предавал»?! Уж больно ты суров к себе, дружище!
- Не, не слишком! - уверенно произнес Дюка, вспоминая ужас, испытанный во сне. - Точно,- не слишком!
И махнул рукой в подтверждение.
- Ну, ладно! Извинения принимаются! - кивнул головой Зюка. - Может, тогда не будем опаздывать на лекцию? Она уже, похоже, началась.
И друзья вошли в двери, над которыми висел транспарант с названием лекции «Мелочи жизни. А есть ли таковые вообще?»
В миллиметре от Небес
Ад измеряется самим собой
Яблок ужас, как много! Белый налив! Целая большая миска! Целая гора! Язык и гортань уже предвкушают веселое обжорство. Им, урча, вторит желудок. Миска стоит на табуретке рядом с диваном, у изголовья. Приятно лежать на животе на диване, двенадцатилетней попой кверху, когда перед глазами раскрыта интереснейшая книжка, и хрумкать сочные яблочки. Да еще через открытые двери балкона задувает теплый ласковый ветерок, колыхая шторы. Лето!
Фантастика это здорово! Дух захватывает! Другие миры, галактики за тысячи парсеков от Земли, иные формы жизни, удивительные механизмы, сногсшибательное оружие, невообразимые обстоятельства, восторг неизвестности и предвкушение неизведанного!
И над всем этим - я, царь и бог! Во всем участвую и ни от чего не завишу! Дерзаю и рискую, одобряю и наказываю, останавливаю действие и начинаю вновь. Я во всем, над всем и вне всего! В полной безопасности! Это, как сидеть в теплом уютном доме и посмеиваться над обвальным ливнем, бушующим за окном. Даже ругань мамы, воюющей с котом на кухне, почти не отвлекает. И вправду, классно было бы, если бы во вселенной был кто-то, кроме нас. Разумнее и добрее. Инопланетяне какие-нибудь.
Особенно интересно, когда в книжке есть героиня. Девушка, то есть. Она сразу становится, чуть ли ни центром событий, и воображение начинает вертеться вокруг нее. Чтение, порой, прерывается, и воображение начинает собственный полет. Я сокрушаю ради нее пару вселенных, затем - грабастаю очередное яблоко, откусываю от него всем ртом, захватывая косточки, и - возвращаюсь к книжке. Любовь! Классное чувство, даже просто в воображении. Хотя, в этом самом воображении героиня книжки всегда, почему-то, вылитая Ирка Муравьева из шестого «Б». И в последнее время, чтобы я ни делал…
ОНА, КАК БЫ, СО МНОЙ, И СМОТРИТ…
… она, как бы, со мной и смотрит. Следит за тем, что я делаю. И одобряет, или нет. И мне…
ЭТО НРАВИТСЯ…
…это нравится. Правда, в школе я, наверно, так никогда и не решусь к ней подойти. Оказавшись в Иркином присутствии, я полностью ее не замечаю. Просто полностью! Или делаю вид, что не замечаю? Но, почему-то, рядом с ней я становлюсь каким-то особенно остроумным и храбрым перед другими ребятами. А ее не замечаю, нет! И она меня тоже, похоже! Только, по-настоящему не замечает. Конечно, - нужен ей какой-то пухлый коротышка! А вот интересно, хватит ли…
ХВАТИТ!!! ХВАТИТ-ХВАТИТ-ХВАТИТ! ПРОЧЬ ОТСЮДА! ПРОЧЬ! ХВАТИТ!
…хватит ли духу выстрелить в живого человека? Одно дело – по мишеням, а другое… Мишени меня боятся, сержант хвалит. «Зоркий Сокол» зовет. Это все здорово, да только… Вот он, враг, в перекрестье оптического прицела. Живой. Настоящий. Не мишень. На другом языке говорит, в другой одежде ходит. Кожа потемней. Враг значит? Убить его? Пальцем пошевелить, – легче легкого. Но это, когда в носу поковырять. А на курок нажать, что-то не шевелится. Говорили мне, что в первый раз может быть трудно. Сержант, даже, поспорил на две бутылки водки, что в первый раз проблююсь. Считает, что слишком я интеллигентный. Дерьма, мол, книжного переел в юности, теперь пузыри буду пускать. Да только я уже не пухлый коротышка из шестого «А». Я тебя, гада…Что ржешь? Не знаешь, что крест на тебе стоит уже? Как на могиле!
ХРИСТИАНСКИЙ!
Христианский! Вот он, в моем прицеле, крест твой! Не ржи, падла! Я тебя сейчас! Что?! Не боишься?! А промеж глаз?! Эй, палец, давай! Гнись! Это же враг! Враг!!! Не ржи, урод! Тварь! Ты - тварь! Таких, как ты, убивать надо! Палец, гнись! Еще чуть-чуть! Что, перестал ржать?! Зачуял смертушку? Палец, дожимай!!! Смотришь в глаза?! Лови, вражина! Крест на тебе! Промеж глаз!!!
Я ТЕБЕ НЕ ПУХЛЫЙ КОРОТЫШКА!
Я тебе не пухлый коротышка! Урра!!! Урра!!! Отдача, блин. На плече синяк уже! Эй, враг, постой! Ты куда исчез?! Я не договорил! Ты что?! Ты умер, что ли? Взаправду?! Это что, я тебя убил? Палец, разгибайся! Отпусти курок! Я это… это не я… я что? блюю???! Книжным дерьмом… Интеллигент… Две бутылки водки… стоит человеческая жизнь… при чем здесь две бутылки водки? - А при чем здесь я?! Мне это надо было? Вот черт… Нет, я этого не выдержу…
Я ЭТОГО НЕ ВЫДЕРЖУ! КУДА ТЕПЕРЬ?
- А спорим, выдержу! Для твоей мамы только такое слово и подходит! Бульдозер в юбке.
- Да уж ты постарайся, страдалец мой, называть ее мамой. Ради нашего юбилея. Кстати, твоя мама тоже не овечка на заклание.
- Ого-го! Я чудо генетики! У меня две мамы! Да еще какие! Мне звание «Сына-героя» нужно дать при жизни! А ты меня не ценишь, солнце мое! Обидно.
- Ценю тебя, о сын двух матерей! В своем геройстве - дальше матерей! Дай поцелую. М-м-м, чмок! Ха-ароший мальчик. Па-агладим тебя по головке, чудо генетики.
- Мр-р, мр-р. Видишь, солнце…
НИЧТО СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ МНЕ НЕ ЧУЖДО! ТЬФУ!
- …ничто сверхчеловеческое мне не чуждо.
- Сверхкошачье. Котовское. Отстань! Сейчас уже гости начнут приходить.
- Думаешь, двадцать лет нашей свадьбы повод для них придти?
- Не ёрничай. Тебя многие любят.
- Это я им прощаю!
КАКАЯ БЕСПРОСВЕТНАЯ ТЬМА! НИКАК НЕ МОГУ ПРИВЫКНУТЬ!
- Кстати, ты сегодня жена известного композитора только благодаря моей, недолюбленной тобою, маме. Заставляла меня гаммы пиликать в то время, когда все нормальные мальчишки в индейцев на речке играли.
- С ума сойти! Я жена композитора и сына-героя!
- А вот герой я уже благодаря твоей маме!
- Благодаря которой, у тебя есть жена, помогавшая тебе утвердиться как поэту. Твои диски нарасхват наполовину благодаря стихам.
- И книжному дерьму, которого переел в юности.
- Фу! Что это из тебя полезло?
- Да так, армия вспомнилась.
- Лучше не вспоминай. Сколько ребят оттуда не вернулось, только Бог знает! Ты бы хоть раз в год перекрестился в благодарность!
- С христианским перекрестьем я в армии через оптический прицел познакомился. Где твой Бог был, когда мы там, братья по Адаму, друг друга мочили? Давай закроем тему с Богом, если не хочешь испортить наш праздник!
ЗАКРОЕМ ТЕМУ С БОГОМ! ХА-ХА-ХА! ЗАКРЫЛ?!
КАКОЙ ЯРКИЙ СВЕТ!!! ЭТО ВЕЛИКОЛЕПИЕ НЕВЫНОСИМО!
НЕНАВИЖУ!
- Ненавижу, ик! Ненавижу вааще праздники! И не защищай их, подполковник хренов, ик, если ты меня уважаешь! Если ты мне друг! Они мне про мой двадцатилетний юбилей свадьбы напоминают. Это когда моя дорогая супруга…
- Это… музыкант, ты токо не начинай …
- Молчи, хирург! Патологоанатом! В морге у себя, ик, будешь командовы… вы… вовать!
- Это… подполковник… я тебе, как хирург говорю, - ему больше не наливай!
- А я говорю, ик, наливай! За светлую память моей супруги, которая э-э-э…
- Ну, ты токо не начинай…
- А ты тогда, патологоанатом, мне вот что скажи! Лег человек спать на свое двадцатилетие…
- Двадцатилетие?
- Музыкант, ён-дрын, имеет ввиду двадцать лет свадьбы, хирург моржовый.
- Спасибо, ик, за подсказку, подполковник. Хирургу больше не наливать. Пока не ответит.
- А я отвечу! И не надо меня пугать… это…
- Ну и ответь! Лег человек спать и не проснулся, ик!
- Ххе! Ну и что! У меня таких в морге полно!
- Дурак ты, патологоанатом, ён-дрын. Хирург-скоросшиватель…
- Не понял, подполковник! Предъяви доказательства!
- Музыкант про жену свою говорит!
- А-а?! Про жену? Понял… Не-е! Жены твоей, музыкант, у меня в морге нет!
- Налей ему, подполковник! Совсем потерялся!
ТЬМА. ТЬМА. ТЬМА-А?! АУ?!!!
- Темно тут, ён-дрын! Я включу верхний свет.
- Валяй, подполковник! Выключатель там. А ты, хирург…
- Ща, закушу…
- Закуси… и это… скажи… ну и где Бог? Уснул человек на двадцатилетие и не проснулся! А где твой Бог?!
- Мой?! У меня, музыкант, бога никакого нет! У меня трупов вповалку каждый Божий день, не разгрести! Токо, это… кромсаешь направо-налево… о, огурчик… солененький, х-хе… хрум…
- Выключатель заело, мужики.
- Так что там трупы, ик, хирург?
- Трупы? О, килечка в томате… Много… Много трупов, говорю. Каждый день по ноздри в трупах. Бога не разглядеть за ними. Согнать бы всех этих молитвенников в морг, пусть там своему Богу молятся. Посмотрел бы я, сколько бы среди них верующих осталось! Наивняк! То есть, я хотел сказать - наливай!
- Наливаю! Подполковник! Брось выключатель, иди выпей с нами во славу Божию за трупы всея Руси и остального человечества!
- Не богохульствуй, жопен, ён-дрын!
- Ой, кто это передо мной?! Неужто, апостол Петр? В погонах! Ты, подполковник, сам говорил, что на твоей работе дураком нужно быть, чтобы в Бога верить! Ты в своем отделе по борьбе с оргпреступностью столько зла человеческого навидался, что о чем-то хорошем в этой жизни и мечтать не приходится. Нет в человеке ничего человеческого!
- Может, оно и так. Да только не может быть, чтобы ради всей этой гадости, что вокруг творится, жизнь на Земле появилась! Что-то не вяжется!
- А у меня все вяжется! Нет Бога! Нет! Где Он?! Пятьдесят лет живу, ни разу он не соизволил ко мне наведаться!
- А чего ты, это… на Пасху-то всегда орешь «Христос воскрес»?
- Так то ж, хирург, обычай такой. Я и ща могу. Христос воскрес, блин! Чего, подполковник, нахмурился? Наливай!
СВЕТ… ТЬМА… СВЕТ… ТЬМА… НЕ ДОТЯНУТЬСЯ… НЕ СБЕЖАТЬ…
- Мама! Мама! А знаешь, что сегодня учительница у меня спросила?
- И что же спрашивают в наше время у учеников пятого класса?
- Она спросила: «А ты веришь в Бога?»
- И что же ты ответил?
- Я сказал, что Бога никогда не видел, но это не значит, что его нет!
- Молодец! Очень логичная мысль.
И ОДНА ИЗ САМЫХ ВЕРНЫХ ЗА ВСЮ ЖИЗНЬ!
- А теперь, логик, садись за музыку.
- Ну, мама! Я хочу погулять! Мальчишки из лука стрелять идут.
- Погулять всегда успеешь. А наука в жизни пригодиться.
Я МОГУ ПРЕДСКАЗАТЬ КАЖДОЕ СЛОВО, КАЖДОЕ ЧУВСТВО, КАЖДОЕ
ОЩУЩЕНИЕ НАПЕРЕД. ФИЛЬМ, КОТОРЫЙ СМОТРИШЬ БЕССЧЕТНОЕ
КОЛИЧЕСТВО РАЗ. ТОСКА! ВСЕ – БЫ-Ы-Ы-Ы-ЫЛО!!!
Нет, все-таки жизнь прекрасна в двадцать пять! У меня пошла своя музыка, есть определенный успех, люди интересуются, покупают диски. Продюсер сулит светлое будущее. А через неделю – свадьба! Наконец-то солнце станет моей! Правда мама у нее… Та еще…Чую, достанет она меня.
А это что еще такое?! Бабульки какие-то танцуют. Три. Странные. В косынках. Руки к небу. Поют что-то. «Если жаждешь ты, приди к Христу». Хороводят. Баптистки, что ли? Народу целую толпу собрали. Не каждый день на набережной у моря такое встретишь. Сумасшедшие какие-то. Неудобно за них, даже. Хочу в глаза одной из них взглянуть. Ага, вот…
Что-то… я не понял… Этот взгляд… Они - другие! Не знаю, как объяснить. Чистота… Покой… Свет… Радость… Безмятежность… И еще… Неудобно мне, оказывается было не за них. За себя! Но, почему? Они поют о Боге, призывают к покаянию какому-то. Ну и что? Мало ли всяких юродивых на свете?! При чем тут я?!
ТЫ - НИ ПРИ ЧЕМ! Я ТЕПЕРЬ ПРИ ЧЕМ! ТЫ-ТО ВСЕ ДО СИХ ПОР
ПЕРЕЖИВАЕШЬ, КАК МИГ НАСТОЯЩЕГО! ТЫ УВЕРЕН, ЧТО ЖИВЕШЬ!
ВОТ ТЫ, ВЕСЬ ПРЕДО МНОЙ, ИЛЛЮЗОРНЫЙ! БАЛБЕС!
Может в этом кармане? В трех карманах уже посмотрел, ни в одном нет денег! Поймать-то меня не поймают, слышно, когда кто-то в раздевалку идет, но все равно… Неудобно как-то. Словно, кто-то на меня смотрит, хотя и нет никого!
КТО-ТО! ХХА!
Мне эти деньги нужны. Здесь, в раздевалке, они, как бы ничьи. Никому не принадлежат. А у меня, зато, будет своя пачка сигарет. Смогу и с Балыком поделиться. Он оценит! В тринадцать лет лохи пусть бычки собирают.
КАКАЯ УБОГОСТЬ! ПРОЧЬ ОТСЮДА!
«У меня железный кулак! Ты, гад, это заслужил! На! Хрустнула переносица?! Довернем! Она должна сломаться в крошево! Еще удар, еще! Прямо в это кровавое месиво! Нужно пробить дыру с кулак, чтобы достать до мозгов! Еще! Что скулишь, падла? Нюни пускаешь, дергаясь на земле? Прощения? На тебе прошения! Каблуком в «хрясь» твой! Хрясь! Хрясь! Сука! Сдохни! Только не сразу. Помучайся!»
ЕСТЬ, ЧТО ВСПОМНИТЬ! В МЫСЛЯХ ТЫ, ПАРЕНЬ, И ВПРАВДУ ПОУБИВАЛ НАРОДУ ТЬМУ! В БАНЮ, ЧТО ЛИ, ОТПРАВИТЬСЯ?
Парилка это кайф! А когда-то я этого не понимал. Даже боялся ее. Жарко очень! А теперь… лафа! И кто это в баню только для мытья ходит? Мыться дома можно. В баню париться нужно ходить. Балдёж! Пар пробирает, истома разливается по телу. А вся дрянь из организма с потом выходит!
ОНО ТЕБЕ НАДО? ДРЯНЬ ИЗ ОРГАНИЗМА! ЗДОРОВЕНЬКИМ ПОМЕРЕТЬ
СОБРАЛСЯ?!
А в конце, - под ледяную воду и в парилку на самый верх! До иголок по коже! А потом под ледяную опять! И опять, – на самый верх! И так несколько раз! Выходишь из бани, словно звенишь! И летишь одновременно! Заново родился, говорят!
ДА ВСЕ ЭТО БЫЛО УЖЕ ТЫСЯЧИ РАЗ! ТОШНО! ТОШНО! ВВЕРХ!
ЗДРАВСТВУЙ, ТЬМА… ТЬМА... ТЬМА КРОМЕШНАЯ… НЕ СБЕЖАТЬ!
АУ-У! МЕНЯ КТО-НИБУДЬ СЛЫШИТ?! ХА-ХА-ХА! ЗУБАМИ, ЧТО ЛИ
ПОСКРЕЖЕТАТЬ?! ОЙ, ИЛЛЮЗОРНЫЙ, Я ВСЕ ВИЖУ! КАКОЙ ТЫ
ПРОКАЗНИК!
- Слушай, пока наши мамы вперед отошли…
- Что?
- Ты видела, как взрослые целуются?
- Хи-хи. Да. В одном кино. Мама мне такое не разрешает смотреть. Говорит, что мне еще рано в пять лет.
- Я тоже видел. Давай попробуем?
- Ой. А это не больно?
- Не знаю. Наверно, нет, раз взрослым нравится.
- А как это делать?
- Ну вот видишь, мои губы… Давай свои ближе к моим.
- М-м-м. Вот так?
- Угу. М-м-м.
ОЙ, ИЛЛЮЗОРНЫЙ, НУ Я НЕ МОГУ! А ВЕДЬ ПОЙМАЛ КАЙФ, НЕВИННЫЙ МЛАДЕНЕЦ! ЧТОБ МНЕ ПУСТО БЫЛО!
НО ВЕДЬ ЭТО САМОЕ НАЧАЛО ЖИЗНИ! ВСЕ ЕЩЕ ВПЕРЕДИ! НИЧЕГО ЕЩЕ НЕ
ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, НИЧЕГО ЕЩЕ НЕ СВЕРШИЛОСЬ! ВСЕ МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ!
БЕЖАТЬ ВО ВНЕ? ТАМ ТЬМА! ТАМ СВЕТ! ОДНО ДРУГОГО НЕ ЛУЧШЕ! КУДА УЙТИ ОТ СЕБЯ САМОГО? ИЗ СЕБЯ НЕ ВЫПРЫГНЕШЬ!
В ПОЛЕТ!!! ПРОСТО В ПОЛЕТ! НАД ВСЕЙ ЭТОЙ ПРИЗРАЧНОЙ ЖИЗНЬЮ
ДЛИНОЙ В ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ ЛЕТ, В КОТОРОЙ ИЛЛЮЗОРНЫЙ ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ РЕАЛЬНО ЖИВУЩИМ. ХОТЯ ОН - ЛИШЬ ПАМЯТЬ ОБО МНЕ САМОМ! ПРИЗРАК! ПРИЗРАК, КОТОРЫЙ ДУМАЕТ, ЧТО ОН ЖИВЕТ! СТО-О-О-О-О-О-О-О-О-П-П-П!!!!!!!!! П-П-ПРЕДЕЛ! ЭТО ПОСЛЕДНЯЯ
РАЗВИЛКА! ДРУГИХ НЕ БУДЕТ!
Надо ж было, дураку на старость лет в грибники записаться. Был бы в городе, так наверняка откачали бы. А тут, в лесу, реанимации нет. Но, хоть знаю теперь, как оно, когда сердце прихватывает. Больно-то как! Вот ведь, никогда же в жизни не кололо… Туман в глазах... Вся левая сторона онемела. Минуты две, уже вроде, как не дышу. А мысли ясные… Это что ж, смерть моя пришла, что ли? Как-то нелепо. А бывает лепо? Тот, которого я на кресте распял в оптическом прицеле, лепо умер, х-хе? На кресте распял… К чему это я? «Хоть бы раз в год в благодарность перекрестился»… Ах да, если жаждешь ты, приди к Христу, блин… Лезет же перед смертью всякая чушь в голову! Вот сейчас сознание отключится и все… Темнота… Ничего…
ДУРАК ТЫ! ТО, ЕСТЬ Я! ОБА МЫ ДУРАКИ…
Зачем жил-то, не понял? Пока живешь, думаешь, - дети, внуки, потомки помнить будут. В них, как бы, жизнь свою продолжишь. А теперь вижу, - фигня все это! Абсолютно мне будет до фонаря, помнят меня, не помнят… Нет меня и все… «Забвенье, мрак, гниенье жил, что жил, что нет, зачем же жил?» Меня, даже, не похоронят по-человечески… Сдохну тут, на прелых листья, в сыром осеннем лесу, в пятьдесят девять лет… И ежики меня слопают… Злой ты, Бог, слышишь?
- Слышу.
- Ты злой, понимаешь?
- Понимаю. Я всех понимаю.
- Подожди! Я что, с Богом разговариваю?
- Да, со Мной.
- Не понял. Тебя же нет!
- Это ты так сказал.
- Я что, умер?
- По вере твоей далось тебе.
- А где свет, про который все говорят? И туннель, по которому все летят?
- Тебе некуда лететь.
- А Суд? Ну, этот… Страшный?
- Он уже был.
- Без меня?!
- С тобой!
- Я не помню!
- Ты помнишь. Просто Суд был длиною всего в твою жизнь. А здесь ты уже столько, что сам Суд кажется тебе чем-то мимолетным. Но сейчас ты вернешься в себя и сможешь вспомнить.
- Вернусь? Куда?
- Туда, где нет Меня.
- В ад?
- В то место, где ты хотел быть.
- Я что, вышел из ада?
- Ты пришел к пределу. К пропасти, которую нельзя перейти.
- Но я говорю с Тобой! На краю пропасти?! Как это возможно?!
- На Земле ты душою был невероятно близок ко Мне. Поэтому здесь ты можешь до Меня дотянуться. Это такая редкость в аду.
- Значит, я и в аду могу до Тебя докричаться?
- Это тоже большая редкость. Ты можешь. Но не будешь. Сейчас это последний в Вечности раз. Такого больше не случится. Ты все-таки, слишком любишь себя.
- Но я буду помнить об этом?
- Нет. Потому что ты слишком любишь себя. Часто, живя на Земле, ты подходил очень близко ко Мне. И всегда тебе не хватало миллиметра до Меня. Читая фантастику, ты мечтал обо Мне, а говорил «инопланетяне». Ты жертвовал в мечтах собой ради любви, а исполнял Мой порыв. Смотрел на свои поступки Моими глазами, а приписывал этот взгляд Ирке Муравьевой. Ты негодовал Моим негодованием на несправедливость и зло земного существования. В твоем детском поцелуе была Моя чистота. Я обличал тебя, когда ты воровал и убивал, а ты говорил «словно, Кто-то смотрит». Я говорил тебе о Своей любви много раз, - как через тех старушек-баптисток, - а ты отворачивался за секунду до покаяния. Все, что тебе было нужно, это назвать вещи своими именами. Тебе не хватило одного миллиметра до Меня.
- А где сейчас моя жена? Мама? Подполковник?
- Со Мной. Через пропасть от тебя. На расстоянии миллиметра.
- В том Свете, что всегда напротив Тьмы? Они там? А тот Свет?! Это Небеса?!!!
- Это Я Есмь! Прощай! Возвращайся в себя!
…Надо ж было, дураку на старость лет в грибники записаться. Был бы в городе, так наверняка откачали бы. А тут, в лесу, реанимации нет. Но, хоть знаю теперь, как оно, когда сердце прихватывает. Больно-то как! Вот ведь, никогда ж даже не кололо… Туман в глазах...
ДА БЫЛО ЭТО, БЫЛО УЖЕ!
Вся левая сторона онемела. Минуты две, уже вроде, как не дышу. А мысли ясные. Это что ж, смерть моя, что ли? Как-то нелепо. А бывает лепо? Тот, которого я на кресте распял в оптическом прицеле, лепо умер, х-хе? На кресте распял… К чему это я? Хоть бы раз в год в благодарность перекрестился… Ах да, если жаждешь ты, приди к Христу, блин… Лезет же перед смертью всякая чушь в голову! Вот сейчас сознание отключится и все… Темнота… Ничего…
ДУРАК ТЫ! ТО, ЕСТЬ Я! ОБА МЫ ДУРАКИ…
Зачем жил-то, не понял? Пока живешь, думаешь, - дети, внуки, потомки помнить будут. В них, как бы, жизнь свою продолжишь. А теперь вижу, - фигня все это! Абсолютно мне будет до фонаря, помнят меня, не помнят… Нет меня и все… «Забвенье, мрак, гниенье жил, что жил, что нет, зачем же жил?» Меня, даже, не похоронят по-человечески… Сдохну тут, на прелых листья, в сыром осеннем лесу, в пятьдесят девять лет… И ежики меня слопают… Злой ты, Бог, слышишь?
НИКТО ТЕБЯ НЕ СЛЫШИТ. КРОМЕ МЕНЯ. КАК ЖЕ ТЫ МНЕ НАДОЕЛ. КУДА ЖЕ СБЕЖАТЬ ОТ ТЕБЯ?! А чего это я кричу? Поспокойней… ДА КАК Тут поспокойней?! Тихо! В этой Тьме страшно тихо… Тишина… Здесь очень тихо… Мертвая тишина… Если только я сам не кричу! ИЛИ НЕ СКРЕЖЕЩУ ЗУБАМИ! Замолчи! Нет смысла скрежетать, нет смысла кричать. Ничего нельзя изменить. Тьма… Непроглядная тьма. Это значит – никакого движения, никакого развития, никакого выхода за пределы того, кто я есть. Полная остановка. Безнадега!
Я даже не понимаю, есть ли у меня тело?! Вроде, должно быть, если вспомнить Страшный Суд! Я уходил оттуда в теле. А потом… Ощущение тела потерялось. Я не дышу, не вижу, не слышу, не осязаю, не ощущаю запахов, не чувствую вкуса. Здесь нет внешнего мира, который воздействовал бы на органы чувств. К примеру, я хочу пошевелить пальцем. И может быть, я им сейчас шевелю, но… я не чувствую этого. Нет сопротивления воздуха, которое могло подействовать на рецепторы кожи и сообщить мозгу о движении пальца. Нет гравитации, поэтому суставы не могут чувствовать трения друг о друга. Я могу потереть сейчас рукой лицо и не ощутить этого!
Скрежет зубов?!!! Наверно я скрежещу, если кто-то меня слышит. Но сам я этого не слышу. Тьма это полное отсутствие Жизни. Отсутствие Бога. Я читал когда-то об эксперименте над человеком, которого одели в легкий гидрокостюм и поместили в резервуар с водой с температурой человеческого тела. Внутри было полностью темно, царила абсолютная тишина. Уже через час человек полностью потерялся в пространстве, а немного погодя и во времени. Ему стало казаться, что он уже целую вечность внутри. А потом, он вообще усомнился, был ли эксперимент, и не пригрезилась ли ему вся его жизнь? Если бы его вытащили на парочку часов позднее, он сошел бы с ума безвозвратно. Но у этого парня были хоть какие-то ощущения, сила тяжести, к примеру. Хотя, под водой в полной тьме, ощущение верха-низа быстро пропадает. Но у него была надежда!
Да! Надежда! На то, что это все-таки эксперимент! А вдруг смутное воспоминание о том, что есть Земля, есть солнце, ветер, тепло, запахи, - не фантазия?! И память о том, что когда-то он на самом деле жил среди всего этого и только на время согласился все это оставить, не бред?! Вдруг его вытащат?! И его вытащили…
Ну, а если бы этот человек знал абсолютно точно, что о нем забыли?! Что ему теперь всегда здесь быть?! Это же скрежет зубовный!!! Так чувствую себя я! Мне всегда быть здесь! В полной Тьме, неосязаемо-неощутимо-непреодолимо-непроглядно-безнадежной! И еще есть Свет! Он всегда рядом. Напротив. Бесконечно близко. Бесконечно далеко. Он всегда напоминает мне о том, что я мог иметь и что потерял навечно! И это невыносимо! Тьма всегда провозглашает абсолютную безнадегу! Свет всегда кричит мне о невозвратимой потере! Отвернись от Тьмы, натыкаешься на Свет! Отвернись от Света, повернешься к Тьме! И это не пытка, придуманная Богом. Просто положение вещей! По-другому не бывает! Я, наверное, скрежещу сейчас зубами! Послушать бы! Этот скрежет был бы мне слаще любой музыке посреди вечного безмолвия!
А еще есть внутреннее измерение. В которое можно спрятаться на три четверти себя от внешних Тьмы и Света. Оно отличается от Меня-Реального, помнящего Суд. Правда, это сам Я, но Я-Иллюзорный. Я-Иллюзорный это часть Меня, но не Я. Он мой горб, моя вечная раковая опухоль! Он – вся моя пятидесятидевятилетняя жизнь на Земле. Вернее, память о ней. Начиная от момента зачатия до момента смерти в осеннем лесу, от самых бессознательных воспоминаний до самых личных. Я-Реальный могу оглядеть всю эту мерцающую протяженность как бы с высоты птичьего полета, подобно летчику, смотрящему на земной ландшафт.
У пятидесяти девяти лет большие размеры, но все-таки начало и конец четко ограничены. Наверное, больше всего это похоже на рентгенограмму грудной клетки. В самом центре этой протяженности пульсирует позвоночник Личности, все более наращивая интенсивность по мере приближения к горизонту. Шевелятся ребра переживаний, что-то движется туда-сюда, что-то светлее, что-то темнее. Пятна какие-то. Мысли, фантазии, ощущения, встречи, радости, печали, опыт, осмысление, воспоминания, борьба. Становление. Остановившееся на пятьдесят девятом году. Все это мерцает, пульсирует, движется. Живет. Потому что оно живое. Имеет источник жизни в самом себе. По образу и подобию Божьему.
Но живое только на протяжении пятидесяти девяти лет. Потому что Я-Реальный отказался подключиться к Источнику Вечной Жизни. И теперь Я могу окунуться в любое мгновение жизни Я-Иллюзорного, но не могу изменить ни мгновения! Я могу пережить любой период своего земного существования, почти отождествившись с Иллюзорным, но только почти! Никогда не полностью, никогда не настолько, чтобы не осознавать, что все это – иллюзия!!!
Я обречен понимать, что ходил по всем этим, до смерти надоевшим, лабиринтам самого себя уже миллиарды раз. Осточертевшее количество раз «любовался» этими несуществующими звездами, несуществующими летними закатами, несуществующими майскими грозами. «Переживал» несуществующую любовь, «радовался» несуществующим успехам, «горевал» о несуществующих потерях. «Ел» этот предсказуемо опротивевший несуществующий бутерброд из куска батона и докторской колбасы, «запивая» томатным соком, до тошноты «любимым». Все это уже было миллиарды раз!
Но другого ничего не дано! Пятьдесят девять лет срок громадный. Но, когда существуешь вечность, исследуешь память о самом себе до последнего микрона! И как же меня, - до скрежета зубовного, - веселит тупая поглощенность Иллюзорного своей жизнью. Он уверен, что живет!!! Этот мираж, эта иллюзия, не имеющая никакой связи с реальностью, наслаждается жизнью!
Ирония в том, что эта иллюзия есть сам Я. И мне не уйти никуда от этой глупейшей самодовольной напыщенности, от которой я так и не удосужился отвернуться, живя на Земле. Уйти можно только во вне! Но там Тьма и Свет!
Я живу в вечном убегании, которое сам себе выбрал. От опротивевшей предсказуемости себя-Иллюзорного убегаю к Тьме, кладущей пределы любому движению и развитию. А от безысходности Тьмы - к Свету, напоминающему о том, что потеряно мной навсегда! И от ослепляющей тоски Света – вновь к самому себе, ненавистному! И так – ВЕЧНО!!!
*****
- Ангел, куда ты меня ведешь?
- В Ад.
- Подожди. Постой!!! Ты не можешь меня туда оправить! Бог определил мне место в Раю! На Небесах!
- Совершенно верно! Что Бог утвердил, то нельзя изменить. Но ты должен побывать в этом месте, подполковник. Это ненадолго.
- Я не хочу туда даже ненадолго. Я итак спасся еле-еле. Как обугленная головешка из огня.
- Не бойся. Ты не увидишь его глазами осужденного на Ад. Изнутри. Ты увидишь его глазами жителя Небес. Снаружи. Это просто экскурсия. Ты же обязан знать, как здесь все устроено.
- Ну… да… Только… ненадолго, хорошо?
- Уйдешь, когда сам захочешь.
- Ладно. Заходим. Ой! Жутковато, однако. Похоже на какой-то музей восковых фигур. Или на парк скульптур.
- Если глянуть сверху, этих «скульптур» тут миллиарды.
- Они все вплотную друг к другу, ангел!
- Но друг о друге ничего не знают.
- Ты говоришь о них, как о живых!
- Они и есть живые! Это же Ад! Присмотрись, не видишь ли кого знакомого?
- Да нет. Хотя… Это же музыкант! Ну да! Эй, музыкант! Музыка-ант!!!
- Он тебя не слышит, кричи ему хоть в самое ухо! И не маши так руками перед ним. Он тебя не видит.
- Ты же сказал, что они живые.
- Да. Но только для самих себя. Какими они жили на Земле, такими и остались в Вечности. Вся их земная жизнь им оставлена, они живут ею внутри себя. А ощущать Эту Жизнь им не дано. Каждый получил по вере своей. Это справедливо, получить то, чего сам настырно хотел.
- А меня он помнит, ангел?
- Помнит. Но не тебя настоящего. А тебя такого, какого он сам хотел видеть. Удобного и нужного, - поэтому ты числился в друзьях. Но это был не ты, а он сам. Его раздутый эгоизм, его представление о тебе. Это ему и оставлено.
- Я бы не сказал, что он был эгоистом. Музыкант был рубаха-парень, добряк, каких мало!
- По человеческим понятиям, да. Но он так никогда и не перешел рубикона под названием Истинное Самоотречение. Поэтому, навсегда остался эгоистом. Хотя, одним из самых добрейших!
- Но я-то в Раю. Хотя и не могу сказать о себе, как о человеке самоотверженном!
- Ты признал Бога своим Господином и Спасителем. Это и есть Истинное Самоотречение. Только отвергнувший себя перед Богом, может принять окружающий мир таким, какой он есть. Принять другого человека во всей полноте. Увидеть себя, как продолжение другого, а не другого, как продолжение себя. Вылезти из гранитного панциря своей самости. А без Бога… Ну… ты это видишь перед собой. Гранитный панцирь так и остался неразбитым. Жизнь, навсегда замкнутая внутри себя, никакими нитями не связанная с внешним миром. По-другому это называется вечная смерть.
- Но Бог же здесь все во всем! Он есть Свет, Который так ярко светит!
- Но они вне Бога! Они не видят Света во всей полноте! Только призрак его! Как сквозь закопченное стекло!
- Какие прекрасные звуки, какая музыка, какие гармонии!
- Они не слышат!
- Какие тонкие ароматы! Я никак не могу ими насладиться!
- Они не чувствуют!
- Но Небеса так близки к ним! Просто в миллиметре от них! Как же так?!
- В миллиметре от Небес, это значит - не на Небесах!
*****
Ад это вечность наедине с самим собой в осознании того, кем мог стать, но никогда не станешь, и где ты мог быть, но никогда не будешь.
Каин. Тяжкий груз бессмертия.
Предисловие от автора.
Многие люди на этой планете мечтали и мечтают о бессмертии. Им не хочется умирать. Это вполне понятно. Я сам мечтал о таком. Душа бессознательно понимает, что она бессмертна, и вкупе с инстинктом самосохранения это понимание производит тоску по вечной жизни. Но беда в том, что эти люди, - и я сам когда-то, - хотят жить вечно, оставаясь такими, какие они есть. То есть, людьми с больной совестью, отягощенной виной за многие проступки и преступления. Эти люди не понимают, о чем мечтают, чего хотят! Ибо, без Бога, без внутреннего изменения, без покаяния, бессмертие бессмысленно, и чревато все нарастающим грузом грехов, которые сносить совесть будет уже не в силах.
Я предлагаю читателю рассказ о том, что ждало бы каждого человека, обреченного на бессмертие, даже при самых лучших внешних обстоятельствах. Давайте предположим, что Адам с Евой после согрешения все же съели от Дерева Жизни, и стали бессмертными грешниками. И их потомство – тоже. И Бог не наслал потоп. Что ждало бы тогда человека, особенно преступника, продолжающего прибавлять преступление к преступлению, потому что он не знает, как жить по-другому, и потому озабочен только одним, - как выжить?! Какие нравственные страдания ему пришлось бы переносить?
Поэтому, прошу не заострять внимание на вторичных деталях. Главное в этом повествовании: бессмертный безбожный грешник и его совесть. Что для него будет значит «пожнешь то, что посеял»?
Я намеренно взял крайний случай, - большинство людей не делают таких преступлений, какие совершает главный персонаж рассказа, - поскольку на крайностях яснее видны черты явления.
И еще. Прошу отнестись к повествованию, как к художественному произведению, позволяющему некоторую долю вольности и фантазии, а не как к богословскому трактату. И, хотя точной информации о некоторых темах, поднимаемых мной, в Библии нет, однако все, о чем я пишу, не противоречит Священному Писанию и его духу в целом. В художественном произведении достаточно следовать этому принципу непротиворечия! Я так понимаю.
И вообще, я верю, что Священное Писание создано не в духе «запрещено все, что не разрешено», а в духе «разрешено все, что не запрещено».
Маленькое разъяснение.
Автор намеренно использует термин «внесознание» вместо «бессознания». Термин «бессознание» на взгляд автора обладает уничижительным смыслом. Словно наш внесознательный разум является ущербным по отношению к сознанию, он, дескать, «без» чего-то. Но личность человека состоит из внесознания и сознания. Это две абсолютно необходимые друг другу части личности. Причем внесознание обладает первичностью по отношению к сознанию. С него все начиналось. Во внесознании заключены тенденции, программы развития человека и последовательность их включения, инстинкты. И собственно, тенденция на развитие сознания, воли и самости, тоже находится во внесознании. В сознании человек осознает то, что посылает ему внесознание в ответ на обстоятельства, продумывает это, и затем информация отправляется в подсознание. В подсознании находится память, рефлексы, привычки, - то, что сформировали мы сами, уже сознательно. Эти три части: внесознание, сознание и подсознание тесно сотрудничают и без друг друга не могут.
Конечно, это популярное объяснение, на самом деле все сложнее. Но я ведь не пишу здесь трактат по психологии. Я просто хочу дать читателю минимальное представление о том, почему я использую термин «внесознание».
И это мое личное мнение, так что читатель вправе с ним не согласиться.
Каин. Тяжкий груз бессмертия.
Всех муз языческих союз
С души вины не снимет груз!
Дано оставить в сердце им
Лишь ностальгии горький дым!
Когда, в раздумьях о былом,
Ты затоскуешь перед сном
О чем-то, вряд ли достижимом,
Великом, смутном и родном!
Его изгоняли из племени с болью, недоумением, страхом и брезгливостью. На сто тридцатом году от создания мира в общине было несколько тысяч человек. Это была семья, слитность которой нам, современным людям, трудно понять. Это была цельность! Единосущность. Они рожали друг от друга, росли вместе, играли друг с другом, пестовали друг друга. Они были ОДНО!
И они были одни…
Не было на земле никого, кроме них – нескольких тысяч! И вот теперь Каину нужно было оторваться от этой общности, этого целого, этого своего, - родного! И уйти - неизвестно куда.
Обидней всего было то, что он был, собственно, одним из патриархов, - первым после Адама. Он выпестовал многих из этой общины, а теперь эта община, - его дети, - изгоняла Каина. Это было наказание большее, чем можно снести! Словно ты палец, оторванный от тела, который пытается куда-то слепо ползти.
Убийство одного из членов Цельности было для общины настоящим потрясением!
Абсурдом!
Несуразностью!
Невозможностью!!!
Люди несколько дней не верили в то, что произошло. Наконец, им пришлось уразуметь случившееся. Большинству из них было невмоготу даже просто взглянуть на Каина. Ведь, он был для них заботливым попечителем, воспитателем, дедушкой. И тут, - такое… При встрече с убийцей каждый отводил глаза. Даже отец Каина, Адам, разговаривая с ним, смотрел куда-то вдаль через его плечо. А Ева вообще прокляла сына.
Однажды отец позвал Каина в свой шалаш и сказал.
- Сын мой. Кровь брата твоего вопиет от земли. Вся община не понимает твоего поступка и отторгает тебя. Мне горько, что так сложилось, но ты должен уйти.
- Куда уйти, отец?! Здесь вся моя жизнь!!!
- Не знаю, сын мой. Земля большая. Мы снабдим тебя всем необходимым, чтобы ты смог обустроиться на новом месте. Мы с Евой когда-то так же начинали, - в одиночку. Не пропадешь.
Отец чуть подумал, затем продолжил, смотря Каину прямо в глаза впервые с того момента, как пролилась кровь Авеля.
- Оставаться в общине ты не можешь. Ты совершил такое!!! Это просто не вмещается в ум ни одного из членов нашей большой семьи.
- Но члены общины расселились небольшими селениями неподалеку от главного стойбища. И каждый, кто встретит меня, убьет!
- Бог даст тебе знамение. Он будет выглядеть так, что каждый будет бояться подойти к тебе, чтобы не умереть.
- Отец, - заплакал Каин, - я не хотел! Что-то нашло на меня! Я ударил его, а он почему-то умер.
- Так не бывает, сын мой. Зло замышляется задолго до самого поступка. Не мрачно ли было лицо твое последние месяцы? Не ходил ли ты, потупив взор? Не говорил ли я тебе, что если грех на душе у тебя, то ты владей им, а не он пусть тобой владеет?
- Отец! – сквозь всхлипывания возвысил голос Каин. – Не ты ли согрешил первым? Не по твоей ли вине мы все рождаемся грешниками? Так ли уж велик грех мой? По сравнению с твоим?! Почему ты судишь меня?!
- Грех мой перед всеми вами и тобой страшно велик. Именно потому, что я сознаю его, я не отвернулся от тебя, как остальные, и разговариваю сейчас с тобой. И я все еще люблю тебя. Я осознаю свое преступление, и это помогло мне не возненавидеть тебя. Но не надо сваливать свою вину на меня. Я ведь не стал убийцей. И все остальные – тоже.
Адам снова задумался. Потом положил Каину руку на плечо и сказал.
- И я вовсе не сужу тебя. Я просто выражаю мнение общины. Ты не выживешь здесь. Под тяжестью общего презрения ты или лишишь себя жизни, или кого-то снова убьешь. Так что, уйти из племени будет лучше для тебя, в первую очередь. И для всех остальных - тоже!
Ничего не сказал в ответ Каин. Нечего было ему сказать.
И вот теперь он уходил в неизвестность. Уходил о той жизни, которую только и знал. Уходил от родных, близких, кровных, родных! Кто-то смотрел ему в спину с ненавистью, кто-то с презрением, кто-то с недоумением. А взор матери пылал гневом! Она так и не простила Каина. Только отец смотрел, то куда-то вверх, то куда-то вбок, и Каину, когда он обернулся, даже показалось, что губы Адама прошептали: «Благословляю…» Но чего только не покажется, когда этого очень хочется. А с расстояния в пятьдесят шагов привидится вообще что угодно!
С Каином уходила только его жена. Детей их община оставила при себе. Нельзя же отдавать маленьких детей на попечение убийцы. А взрослые дети Каина сами не захотели с ним уйти.
Так уходил Каин. Сердце его было полно обиды, тоски, сожаления, боли, муки, отчаяния, чувства отверженности и неуверенности в будущем. Всего-всего-всего!
Но, не раскаяния.
Нет, - не раскаяния!
Никакого раскаяния!!!
***
И вот прошло шесть тысяч лет с тех пор, как Каин покинул общину и ушел с женой далеко-далеко на восток, в землю Нод. За эти годы Каин построил великое царство, а сам стал царем. Царство он назвал Енох, по имени их первого сына, рожденного в изгнании.
Начинал он, собственно, как Адам. Распахивал суровую землю, сеял семена, но земля не давала плодов. Земледелие теперь требовало неимоверных усилий, потому что отлучен был Каин от земли, впитавшей кровь его брата. Но Каин был упорным человеком, любившим земледелие. Он научился с годами буквально вырывать у земли ее плоды, - хотя и скудные. Каин помнил, как радовался вместе с женой первым чахлым всходам после доброго десятка лет экспериментов.
Эти первые несколько лет он с женой поначалу питался молоком коров и овец и яйцами домашних птиц, что Адам выделил им. Постепенно, в силу необходимости, Каин научился резать животных, ради пищи. Жизнь заставила заняться тем, против чего он был когда-то. И бессмысленность его преступления теперь становилась еще очевидней. Но Каин старался об этом не думать.
А уж о жертвах Богу и речи не могло быть! Хватит! С Богом покончено! Столько Каин для Него сделал, столько жертв, - плодов земли, - политых семью потами, принес, а Бог с ним так поступил. Ничего, сами справимся!
Таким образом, животноводство стало одной из главных отраслей, поддерживающих существование. Позже, с развитием науки, на помощь пришла химия, синтетические продукты, но по полезности они, конечно, не могли заменить плоды земли. А плодов явно не хватало на три миллиарда людей, что населяли царство Каина в начале седьмого тысячелетия. Да и полезные ископаемые улетали, как в бездну, при таком количестве населения. Надо было что-то делать!
Уже после первых трехсот лет в изгнании потомство Каина доросло до миллиона. С увеличением населения разрастался и город Енох. Каин, научив азам земледелия и животноводства своих детей и внуков, отошел от дел и стал заниматься устройством государства. Так он и стал царем.
Поскольку проклятие Каина не распространялось на его детей, земледелие стало возможной, хотя, все равно, весьма трудоемкой отраслью в экономике царства Каина.
Смотря с человеческой, эгоистичной точки зрения, Каин мудро устроил свое царство. Государство держалось за счет рабского бесплатного труда и налогов с граждан. В царскую казну стекались огромные средства. Из них царь выделял средства на науку, искусство, образование, обустройство городов и быта граждан, на средства массовой информации. Так что, все важные отрасли жизни были полностью в его руках и под его контролем. И говорил и делали то, что было угодно царю.
В начале седьмого тысячелетия царство было поделено на десять провинций-наложниц. В провинциях были города, в которых стеклянные небоскребы соседствовали с древнейшими замками. Города с каналами, бассейнами, общественным транспортом, библиотеками, школами, театрами! Были и рационально благоустроенные селения, - с прекрасными садами и колосистыми полями. Правда, как уже говорилось, на то, чтобы вырвать-высосать у земли ее плоды, приходилось тратить огромные средства и прилагать неимоверные усилия. Треть огромной царской казны шла на эти усилия, на оплату научных исследований по земледелию, на воплощение технических и химических разработок в этой отрасли, на агрономию и агротехнику. Но оно того стоило!
Нельзя было без восхищения осмотреть царство Каина с высоты птичьего полета. Оно просто радовало глаз своей красотой и благолепием. А если прогуляться по нему пешком, - везде можно было бы увидеть только комфорт и благоустройство.
У Каина была огромная армия. Десять процентов от общего количества населения. Армия, поделенная на десять равных частей, охраняла границы десяти провинций и внутренний порядок в них. Хотя, границы охранять было, собственно, не от кого. Всех, кто когда-то отделился от Каина и начал устраивать свои государства, он со временем, войдя в силу, уничтожил, дабы обезопасить себя. Бессмертные не умирают сами, но их можно убить. Оставил только несколько царств средней мощности. Дабы у армии был враг, оправдывающий ее существование и одновременно, - полигон, для военных учений.
Периодически устраивались провокации, - якобы кто-то из соседних стран посмел перейти границы каиновой империи и напасть на пограничные города. Каин объявлял войну, чтобы военные могли выпустить пар. Но никогда не уничтожал эти страны полностью, по вышеуказанным причинам, чтобы они могли восстановиться. Поскольку, официально политика Каина провозглашалась, как политика мира, братства и гуманности, подобная милость к «дерзким» царствам была вполне объяснима. Граждане Еноха умилялись - насколько же добр их повелитель. И рейтинг его, естественно, от этого поднимался. Получалось, что и военные с гражданскими сыты, и «враги» целы.
Непокорные внутри страны, бунтовщики, тоже были стерты с лица земли вместе с их последователями. Кроме всего прочего, уже несколько столетий у царя на вооружении, помимо всего прочего, было психотропное оружие. Очень удобно! Генерируешь нужную волну, и все! Не нужно бомб, не нужно снарядов. Все миролюбивые, покладистые и лояльные.
Так что, армия Каину существовала больше для престижа царя, для поддержания его авторитета, для наглядной демонстрации его мощи. И для устрашения тех непокорных, которые решатся на вольнодумство, и на которых психотропные волны не действуют. Бывают и такие!
А в целом, армия была нужна самому Каину. Для подпитки его самолюбия, его чувства собственного величия. Трудно отказаться от «живой силы», исчисленной в головах, если твое царство строится на принципе силы. Не на том – «кто кому?», а на том – «кто кого!» Да и «синдром Каина», - «каждый, кто встретится со мной, убьет меня», - страх того, что кто-то покусится на его жизнь, так и не оставил его, несмотря на его положение. Мысль же о миллионах вооруженных, преданных ему фанатиков, немного уравновешивала этот страх.
Армия полностью оплачивалась за счет налогов с плебеев, или, - на языке официальной политики, - с граждан. Была отдельная графа налогов на армию. Налоги эти тоже проходили через бухгалтерию Каина, так что армия получала зарплату как бы из его рук, и поэтому была благодарна ему, а не лохам плебеям.
Трижды в год в провинциях-наложницах устраивались праздники с военными парадами. Нескончаемые ряды войск проходили по огромным центральным площадям столиц провинций и больших городов. Все граждане были обязаны присутствовать на этих празднествах и парадах. В эти дни все население из малых городов и селений стекалось в места торжественных событий. Царь, конечно, не мог присутствовать везде, - на то есть заместители и представители царя. Но в столице и нескольких больших городах он успевал побывать, и насладиться своим могуществом, выраженным в нескончаемых потоках голов живой силы. Техническое вооружение это, конечно, здорово, но оно осознается на уровне интеллекта, а сердце и взор не радует, «ускользает из рук». А тут, - миллионы бравых, крепких, довольных и благодарных ему молодцов, вооруженных до зубов, и готовых по его слову кинуться делать все, что он скажет. Уфф! Это тонизирует! Это – адреналин! Каин приветствовал развитие технического вооружения, но в смысле «живой силы» оставался консерватором.
У него была свита из тысячи самых приближенных, патриархов, бывших с ним от начала царства. Это были его друзья и советники. Енох - первый сын и управляющий управляющими десятью провинциями. Ламех – внук в пятом поколении, второй убийца после Каина, и главнокомандующий армией. Иавал – внук в шестом поколении, сын Ламеха, поначалу – управляющий животноводством, а теперь – министр всей пищевой индустрии. Иувал – брат Иавала, поначалу – министр искусства и культуры, а на данный момент – заведующий всем масс-медиа сектором государства, контролирующим и направляющим все творческие потуги народа. Тувалкаин, - тоже сын Ламеха, но от другой жены, в первые тысячелетия был главой и организатором горнорудной и металлообрабатывающей промышленности, а теперь стал управляющим всей технической индустрией страны. И многие другие, ответственные за разные сферы государства. Бесценные кадры, посвященные сотрудники. Элита! За шесть тысяч лет можно многому научиться, набраться опыта. Это был совет, управляющий жизнью всей страны. Тысяча, определяющая судьбы миллиардов!
Личная гвардия из двухсот тысяч Неодолимых, способных сокрушить всю остальную армию Каина, имея на вооружении почти все последние технические достижения, - (самые последние достижения царь оставлял для личного пользования), - состояла при дворце, радуя глаз и сердце Каина в те дни, когда не было празднеств и парадов. Это были особые люди. Когда-то Каин, решил создать личную гвардию, преданную ему до смерти, - безо всяких рассуждений. Он создал закон о ювенальной юстиции. Суть его была в том, что государство могло забирать детей у родителей, если было доказано, что родители плохо обращаются с детьми. Речь шла о детях возрастом от одного дня и до пяти-семи лет. В таком возрасте можно заложить в ребенка все, что хочешь, и 99 процентов вероятности того, что он таким и будет. Детей забирали и у граждан и у рабов, - но все на законном основании, через суд, честь по чести. А раз все законно, то все граждане опять были довольны. Кроме, конечно, родителей тех детей, но их быстро усмиряли. Отбирали самых лучших и по физическим и умственным данным, - оборудование в роддомах и детских садах позволяло отследить подходящих.
Царь усмехался, вспоминая поговорку, придуманную им же самим: все довольны - и волк-Каин и граждане-овцы.
Далее шла каста особо приближенных в количестве тридцать миллионов: ученых, людей искусства, науки техники и других отраслей, преданных Каину и Совету Управителей. Верных идеологически, без всякой психотропной ерунды. И не дураков, конечно. Насчет умственно неполноценных у Каина была особая политика, но об этом позже.
Около двух миллиардов тех, кто считал себя гражданами и кого Каин и Тысяча звали плебеями, занимались производительным трудом. По сути, они были теми же рабами. Ведь на самом деле, царство Каина было огромной тюрьмой. Каин был ее начальником, Совет – заместителями начальника, приближенные – обслугой, армия – охранниками, а граждане – заключенными.
Но заключенными они себя не чувствовали, потому что им постоянно внушалось, что они свободные люди. Это, как в фильме «Матрица», если кто смотрел. Каин брал с них огромные налоги, - половину их заработка, - но никто не возмущался. В общении с самыми близкими царь, посмеиваясь, называл это «государственным рэкетом», но официально это звалось «налогами милости». Милости в том смысле, что граждане отдали свои деньги и живут себе спокойно, в ус не дуют, а царь, не покладая рук, распределяет эти средства, трудясь до изнеможения над благоустройством их жизни. Так что, «граждане» были довольны, потому что другого положения вещей никто не знал. А кто знал, тех уже «выкорчевали».
В самом низу социальной лестницы особая каста париев, - официальных рабов, числом в семьсот миллионов. Каста состояла из тех, кто тысячи лет назад продался за долги и их потомства. А также из тех непокорных и их детей, что отделились когда-то от Каина, но отдался на его милость при предъявлении ультиматума «Сдавайтесь, или умрите!» Именно рабы обрабатывали землю. Это был действительно рабский, изнурительный труд. Землю приходилось обрабатывать почти вручную, - деревянным инструментом. Как выяснилось, техники и металла она не признавала, не давая никакого урожая! Если что-то она и производила, то только в обмен на тяжелейший труд, в обмен на реки пота, увлажнившие ее. В этом и состояла главная трудность для агрономической науки: в области материалов для орудий производства никакого прогресса! Сплошное дерево!
Рабам вообще ничего не платили, только кормили и предоставляли сносные условия быта и достаточный отдых. Раб должен быть сытым, довольным хозяином, и боящимся его. Тогда он будет работать от души. Ведь рабский труд совершенно необходим. Он очень сильно поддерживает устои государственности.
Каин разработал моральный кодекс царства и законы, нужные, естественно, в первую очередь для особо приближенных, плебса и рабов. Каин и Совет, - конечно, неофициально, - считали себя выше любой морали и законов. По праву лиц, причисленных к божественному пантеону.
Понимая, что в каждом человеке есть религиозный инстинкт, что каждому человеку нужна религиозная отдушина, Каин создал культ Олимпийцев. Под Олимпийцами понималась элитарная Тысяча во главе с верховным богом — Каином. То есть, Совет и Царь. По всей стране было построено множество громадных храмов-пантеонов, где находились статуи Каина и Совета, но уже в божественной ипостаси, а не в политической. Каждое божество отвечало за свою область жизни, а верховный бог — за всех остальных богов, и за все происходящее в мире. Жертвенные дары разрешались, но не кровавые. Люди приходили в храмы и молились тому богу, чье вмешательство в жизнь считали необходимым сейчас. Молитвы записывались скрытыми устройствами, а потом особое подразделение аналитиков по ним вычисляло преобладающее настроение и отдельные заметные тенденции населения. То, что не противоречило курсу правительства, бралось на заметку, и впоследствии могло послужить основой для нового закона или института, ублажающего большинство народа. Все это выдавалось за ответ богов на молитвы верующих, - к восторгу верующих и к повышению престижа правительства.
Каин, сидел в кресле у раскрытого окна в своей опочивальне и вспоминал все вышеописанное. Все то, что было сделано за тысячелетия. На коленях у него была любимая кошка, которой было уже сто пятьдесят лет. Звали ее Отрада. Достижения науки позволяли продлевать жизнь животному, поскольку кошка не была бессмертной. Гладя ее, Каин ощущал в душе какую-то теплоту, и даже присутствие в душе призрака того, что он когда-то знал под словом «нежность».
«Любопытно», - думал Каин, - «что я могу еще испытывать такие чувства».
Он снова посмотрел на кошку.
«В конце концов, не все светлое в себе нужно убивать. А иначе просто задохнешься. Инстинкт заботы о животных в нас заложен Богом, и в ограниченных дозах этому инстинкту противиться не стоит. К своей кошке можно проявить и нежность и слабость. Она этим не воспользуется, не предаст, не продаст».
Царь усмехнулся, вспоминая, как в трудные минуты он с ней даже разговаривал.
И вдруг мысленно осекся.
«Бог? Я подумал – Бог?!»
Каин стиснул зубы.
«Какой Бог?!!! С Ним покончено несколько тысяч лет назад! Не желаю даже помнить это слово! Не желаю! Не желаю! Не хочу!!!»
Каина так затрясло, что кошка, испугавшись, спрыгнула с его колен и убежала в дальний угол. Через минуту царь взял себя в руки, успокоился и стал размышлять дальше.
«Шесть тысячелетий… Огромное царство… Все налажено и действует, как смазанный механизм».
Каин посмотрел в открытое окно. Его дворец стоял на высокой горе, а опочивальня была на самом верхнем этаже дворца-небоскреба. Каин смотрел с километровой высоты на страну, которую создал, на все эти сады, поля, города. Красочная картина, пестрая мозаика, великолепные достижения. Но сердце Каина в этот миг почему-то не радовалось. Даже, более того, какая-то смутная тоска наполнила душу.
«А где-то далеко-далеко находится огромное царство- государство Адама и Евы… Земля разделилась напополам. Две мощных державы. И больше никаких других стран на всей земле. Потому что они на своей стороне позволяют существовать всем подряд, а я на своей стороне уничтожаю всех несогласных. У меня – провинции-наложницы, подчиненные мне лично, а у них – провинции-свояченицы, которые сосуществуют в согласии между собой и добровольно подчиняются патриархам и Совету. У меня – диктатура, у них - союз. Потому и народу у них девять миллиардов против моих трех. Не убивают никого, не выкорчевывают миллионами бесполезных».
Каин вспомнил, как вначале первых тысячелетий начал вести войны против непокорных и уничтожать их.
«Отцы были убиты и дети не родились… Потому и три миллиарда… Как это назвал тот умник-социолог? А, - геноцид!»
Каин криво усмехнулся.
«Растет, растет наука! Скоро и за всеми терминами не уследишь!»
Кошка, выйдя из своего угла, подошла к креслу царя, уселась в метре от него и стала внимательно смотреть на Каина.
«Правда, ходили слухи, что и у них в царстве был раскол, и многие отделились, образовав свою мощную державу. А потом, дескать, был потоп локального действия, и вся эта держава утонула. Никто не спасся, кроме нескольких человек, не согласных с убеждениями большинства».
- Интересно, - сказал Царь вслух, обращаясь к кошке, - что они такого там натворили, если их потопом накрыло?
Отрада хитро прищурилась в ответ, мол, - знаем, да не проболтаемся!
«Уж сколько я натворил всего, и то, живу и здравствую до сих пор!»
- Выходит, злодейству не предела, и бывают злодеи еще и покруче, чем…
Каин осекся. Кошка застыла в ожидании, но хозяин вернулся к своим мыслям.
«И принципы у них другие, потому и девять миллиардов. Поступай с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали…»
Царь снова и криво и саркастично усмехнулся. Кошка шевельнула хвостом и тихонько мявкнула. (Лена, «мявкнула» это не ошибка, это новое слово в литературе :) ).
«Но нам эти принципы не указ! Я в это не собираюсь вникать! С бывшими родственниками покончено! Меня изгнали и, - точка! Отрезано! »
Кулаки Каина сжалились.
«У нас другие принципы! Поступай с другими так, чтобы возвысится над ними, подчинив их себе! И эти принципы действуют замечательно! Чего изобретать велосипед?!»
Сила и жесткость! И «Здравая Жестокость», - тоже термин, изобретенный социологами. Как и «Налоги Милости». Как и «Отходы Человеческой Массы»: хилые новорожденные, умственно отсталые новорожденные, травмированные, инакомыслящие - все, неспособные принести пользу казне и государству. За последние сотни лет, не без помощи психоторопии, удалось приучить людей к мысли о том, что такое положение вещей – правильное. Останови любого на улице, спроси, и он скажет: «Да, таких нужно уничтожать. От них никакой пользы!» И сами они готовы быть уничтоженными в случае чего, - ради царя, Совета и всего остального народа! Дабы не быть обузой! Как там это у социологов называется? Да! – «Политически Оправданный Фанатизм». Аббревиатура – ПОФ».
Каин решил чуть отвлечься на термины в духе учения Социологии Каинократии.
«ГИЗМ – «Гражданская Истовость – Залог Монолитности». Это один из лозунгов, мелькавших часто в средствах массовой информации, наряду с ПОФ. Вместе получается ПОФ и ГИЗМ. ПОФиГИЗМ – это преданность государю, совету и существующему порядку вещей плюс полное равнодушие к инакомыслящим и их судьбе».
Когда-то Каин, играя словами, выдал этот термин, им же придуманный, на Совете, - ради смеха. Все действительно посмеялись, но ушлые социологи тут же подхватили термин, и теперь он уже стал даже не лозунгом, а брендом на государственных товарах. «ПОФиГИЗМ – это круто!» «Хочешь преуспевать? – Живи в ПОФиГИЗМе!» «ПОФиГИЗМ – наша идеология!» От смешного до великого – один шаг!
Каин посмотрел на Отраду и улыбнулся ей. Как уже говорилось, кошке можно улыбнуться искренне, не лицемерно. С людьми, даже самыми близкими Каин был суровым, жестким и величественным. Если и позволял себе смех, то только саркастический. Не смех, а насмешку. Быть таким – необходимость! Тем более, царю. Никакой мягкости, никакой искренности! Иначе не выживешь. Хотя…, есть один человек…, - ну ладно, об этом после.
«Миллиарды… миллиарды… о чем я собирался подумать? Ах, да, умник-социолог! Геноцид! Необходимо уничтожить, как минимум миллиард населения. Полезные ископаемые не вечны. Да и земля с трудом уже прокармливает такую толпу народа. А ведь население будет еще расти в геометрической прогрессии. Есть что-то разумное в предложении этого умника. Итак, геноцид миллиарда, а затем строгий контроль рождаемости! Отчет за рождаемость перевести в законном порядке на государственный уровень. Так…»
Каин снова улыбнулся кошке. Отрада за сто пятьдесят лет хорошо изучила своего хозяина и правильно поняла его улыбку. То есть, - опять запрыгнула Каину на колени.
«Миллиард, согласен, нужно оставить. Можно было бы, конечно, выкорчевать плебса и побольше, но… тогда будет неинтересно править».
Царь самодовольно усмехнулся и посмотрел в окно на гигантскую красочную картину страны, распростершейся на тысячи километров, доходившей до самого горизонта, пропадавшей за ним, но простиравшейся далеко за его черту.
«Да и остальным правителям надо кем-то управлять. Без миллиарда плебеев не смогут существовать нынешняя инфраструктура, индустрия, экономика, - все те необходимые бразды правления, наработанные с таким трудом за тысячелетия. «Критическая Масса Населения» - еще один умный термин…»
Каин погладил Отраду, та заурчала в ответ. На душе у Каина потеплело.
«Только надо продумать, как все это осуществить. Впрочем, технология уже отработана. Виноваты будут соседние страны, объединившиеся в союз, чтобы разрушить наше царство и поработить народ. За оружием дело не станет, этого у нас навалом. Все пройдет тихо-мирно: одна бомба-хлопушка на миллионный город, а дальше – дело ветра и вирусов. «Массированная атака соседних государств», - таково будет официальное заявление! Конечно, придется потом эти государства изрядно потрепать, но политика гуманности поможет их сохранить. Они ведь нужны».
Каину нравилось, как у него складно все получается, нравилась его мощь и способность решать миллиарды судеб, но в то же время, он чувствовал, что еще большее отягощение ложится на его душу.
«А потом…, скорее всего война! Умник-социолог предлагает ужасные, но в принципе, приемлемые и необходимые вещи. Царство Адама и Евы должно быть уничтожено! Войну начнем под лозунгом «Воздаяние За Зло!» Типа, они выгнали всех нас из райских условий в пустошь, обрекли на вымирание! Но мы выжили! Теперь пришло время воздать по заслугам. Мы мирные люди, но наш бронепоезд…, хха… Иначе, эти гонители вскоре придут и отнимут у свободного народа Еноха его свободу, а у многих – и жизнь! Да, их необходимо уничтожить! По-другому не выжить! Девять миллиардов дармоедов… хха! - социолог позволил себе пошутить и сказать «дерьмоедов». Совету понравилось. Многие даже хохотали… Так вот, эти дармоеды высасывают жизнь из земли, как пиявки - кровь, плодятся с невероятной скоростью и…, - да просто раздражают!!!»
У Каина заболело сердце. Последнее время это с ним случалось нередко. Бессмертный сердечник, - это прикольно!
«Отягощенный злом», - гусеницей на квадратных колесах протащилась через разум меланхолическая мысль.
Каин прикрыл глаза.
«Убийства… убийства… убийства… Я убил миллионы! Почему бы не замахнуться на миллиард! Это поистине царский размах! Больше уважать будут. Чем больше их убиваешь, тем больше они тебя чтут! Политически оправданный фанатизм!»
Мысль об убийстве потянула за собой ассоциацию из древних пластов памяти. Не успел Каин опомниться, как перед ним уже появился образ Авеля. Вот, надо же, - расслабился! Не успел подавить то, что подавлял уже многие сотни лет. Такое порой случалось с Каином. Образ Авеля временами появлялся перед его мысленным взором, и каждый раз нужно было пройти определенную мысленную процедуру, чтобы Авель ушел назад, в подвалы памяти.
Когда-то, очень давно, его учили, что такой процесс называется покаяние. Но Каин предпочитал называть его самоанализом. Те остатки света, что изначально есть в душе у каждого, жгли его изнутри. Но он научился подавлять их импульсы. По большому счету ему это удавалось, хотя во сне его частенько мучили кошмары, а утром он просыпался с тяжестью и мраком на сердце. Но Каин быстро задвигал тяжесть и мрак на задний план, кидаясь в гущу бесконечных дел и предприятий. У царя достаточно хлопот! Но порой, как сейчас, кошмары навещали его и днем. Теперь необходимо выпустить все то, что связано с Авелем, наружу и пережить это искренне. Поплакаться, так сказать. Иначе Авель не уйдет.
Царь расслабился в кресле и отдался на волю мыслей, рвущихся из глубин памяти на просторы разума.
«Авель, Авель! Боль всей моей жизни! Как же так вышло? Прошло шесть тысяч лет, а я все не могу забыть твой предсмертный крик, страх и недоумение в твоих глазах! Мы были первыми в семье сыновьями. Мы вместе росли, играли, придумывали забавы, стреляли из луков, приручали одичавших животных. Мы были друзьями, и такой дружбы я больше не могу вспомнить за все мои тысячелетия!
Но, когда мы повзрослели, дороги наши разошлись. Я, Каин, стал земледельцем. Ты, Авель, стал животноводом. Выглядело это так, что ты выбрал достаточно беззаботный труд, в то время, когда я в поте лица распахивал землю, засеивал ее, и долго ждал всходов и плодов.
Но было еще и другое! То, что возмутило меня! Ты, Авель, оказался жестокосердным, кровожадным человеком! Ты резал животных легкой рукой, и даже, - было похоже, - с удовольствием!»
Каину всегда претило убийство животных. Он считал себя добрым человеком в глубине души. А может быть, он вправду был таким шесть тысяч лет назад? Трудно вспомнить, каким Каин был тогда, зато память сохранила то, как он возмущался поведением брата. Каину убийство животных казалось диким бессмысленным зверством.
«А значит», - подумал Каин в кресле, - «я был добросердечным человеком».
Додумав эту мысль, он снова стал Каином из прошлого.
«Почему ты не стал пахать землю и питаться от ее плодов, как завещал Бог? Сколько раз я пытался объяснить тебе, Авель, всю жестокость твоих поступков. Но ты смеялся в ответ и отвечал… что ты там отвечал?»
Каин нырнул еще глубже в недра памяти и увидел ироничную улыбку на лице Авеля, его добродушный смех, его веселый открытый взгляд.
- Не мои ли, как ты говоришь, кровавые жертвы принимает Бог? – услышал Каин ответ брата. – А твои, заработанные трудом и потом, - отвергает! Так кто же из нас прав? Я, такой жестокий и кровожадный, или ты, пахарь-землеройка, добросердечный любитель животных?
Авель расплылся в широкой улыбке и положил руку Каину на плечо.
- Ну, право, брат! Ты из ничего громоздишь проблему до небес. Делаешь из мухи слона. Без мяса нам не выжить. Да ведь ты и сам его ешь.
- Но я не убиваю, - огрызнулся Каин. – Чего ж не съесть, если они уже убиты. Сам бы я убивать не стал, лучше голодным ходил бы. А раз уже они убиты, это просто мясо. Жизни там уже нет!
Он сбросил руку Авеля со своего плеча.
- Чего ж не съесть, - повторился Каин и перешел на саркастический тон. – Ты же мои землеройные плоды тоже ешь!
« А вот и стал убивать!» - подумал Каин в кресле. – «Как только голод припер по-настоящему, так и начал резать беззащитных. Неприятно было в начале, а потом ничего, - привык…»
И он снова нырнул в прошлое.
Разочарование Каина в Авеле постепенно перерастало в незатухающий гнев, который со временем превратился в хроническую ненависть. Это был долгий процесс, на него ушло несколько десятков лет. Внешне Каин оставался таким же веселым и приветливым. Но в душе его все больше и больше крепло невозможное решение. Оно казалось абсолютно правильным, но почему-то жгло душу каленым железом. Потому и ходил Каин несколько последних месяцев перед убийством смурной. Он уже не мог притворяться, что радуется жизни. Груз греха исказил и внутренность его и внешность.
А затем случилось то, что случилось!
«И кровь брата моего до сих пор вопиет от земли!» - подумал царь Каин, как бы просыпаясь, но все еще оставаясь с закрытыми глазами.
За дверью опочивальни раздались быстрые приближающиеся шаги, затем дверь открылась и кто-то вошел. Каин резко собрался, выпрямился в кресле, быстрым жестом смахнув слезы, выступившие на глазах. Он что, не запер дверь? Какая оплошность! И кто посмел войти без разрешения?
Все это быстро промелькнуло в голове Каина за тот миг, пока он открывал глаза.
У входа стоял Гаидад. Внук. Именно тот единственный, с кем царь позволял себе быть откровенным. Потому что Гаидад был не от мира сего. Он никогда не ходил воевать с соседями, хотя остальные любили войны и поэты воспевали героев битв. Он чаще был задумчив, чем приветлив. Но, все же, он был приветлив намного больше, чем остальная элита. Он не соглашался со многими вещами, творившимися в царстве, и прямо говорил об этом деду, но никогда не выносил сор из избы и не пытался изменить порядок вещей. И всегда относился с уважением к царскому сану.
- Приветствую тебя, царь Еноха, - Гаидад приложил руку к груди и поклонился.
- Садись, внук, - приветливо, но с достоинством ответил царь.
Внук прошел к креслу напротив и сел в него.
- С чем пришел? – спросил царь.
- Ты же знаешь, дед, - простодушно ответил Гаидад. - Мы всегда говорим в одном и том же ключе. Что-то не так в нашем царстве-государстве. Я не могу понять, - что? Вот и прихожу к тебе каждый раз с вопросами.
- Ну, - кивнул головой дед, вспоминая прежние встречи и предвидя непростую дискуссию, - спрашивай.
Гаидад в раздумье потер рукой подбородок.
- Я никак не могу понять, начал он. – Почему простолюдины чтут тебя, как Высшее Существо? Ты же просто человек!
Каин усмехнулся.
- Потому что в каждом человеке есть стремление поклоняться Высшему Существу.
- Но откуда? – озадачился Гаидад. – Откуда, если никакого Высшего Существа нет!
Именно такова была официальная доктрина царства Каина. Бога нет!
Царь остановил внимательный взгляд на внуке, словно изучая его и про себя что-то обдумывая. Так продолжалось с минуту. Гость даже начал ерзать в кресле от неловкости.
И вдруг Каин произнес очень тихо, но твердо.
- Бог есть, внук. Я это точно знаю.
Гаидад не выглядел так, будто эта новость потрясла его. Было похоже, что о чем-то таком он уже давно догадывался. Несмотря на беспрерывную пропаганду безбожия.
- Тогда, - задумчиво протянул он, - почему ты об этом никому не говоришь? А говоришь обратное?! И говорил от начала, насколько я помню.
- Потому что, - заволновался Каин и возвысил голос, - Бог меня изгнал! А вместе со мной и всех моих потомков! То есть, изгнал этот самый народ, о котором ты говоришь сейчас! Разве для них Бог существует? Разве Бог помогал им выжить? Он обрек меня и всех нас на вымирание, но мы выстояли!
Гаидад молчал, догадываясь, что будет продолжение.
- И потом… На мне проклятие и я обречен с ним жить. Бог изгнал меня от Себя, и у меня нет ни права, ни обязанности о Нем говорить!
-Никто не обречен, дед! – воскликнул внук. – Разве человек не свободен?!
- Свободен ли человек?! – горько, почти саркастически рассмеялся царь. – Уж не о себе ли ты говоришь? В чем же ты ее увидел, эту свободу?!
Гаидад помолчал, тревожно глядя на него. Затем сказал.
- Я знаю, в чем твоя беда, дед.
- Да-а?! – иронически воскликнул Каин. – Ну-ка, ну-ка, открой мне тайну веков.
- Ты, дед, сжег свою совесть!
Гость настороженно посмотрел на царя. Продолжать?
Царь откинулся на спинку кресла и ответил располагающим тоном, и даже как-то озорно.
- Давай-давай, внук. Расскажи мне все про меня.
- Да, - продолжил Гаидад. – Ты сжег совесть. Ты не чувствуешь вины за то, что делаешь неправильно. Ты убиваешь людей и не чувствуешь вины. А не чувствуешь вины, значит убиваешь и смысл жизни, потому что он в том, чтобы заботиться о других людях. А нет смысла жизни, нет и свободы, потому что у свободы должна быть вечная цель. Нет вечной цели, - нет высшего смысла. Нет высшего смысла, - нет чувства вины, нет свободы! Все взаимосвязано! Я, например, чувствую себя свободным!
Каин помолчал, обдумывая ответ, и произнес.
- Ты не воспринял мои слова о Боге буквально, поэтому так и говоришь. Может, ты и догадываешься о существовании Высшего Существа, но только догадываешься. А я с Ним лично общался много лет. И вот, что я скажу тебе, Гаидад.
Гаидад подался вперед. Каин продолжил.
- Отсутствие смысла жизни происходит не из-за отсутствия чувства вины, а из-за отсутствия общения с Богом. Человек без Бога исчерпывает себя. Ему негде взять идеи для саморазвития и для развития общества под его руководством.
Внук перебил деда.
- А мы разве не развиваемся сейчас?!
- Нет. Мы давно ходим по кругу. Другими словами, ничего не изобретаем, а только рационализируем. Так вот…, без Бога неоткуда взять детский восторг, устремленность вперед, предвкушение открытия! Ведь только они и движут бескорыстное творчество. Голый прагматизм убивает дерзновение мысли и ее полет!
Каин как-то преобразился. Даже просветлел челом. Внук, с удивлением глядя на него, сказал.
- Дед, я не узнаю тебя! Ты говоришь такие вещи, которые никогда не слышал ни один человек в нашем царстве, начиная от элиты и заканчивая самым последним рабом!
- Просто, я знаю, как было от начала. И мне есть с чем сравнить. А другим знать об этом не нужно. Ради спокойствия и блага народа.
Царь потеребил мочку уха.
- И вот еще что. Сожженной совести не бывает. Убить ее полностью еще никому не удавалось. Ведь, совесть изначально заложена в нашем внесознательном разуме. Конечно, человек может научиться подавлять ее голос на сознательном уровне. Научиться не руководствоваться критериями нравственности, - и уж тем более, Божьими, - а действовать только в согласии со своим эгоизмом, со своими корыстными интересами. Но совесть существует, в первую очередь, на внесознательном уровне, как я уже сказал. Она, как и все другие программы, заложенные в человека, существовала изначально в внесознательном разуме.
Царь смотрел куда-то сквозь гостя.
- В жизни каждого человека есть периоды, когда включаются различные программы, заложенные во внесознании, и от сознания это не зависит. Ребенок развивается в утробе матери по программе внесознательного разума, во время внутриутробного развития включаются сотни программ, одна за другой. Перед самими родами включается программа на автономное существование, программа на дыхание и прочее. Потом внесознательный разум накапливает информацию извне, включаются новые программы. В полтора-два года – первый переходный возраст. Включается воля, и начинают развиваться зачатки личности, но на внесознательном уровне, опять же. Человек начинает всему противиться, дабы отстоять свою самостийность. До 4-х, 5-ти, лет большинство людей себя не осознают, - в контексте последовательного ряда событий. Действует внесознательный разум. И так далее.
Видно было, что царь не раз обдумывал эту тему. Слова слетали с его губ безо всякого замешательства.
- Программа на нравственность и религиозность, - совесть, - включается одной из последних, выбрасывается в сознание, и теперь человек, уже на сознательном уровне, начинает переосмысливать и принимать те приоритеты, которым учили его мать с отцом и остальное окружение.
При словах «мать с отцом» Каин покривился.
- Поэтому, совесть нельзя погубить полностью. На внесознательном уровне она внедрена-вцементирована в гены. И внесознательный разум не подчиняется воле сознания.
Последняя фраза прозвучала решительно и твердо, но, все же, в конце ее была не точка, а многоточие. Гаидад ждал продолжения. На лице его застыло выражение неописуемого удивления. Такое он слышал впервые! Да еще от кого?!
- Наше сознание не властно над внесознательной частью совести. Так же, как оно не властно над религиозным инстинктом, с которого начался наш разговор. Если человек не поклоняется Богу, он будет поклоняться чему-то другому. В нашем царстве люди поклоняются мне!
Казалось, при этих словах царь должен был гордо выпрямиться в кресле. Однако, он еще больше обмяк. Голос его вдруг стал хриплым.
- Моя совесть жжет меня изнутри. Груз грехов и вины, произведенной ими, накопленный за шесть тысяч лет, угнетает меня.
- Да уж. Миллионы убитых тобой могут заставить мучиться кого угодно. Даже кошку!
Кошка глянула на гостя и зевнула. Каин подумал про себя: «Знал бы ты о миллиарде, который на очереди».
- Неужели нельзя править по-другому? - спросил наивный Гаидад.
- Почему ты о них жалеешь? Люди по развитию немного выше, чем скот. Дай им поголодать три дня, и они начнут убивать друг друга, чтобы потом сожрать!
Каин снисходительно смотрел на внука. Тот поерзал в кресле, не зная, что сказать. Каин добавил.
- Да и где бы ты был сейчас, и кем бы ты был, если бы я не построил царство именно таким образом? И вообще, был бы ты, живи мы по-другому? Рассуждал ли бы ты о свободе, надрываясь на полях, будучи рабом?!
Гаидад не отвечал. Вопросы Каина поставили его в тупик.
- Да и что за свобода у тебя такая, - бездейственная? – иронично бросил царь. - Только рассуждения одни. А дел никаких!
И вдруг из Каина вырвалось то, что он тщательно прятал даже от самого себя тысячи лет. Вырвалось неожиданно, вопреки победоносному окончанию разговора. Вырвалось, как слабость, как признание, как исповедь. Вырвалось горько и безнадежно. Полустоном-полушепотом.
- Да и не знаю я, как жить по-другому!
Казалось, многократное эхо этих слов запрыгало по стенам и своду опочивальни.
«Да и не знаю я! Да и не знаю я! Да и не знаю я! Я! Я… я…»
Каин тут же пожалел о сказанном. Царь не имеет права проявлять слабость и неуверенность в главных вещах.
Внук внимательно посмотрел на деда, кивнул головой, словно говоря: «Так я и подозревал», и промолвил.
- А ты не думал обратиться к твоему Богу за прощением и мудростью? Вдруг Он простит?
В первый момент Каин оторопел. Но оторопь длилась недолго.
- Никакой Он не мой Бог! – выдавил он с такой гримасой, словно у него заболели сразу все зубы. - Я тебе уже это говорил!
Он сделал несколько глубоких вздохов и сказал уже спокойно.
- Оставь мою душу и совесть в покое. Иди с миром.
Гаидад еще раз внимательно всмотрелся в деда, встал из кресла и сказал.
- Никогда твоя душа не будет в покое, если ты говоришь, что совесть сжечь нельзя!
С этими словами Гаидад вышел.
*****
«Что это со мной?» - в тревоге думал Каин, с осторожностью заглядывая внутрь себя. - «Совсем расклеился. Уже исповедоваться начинаю. Это что, какой-то неотвратимый закон психики? Меня теперь все время будет тянуть на откровенность? Если да, то недолго мне в царях оставаться...»
В дверь осторожно постучали.
- Это секретарь вашего величества! С докладом!
«Мне сейчас только доклады слушать?» - с сарказмом подумал царь.
Но вслух сказал.
- Заходи!
Секретарь вошел в опочивальню. Он был один из Совета, - элиты, - поэтому держался достаточно свободно, без раболепства. Но в знак уважения и почитания, встав от царя шагах в четырех, как и Гаидад, приложил руку к груди и поклонился.
- Докладывай, - изобразил дружелюбие Каин, хотя на сердце его была смута.
Придворный еще раз поклонился и приступил к делу.
- Для начала, ваше величество, немного статистики за прошедшее полугодие.
Царь поморщился. Не любил он возиться с цифрами. Но приходилось заставлять себя. Необходимо быть в курсе государственной экономики. За все платит серебро.
- Итак. На данный момент в стране наличествуют 700 миллионов 200 тысяч 357 рабов, 2 миллиарда 50 миллионов 43 тысячи 500 граждан, 300 миллионов 12 тысяч 460 военных, 30 миллионов 600 особо приближенных, 200 тысяч Непобедимых, 1000 человек элиты, - секретарь самодовольно улыбнулся краешком губ, - и вы, ваше величество.
Придворный снова поклонился.
Царь сделал вращательное движение рукой. Мол, хватит церемоний, - заканчивай!
- Теперь, о доходах. Доходы с 700 миллионов рабов идут полностью в казну вашего величества. С двух миллиардов граждан берется налог на армию – 2/10 заработка, налог на развитие страны – 1/10 заработка, налог на содержание совета – 1/10 заработка и налог на обеспечение нужд и замыслов царя. Итого — 5/10.
«Самое интересное», - подумал царь, - «что никто не жалуется. Не с чем сравнить. Забираю у них половину заработка, однако, все довольны, все смеются. Всегда же так было! «Жить стало легче, жить стало веселей!», - вспомнил царь масс-медиа лозунг, запущенный в прокат недавно.
- Таким образом, - продолжал придворный, - армия из 300 миллионов человек получает, благодаря налогам и милости царя, дотирующего военных: солдаты - в полтора раза больше, чем граждане, офицеры - в три раза.
«Благодаря разнице зарплат, военные чувствуют себя выше граждан и ближе к царю», - прокомментировал про себя Каин. – «Подобное отношение неофициально поддерживается внедренными в армию наушниками из отдела пропаганды, хотя официальная политика государства — всеобщее равенство».
Каин усмехнулся. Придворный продолжал ровным речитативом.
- 30 миллионов особо приближенных получают в шесть раз больше, чем граждане, и у них один налог — 1/10 заработка на Непобедимых. Таким образом, Непобедимые получают в 150 раз больше, чем приближенные или в 450 раз больше, чем офицеры армии, или в 900 раз больше, чем граждане.
«Непобедимые должны чувствовать, что их ценят по-особенному», - с гордостью подумал царь.
Подобная иерархия зарплат, отличающихся друг от друга в порядки раз, выстраивала довольно прочные отношения в обществе. С одной стороны, каждая категория общества могла глянуть через плечо и вниз, и увидеть, что есть кто-то хуже ее, а значит она — лучше. Это гасило зависть к тем, кто по сумме зарплаты стоял намного выше. С другой стороны, сумма зарплаты, опять же, в сравнении с теми, кто получал намного меньше, указывала на близость к богу-царю, божественной элите, создавая особого рода привязанность к трону. Только рабам было некуда оглянуться и посмотреть на кого-то свысока. На то они и рабы!
- Соответственно, элита из 1000 человек получает на каждого в двести тысяч раз больше, чем граждане, в сто тысяч раз больше, чем офицеры армии, в тридцать тысяч раз больше, чем особо приближенные и в 1333 раза больше, чем Непобедимые. Налогов Элита не платит.
Придворный снова ухмыльнулся себе под нос.
- Доходы царя с налогов — в 200 млн. раз больше, чем доход граждан. Плюс, как уже говорилось, все доходы с рабского труда.
Секретарь облизнул губы и продолжил.
- Царь, по милости своей, выделяет из своей казны средства на земледелие, на которое уходит треть его огромнейшего богатства, - придворный снова поклонился.
«Кровь Авеля все еще вопиет от земли», - прозвучало далеким эхом в голове Каина.
О щедрости, заботливости и великодушии царя постоянно трубили в масс-медиа, и все население было благодарно своему доброму и снисходительному властелину.
- Щедрость его величества особо важна сейчас, потому что уже три года длиться засуха.
«Очень много средств уходит на земледелие. Земля просто всасывает в себя и воду и удобрения, а взаимностью отвечает с трудом».
- Есть два предложения: первое - увеличить расходы из казны царя, второе - создать новый налог для граждан. А если засуха продлиться, то и для особо приближенных. Вот расчеты агрономического отдела.
Секретарь достал длинный свиток с колонками формул и цифр.
После разговора с внуком сухие цифры выглядели, как полная бессмыслица. Царь досадливо махнул рукой, прерывая придворного.
- Оставь свиток на столе, я разберусь. Давай дальше! Что там еще у тебя?
– Ваше величество, соизвольте подписать список на выкорчевывание бесполезных. Детей с отклонениями от нормы, малоэффективных и больных взрослых, слабоумных.
«Бессмертный-то бессмертный, а от рака, скажем, умереть может», - подумал Каин.
В нем вдруг мелькнул неожиданный флюид человеколюбия.
- А что, нельзя их вылечить? Возможности медицины вроде позволяют.
- Ваше величество, расходы на лечение и последующую реабилитацию и адаптацию несравненно больше, чем расходы на выкорчевывание. А учитывая нашу политику отбора самых лучших…, ну-у… вы понимаете, ваше величество…
«Нужно быть последовательным, это точно», - нахмурился Каин. – «Царь должен строго следовать намеченным курсом. Или предоставить солидные причины для его изменения. Иначе в совете появятся недовольные. А царем должны быть все довольны. В этом залог прочности его трона».
Царь глубоко вздохнул.
«Все-таки, даже диктатор несвободен полностью. Он заложник выбранной им политики и своего ближайшего окружения. Можно, конечно, недовольных из совета уничтожать, но где потом взять таких же лояльных и посвященных издревле? Мда…»
- Ладно. Делай, что должен делать. Я вообще-то, помниться, поручил это дело тебе, чтобы ты меня не беспокоил по таким пустякам.
Каин устало посмотрел в окно, за которым распростерлась прекрасная мозаика садов, полей и городов.
- Что там у тебя еще?
Секретарь глянул в свой блокнотик.
- Ах да, ваше величество. Есть одно дельце. Не стал бы беспокоить вас, но происшествие из ряда вон выходящее. Воровство!
Царь распрямился в кресле.
- Что?!!!
Воровство было одним из тягчайших преступлений в царстве, за которое, или присваивали статус раба, или казнили.
- Подобного не было уже несколько столетий!
- Доподлинно, ваше величество!
- За это должно наказать казнью, для устрашения остальных!
- Именно ввиду чрезвычайности произошедшего и было решено обратиться к вашему величеству. Дабы вы сами провели расследование и вынесли справедливый приговор.
Каин откинулся на спинку кресла.
«Опять приговор. Опять смерть. Опять убийство. Как же я устал».
Он сурово посмотрел на секретаря.
- Обстоятельства дела?
- Это раб с ваших плантаций.
«Так. Раба в рабы уже не пошлешь. Значит, точно – казнь. Кровь…»
- Съел плод из вашего урожая. Видеокамеры зафиксировали.
«Казнить за какой-то плод? Какая чушь! Но принцип есть принцип. Никуда не денешься. Не пресечешь в малом, и пошло-поехало, разрастется до государственных масштабов».
- Разве рабов плохо кормят? – спросил царь.
- В том-то и дело, что хорошо. Синтетических продуктов им дают вдоволь. Видеокамеры в бараках не фиксировали никакого недовольства.
- Так зачем он это сделал? Предварительный допрос проводился?
- Да, ваше величество. Но этот раб артачится. Заявляет, что говорить будет только с царем. Требует царского суда. Он лишь сказал, что съел плод по политическим соображениям. И еще потому, что…
Секретарь помялся, - история про Авеля неофициально была известна всем.
- Потому что, кровь вопиет от земли…
В голосе придворного появились извиняющиеся нотки.
- Какое-то нелогичное заявление, ваше величество. Плод… кровь… он что, вампиром себя почувствовал? – попытался пошутить секретарь.
Каин побледнел.
«Сдается мне, этот раб совершил преступление, чтобы иметь возможность встретиться со мной. Знал, что преступления против государства расследует сам царь. Как же я устал за сегодняшний день! И, похоже, мои мытарства еще не кончились».
- Пытки применяли?
- Раб прямо сейчас под пыткой. На дыбе. Терпит. Ничего не говорит.
Царь резко встал.
- Хорошо. Идем!
Секретарь дернулся было, чтобы открыть дверь перед царем, но тот шагал настолько быстро, что опередил придворного. Секретарь почти вприпрыжку последовал за царем. В подземелье.
В одной из подвальных каменных комнат, специально оборудованных для пыток, лежал на дыбе государственный преступник, растянутый до невозможности. Коренастый палач поджаривал ему пятки факелом. Однако, допрашиваемый не кричал, а только иногда издавал стон и начинал кашлять.
- Убрать факел и ослабить дыбу, - приказал царь. – Я хочу поговорить с ним.
Палач быстро исполнил приказание.
- Привести его в чувство!
Палач тут же окатил измученное тело струей холодной воды из шланга. Мученик вздрогнул, глаза его открылись, взгляд прояснился.
В глубине души Каину была отвратительна вся эта сцена. Но он был царем, государем, представителем закона и справедливости. Поэтому он спросил величаво и строго.
- Раб, как ты посмел украсть то, что принадлежит народу и мне? А разве ты не знал, что тебя ждет за это казнь?
Человек на дыбе повернул голову в его сторону. Его взгляд встретился со взглядом Каина.
- Знал, - прохрипел допрашиваемый, пытаясь быть насмешливым, несмотря на боль. – Но уж больно захотелось поговорить с тобой, царь. Аж, до смерти захотелось.
Каин ждал продолжения.
- А насчет раба… Не раб я тебе, царь. И ты сам прекрасно об этом знаешь! Я такой же свободный, как и ты!
Последнюю фразу раб проговорил с неприкрытой дерзостью, особо добавляя сарказма в голос при слове «царь».
«Смотри-ка», - подумал Каин, вспоминая недавний разговор с внуком, – «оказывается и на плантации можно задумываться о свободе».
Он ответил, предчувствуя недоброе.
- А кто же ты? Рабом ты родился, рабом ты и умрешь! И умрешь скоро!
- Спасибо за любовь и ласку, государь, кха-кха, - то ли закашлял, то ли засмеялся допрашиваемый. – Только, все же, не раб я тебе, а брат! И внук в седьмом поколении. Сын я тебе, а ты мне – отец!
Суровая правда этих слов перевернула и без того растревоженное сердце Каина. Этот человек действительно был потомком и родственником царя, а он сделал его рабом. Внутренне Каин раздвоился. Истина, высказанная мучеником, обязывала признать его правоту. Но признать правоту раба и вора означало подорвать все устои государства.
Сохраняя величавый вид и изображая размышление мудреца, Каин на самом деле мучился в душе. Невозможно выбрать! «Казнить, нельзя помиловать», - преступление против себя, добавление новых мучений совести. Ведь раб полностью прав и Каин знает об этом. «Казнить нельзя, помиловать», - преступление против государства и его стабильности. Нельзя сказать «Да», нельзя сказать «Нет».
Совесть жгла царя изнутри, как жгла всегда при виде крови, при виде казни. Потому что каждая казнь напоминала ему об Авеле, о первом убийстве, о том, с чего все началось.
И вдруг в голову царя пришла мудрая, разрешающая все противоречия мысль. Конечно же! Политика гуманности и милосердия! Просто нужно взглянуть на проблему с другого ракурса. И никакого нарушения государственной политики, а напротив - ее поддержание. Да еще и возможность снова явить милосердие царя.
- Вот что, раб! – величаво и сурово произнес Каин, хотя в душе у него было ликование. – Сегодня я проявлю к тебе нашу царскую милость. Я прощаю тебя. Но это в первый и последний раз. Если ты будешь продолжать в том же духе, в следующий раз ты будешь распят на кресте!
Эта казнь была изобретением присутствовавшего здесь палача. Распятый на кресте умирал несколько дней. Умирал в муках, терзаемый удушьем, жаждой и дикой болью в руках и ногах, пробитых гвоздями. Еще страшнее было осознание неизбежности смерти, при полном понимании, что ты умрешь не скоро и будешь осознавать эту проклятую, невыносимую неизбежность еще долго. Вороны выклевывали у распятого глаза и щеки, а он ничего не мог с этим поделать. Палач страшно гордился своим изобретением. Поэтому он довольно гоготнул при упоминании казни путем распятия, и поклонился его величеству с благодарностью за признание его изобретения.
- Я освобождаю тебя! – торжественно произнес повелитель. - Возвращайся на свою плантацию. Скажешь, что царь простер на тебя свою милость.
Пленника отвязали, подняли, поставили на ноги и указали на черный выход. Палач нажал на кнопку пульта, и бронированная дверь на свободу убралась в стену. Пошатываясь на обожженных ступнях, мученик доковылял кое-как до образовавшегося в стене проема. Опершись о стену, он вдруг обернулся и сказал.
- Мудрый царь… Мудрое решение…
Каин не мог уловить, - это снова насмешка? Вообще-то, больше звучало, как укоризна!
- Только это решение ничего не меняет… для тебя. То, что было сказано, останется навсегда в твоем сердце, и всегда будет мучить тебя. Бог еще с тобой не закончил, Каин.
У царя расширились зрачки. А пленник, уже выйдя за порог, опять обернулся и произнес.
- И Авель никогда не оставит тебя! Пока ты не…
Мученик внимательно посмотрел в глаза Каину и, не договорив, исчез за дверью. Словно, знал, что Каин сам поймет, что он имел в виду.
«Что «пока»?!» - мысленно возопил царь и кинулся к дверному проему.
За дверью была открытая равнина. Мученик на своих обожженных ногах не мог уйти дальше, чем на три шага. Но, ни единой души не было на всем обозреваемом пространстве. Потрясенный Каин повернулся и вошел назад в подвал.
«Кто это был?! Пророк?! Я слышал, что в царстве Адама и Евы есть такие. Или ангел? Или Сам…»
Каин мысленно завис над тенью невероятной, невозможной мысли.
«Да нет же! Не может быть! Все закончилось шесть тысяч лет назад!!!»
А в ответ в памяти забилось эхом «Бог еще с тобой не закончил… Пока ты не… Пока ты не… Пока ты не…»
Бог еще с тобой не закончил, Каин!
«Стоп!» - приказал сам себе Каин, заметив настороженные взгляды секретаря и палача. Он собрался с силами и вернул себе величественное выражение лица. Это у него хорошо получилось. Ноги едва держали царя, но никто этого не заметил. Ему страшно хотелось упасть. Упасть прямо здесь, в подземелье. Упасть на каменный пол, расслабиться и забыться. Забыть все. Просто – все! Однако он нашел в себе силы произнести твердым и уверенным тоном.
- Секретарь! Оповестить через масс-медиа все население страны об очередном проявлении милосердия со стороны государя.
- Конечно, ваше величество.
Придворный сделал пометку в блокноте. Настороженность исчезла с его лица, как и с лица палача.
- Я иду к себе в покои, - ровным голосом произнес Каин. – До завтрашнего утра меня не беспокоить. Государь будет думать о государственных делах.
Секретарь собрался было пойти за ним, но Каин знаком запретил ему. Побыть одному, - вот что ему нужно сейчас. Присутствие кого-либо рядом просто невыносимо!
«Только не забыть закрыть дверь в опочивальню!» - подумал царь, ставя ногу на первую ступеньку лестницы, ведущей из мрака подземелья наверх, - к свету.
*****
Быстрым, но твердым шагом царь шел по коридорам дворца. Добраться до постели, упасть и заснуть, - это первое, что нужно сделать! В голове пульсировали мысли, свиваясь в тугой клубок: «Авель никогда не оставит тебя! Пока ты не… Пока ты не…Бог еще с тобой не закончил! Авель не оставит… Бог не закончил…»
«Пока ты не»?! Что должен сделать Каин, чтобы Авель оставил его?
С пылающей головой Каин ворвался к себе в опочивальню и, не раздеваясь, упал на свою огромную царскую постель под балдахином.
Сон навалился на него сразу черным вязким смогом. Нервная система была на пределе.
Все! Спим! Ничего нет! Нет ни…че…го… Только черный вя-я-язкий… вязы?... вязать?... вязкий смог! Смог… См… смо… г…
«Смог! Я все-таки смог это сделать!!!»
Из черного вязкого смога выплывает добродушное смеющееся лицо Авеля.
«Не мои ли кровавые жертвы принимает Бог? Я жестокий и кровожадный, а ты – пахарь-землеройка!»
Братья идут в поле, вспаханное Каином. Низкое багровое небо давит прямо на голову. Под небом мечется гулкое многократное эхо: «Я – землеройка?! Я – никто?! Я – землеройка?! Я – никто?! »
Багровость неба подернулось чернотой. Камень! Хороший, - умещается в руке, и достаточно тяжелый. За камнем затаилась гадюка с очень умным взглядом.
«Ш-ш-ш! Да Каин, правильное решение! Справедливость должна восторжествовать!»
«Ну право, брат», - оборачивается на ходу Авель, зашедший чуть вперед, - «не делай из мухи слона!»
Авель отворачивается.
Затылок!
«Даже на моем поле ты вперед вырвался!»
Камень!
«Кровавые жертвы, говоришь?!»
Удар!
«Смог! Я все-таки смог сделать это!»
В душе Каина появилось новое чувство: ощущение сверхчеловеческого могущества смешанное с упоительным остервенением, злобной радостью, кровожадным торжеством!
Авель полулежит перед ним на правом бедре, неловко подвернув ногу в падении, опираясь правой рукой в землю, вспаханную Каином. У ног Каина проползает гадюка. В глазах Авеля – страх и недоумение.
«Что ты делаешь, брат? Побойся Бога!»
Бога?! Бог любит кровь! Он будет доволен, Авель!
Еще удар!
«Ты заслужил это, кровопийца!»
За спиной Авеля появляется двойник Каина. Он наносит еще удар со словами «Ты забрал у меня благоволение Бога! »
Кровь брызгами! Капли на лице двойника!
Причем здесь благоволение Бога? Я восстанавливаю справедливость! У меня нет корыстных намерений!
Удар!
«Получи, кровопийца! Получи, Бог кровавую жертву!»
Двойник бьет в свою очередь: «Ты забрал у меня благоволение Бога! »
Нет! Удар! Благоволение тут ни причем! Удар! Справедливость – вот моя цель!»
Удар! Удар! Удар!!!
Авель лежит на земле. Неподвижно. Бездыханно. Кровь льется потоком из его разбитой головы и начинает заливать землю. Двойник напротив довольно и злобно ухмыляется. «Ты забрал у меня благоволение Бога!»
Нет! Нет! Замолчи!
Кровь поднялась по щиколотку.
Далеко, прямо на черте горизонта стоит огромный Ламех, держа в руках две отрубленные головы, - юноши и мужчины. Он кричит: «Я убил мужа в язву мне и отрока в рану мне! Если за Каина отмстится всемеро, то за Ламеха - в семьдесят раз всемеро!»
В багрово-черном небе грохочет гром. «Где Авель, брат твой?!»
Двойник испуганно вобрал голову в плечи и искоса посмотрел в небо. «Не знаю! Разве я сторож брату своему?»
«Почему испуганно?» - думает Каин. – «Я не боюсь Бога! Я знаю, что я прав!»
«Ш-ш-ш… боишься», - откуда-то из-за спины, через левое плечо на его грудь выползла гадюка с умными глазами. – «Боишься, поскольку знаешь, что неправ».
Каин пытается хватает гадюку за горло, оборачивается и видит, что в руках у него на самом деле хобот слона. Слон смотрит на Каина укоризненно. Но на самом деле это не слон, а муха с огромным хоботком. Муха, вырвавшись, противно и громко жужжа, подлетает к телу Авеля, опускается на его голову и впивается хоботком-насосом в текущую потоком кровь. Муха, огромная, как слон!
Уйди, животное! Это невыносимо. Не пей кровь брата моего!
Двойник напротив хохочет! «Ты забрал благоволение! Ты забрал благоволение!»
Муха искоса смотрит на Каина, не прекращая хлебать кровь. У нее умные глаза гадюки.
Смрад!
«Где Авель, брат твой?!»
Гром и молния! Багрово-черное небо! Кровь по колено!
Авель не тонет. Его тело держится на поверхности кровавого моря, которое уже по пояс.
Смрад!
Муха плотоядно и хитро улыбается.
«За Каина – всемеро, за Ламеха – в семьдесят раз всемеро!»
Гром!
Кровавое море уже по грудь.
Двойник смотрит прямо в глаза Каину. «Благоволение теперь мое!» - говорит он. – «Бог теперь будет служить мне!»
Багровая пелена перед глазами. Кровь уже по горло. Тело Авеля колышется на тяжелых, густых малиновых волнах. Его голова прямо напротив головы Каина. Авель вдруг открывает глаза. Зрачков нет, одни белки. Синие губы шепчут: «Я прощаю тебя, Каин, брат мой».
Гром!
Смрад!
Кровь по подбородок.
«Где Авель, брат твой!»
«Я прощаю тебя, брат мой!»
Кровь заливает рот. Каин задирает голову, чтобы схватить воздух. Муха-слон сидит на теле Авеля, развернувшись хоботом к Каину. Он еще сильнее открывает рот для вздоха, и тут муха, жужжа, как железом по стеклу, срывается с трупа и влетает прямо в широко открытый рот Каина. Ее голова застревает, но она упрямо, цепляясь когтистыми мохнатыми лапами, проталкивает себя внутрь.
Каин мычит от ужаса и отвращения. Дышать нечем. Волосатый пульсирующий ком, наконец, проталкивается сквозь ободранное горло и падает вниз. Бум! Вся внутренность Каина сотряслась. В желудок? Нет, в желудке ее нет!
«Она внутри! Внутри меня! Меня! В самой сердцевине!»
Муха-слон с хоботом-гадюкой и мудрыми глазами змеи.
Кровь заливается в горло. Но выше голову уже не поднять!
Гром! Гром! Гром!
«Что ты наделал?! Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли!»
Кровь заливает ноздри, заливает легкие. Это конец! Вырваться, вырваться из этого кошмара!
«А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!»
- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
Наружу! К свету! Словно закопанный живьем вырывается из-под земли невероятным усилием!
- А-а-а-а-а-а-а!
Словно выламываешься из каменной глыбы, будучи впаянным в нее.
- А!... Хха… х-х-х…
Царь сидел на своей огромной постели, очумело мотая головой. Вся одежда насквозь пропиталась потом.
- Так и помереть во сне недолго! – сказал он вслух и громко, чтобы услышать собственный голос и придти в себя. – Бессмертный царь умер во сне!
Он попытался хохотнуть, но у него не получилось. Сон все еще не отпускал его. Образы потускнели, но внутренний смысл сна остался где-то на уровне подсознания и явно напрашивался в гости к сознанию.
Каин спрыгнул с постели, прошелся по опочивальне, разгоняя остатки дурмана, и подошел к окну. Подышал вечерней свежестью. На такой высоте атмосфера сильно разрежена, но воздуховоды накачивали воздух снизу, а воздуходувы распределяли его ровным слоем вокруг верхних этажей дворца. Так что царь мог ощущать все ароматы земли, как если бы находился в самом низу.
Мысли Каина прояснились. Он осознал, что в нем произошли какие-то перемены. Осознал смутно, но осознал. Какие же? Похоже, нужно разобраться с тем, что топчется у порога между подсознанием и сознанием.
Ладно, входи!
Каина аж откинуло от окна! Как будто внутри него взорвалась сверхновая звезда. Яркий свет залил его душу, и он увидел! Он увидел!
Он увидел, почему Бог принимал жертвы Авеля и отвергал его жертвы!
Каин, хотя и добрый по отношению к животным, приносил Богу дары, как принадлежащие ему, - Каину. Авель же, жестокий по понятиям Каина, приносил Богу дары, как принадлежащие Богу. Каин приносил свои, заработанные тяжким трудом плоды, чтобы Бог был ему должен. Авель же приносил Богу дары, потому что был должен Ему. Авель отдавал Богу богово, Каин отдавал Богу каиново! Поэтому Бог принимал дары Авеля, а дары Каина отвергал.
«Так вот в чем была загвоздка! Почему же я сразу этого не понял?! Все могло бы быть по-другому! Дело не в плодах земли и не в зарезанных ягнятах! Дело – в отношении к Богу!!!»
Почему же Бог этого не объяснил Каину? Почему Авель ничего не рассказал?!
Ну вот! Он опять винит кого-то, но не себя!
Разве не мог он признать свою вину тогда, когда Бог еще обращался к нему. Все могло бы быть по-другому! Но он не хотел признавать свою неправоту, не хотел признавать, что убил Авеля на самом деле из зависти и жгучей недоброй ревности по Богу, благоволение Которого Авель у него «украл». Не хотел признать в себе такие чувства, хотел быть праведным и справедливым в глазах своих. И случилось то, что случилось. Он ушел от Бога и от семьи. Начал осваивать новую территорию, строить свое царство. И чем дальше, тем больше коснел в своей дурной самоуверенности. Чем дальше, тем труднее становилось признаться в своей изначальной неправоте. Потому что, тогда его справедливая месть превращалась в злобное преступление, его достижения – в нарыв на теле Истории, а сам он, Каин, становился никем и ничем в квадрате. А то и в кубе! Шесть тысяч лет коту под хвост! Все бессмысленно и не нужно!
Каин застонал. На глаза навернулись слезы.
Да может плюнуть на все и признаться хотя бы самому себе! Не было никого торжества справедливости! Сплошная корысть! Мысль о том, что шесть тысяч лет потрачены впустую, невыносима, но жить, убеждая себя, что все правильно, - еще мучительней.
О да! Мы так часто упорно оправдываем, вопреки здравому смыслу, наши преступные деяния! Потому что слишком много усилий было затрачено на построение грандиозной бессмыслицы! Потому что, слишком большая ответственность лежит на нас теперь, - за обманутых нами!
«И простому человеку трудно признаться себя неправым», - думал царь, подходя к зеркалу. – «А тому, кто построил целую систему, признаться в тысячу раз труднее».
Отражение Каина смотрело на оригинал проницательно и строго, словно вопрошая, что он будет делать?
«В тысячу раз труднее, но возможно! Возможно! Бог еще со мной не закончил! Бог ты еще со мной не закончил?!»
Каин оторвался от зеркала, подбежал опять к окну, и уставился в закатное небо.
«Это же Ты, Бог, послал мне этот сон! А еще - этот раб, мученик! И внук Гаидад! И нарывающая тоска на сердце! Это же Ты! Ты никогда со мной не заканчивал, Бог! Бог?! Не-ет! Господь! Можно я так к Тебе обращусь?!»
Каин даже не замечал, что он уже кричит в полный голос.
- Господь! Что же мне делать?! Как же мне существовать с таким грузом вины и с таким пониманием будущего?! Ведь впереди бессмертная жизнь, которая не имеет никакого смысла!!! Впереди – вечность и пустота! Я ушел от лица твоего, Господь, я шесть тысяч лет жил без Тебя! В моей душе накопилось столько зла, что мне трудно дышать!
Каин издал звериный рык и тут только заметил, что говорит вслух. Вернее, кричит. Он перешел на шепот.
- Когда-то Ты разговаривал со мной… Даже после того, как… После того…
Каин собрался с силами и выдавил из себя.
- После того, как я убил брата моего из зависти и безумной ревности. Поговори со мной, Господь…
Каин плакал, как маленький ребенок. Из глаз его ручьем текли слезы, а он размазывал их по лицу ладонью.
«Я запер дверь или нет?» - мелькнула опасливая мысль. – «А впрочем, плевать! Надоело прятаться! Плевать! Пусть видят!»
Каин снова поднял мокрое от слез лицо к почти уже потемневшему небу, которое выглядело угрожающим и осуждающим.
«Словно суд Божий!»
Спокойно, Каин! Это всего лишь небо! Это не Бог! Бог, Он… как там сказал Гаидад? Попробуй попросить прощения, вдруг Он простит?!
- Господь, - тихо прошептал Каин, - примешь ли Ты меня? Я, Каин, убивший брата моего Авеля, убивший миллионы других людей, сородичей своих, и собиравшийся убить еще миллиарды, - каюсь! Есть ли прощение для такого, как я?! Есть ли избавление от тяжести вины для меня?! Есть ли освобождение от неимоверного груза грехов для Каина?!
Каин вдруг отступил от окна.
«Как-то все быстро! Так не бывает! Столько времени укореняться во зле, и вдруг в одно мгновенье покаяться?»
«Быстро?» - ответил внутренний голос. – «Ты шел к этому несколько тысяч лет! Не слишком затянулось мгновенье-то?»
Каин снова подошел к окну.
- Господь, бессмертие без Тебя не имеет никакого смысла! В нем нет ни радости, ни надежды, а только тоска предстоящей бесцельности существования и нарастающая тяжесть зла в точащей тебя совести. Есть у Тебя прощение для меня, Господь? Есть ли прощение для Каина?
Всех муз языческих союз
С души вины не снимет груз!
Дано оставить в сердце им
Лишь ностальгии горький дым!
Когда, в раздумьях о былом,
Ты затоскуешь перед сном
О чем-то, вряд ли достижимом,
Великом, смутном и родном!
ВСПОМНИТЬ ВЕЧНОСТЬ
«Все соделал Бог прекрасным в свое время,
и вложил вечность в сердце их, хотя человек
не может постигнуть дел, которые Бог
делает, от начала до конца.(Еккл.3:11)
Педаль детского велосипеда крутилась на уровне глаз, не переставая. Крутилась и крутилась. Я смотрел на нее, и у меня стало появляться ощущение нереальности происходящего. Казалось, педаль живет своей собственной жизнью, и в ее задачу входит заставить меня усомниться в моем существовании. Еще чуть-чуть и она стала бы подмигивать мне.
Я вовремя отвел взгляд. Велосипеды. Много велосипедов в ряд. И детские и взрослые. Почему я смотрю на них снизу? Ага. Я лежу. Лежу навзничь на полу среди десятков велосипедов, выстроенных в ряды. И несколько из них валяется вокруг меня. Словно мое тело ворвалось в их стройные шеренги, откуда ни возьмись, и разрушило гармонию.
Я решил привстать на локтях, борясь с искушением посмотреть на все еще вращающуюся педаль. Огромное помещение. Прилавки. Товары. Кассы. Похоже, какой-то супермаркет. Громадный супермаркет! Судя по всему, - многоэтажный. Это осознается по гулкому вокзальному эху от звука, исходящего из динамиков, и по эскалаторам, уходящим в верх и вниз.
Да, а что исходит из динамиков? Похоже, я понимаю слова. Понимаю язык. Но понимаю ли, какой это язык? Вроде, мой родной. Но какой-то незнакомый родной. Словно, из будущего. Откуда я это знаю? Не знаю. Но знаю точно!
Что на мне за одежда? Короткое светло-серое пальто. Белая рубашка. Черные брюки со стрелками. Черные тупоносые лакированные туфли. Все новое, чистое, добротное. На левой руке золотые часы с золотым браслетом.
Что ж, все это интересно, но хотелось бы знать, где я? Вернее, нет. Откуда я? Или, нет! Есть более важный вопрос. Кто я?!
Вообще-то, задавать себе такие глубокие философские вопросы, типа: «кто я?», лежа на локтях, на виду у всех, посреди поваленных велосипедов в супермаркете, немного нелепо. Или много? Можно так сказать: много нелепо? Тьфу! Что за глупости лезут в голову?!
Так, пора осторожно, незаметно встать. Ха-ха. Встать незаметно?! На виду у всех?! Еще одна нелепость. Ну ладно. Встаю. Ступаю. Только бы не зацепиться за эти велосипеды. Прошу прощения, но поднимать я вас не буду. Лучше немного помучиться совестью, чем привлечь к себе внимание. Я что, попросил прощения у велосипедов? Хм. Это интересно.
Ну вот. Выбрался из велосипедной западни. Никто на меня не обращает внимания. Огромное здание живет своей жизнью, переваривая в своем желудке массы, толпы, вереницы. Никому ни до кого нет дела. Все это мне знакомо, но незнаком себе я сам!!!
Ага! Зеркало! Так, и кто в нем? Это лицо мне ни о чем не говорит. Вернее, говорит ни о чем. Что же мне дальше делать? Зачем я здесь? У меня есть какое-то предназначение? Ого! Предназначение!!! Какие формулировки! Словно я персонаж фантастического фильма. Попал невесть куда, а во мне начинает действовать какая-то программа.
Ой, мамочки! А если это так и есть?! Откуда я знаю, что это не так? «У меня есть какое-то предназначение?» Откуда эта мысль?!
Стоп! Почему меня заботит, откуда эта мысль? Почему у меня не может быть такой мысли?
А что, может?
Мне кажется, что не может...
А почему кажется? Я ведь не знаю, кто я? Или все-таки, знаю? Местами?
Так-так-так! Тихо! Похоже, я схожу с ума. А может, я уже сошел, хи-хи!
Тихо! Молчать! Разговорчики! Выбираемся отсюда наружу. Может, на выходе из супермаркета что-то прояснится?
Эскалатор несет вниз. Иду через вестибюль. Входные вращающиеся двери. Ну вот. Я снаружи.
Улица уходила в даль. Хотелось сказать: уходила к горизонту, но - как-то не высказывалось. Потому что горизонта не было. Даль была, а горизонта не было. И даль эта была непрозрачна. В ней, как в музыке, чувствовались объем и глубина, но ничего нельзя было разглядеть. И была она ярко-синего цвета. Словно ясное небо без единого облачка встало на землю вертикально. Вблизи меня видимость была очень ясной, почти невыносимо четкой. Но уже на расстоянии десяти метров резкость терялась. Понятно было, что это даль, но что было внутри этой дали — непонятно. По консистенции она была похожа на желе. Но утверждать этого я не мог, поскольку не имел возможности прикоснуться к ней.
Вблизи же улица выглядела как булыжная мостовая с тротуарами справа и слева. Супермаркет и булыжная мостовая?! Я оглянулся. Супермаркет находился на своем месте, как надежное подтверждение моего непонятного появления в этом мире.
Ладно. Раз есть дорога, значит надо по ней идти, если уж мы тут гадаем о предназначении.
Я сделал несколько шагов. Непрозрачная даль отодвинулась немного, выпустив из себя небольшую кафешку на левом тротуаре улицы. Кафе выглядело весьма уютно и заманчиво. Запах только что сваренного кофе дернул меня за ноздри. Захотелось присесть за столик и пожить немного в этом запахе, дающем ощущение знакомства с самим собой.
Я позволил своему обонянию подвести меня к одному из столиков. За соседним столиком сидела некая дама в белой шляпе с большими полями. Она, похоже, кого-то ждала. Подходя к кафе, я видел, как она вертела головой и постукивала нетерпеливо пальцами по поверхности столика. Я отодвинул стул и уже почти сел на него, как вдруг поймал взгляд соседки. Взгляд был удивленный. Дама смотрела на меня в упор, а значит удивление адресовалось мне. Я буквально завис над стулом в неудобнейшей позе. Взгляд дамы не отпускал меня. В ее удивлении все больше читалось, что ждала она именно меня. И даже более. Она ждала меня, потому что давно меня знала! Такие громогласные взгляды бывают только у давно знакомых людей. Но беда в том, что я ее не знал! Что же делать?
Понимая, что по-другому нельзя, я кивнул даме, подвинул стул на прежнее место и подошел к столику незнакомки.
- Можно присесть?
Дама улыбнулась так, словно я неуклюже пошутил, но она меня прощает.
- Ты в своем репертуаре. Нелепые розыгрыши, не смешные шутки.
Я счел эту нелестную фразу за разрешение. И сел. Сделав попытку улыбнуться, я стал смотреть на незнакомку. Ей я точно был знаком. Но мне от этого легче не было. Очевидно, по неизвестному мне сценарию, я тоже должен был знать эту даму. И вести себя так, будто знаю ее. Учитывая полную пустоту в памяти, мне предстояло нелегкое дело. Хотя... Что-то в самой глубине души подсказывало мне, что меня нечто связывает с этой женщиной.
Скрывая за улыбкой свою неуверенность, я внимательно разглядывал незнакомое лицо, - все его черты подетально, - напряженно пытаясь вызвать в памяти хоть одну ассоциацию. Мучительное вглядывание не помогло процессу распознания. Черты лица присутствовали. Но целое из них не складывалось.
- Сильно изменилась со времени нашей разлуки?
Дама все-таки заметила, что я ее изучаю. Что же мне ей ответить? Получается, мы с ней расстались когда-то. А зачем встречаемся сейчас? И чего мне будет стоить, если я отвечу невпопад? Я ведь не знаю правил игры, в которую неизвестно как попал.
- Да, собственно, - протянул я, - не могу такого сказать.
Вроде, ответ приемлемый, судя по довольной гримаске незнакомки.
- Я хочу перед тобой извиниться, - вдруг выпалила моя мучительница.
За этой фразой последовала долгая многозначительная пауза. Дама страдальчески смотрела на меня в упор. Вместе взгляд и пауза, очевидно, давали мне понять, какой великий подвиг совершила только что эта женщина.
- Думаешь, стоит? - уклончиво спросил я.
- Несомненно.
Дама вздохнула полной грудью и подалась вперед, чуть не повалив чашку с кофе. Видимо, мне предстояло выслушать длинную речь.
- Я поняла, что все годы нашего брака ты пытался любить меня.
Оба-на! Так это моя бывшая жена!!! И что же мы тут обсуждаем?
- Ты пытался. По-настоящему. А я этого не понимала.
Она поправила роскошный локон роскошной прически. Черный едкий клуб солярки вырвался откуда-то справа. Странно. Боковым зрением я не заметил никакого движения по дороге. Однако, звук удаляющегося рева мощного грузовика мне был слышен явно. Клуб протащился между нами и вполз в дверь кафе. Дама слегка поморщилась и продолжила.
- Не понимала. Люди ведь все разные, знаешь ли. Я считала: раз ты меня любишь, ты должен, как все, зарабатывать много денег, покупать мне дорогие наряды, дарить мне шикарные машины, возить меня в роскошные круизы. Ну и прочая ерунда. Многие женщины именно этого ждут, а чем я лучше их?
Дама посмотрела на меня кротким взглядом, говорящим «видишь, как я беспощадна к себе?!» Я сделал умное лицо и слегка наклонил голову. Дескать, «конечно, вижу, дорогая». Я все еще не знал, чем мне грозит отрицательная реакция на происходящее.
- За три года нашей разлуки я многое поняла. Нельзя от романтика требовать материальных благ. Романтики любят фантики, кокетки любят конфетки, - хихикнула она, заговорщицки глядя на меня. Видимо я должен был знать этот стишок. А я его не знал. Но самое подлое было в том, что романтиком я себя совсем не ощущал. Ощущал я себя набитым дураком. И да, - у нас три года разлуки, оказывается! А сколько мне лет вообще?!
- Гм-гм, - многозначительно помычал я, сохраняя умное выражение лица.
- Мне стало ясно, чего ты хотел. Ты хотел носить меня на руках. Ты хотел дарить мне цветы и стихи. Ты хотел срывать для меня звезды с неба. Я все поняла и исправилась. И продолжаю исправляться.
Я продолжал смотреть на нее взором умника, тоскливо предчувствуя приближение какой-то жуткой опереточной развязки, типа «без меня меня женили». Все шло к тому! Кто писал этот гадский сценарий?!
- И буду продолжать исправляться, - томно и многообещающе протянула моя бывшая супруга, и положила свою руку на мою, глядя мне прямо в глаза. - Ты сможешь носить меня на руках так, как тебе этого захочется. Теперь я буду послушной. Я буду твоей музой!
Ни шиша она не исправилась! Она просто поняла, как лучше меня использовать, за какие ниточки дергать. А речь опять только о ней и о ней любимой, - если я правильно понял ее же собственные откровения.
Маникюр на ее ногтях был настоящим произведением искусства. Как можно на столь миниатюрной поверхности изобразить целых три картины?! И зачем??? Возле замшевого обшлага ее изящного темно-оранжевого пиджачка я только сейчас увидел кусок беляша, недоеденного прошлым клиентом. По беляшу ползали мухи, иногда взлетая, жужжа, и опять садясь. Мне почудилось, что я чувствую запах заветренного подкисшего теста и слегка подгнившего фарша. Пальцы с фантастическими ногтями поглаживали мою руку с золотыми часами.
- Давай начнем все сначала, - сказала моя бывшая жена, желающая стать моей будущей музой.
Вот оно! Блин! Что мне делать? Я не хочу ничего начинать с этой дамой ни с начала, ни с конца! Могу я отказаться?!!! Эй, кто-нибудь! Кто меня сюда запихал?! Я могу отказаться?!!! Я не желаю уносить на руках в туманную даль, к невидимому горизонту, эту подсохшую блондинку.
- Слушай, ты так смотришь, будто в первый раз меня видишь!
Я и вправду по-прежнему не узнавал этой женщины. Но, не узнавая ее по-прежнему, я вдруг понял, что объединяло меня с ней в глубине души! Желание возвышенной, верной, чистой любви!!! Да! Оно снова ожило во мне. Я ощутил минутное блаженство, прикоснувшись к чему-то истинному в себе, к своей сути. К чему-то очень светлому, радостному, драгоценному, но... недостижимому.
- Ну что, дорогой, ты согласен?
Моя бывшая жена с не опознаваемым лицом и светлое чувство были как-то связаны во мне, но в то же время между ними была громадная пропасть. Ну да, пропасть! Светлое чувство, желание возвышенной и чистой любви всегда было моей и только моей частью! Оно никак не принадлежало этой женщине. Пропасть намного больше связывала нас, чем это чувство. И чем больше я пытался привязать светлое чувство к этой женщине, тем большая пропасть возникала. Пропасть под названием разочарование.
- Согласен, дорогой? - не отставали когтистые пальцы от моей руки.
Итак, светлое чувство, ожидание возвышенного принадлежит мне, а разочарование принадлежит ей. А пропасть, это то, что нас связывает. Постой! Я рассуждаю так, словно понимаю себя!!! Я что, вспомнил какую-то часть о себе? Но ведь, я и вспомнил-то всего про какое-то желание! Про мечту, можно сказать. Фантазию! Разве фантазия может быть истинной сутью человека? Разве суть не в том, как меня зовут? Сколько мне лет? Где я работаю? Где живу? Не это ли важнее?!
- Ну-у... милый... скажи же, наконец... ДА, - настаивала кандидатка в музы, в нетерпении пихая замшевым обшлагом кусок беляша. Мухи жужжали, протестуя.
Получается, нет никакой особой связи между нами. Встань я сейчас и уйди, дама в шляпе останется позади, а светлое чувство — со мной. В чем же суть встречи? В том, чтобы понять разницу между этой дамой и моим чувством? Эй, сценарист?! Что мне делать теперь? Могу я встать и уйти? Один. Без дамы.
- Что же ты молчишь? - начала злиться моя бывшая супруга. Ухоженные ногти впились в мое запястье с золотым браслетом.
Сейчас, дорогая. Сейчас я тебе все скажу. Я не буду груб. Незнакомым женщинам я не грублю. Но я буду решителен.
- Знаете что?
Ногти отдернулись, услышав обращение на «вы».
- Мне жаль, что так вышло. Но я не знал вас, как мне только что открылось, в прежней жизни, не знаю вас и сейчас. Между нами нет ничего общего. Кроме пропасти.
Судя по выражению глаз незнакомки, она понимала, о какой пропасти речь. Справа раздались быстрые шаги и стук. Это был сухой стук костяшек на бухгалтерских счетах. Краем глаза я заметил какую-то долговязую фигуру в черном фраке с длинными фалдами, пробежавшую мимо. Повернув голову, я лишь успел увидеть, как ярко-синяя даль всосала кончики фалд. По-моему, на голове у фигуры был еще и черный цилиндр.
- Музой моей вы не будете, поскольку музе свойственно летать. А вы способны лишь виснуть тяжестью на руках. Простите. Я ухожу.
Я встал, кивнул на прощание и пошел прочь. В сторону желеобразной дали, наискосок по мостовой, - к правому тротуару. Пропасть между нами стала натягиваться, словно резиновая, не желая меня отпускать. Поэтому мне пришлось уходить боком, вполоборота, с усилием отклоняясь назад.
Незнакомка, с искаженным ненавистью лицом и колким цепким взглядом, оставалась на другой стороне пропасти. Я чуть поднатужился, вызывая в памяти ощущение парящего блаженства, испытываемого мной при мечтаниях о возвышенной, чистой и верной любви. Что-то смачно чмокнуло, и меня отпустило. Резиновая пропасть осталась с дамой, обвисшая у ее ног, словно челюсть щелкунчика.
А разочарование осталось со мной. Осталось, как осознание невозможности воплощения светлого чувства. Как осознание потери того, чего никогда так и не находил. Оказывается, пропасть и разочарование - не одно и то же. Разочарование, как и светлое чувство, также принадлежит мне. Они два антипода, прочно связанных между собой. И ощущаются во мне, как нечто настоящее. И очень стоящее!
***
Даль, едва заметно колыхаясь, отступала по мере моего продвижения вперед. Через десяток шагов на правой стороне вырисовалась кафешка, выглядевшая словно зеркальное отражение предыдущей. И за столиком сидела... я даже оторопел немного. Дама! Светлое возвышенное чувство снова колыхнулось во мне и потянулось по направлению к ней, - как и всегда при встрече с новой женщиной. «Как всегда»?! Я что-то еще о себе вспомнил?!
Пока я подходил к правому тротуару, дама смотрела прямо на меня. Она представляла собой весь бразильский карнавал в одном лице! Только не было двухметровых перьев. Все остальное было. Я не стал прикидываться, будто не понимаю этот взгляд, сразу подошел к ее столику и сел, не глядя незнакомке в лицо. Какая драма ждет меня здесь?
Собравшись с духом, я повернул голову и дерзко уставился на даму. Теперь я сумел ближе рассмотреть ее наряд.
Пышная высокая прическа, сконструированная из черных блестящих волос. Блестки на волосах. Лицо раскрашено всеми цветами косметической радуги. Напомаженные красной блестящей помадой сочные губы, длиннющие фиолетовые ресницы, зеленые веки, румяна на щеках. «Удивленные» насурьмленные бровки. В ушах крупные тяжелые серьги из золота. На шее несколько обручей из платины. На запястьях и щиколотках широкие браслеты из слоновой кости с разными висячими побрякушками на них. Одежда на даме была также вполне карнавальной. Расшитый бисером белый топик и белая короткая юбчонка больше открывали, чем скрывали, ее пышные и одновременно изящные формы. Бордовый маникюр на всех двадцати пальцах.
Незнакомка выглядела бы жутко вульгарно, если бы не ее взгляд. Со взглядом она смотрелась жутко привлекательно. Привлекательно, хотя и вульгарно, - вот в чем вся подлость!
Взгляд ее был сама невинность. Девица смотрела на меня, как бы сильно стесняясь. И даже немножко испуганно. Ее броский, вызывающе соблазнительный внешний вид и зрелые формы находился в диком контрасте с ее взглядом маленькой девочки, вышедшей из дому на прогулку в первый раз и потерявшейся. Этот взгляд взывал: «Ты не можешь пройти мимо. Ты должен обо мне позаботиться. Возьми меня на ручки!»
Б-р-р! Дикое противоречие между невинным взглядом и вульгарной внешностью девицы! Я вдруг ощутил, что во мне поднимается какая-то нездоровая муть. Какое-то темное чувство. Низменное. Алчущее. Ненасытимое. Предвкушающее гадкое, запретное удовольствие. Из бездны меня поднималось, нарастая, ревущее сладострастие. Откуда это во мне?!!!
Я вдруг понял, что девица передо мной была воплощенным символом именно сладострастия. Невинность и вульгарность. Ведь сладострастие и живет за счет осознания нечистоты, вульгарности того, что ты делаешь. А нечистота ощущается лишь на фоне чистоты, невинности. Удовольствие сладострастия это удовольствие короткого замыкания, - рвущей судороги в совести. Взрывная интенсивность разряда за счет громадной разницы потенциалов: невинности и вульгарности. Чистоты и развращенности. Святости и греха.
Ах да! Чистота! Святость! Во мне же есть чувство возвышенной, чистой, святой любви! На нем и паразитирует похоть!
Я стал поспешно вызывать в себе это высокое чувство, пытаясь погасить растущую во мне похоть. На какое-то время мне это удалось. Сладострастие, правда, никуда не исчезло. Сдерживаемое светлым чувством, оно потеряло свою интенсивность, но нагло пристроилось рядом, все время пытаясь обратить мое внимание на себя. В невинном взгляде девицы появилась чуть заметная ирония. Похоже, она понимала, с чем мне приходится бороться.
- Ита-ак, - натянув на лицо бравое выражение, протянул я. Почему бы не начать диалог первым? Диалог все равно ведь неизбежен, не так ли?
Из дверей кафе доносились вальяжные ритмы игривой босановы. Жаркое солнце ощутимо пригревало. Хотелось расслабиться и плюнуть на все! И на светлое чувство тоже.
- А почему ты борешься с собой? - детским голоском пролепетала девица, потягивая коктейль через соломинку. - Разве мы с тобой встретились не для того, чтобы забыть о всякой борьбе? Чтобы просто жить? Жить, и наслаждаться жизнью?
Так. С ней мы, значит, тоже встречались. И, похоже, мы не были просто друзьями, хотя мне яростно не хотелось предполагать такое. Сладострастие же настойчиво предлагало поверить в это. Я настойчиво пытался не верить ему.
- Возвышенная и чистая любовь существует! - брякнул я неожиданно для самого себя. Зачем?!
Девица прыснула. Коктейль булькнул.
- Ты сам-то понял, что сказал?
Нет. Не понял. Но мне почему-то показалось очень важным продолжать развивать эту мысль.
- Я всегда верил в нее! Всегда искал ее! - И воскликнул, стукнув ладонью по столу. - Настоящая любовь существует!
Произнося эти слова, я чувствовал их фальшь. А хлопок по столу? Просто театр, да и только! Светлое чувство, куда ты подевалось?
- Выходит, наша любовь, - прищурилась девица, закидывая ногу на ногу, - не настоящая? Так?
Сладострастие стало заполнять меня нездоровым возбуждением. Сладкое предвкушение запретного пыталось затуманить восприятие. Я боролся с похотью изо всех сил, я отчаянно взывал ко всему светлому и возвышенному, что во мне оставалось, словно это было сражение за мою жизнь.
- Была ли она настоящая?! - воскликнул я, стараясь говорить о наших отношениях в прошедшем времени. - Не знаю!
Я ничего про нас не помнил, но было видно, что девица говорит правду.
- Да! Не знаю! Главное, была ли она чуткой и бережной?! Была ли она трепетной и нежной?! Была ли она такой, что ты готов жизнь отдать за того, кого любишь?!!!
Я задыхался, отчаянно пытаясь разжечь в себе светлое начало.
- Отдать жизнь за того, кого любишь и ощутить при этом высочайшее блаж...
Бздынь-бздынь-бздынь!
- Алле, - небрежным жестом приложила телефон к уху девица. Бордовые ногти забарабанили по столу. Словно я и не рвал свою душу перед ней только что! Почему у телефона есть право вмешаться в разговор, как раз тогда, когда ты вышел на самую серьезную ноту?! Подойди на улице человек к людям, ведущим диалог, и попробуй вмешаться, ему указали бы на нетактичность. А телефону все можно! Похоже, у телефонного звонка такая же магия, как и у денег.
- Да пошел ты, - сказала моя дама в трубку, схлопнула мобильник и воззрилась на меня. - Ты что-то там про блаженство бормотал.
Я уже казался смешным самому себе со своим пафосом. Но решил досказать свое последнее слово.
- Жить другим человеком! - голос мой охрип, и мне хотелось прокашляться. - И хотеть... кха-кха... быть с ним... кха... всегда.
- Ну-у, вот этого-то было навалом! - развязно подхватила девица. - Уж быть-то всегда друг с другом нам всегда хотелось!
Я смотрел на нее, ощущая какое-то бессилие. Бессилие и пустоту. Наткнувшись на них, сладострастие стало остывать, шипя.
- Ты что мне хочешь здесь доказать? - вдруг не детским голосом заговорила дама. - Что ты тут один такой понимающий? Знаток чистоты? А я, значит, дура вульгарная? Ты забыл, как мы с тобой эту возвышенную чушь вместе прожевали и выплюнули? Как плакали друг у друга на груди и сопли размазывали?! Рыдали о несбывшихся мечтах?! О крушении идеалов?!
Вот те на! Так мы единомышленники, оказывается. «Просто встретились два одиночества...» Откуда этот мотив?
- Это ты своей дуре-жене объяснить за долгие годы не смог, о чем мечтал! - девица закурила. - А мы с тобой друг друга сразу поняли! Я такой же идеалисткой была по жизни!
По внешнему виду не догадался, извини. И что же было дальше? После крушения идеалов? Облокотившись на стол, я выдал упрямо:
- Нельзя терять идеалы, даже если они не сбылись.
- Неужели? И потому ты, такой хранитель идеалов, изменил жене?
Хряк! Что-то внутри меня перекосилось и сломалось. Черное пятно измены четко всплыло в памяти. «За три года нашей разлуки я многое поняла!» Я оглянулся. Моя бывшая жена все также сидела за столиком метрах в десяти от меня. Ее спина была напряжена, словно она подслушивала наш разговор. Все так близко, все так рядом в этой жизни, оказывается!
- Да! - обернулся я к девице. - Изменил! Мне надоело любить впустую, невпопад! Мне хотелось быть любимым! Ну ведь хочется же!... Чтобы, хотя бы раз в жизни!... Хоть КТО-НИБУДЬ! ПОЛЮБИЛ! ИМЕННО! ТЕБЯ!
Я заметил, что ору. И, спустившись на шепот, добавил:
- Полюбил ни за что... Просто так...
С мыслью «мне лишь хотелось быть любимым!» я снова оглянулся на жену. Она сидела на стуле вполоборота и смотрела на меня. У нее был растерянный взгляд человека, запутавшегося в жизни и не понимающего, зачем он живет. Разбитая кофейная чашка осколками лежала возле ножки стола.
- Возможно! - вернул меня назад голос девицы. - Поначалу так оно и было. Желание, чтобы тебя кто-то любил. Просто так. И мы тешились первое время этой иллюзией. Я нежилась в мысли о том, что любима тобой, ты отдыхал в мысли о том, что любим мной. Мы оба были любимы просто так: такими, какими были, без всяких претензий. Но потом оказалось, что способности постоянно любить один другого нет ни у меня, ни у тебя. Ведь для того, что каждый из двоих был всегда любим просто так, необходимо, чтобы каждый ВСЕГДА ЛЮБИЛ просто так!
В моей памяти стало что-то всплывать.
- Для того, чтобы по-настоящему любить друг друга, - на ощупь попробовал угадать продолжение мысли я, - нужно быть полностью независимыми друг от друга!
- Да, мы пришли к такому заключению. Нужно иметь в себе вечный источник любви, независимый ни от чего на этом свете. Тем более, друг от друга. Но в нас...
- ...нет такого источника! Мы можем давать друг другу, лишь забирая что-то взамен! Иначе, - батарейка кончится!
- На этом и сдохла идея о возвышенной самоотверженной любви. Нет в нас силы к постоянному самоотречению, которого требует такая любовь. Есть дурацкая фантазия о такой любви, которая морочит головы людям. Но она скопытилась! И туда ей и дорога, блин!
Дама с треском затушила сигарету о дно пепельницы.
- И мы... - боялся догадываться я.
- И мы поняли, что единственный доступный людям вид любви, если отбросить всякую сентиментальную требуху, это наглая эксплуатация друг друга. И мы пустились во все тяжкие! Мы стали откровенными любовниками и попрали все нормы морали!
Девица цинично и скабрезно рассмеялась.
- Чего мы с тобой только не испробовали, любимый! И нам было хорошо вместе. Помнишь?
Я вдруг все вспомнил. Ясно, как день. Вернее, как ночь! Вспомнил, как жил на каком-то болезненном надрыве души. Такой надрыв необходим, чтобы ощутить, - ты живешь! Вспомнил какой-то дикий карнавал впечатлений, яркое, красочное и мрачное безумие. Бурная жизнь страстей изматывает и не удовлетворяет. Нужно было все время себя заводить, накачивать, заставлять, опьянять, искать новой пищи для эмоций. Обманывать себя, и — убегать от пустоты, которая настигает и ревет в затылок: «Все бессмысленно! Все обман! Ты — МОЙ!»
Я вынырнул из воспоминаний. Девица тревожно смотрела на меня.
- Ты останешься... со мной? - осторожно спросила она, словно почуяв что-то недоброе. Бокал с коктейлем в ее руке мелко дрожал.
Я смотрел на нее и ощущал свою раздвоенность. Вернее, даже рас-троенность. Слева во мне присоседилось сладострастие. Справа — тошнота, чувство глубокого отвращения. А между ними находилась пустота. Пустота — вот что нас объединяло с моей соседкой по столику. Мою бывшую жену связывала со мной пропасть. А эту девицу и меня связывала пустота. Или я опять фантазирую, желая чтобы нас хоть что-то связывало? Чтобы меня хоть что-то хоть с чем-то или с кем-то хоть когда-то связывало по-настоящему?!!!
Я начал вставать одновременно со стуком костяшек на счетах. Опять этот ненормальный бухгалтер! Что он тут носится?!
Девица с упреком смотрела на меня, даже не пытаясь жеманиться. Ой, только не надо так смотреть, мадам! Я не останусь. Сладострастие, смачно чмокнув, оторвалось от меня и всосалось в мою визави. Вальяжная босанова прервалась на полустоне саксофона. Ага! Выходит, не пустота, а сладострастие нас объединяло! А сосущая безнадежная пустота вместе с чувством глубокого тошнотворного отвращения, (в память о сладострастии) останется со мной?! Что ж, за все нужно платить!
- Прощайте, мадам. Мы выпили друг друга до дна. Еще один день вместе - это самоубийство. А я почему-то хочу жить, хотя мне абсолютно непонятно — зачем?! Но, наверно, это понятно тому, кто меня поместил в этот сценарий.
Девица уже не обращала на меня внимания. Она положила длинные ноги на стул, где я только что сидел, и прихлебывала коктейль, выбросив соломинку. Я все-таки сделал прощальный кивок головой и двинулся налево через булыжную мостовую. Похоже, к новой встрече.
***
Ну и где же еще одно кафе? Десять шагов я уже прошел! Мутно-синяя даль все отступала и отступала. Наконец, слева послышались какие-то звуки. Вроде бы, крики. Шум толпы. Бравурная музыка. Похоже, меня ждет не кофейный уют, а какая-то демонстрация.
Из утекающей синевы дали выявились какие-то фигуры. Люди с флагами и транспарантами. Толпа человек в тридцать. Стоит на улице, на тротуаре перед пешеходным переходом. Машет лозунгами и что-то скандирует. «Свободу! Свободу! Долой тиранию!»
Похоже, середина осени. Пронзительно красивая листва на деревьях. Яркая — желтая, красная, оранжевая. И солнце светит вовсю, хотя и не жарко. Прохладно, но не холодно. Бодро! И весело. Даже — празднично! И воздух какой-то особенный. Какой-то...
- Эй, ну ты где ходишь?!
На меня смотрят, повернувшись, три демонстранта. Снова эти взгляды, словно мы давно знакомы. Парням лет по тридцать. Значит, и мне примерно столько же в этом новом кадре.
- Ничего себе прикид! - восхищаются ребята, здороваясь со мной. - Ты словно с выставки мод сбежал.
- Пришлось сбежать, - нахожу уместным пошутить я. - Устал от гламура. А что тут у нас?
- Как что? Ну ты даешь! Вот же, сбываются наши мечты!
Мечты?! Я мечтал о демонстрациях протеста? Занялся революциями?!
- Мы, наконец, вышли, чтобы высказать свое мнение публично! Понимаешь? Столько говорили об этом, столько шушукались по углам, и вот — вышли! Вышли!!!
Парни трясли меня, как грушу, радостно щерились и хохотали в чистейшее голубое небо.
- Вышли! Понимаешь! Свобода! Мы — свободны!!!
Глаза ребят, - да и остальных присутствующих, - были какими-то безумными. На лицах всех был шальной восторг. Словно все были изрядно подшофе.
И вдруг я понял, чем пах воздух. Он пах свободой! Дышалось удивительно легко. Какое-то залихватское раздолье было в каждом вздохе. Воздух был каким-то хрустально-колким, искристым, пьянящим, поющим. Я почувствовал, что мои глаза тоже загораются. СВОБОДА! Какое замечательное ощущение! Беспредельность! Всемогущество! Полет!!! Всем своим нутром я в этот миг понял, насколько нуждаюсь в свободе! Конечно! Как же жить без нее???! СВОБОДА!!!
- Свобода и честь наш лозунг! - провозгласили мои новые-старые друзья, потрясая в воздухе сжатыми кулаками. - Свобода и справедливость!
Да! ДА! Свобода и справедливость! Ей-богу! Ради этого стоит жить! А что делает возле демонстрантов огромный мусорный контейнер, доверху заваленный какими-то отходами? Он как-то неуместно тут стоит.
Толпа стала скандировать: «Свобода! Свобода! Долой тиранию!» Я подключился к общим крикам. Какое замечательное чувство единства! Все — вместе! Все — за правду! Все — свободны! Какая мощь в правде, подхваченной множеством свободомыслящих людей!!!
Я кричал в упоении: «Свободу! Свободу! Свободу пешеходу!» «Свободу! Свободу! Свободу пешеходу!»
Пешеходу???! Какому пешеходу?
- Какому пешеходу? - сорвалось у меня с губ.
Человек десять оглянулись на меня с недоумевающими лицами.
- Как какому?! - изумились мои друзья. - Мы собрались здесь сегодня для того, чтобы демонстративно не переходить на красный свет!
- Пора положить конец этому беспределу городских властей, - вмешался какой-то дядька с бурым цветом лица. - Сколько можно заставлять нас ходить на красный светофор?
- Это форменное безобразие! - поддержала его дама, похожая на старуху Шапокляк. - Годы! Целые годы издевательства над народом!
- Возмутительно, не так ли? - обратился солидный мужчина в пенсне к прыщавому пареньку лет восемнадцати, меланхолично ковырявшемуся в носу. - Рад лицезреть молодежь, так сказать, на баррикадах!
Палец замер в ноздре. Парень на секунду задумался и ответил, не вынимая пальца из носа.
- Да я, вообще-то, просто так тут стою. Пацаны скоро должны подойти. Собрались сегодня против зеленых светофоров протестовать.
Вся толпа резко обернулась на парня. С вершины мусорной кучи съехал большой целлофановый пакет и дрябло шмякнулся ему под ноги. Повисло гнетущее молчание. Парень понял, что брякнул что-то не то, и вытянул палец из ноздри.
- Ах ты контра! - воскликнула Шапокляк. - Подслушивать-подглядывать затесался?!
Парень попятился, но уткнулся спиной в моих друзей.
- Как не стыдно, молодой человек! - возмутилось пенсне. - Думать о посторонних вещах, когда идет битва за свободу и честь нации!
- Да! - рьяно крякнул буролицый. - Это чистое предательство! В асфальт таких недоумков надо закатывать! Всех, кто против свободы, - в асфальт!
Шапокляк вдруг размахнулась и стукнула парня транспарантом по голове. Завязалась потасовка. Несколько человек навалились на парня, молотя его, чем попало, в то время как остальная толпа скандировала «Свобода! Долой тиранию!» Мои друзья были в числе нападавших.
Мне показалось, что я снова попал в какой-то дурной сон. Снова очнулся в кошмаре. В каком-то фарсе с кукольными персонажами. Будто я опять смотрю на безостановочно вращающуюся педаль велосипеда.
«Щелк-щелк» раздалось за спиной. И быстрый бег шагов. Счетовод! Похоже, нужно обернуться.
Словно сомнамбула, я повернулся спиной к орущей толпе. На противоположной стороне булыжной мостовой стоял магазин измерительных приборов. На его витрине были нарисованы огромные весы. Над весами — полукругом надпись «ВЗВЕШЕН И НАЙДЕН ЛЕГКИМ». Меня потянуло к этой надписи, словно в ней открывался смысл жизни. Переходя улицу, я слышал за спиной сирены полицейских машин.
***
А вот и стол! Возле витрины стояло несколько столов с табуретками вокруг них. Явно, это было не кафе, а что-то еще. Я пока не понял что, но предчувствия у меня были неприятные. И столиками эти столы явно не желали называться. Они были квадратными и массивными. За одним из столов сидел мужчина и что-то писал. Он тоже был квадратным. И массивным. Но сидел он не на табуретке, а на стуле со спинкой.
Я подошел к мужчине. Он глянул на меня исподлобья и кивком головы указал на табуретку. С ним, получается, мы тоже знакомы. Я присел.
- Докладывай, - жестко бросил мужчина, не отрываясь от записей.
Вот так! Я у него на службе! Интересно бы знать, на какой? Что говорить-то?
- Чего молчишь? Собрались они наконец протестовать?
Уловив по интонации, что ответ должен быть утвердительным, я ответил:
- Похоже на то...
- Через сколько дней? - продолжал писать мужчина.
Я напрягся. Похоже, с этим дядей не забалуешь. Ошибиться нельзя.
- Думаю, - я положил локти на стол, изображая беспечность, и ответил, - через пару-тройку деньков.
- Похоже... Думаю... Это что за доклад такой?!
Квадратный человек грозно уставился на меня.
- Тебе за что деньги народные платят?
Его возмущенный взгляд упал на золотые часы, нагло красующиеся на моем запястье, и задержался. Затем мужчина перевел глаза на меня.
- Шикуешь, плесень?! Разоделся, как проститутка, а сведения — где?! Информация где?! В морду захотел?!
Ого! Вот так начальничек у меня!
Глядя ему в глаза истово и виновато, я стал угадывать боковым зрением путь для отступления. Похоже, пора сматываться. Авось, прорвусь сквозь холодцовую даль! Я уже почти собрался вскочить и побежать, как вдруг в поле моего бокового зрения выползло нечто. Какая-то колонна в два ряда. Колонна топала и ухала, перекрывая мне дорогу к побегу.
Глаза у квадратного мужчины потеплели. Он повернул взгляд в сторону колонны. Я позволил себе сделать то же самое. Около двадцати бритоголовых бугаев в черных майках, в черных галифе и сверкающих керзачах бежали по булыжной мостовой. У всех на правом предплечье была наколото «Бог с нами! Кто не с нами, тот против Бога!» Мой начальник, улыбаясь, поднял руку в приветствии.
Где это мы?! В фашисткой Германии?! А почему говорим не по-немецки? Или, - по-немецки?
- Краса-авцы! - довольно протянул мужчина, когда бугаи пробежали. И откинулся на спинку стула. - Опора нации!
Массивный квадрат уставился на меня долгим оценивающим взглядом, барабаня пальцами по столу. Я поежился. И сказал, на всякий случай:
- Виноват. Исправлюсь.
Слышал эту фразу в каком-то дурацком кино, даже не помню в каком.
- Исправишься? Конечно, исправишься. А куда ты денешься? - Квадрат пожевал губами. - А знаешь, что?
Он в полез куда-то в низ стола, достал оттуда бутыль с коричневой жидкостью и два стакана.
- Давай-ка по-хорошему поговорим, - он налил по полстакана жидкости. - По-мужски. По-дружески.
Я не понял, к добру такой поворот или к худу? Он что, сменил гнев на милость?
- Я все понимаю, - сказал он, беря стакан. Мне тоже пришлось взять, деваться было некуда. - И тебя понимаю. Непросто тебе сейчас. К работе агента привыкнуть надо.
Агента?! Какого агента? По недвижимости?
- Предавать друзей и идеалы всегда непросто. Нужно мозоль в душе натереть. Но, со временем привыкаешь. Мы же уже с тобой говорили, - посмотреть на это надо с другой стороны. Какие они тебе друзья, эти придурки? Баламуты! Сами не живут спокойно и другим не дают! Не знают толком даже, за что борются! Им лишь бы бороться! Ну, давай, вздрогнем!
Квадратный мужчина вылил содержимое стакана в глотку, ухнул и широко улыбнулся. А я так и застыл со стаканом, выпучив на него глаза. Я — предатель?! Минуточку! Я что, доносчик???! Мужчина тем временем плеснул себе еще полстакана и загоготал, глядя на мое выражение лица.
- Вот именно такая у тебя рожа была, когда ты у меня на первом допросе был. Я тебе тогда рассказал вкратце про одноразовый забег «зеленых». Ты тогда впервые понимать стал всю нелепость идеалов этих свободолюбцев. Да ты пей, пей! Тебе расслабиться надо!
Начальник чокнулся со мной и сделал приглашающий жест. Мне пришлось проглотить обжигающую непонятную жидкость вместе с ним. В голове сразу поплыло.
- Что за «зеленые»? - не своими губами произнес я.
- Да, из той же серии, что и «красные». Только красные демонстративно не идут на красный светофор, а зеленые— демонстративно идут на зеленый! Но и те и другие — за свободу! За нее же и лупят друг друга. Сидели у меня как-то на допросе и красный и зеленый, рядом. Так разругались, жуть просто! Никогда в жизни я так не хохотал!
Массивный человек достал из нагрудного кармана толстую сигару и закурил, причмокивая.
- Да, - продолжил он вспоминать. - Красный, значит, зеленому кричит: «Вы, зеленые, еретики! Для вас не ходить на красный — лишь вульгарная возможность, а не принцип жизни! Вы горазды только на зеленый бегать! Для нас не ходить на красный — благородная цель, а для вас — лишь банальное пошлое следствие того, что вы целенаправленно ходите на зеленый! Вы кощунники! Вы к святыне относитесь, словно к выдоху, в то время, как важен вдох!» Слыхал, как загнул, га-га-га?! А зеленый ему той же монетой отвечает. Только у зеленых важен выдох, ибо без него вдох не сделаешь! Так что, пешеходам есть за что демонстративно сражаться, гы-гы!
«Свободу пешеходу» всплыло у меня в памяти.
- Ну так это же правильно, - с пьяной искренностью вставил я, - что «красные» не идут на красный, а «зеленые» идут на зеленый. Только, почему - демонстративно?
Начальник изучающе посмотрел на меня.
- Не знал бы тебя, подумал бы, что ты дурак! На красный светофор как раз идти надо, а на зеленый — стоять. Ты прикалываешься, да?
- Нет! Не прикалываюсь! - возмутился я, осмелев под вилянием жидкости. - На зеленый идти надо!
Начальник присмотрелся ко мне еще серьезней. Затем хлопнул себя по ляжке и заржал.
- Ну, молодчага! Ну, приколист! А я чуть было не купился! Ха-ха-ха! На зеленый, говорит, идти надо! Га-га-га! На трассе скорость сто двадцать, а он говорит, идти надо! Ну, хохмач! Ну, уморил! Хха-ха!
- А почему одноразовый забег? - не поддержал я его ржач. - Они что, только один раз протестовали?
- Га-га-га, - еще веселее загоготал квадрат. - Ну да! Только один! Га-га-га! Ой, не могу! Почему, говорит, забег одноразовый?! Ха-ха! Да потому, что движение на дороге уж больно интенсивное! Потому и одноразовый забег-выбег! Знаешь, как хлопушки одноразовые. На дорогу выбежали, хлоп, хлоп, хлоп! Отпротестовали! Гы-гы-гы!
Так. Значит, в этом мире все переходят дорогу на красный, а стоят на месте на зеленый. Мне стало тоскливо. Алкоголь выветривался, оставляя в голове тесноту и дурь.
- Да ты так спрашиваешь, будто в первый раз слышишь. Забыл, что ли?
Мужчина лукаво вглядывался в меня.
- Что ж, понимаю. Совесть! Ну, попритворяйся в последний разок, будто ничего не было. А я тебе все расскажу, вспомню. Мне по душам поговорить захотелось. Только, смотри, - повысил тон начальник, - в последний раз!
Он выглотал еще полстакана жидкости, откинулся на спинку стула, и с удовольствием предался приятным воспоминаниям.
- Так вот, услыхал ты у меня здесь, на допросе, как эти «зеленые» лопухи ни за что под колесами погибли, и задумался. Нет, ты, конечно, не сразу сдался, про свободу что-то лопотал, ххе-хе. Дескать, за идеалы погибли! А потом, понял, что цели уж больно глупые! Что менять-то собрались? Зеленое на красное? Ходить, не ходить? Да какая разница? Стоит ли жизнь тратить на одноразовые хлопушки?
«Хлоп-хлоп-хлоп! Отпротестовались!»
- Видел я, что ты это понял. Но ты все равно не сдавался. Молодец! И друзей не сдавал долго. В тюрьму готов был пойти, идеалист паршивый, хе-хе, - по-доброму хохотнул квадрат. - Тем ты мне и приглянулся. Я ведь и сам такой когда-то был.
Правда, что ли? Это интересно. Хотя, вру! Ни фига мне неинтересно! Как бы смыться отсюда поскорей?!
- Помню по молодости, схватил меня за грудки один мужик. Перепутал с кем-то. Тряс так, что, казалось, душу из меня вытрясет. Я пацан здоровый был, мог бы ему ручонки быстро поотламывать. Но не стал. Думал во время тряски: «Ну он же меня за правду убить хочет. Значит, должен я быть к нему снисходителен. Понять его должен. Он ведь такой же, как я!»
- Хорошо, что мужика сердечный приступ хватил, - «наставник» покрутил в руке стакан. - Не то замогилил бы меня. А со временем мне стало понятно, что он был не такой, как я. А я - не такой, как он! И знаешь, в чем была между нами разница?
- Не знаю.
- Он был готов убить за правду. А я был готов умереть за нее. Все еще не видишь разницы? Я готов был пожертвовать собой! Так же, как и ты готов был пойти в тюрьму за своих друзей.
Ага! Вот в этом месте допроса у меня, наверное, и возникла симпатия к массивному квадрату.
- Вот и проникся ты ко мне тогда доверием, - словно прочитал мои мысли собеседник. - Родственную душу, так сказать, почуял. Потеплел взглядом, смотрю, расслабился, раскрылся. Ну, я тебя, тогда, и добил сразу. Ххе-хе. Рассказал всю правду о том, в какой системе мы живем.
На меня стало наваливаться ощущение тесноты, скованности. Словно я становлюсь частью какой-то конструкции, частью, намертво прикованной шарнирами к соседним частям.
- На самом деле такие понятия, как полная свобода и абсолютная справедливость лишь фикции разума. Нет их в природе. Зато есть те, кто управляет всем этим миром. Верхушка, которая поднялась над всякой нравственностью.
Это люди, избавившиеся от всех этических устоев. Сверхчеловеки. Главные интересы правящей верхушки: личная безопасность и власть. Могущество, то бишь. Правители сами создают нравственные устои для общества через средства массовой информации, через детсадовское и школьное образование, через общественные институты. И управляют народами через различные религии, идеологии на любой вкус, сфабрикованные для разных слоев населения, как например...
Мой собеседник достал из кармана ириску и закинул в рот.
- ...как например, наши «красные» и «зеленые». Ххе-хе. Не гнушаются правители влиять на общественные тенденции и через кризисы, войны, дефицит, голод, безработицу, банковские махинации, рынок, президентов. Они — конструкторы социальных процессов на планете. Ощущение свободы дается массам через возможность борьбы между представителями разных идеологий. «Красные» могут драться с «зелеными» и достигать справедливости в этой борьбе. И те и другие думают, что свободны, и те и другие думают, что борются за правду. Все довольны, все смеются. Верхушка наблюдает и наслаждается процессом управления и ощущением могущества. Массы варятся в своем соку и наслаждаются иллюзией свободы, а также, иллюзией своей значимости.
Теснота нарастала. Я мог двигать руками и ногами, но чувствовал себя при этом манекеном.
- А мы, - ткнул в меня указательным пальцем квадрат, - среднее звено, вместе с полицией. Полиция дает массам ощущение правопорядка, а мы отслеживаем особо дерзких и, либо, отстреливаем, либо, вербуем
- Как меня! - вырвалось из моего, сдавленного теснотой, горла манекена.
- Ай, догада! Ай, проныра! - стал хохмить мужик напротив. - Дай пять! Га-га-га!
Мне пришлось пожать его громадную чугунную пятерню.
- Ты когда понял, - продолжил «начальник», - что и идеалы вам навязаны, и бороться, собственно, не с кем, так и поник весь. Вот тут тебе и помогла симпатия ко мне. Я ведь тебе смысл жизни дал новый! Ведь, коль нет никакой свободы, никаких идеалов, коль все фабрикуется кучкой избранных, коль есть уже сформировавшаяся громадная, недоступная пониманию простолюдина система, то самым мудрым будет встать на ее сторону и помогать ей функционировать. Живем-то один раз! А система существует на благо всего общества!
- И я стал Иудой, - еле выговорил я губами, набитыми теснотой.
- Ага! - весело согласился квадрат и плеснул жидкости себе и мне в стакан. - Стал! А как не стать, коли понял, что нет никакой свободы, а есть только иллюзия свободы? И что, по-настоящему свободен лишь тот, кто освободился от иллюзий!
Чем больше теснота и безнадега заполняли меня, тем сильнее мне хотелось встать и уйти.
- И сколько же серебенников мне заплатили?
- Ха-ха-ха! А нисколько! Нет, жалованье тебе, конечно, назначили, - снова покосился на мои золотые часы «начальник», - но ты не за жалованье к нам пошел. А за идею! Как настоящий Иуда!
Увидев вопрос на моем лице, квадрат добавил.
- Да! Иуда за идею Христа предал. Деньги ему не были нужны. А потом, как и ты, совестью терзался. Что, не знал об этом? Священное Писание надо читать. Нам, иудам, без Писания никак!
На душе у меня становилось все отвратительней, - даже не от того, что предал друзей, а оттого, что предал СВОБОДУ!!! А ее, оказывается, и нет вовсе!
- И что же за идея такая высокая? - попытался я выдавить из себя сарказм.
- О! Идея и впрямь высокая, коль других идей нет. Поддержание существующего миропорядка! Ты стоишь на страже системы, дающей жизнь всему сущему! Чуешь?!
Собеседник резко наклонился ко мне и заглянул прямо в глаза.
- Ты — хранитель миропорядка! От тебя, и только от тебя, зависит его стройность и устойчивость! Ибо, если система рухнет, то весь мир погибнет! А?! Каков пафос?!!! - «Начальник» говорил всерьез. Он часто дышал, видно было, что он взволнован. Он действительно фанатично верил в то, что им держится вся вселенная. - И в этом — единственный смысл жизни и спасение от бесцельности существования!
Глядя в полубезумные глаза адепта системы, я краем глаза стал намечать путь побега. Надеюсь, теснота мне не помешает. Для отвлечения внимания я спросил у квадрата о первом, что взбрело в голову:
- А вы все еще готовы умереть за правду?
- Да! - самозабвенно выдохнул квадрат, не раздумывая. - Я готов пожертвовать собой за свое дело! Но теперь я готов и к другому.
Он помолчал, продолжая многозначительно смотреть мне в глаза. Его губы растянула зловещая улыбка.
-Теперь я готов и убивать за правду. Ххе-хе... В любой момент готов.
Зябкий липкий страх чуть было не убил мое желание смыться из этого кошмара. Неизвестно какими силами, но я заставил себя не сдаться. Мое напряженное тело предательки дернулось в сторону мостовой, выдав мои намерения. Я замер, с ужасом ожидая, что же будет дальше?
- Убежать хочешь? - квадрат неожиданно откинулся на спинку стула и широко улыбнулся. - Так тебя ж никто не держит? А ты думал, ловить буду? Гы-гы! То-то я смотрю, ты всю дорогу подорваться порываешься, да никак не решишься. Гы-гы-гы! Боялся, значит. Так оно в жизни и случается, сынок: как предавать начинаешь, так страх в душе и поселяется. Сколько красное на зеленое не меняй, сколько совесть не обманывай, а предаешь ты всегда самого себя! А совесть, - взгляд собеседника задумчиво повернулся во внутрь себя, - совесть в самых ее глубинах, не обманешь никогда!
Я не стал его дослушивать. Никто не держит?! Так, какого же лешего я тут сижу?!!! Мне удалось, преодолевая тесноту, вскочить на ноги. И я задал стрекача, даже не попрощавшись, - следом за чокнутым бухгалтером, который чудом оказался впереди меня, стуча своими костяшками. На левой стороне мостовой проявился тот же самый магазин с весами на витрине, только надпись полукругом теперь гласила «ВСЕ ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ».
Я направил свои шаги в сторону магазина. Шагалось немного трудней, чем раньше. Возникло ощущение, что дорога стала круче. Я шел и думал. Если полной свободы не существует в природе, то откуда же тогда во мне это всепоглощающее желание безграничной беспредельности?! Теснота внутри меня подтверждала, что свобода есть нечто большее, чем то, о чем проповедовал мне квадратный фанатик за квадратным столом. Как может появиться желание того, чего нет? И что делать с этим желанием? И что делать с этим чудесным торжественным праздничным запахом свободы, полета и вдохновения, оставшихся в памяти после демонстрации на пешеходе?!
И что теперь делать с предательством? От него ведь уже не отмоешься, не выковыряешь из души. Как и эту тесноту!
***
Мостовая оказалась шире на этот раз. Я никак не мог дойти до левого тротуара. Магазин с весами на витрине никак не хотел приближаться, находясь на все время на одном и том же расстоянии. Что ждет меня на той стороне? Вернее, кто? За спиной уже есть неудавшаяся любовь, есть измена, есть разбитые мечты о свободе, есть предательство. Кем еще я стану в этом мире? Каков сценарий, все-таки? Суждено мне отсюда выбраться, хотя бы, живым? Выбраться здоровым уже и не мечтаю!
И наконец, смогу ли я вспомнить, кто я такой на самом деле? И зачем попал в этот мир?
Но вот, левый тротуар дернулся мне навстречу. Через несколько шагов я вступил на него. И чуть было не налетел на какого-то человека. Он словно возник из ниоткуда. Извинившись, я подался чуть вбок и посмотрел на незнакомца. Незнакомец, в свою очередь, смотрел на меня очень добрым, даже ласковым взглядом. От таких взглядов добра не жди в этом мире. Я уже это понял.
Мужчина был не молод, но и не стар. Возраст его как-то не читался. Если бы можно было облачить юность в очень зрелый облик, то незнакомец стал бы наглядным экспонатом подобного эксперимента. Выглядел он очень здоровым, цельным, литым, несмотря на изрядную проседь в черных волосах и аккуратной бородке. Проседь, впрочем, не старила его, а только добавляла благородства к его, и так уже, благородной внешности. Одет он был в добротный бежевый костюм из шевиота. Из нагрудного кармана треугольником выглядывал краешек шелкового платка лимонного цвета. Белая рубашка, лимонного же цвета галстук и светло-коричневые кожаные туфли дополняли ладный гардероб мужчины.
Понимая, что это нехорошо, я, тем не менее, не отводил взгляда от незнакомца. Он улыбнулся мне очень радушно и произнес:
- Ну что, пойдем в дом?
Меня словно током ударило. В дом?! Почему это слово вызвало во мне столь сильное смятение?! Мужчина ждал моего решения, продолжая смотреть непозволительно дружелюбно. Я бы даже сказал, - по-отечески!
Я перевел взгляд в направлении приглашающего жеста незнакомца. Мы стояли перед входом в большой трехэтажный особняк. Двери в него были открыты.
Мне наскучило притворяться, будто я понимаю свою роль в этом спектакле, и я сразу спросил напрямую:
- А вы кто?
Все-таки, заходить в дом к незнакомому человеку, который так подозрительно добр... м-м-м...
Мужчина, похоже, нисколько не удивился моему вопросу. Он чуть отступил назад и сказал, внимательно вглядываясь в меня:
- Я твой отец.
Меня стукнуло током еще раз. У меня вдруг возникло ощущение... Нет, я бы даже сказал, наваждение... Словно я вновь стал подростком: мне всего четырнадцать лет, и я снова где-то посередине лета, в родном дворе, с друзьями и велосипедом. Смеркается. Воздух обнадеживающе теплый и слегка отдает далеким костерком, и яблони уже зацвели. А небо все в крупных звездах, а завтра можно спать сколько захочешь, а впереди еще пол-лета, и - целая, целая жизнь! И море загадок, тайн и открытий впереди! И жить ты собрался вечно! Но при этом, ты откуда-то знаешь о том, что нет никакого райского будущего, нет никакой вечности, нет никаких открытий. Есть только горький опыт поражений, отвращение к себе и ничего, кроме одинокой старости впереди! И смерти. И неизвестности! Словно ты, четырнадцатилетний, встретился с собой будущим, прожившим уже много десятков лет на свете.
Я глядел на мужчину и внутренне цеплялся за сладостное ощущение прикосновения к вечности, пытаясь удержать его, и гнал, гнал от себя горькое знание о несбыточности юношеских мечтаний. «Дано оставить в сердце им лишь ностальгии горький дым...»
Мужчина сделал еще один приглашающий жест.
- Так что, сын? Пойдем в дом?
Что ж, дальше задерживаться на пороге будет дурным тоном. Тем более, мне самому хочется зайти... пообщаться... с отцом?..
Сразу за дверью была гостиная. В ней было очень светло. Наверное, оттого, что белый цвет был в ней преобладающим. Белый потолок с белой люстрой, белые стены, белые колонны, белый фарфоровый чайный сервиз на столе. Правда, сам стол был коричневым, а стулья вокруг него бежевыми. На стенах висело пара картин и большое зеркало.
Да! Еще одна странность. Когда мы входили в дом, на улице было совсем не солнечно. Но из окон в гостиную лился яркий солнечный свет, наполняя ее теплой золотистой торжественностью. Снова пахнуло давно забытым ощущением из детства: ты дома, ты защищен, тебе очень уютно, тепло, светло и празднично, ты нужен здесь, тебя любят, - словно мгновение остановилось, обнажив всю упоительную сладость жизни и восторг бытия. А через мгновение будет чай с тульскими пряниками!
- Будешь чай? С тульскими пряниками?
- Что? - удивленно воззрился я на отца. Не успел подумать, как желание исполняется?
Я чувствовал, что происходящее все больше овладевает мной, делает меня своей частью, вбирает меня в себя, - а мне уже и не хочется этому противиться.
- Да, оте... кх-м... можно... чаёчку... с пряничками.
- Можешь звать меня папа. А прянички свежие, только что из пекарни. Твои любимые.
Отец улыбнулся, приглашая меня к столу. Мы присели. Он налил в чашки ароматный дымящийся напиток. Движения его рук были точными и красивыми. Пряники лежали в простой хлебнице-плетенке. Мило! Плетенка в дворцовой гостиной. Может тут и лапти где-нибудь пристроены?
- Очень рад тебя видеть.
Я чуть не поперхнулся чаем. Настороженно посмотрел на отца. Он действительно был рад меня видеть. Очень рад! Его взгляд просто лучился радостью. Притворяться так искренне невозможно. Что-то глубоко внутри меня говорило, что эти слова являются правдой.
- М-м..., - промычал я, пережевывая эту правду вместе со сладким пряником, - я тоже... м-м... рад тебя видеть... папа...
- Добавить тебе меда в чай? Ты всегда любил чай с медом.
Я вдруг осознал пронзительно ясно, что всегда любил чай с медом! Странно, что еще секунду назад я об этом даже не догадывался.
- Конечно, папа..., - я замолчал на мгновенье, завороженно наблюдая, как красиво он берет ложечку, изящно снимает крышечку с вазочки, бережно поддевает янтарную тягучую жидкость и осторожным, точным жестом доносит до моей чашки. - А еще что я любил?
- Ты любил кататься со мной на санках, - голос отца дрогнул. Видно было, что эти воспоминания очень дороги ему. - Вдвоем, на больших санках. Тебе жутко нравилось катиться с крутой горки со свистом в ушах, прижимаясь спиной ко мне, в то время, как я обнимал тебя руками.
Я тут же вспомнил, как это было. Солнечный морозный день. Большущая снежная горка. Многолюдье. Визги, крики, смех детворы и взрослых. Мы с отцом сидим в санках на краю склона, готовые начать спуск. Вершина склона находится так высоко, что дух захватывает от страха, стоит посмотреть вниз. Но я утопаю в крепких, надежных объятиях отца, упираюсь спиной в его могучую грудь, и мой страх вдруг становится забавой, добавляющей большего озорства всей этой скоростной кутерьме. Ведь все будет хорошо! Все будет весело, надежно и упоительно! Ну что, вперед?!
- Еще чаю? - голос отца оторвал меня от воспоминаний не просто приятных, но жизненно необходимых. Оказывается, в моей жизни было не только плохое, но и хорошее.
- Да, папа. И меда, пожалуйста.
Мне нравилось произносить слово «папа» все больше и больше. Словно, говоря его, я находил какой-то конечный, главный смысл своего бытия.
- А еще ты очень любил животных. И я подарил тебе на день рожденья кошку.
Слезы подступили к горлу вместе с новыми воспоминаниями. Вот папа приходит домой, я бегу встретить его у двери, а он глядит на меня с хитрецой и говорит: «А что у нас сегодня за день?! С чем папу нужно поздравить?» Я тут же вспоминаю нашу ежегодную традицию, и кричу, хохоча: «Папу нужно поздравить с моим днем рождения!» Папа присаживается на корточки, прижимает меня к себе и тепло шепчет в затылок: «А почему поздравлять нужно папу, когда день рождения у сына?» А я чеканю радостно и уверенно: «Потому что сын это самый большой подарок для папы!» Отец отстраняет меня и говорит: «Да сынок! Ты мой самый большой подарок! И поэтому я принес подарок тебе!» «За что, папа?!» «Ни за что, а за кто!» И он, улыбаясь, достает из-за спины коробку, а из коробки — кошку! Ура! Я помню, даже заплакал от восторга.
- Мы назвали ее Мурлыка, - сказал отец, качая головой.
Я незаметно смахнул с глаза слезу. Точно, Мурлыкой! Вспомнил.
- Знаешь, пап. Ты первый сегодня, кто рассказал обо мне что-то доброе.
Отец отставил чашку и, похоже, приготовился слушать.
- Знаешь, за последний час я удосужился встретиться с женой... с любовницей... с друзьями... с-с... э-э... работодателем. И ни от кого из них я не услышал о себе ничего достойного. Все видели во мне то, что я себе никогда бы не пожелал. А то, чего пожелал бы, им виделось или бесполезным или глупым. Или, недостаточно практичным.
Отец слушал меня внимательно и чутко. Слушал с такой добротой и любовью, что казалось, он понимает меня полностью, - насквозь!
- Через эти встречи я словно возвращаюсь к самому себе... К себе малознакомому, но очень родному. Родному, но совсем непонятному. К тому, кем я хотел бы быть. Но, похоже, так никогда и не стал.
Отец не сводил с меня мудрого, понимающего взгляда.
- Да. Так и не стал, поскольку слышу я только несуразности и гадкие откровения о себе. И мне просто не верится, что я такой. Словно я проснулся посреди кошмара. И узнал, что я полный моральный урод. Но я не могу быть таким уродом. Никак не могу! Не хочу!!!
- Ты должен быть абсолютно честен с самим собой, сынок. Только признав болезнь, можно начать лечение. Только признав, кто ты есть, ты сможешь понять, кем быть должен. Правда не должна быть кособокой. Нельзя вернуться к себе настоящему, не будучи к себе беспощадно честным.
- Так кто же я тогда? Я хочу быть хорошим, а получается, что я плохой! То, что не хочу, делаю, и не делаю то, что хочу!
- Ты и то, и другое. Так уж получилось.
- Но, зачем нужны эти дикие противоречия во мне? Если я плохой, то пусть меня не мучает ощущение, что я должен быть хорошим! А если хороший, так пусть будут силы не делать плохое!
- Всему свое время, сын. Всему свое время.
- Ты так говоришь, папа, - насторожился я, - будто у меня впереди еще большой путь. Разве я не пришел домой?
- Нет, сынок, не пришел. Твой настоящий дом ждет тебя впереди.
Отец встал, задумчиво посмотрел на меня, и пошел к выходу. Предчувствие безысходности постучало в мое сердце. Ощущение уюта и защищенности стало пропадать.
- Я не понял, папа. Ты куда пошел?
- Я свое дело сделал. Мне пора уходить.
- Дело? Какое дело?! Куда уходить?! Ты же мой отец!
Уже приоткрыв дверь, он обернулся и с состраданием посмотрел на меня.
- Ты никогда не знал своего земного отца. Тебя воспитывала мама.
В моей груди разорвалась бомба. В первый миг я не поверил сказанному. А потом мне захотелось заплакать от обиды, возмущения и унижения. Как???! Это что за спектакль?!!! У меня не было земного отца?! А зачем тогда эти психологические эксперименты?! Для чего?! Поиздеваться и бросить?!
- Зачем?! - прохрипел я, с ненавистью глядя на самого родного на свете человека. - За что?!
- Я же говорил тебе, - ответил он, продолжая смотреть на меня с глубоким состраданием. - Нельзя вернуться к себе настоящему, не поняв, что в тебе ненастоящее.
- Ненастоящее?! А история про санки?! Про кошку?! А «я рад тебя видеть»?! Зачем ты врешь?! Я же знаю, что это было настоящее!!!
- Я не вру. Настоящим все это тебе виделось, потому что ты отчаянно этого хотел.
- Так это была шоковая терапия?! - заорал я, подавляя рыдания. - Поздравляю, у вас получилось!
Я вскинул руки и прокричал в потолок, неизвестно кому:
- У вас получилось! Вы меня порвали в клочья! Молодцы! Вы все! Все, кто писали этот гадский сценарий!
И крикнул затем мужчине, все еще стоявшему у полуоткрытой двери.
- А что же во мне ненастоящее в данном случае? - в моем крике бесновался сарказм. - Разве это не нормально, что у всякого человека есть отец?!
- Ненастоящим был я. Ты меня выдумал. Ты приписал мне те черты, которых у земного отца быть не может. Ты выдумал совершенство. А люди — несовершенны.
- Как же я мог выдумать совершенство, если люди несовершенны? Что-то ты мудришь, как тебя там?!
- В том и суть. У людей нет способности стать совершенными, но есть стремление к совершенству. И, поскольку меня не было, ты меня выдумал.
- Но ты же сам сказал в самом начале, что ты мой отец!
- Это не я сказал.
- Как?! А кто?!
- Это ты сказал. Сам себе. Вернее, я, выдуманный тобою, сказал то, что ты хотел услышать.
Он вышел за порог, обернулся, положил руку на ручку двери и произнес, внимательно глядя на меня:
- Отец действительно должен быть таким, каким ты меня создал. Меня же никогда не было. Однако, это не значит, что отца нет на самом деле. Отца, по образу и подобию которого ты меня выдумал...
- По чьему образу и подобию?!
- У тебя не было земного отца, но тебе нужен отец! И ты найдешь его.
Дверь захлопнулась. Я, наконец, позволил себе заплакать. Мне никогда, оказывается, не дарили Мурлыку на день рождения! Что это за издевательский мир? Мир-мясорубка! Всосал меня и теперь перемалывает! Это он меня выдумал или я его? Всех предыдущих персонажей тоже выдумал я, - как и своего отца? Эта дворцовая гостиная, мостовая, кофешки, супермаркет, наконец, - тоже моя выдумка? В этом мире что-то стабильное, не выдуманное есть?! Или я сейчас, на самом деле, лежу связанный на койке в психиатрической лечебнице?! Страшно быть заложником непонятной фантасмагорической реальности, но еще страшнее быть заложником своего собственного чокнувшегося разума! В первом случае есть хоть надежда на какой-то выход.
Кстати, о выходе! Пора выбираться из «отчего» дома. Надеюсь, что я все-таки, не в своем разуме блуждаю. Надеюсь, я дойду до конца пути, и пойму, для чего затеяна вся эта вакханалия. Хотя, и самой надежды уже почти не осталось. «Папочка» по ней изрядно потоптался. Что это? Счеты стучат? Ххе-хе... счеты с кем-то сводят счеты...
Я вышел на порог. На другой стороне улицы маячил магазин «Кривых Зеркал» с издевательским лозунгом по всему фасаду «Ты узнаешь не себя, а себя ты не узнаешь». Спасибо, сценаристы-садисты! Добавки мне не надо! Я и так не могу себя узнать! Не пойду на другую сторону. Мне уже понятно, что на другой стороне все будет еще хуже, чем на левой.
***
Я побрел мимо «папиного» особняка в сторону колышущейся дали. По левой стороне. На душе было погано. Сумерки не добавляли радости. Один! Один-одинешенек в непонятном чуждом мире! Вначале пути еще была какая-то надежда на то, что смогу понять свое предназначение. Но теперь надежда умерла, остались одна тоска, да безнадежность.
Может мне убить себя? А что?! Внутренне состояние подходящее! Правда, ума не приложу, как это можно было бы сделать технически, но... кто ищет, тот найдет. Я ведь вынырнул из небытия в супермаркете, посреди велосипедов. Что мне мешает нырнуть назад? Вернуться в небытие. Вряд ли небытие до супермаркета будет особо отличаться от небытия после. Зато, - свобода! Свобода от всех этих душевных терзаний, от этих бесконечных и безответных вопросов к самому себе. Я устал от того, что не могу ответить сам себе: кто я?!
Но неужели я оказался в этом мире только для того, чтобы понять бессмысленность своего существования и свести с жизнью счеты?! Неужели жизнь мне была дана для того, чтобы осознать ее никчемность и отказаться от нее?! Бред какой-то!
Что-то стало проявляться из синей студенистой дали передо мной. Я приблизился и вошел в большой просторный зал в какой-то библиотеке, заставленный длинными высокими книжными стеллажами. В центре зала стоял стол, за которым лицом ко мне сидел полненький юноша-коротыш в синем пиджачке и брюках. Он болтал под столом ногами в красных тупоносых ботинках.
Уже поняв законы навязанного мне сценария, я подошел к столу, вытянул из-под него второй стул, и присел. Вытягивая стул, я нарочно им повозил по полу и погремел. Настроение у меня было угрюмое и отчаянно задиристое. Мне было наплевать на себя, на окружающую действительность и на этого румяного юношу.
Усевшись, я вызывающе воззрился на «пончика» передо мной. Не обращая внимания на меня, юноша сосредоточенно перерисовывал что-то из книги, лежащей перед ним. Рисовал он левой рукой.
- Левша, что ли? - нахальным тоном прогундосил я.
Парень оторвался от рисунка и посмотрел на меня. Он был чем-то мне знаком, но я не стал клевать на эти дежавю. Хватит голову ломать над местными приколами!
- Нет, не левша, - ответил рисовальщик приятным голосом.
- А чего левой рукой малюешь?
- Учусь.
Я покусал губы.
- А зачем учишься?
- Стремлюсь к совершенству.
На все у него ответ есть! К чему ж придраться?!
- А что, - нашелся я наконец, - будучи правшой, нельзя быть совершенным?
Во взгляде юноши промелькнуло легкое сожаление.
- Разве можно быть совершенным, оставаясь одноруким?
У меня в буквальном смысле отвисла челюсть. Я не знал, чем крыть, и резанул напрямую:
- А я жизнь хочу самоубийством покончить!
И для пущего эффекта бухнул ноги на стол, рядом с книгой. Мол, что, съел?!
- Хочу, знаешь ли, умереть! Не подскажешь, как это можно сделать здесь покрасивше?
- Ты не сможешь, - тихо ответил паренек, опять уткнувшись в свою мазню.
- Ха-ха-ха! - сардонически захохотал я. - Смогу! Еще как смогу! Спорим?! Проигравший платит за похороны! Идет?!
-Технически сможешь, - продолжал малевать в альбоме упитанный рисовальщик. - Но по сути, - нет!
И тут он уставился прямо на меня. Неожиданно. Глаза в глаза. Как точку поставил!
-Ты чо, самый умный тут, да? - начал я откровенно хамить. - Ты мне загадки не загадывай! «Технически сможешь, а по сути, - не сможешь»! Я до самоубийства из-за ваших загадок докатился!
Интересно, чем он собрался меня удивить? Трудно, ведь, удивить того, кто всерьез решил себя убить!
- Ты не сможешь умереть, - покосился художник на свой рисунок, не обращая внимания на мои ботинки рядом с книгой, - потому что ты бессмертный.
Оппа! А ведь, смог! Удивил! И, как ни в чем ни бывало, опять рисовать взялся. И что мне теперь делать, - бессмертному самоубийце?! Как же нелепо звучит такое словосочетание!
- Как не смогу?! - решил уточнить я. Идея о собственном бессмертии мне понравилась. Но мне не хотелось попасться на очередной подвох. - Почему бессмертный? Откуда знаешь? Ты кто таков, вообще?!
- Кто я, ты узнаешь позже.
И юноша с каким-то особым усердием набросился на рисунок, взяв карандаш еще и в правую руку. Он стал быстро-быстро рисовать двумя руками. Я ощутил себя неумехой на конкурсе особо одаренных. Наконец художник остановился и удовлетворенно оглядел свое детище.
- А то, что ты бессмертный, ты и сам знаешь! - перевел он взгляд на меня. - Знаешь и потому говоришь, что хочешь убить себя!
- Снова загадочки?! - ткнул я в него указательный палец. - Знаю, что бессмертный, потому и хочу убить себя?! Что за чушь?!
- Ты не убить себя хочешь, - как-то обнадеживающе заявил юноша, вольготно откинувшись на спинку стула. - Ты уйти хочешь. Из этого мира. Уйти от своей безнадеги! Но в глубочайшей глубине себя веришь, что продолжишь жить. Только, в другом качестве, в другом мире. В мире, где сможешь найти себя, и понять, кто ты и что ты!
Указательный палец убрался сам собой. Оценивающе глядя на паренька, я переваривал услышанное. Правдивость его слов распинала меня. Я ничего не мог им противопоставить, хотя и он своего заявления наверняка не смог бы доказать.
- Так кто же я? - саркастически скривились мои губы. Предположение о бессмертии не развеяло моей угрюмости. - И кто ты? Долой секреты!
Нет, все-таки я знаю этого парня откуда-то. Мне вдруг вспомнилось, как в юности я думал о смерти. Лежал ночью, накрывшись одеялом с головой, и пытался представить, что я умер. Что меня нет совсем. Вообще! Представить такое было трудно, но когда мне это удавалось хотя бы на капельку, становилось невероятно страшно! Прикоснувшись даже чуть-чуть к ужасу небытия, я понимал всю его невообразимость и несправедливость! Прекращение существования ощущалось, как вопиющая бессмыслица, несуразность, изуверство! Я плакал под тем одеялом, с горечью сознавая, что умереть когда-то все-таки придется. Так не хочется, а придется!
Похоже, со временем я свыкся с этой мыслью: умереть придется, хотя и не хочется. Придется погрузится в то самое небытие, из которого появился. И совсем оно не страшно! Если не думать об этом, то и не страшно! А когда умрешь, и думать некому будет.
И все-таки, часть меня, видимо, почему-то не соглашалась с тем, что диктовали суровые факты действительности, в которой смерь царила безраздельно. Часть меня где-то глубоко внутри! Что за глупая часть?! Откуда такое иррациональное несогласие с вопиющей реальностью?!
Стук, стук! Карандаши упали на пол. Я вырвался из своих дум и увидел, что мой собеседник исчез. С исчезновением я здесь столкнулся впервые.
Сняв ноги со стола, я встал и заглянул в его рисунок. И оторопел. Там была нарисована бесконечность! Я не знаю, как он это сделал, но там была бесконечность, говорю я вам! Словно внутри бумажного листа был некий провал в другую реальность. Может, румяный парень в нее и провалился? Мне еще больше поверилось в собственное бессмертие!
А что за книга, с которой он рисовал? Глянем-ка. Да тут же нет рисунков, сплошной текст. Автор Исаак Зерницкий «Внутреннее Устройство Человека». Так... Глава первая «Добытийность-X, добытийность-Y. Трансцендентное ДНК». Ого! Глава вторая «Зачатие. Внесознание: имманентное ДНК — программа вечного развития». Вот это да! Глава третья «Рождение. Бессознание: эпигенетика — программа самоосознания-богоосознания». И еще штук двадцать глав! Он что, это вот и рисовал?! С ума сойти! Эйнштейн какой-то, вместе с Дали!
Итак, я бессмертный. Что мне с этим теперь делать? Пока не знаю, но убивать себя явно не стоит. Одно известно точно: тащить на себе весь груз разочарований от несбывшихся идеалов, груз горечи от своей собственной подлости мне придется вечно. Пройду-ка я, пожалуй, на противоположный тротуар. Какая-то подсказка-загвоздка-заморочка должна там быть! Духом чую, - сценаристы обязательно какую-то свинью подложили!
Я вышел из библиотеки на тротуар и ступил на мостовую. И все же, где мне доводилось видеть этого упитанного парнишку? Не удержавшись, я обернулся. Библиотеки не было. На тротуаре стояло большое зеркало из отшлифованного листа меди. На верхней его части было выгравировано «Видишь себя, себя не видя». Уфф! Снова загадочки! Прямо, как в той песне: «Стань таким, каким ты не был, и останься тем, кем был». Голова дымится!
Я сделал шаг назад и заглянул в зеркало. И сразу отшатнулся. В глубине полированной дымки стоял папа. Он держал большую коробку с подарком. Рядом с отцом был румяный юноша-художник с нарисованной вечностью в руках. Оба они держались за руки и строго-серьезно смотрели на меня.
Снова по душе полоснуло бритвою потери. Потери того, чего никогда не имел, хотя всегда хотел. Вот! Так и знал! Не могут не поиздеваться высшие силы этого ирреального мира! «Нелегок путь к познанию себя», - поглумился я в свой адрес, едва волоча ноги через мостовую. - «И есть ли ему конец?»
***
Даль отступала, впервые оставляя после себя какую-то дымку, сквозь которую прорисовывались знакомые очертания кафе. Ага! Вон виднеется столик со стульями. На столе что-то стоит. Кто же ждет меня там на этот раз?
В шаге от тротуара дымка развеялась. Сказать, что мне стало не по себе, значит ничего не сказать. Это действительно было кафе, сделанное по тому же образцу, что и предыдущие. Только оно было сгоревшее. Огонь похозяйничал здесь сутки или более назад, потому что пожарище уже успело остыть. От руин тянуло холодом и воняло гарью, залитой водой.
Кстати, вода была повсюду. Похоже, вытекала она откуда-то изнутри обгоревшего кафе и затопляла весь тротуар. Но, с тротуара на мостовую не стекала. Так и оставалась нависать над мостовой колышащейся стенкой высотой сантиметров в десять, вровень с бордюром.
Везде лежала копоть и летала сажа. Была она и на столе, и на стульях, когда-то белых. На столе, со стороны отодвинутого стула, стояла пустая чашка, в которой лежала наполовину выкуренная сигара. Рядом с чашкой стояли песочные часы, в которых осталось не высыпанного песка на треть. Посреди стола лежал, - я не поверил глазам, - человеческий череп. А под черепом лежала записка. Чтобы прочитать, что в ней написано, мне нужно было подняться на тротуар, вступив в воду, затопившую его. Любопытство тянуло меня к этой записке, но зловещая картина пожарища, от которого веяло холодом и сыростью, - плюс череп, сажа и странное наводнение, - вызывала страх. Солнце заходило, предвещая, что до полной тьмы совсем недалеко, - эта мысль храбрости тоже не прибавляла.
И все же, я ступил на тротуар. Холоднющая вода сразу залила ботинки туфли. Я подошел к столику, хлюпая при каждом шаге. Вот и записка под черепом. Что в ней? Всего одно слово, написанное корявыми заглавными буквами. «УШЁЛ». И стрелка, показывающая, что записку нужно перевернуть.
Мне пришлось закрыть на пару мгновений глаза, чтобы сосредоточиться. А то я уже начал растворяться в сюрреализме происходящего. Где-то вдалеке, на грани слышимости, раздавался чей-то многоголосый смех, и это тоже раздражало: как будто смеются над тобой, смеются ехидно, но так тихо, что ничего не докажешь. Так раздражает слабый звон комара ночью. Ясно, что комар нацелился на тебя, но ты бессилен что-либо сделать.
Открыв глаза, я увидел вместо черепа огромную жабу. Она смотрела на меня пустыми глазницами и надувала зоб. Я потянул руку к записке, настороженно следя за жабой. Та попятилась, высвобождая записку. Я перевернул листок. На оборотной стороне теми же корявыми заглавными буквами было накарябано: В ПРАХ. Я перевернул листок: УШЁЛ. Перевернул обратно: В ПРАХ. Что за ерунда? Ага, тут еще постскриптум есть: «Ибо из праха пришел». Это для меня написано? А кто писал?
- Что, касатик? Заглянул на огонек?
Я вздрогнул и вскинул голову. В проеме двери, фривольно облокотившись об черный обгоревший косяк, стояло некое существо. Скорее всего, это была женщина, - судя по высокому голосу, ярко-желтой юбке и рыжей прическе. Но у нее было лицо клоуна. И ботинки клоуна. И гетры клоуна. И клоунский оранжевый бант на шее и клоунский красный нос. Огромные бордовые губы ее улыбались, но глаза были холодными и пронзительными, как та вода, что выстуживала мои ноги. Солнце заходило предательски быстро.
Хозяйка сгоревшего кафе затянулась такой же сигарой, что лежала в чашке на столе, и продолжила:
- Заходи, что ли, в зал. Чего на улице-то мерзнуть?
- А что, внутри мерзнуть лучше? - попробовал пошутить я, хотя шутить смертельно не хотелось.
- Придуриваешься? - выстрелила в меня острым взглядом хозяйка пожарища, пожевав бордовыми губищами. - Сам пришел, а сам придуриваешься? Зачем пришел тогда?
В темноте помещения за ее спиной происходило какое-то невнятное движение. Толклись какие-то тени. Но мне откуда-то было известно, что это вовсе не тени. Солнцу осталось жить минуты две и этот факт, похоже, доставлял большую радость тем, кто ехидно, но тихо хихикал вдалеке. Да уже и не так тихо! Смех явно становился громче.
- Кто записку написал? И кому? - суровым тоном попытался я задать вопрос.
- Раз ты взял, стало быть, тебе. А кто написал, узнаешь. Раз кто-то тебе написал, значит, есть у него до тебя дело. Да ты заходи!
Клоун в юбке вышла из проема. Тьма из помещения потянулась за ней вместе с толкотней теней. Солнце испускало последний луч. Вода в ботинках туфлях стала нестерпимо холодной, и запах мокрой холодной гари усилился до рези в ноздрях.
- Ты же хотел? - хлюпнув водой, сделала еще один шаг навстречу мне гротескная фигура. Тьма буквально, говорю я вам, тянулась за ней, как приклеенная.
- Чего хотел? - тупо спросил я, ощущая, как меня парализует ужас. Самое подлое было в том, что я действительно хотел чего-то того, о чем говорили бордовые губищи, но не мог вспомнить, чего?
- Жизнь самоубийством покончить хотел?
Я отступил на шаг назад от столика. Тьма, сдерживаемая лишь последним бликом заката, дотянулась до меня почти вплотную. Она тоже была похожа на воду. На черную воду омута. В ней сновали какие-то лица, заглядывая мне в душу тысячами глаз. Они звали меня. Они знали меня. И я почувствовал, что откликаюсь этому хладному могильному зову. Прохладному зову. Зову к забвению и покою. Многоголосый смех уже казался не ехидным, а приветливым.
- Убить себя хотел?- нудила рыжеволосая тетка, стоя от меня уже почти в шаге. - Ну так заходи. Домой, стало быть, заходи.
Жаба на столе встала на задние лапы и вытянулась в мою сторону, готовясь прыгнуть. Я терял остатки сопротивления, ощущая, как губы мои растягиваются в дурацкой, покорной улыбке, размером ничуть не меньше, чем у хозяйки. Черт с ним, убить, так убить! Забвение, так забвение! Все, устал!
Краем сознания я увидел, как солнце окончательно сваливается за горизонт. И тут я вспомнил о том, что бессмертен. Стоп! Я же бессмертен!!! Зачем же мне убивать себя?! Чтобы вариться потом вечно в этом холодном бездонном омуте, вместе с миллионами этих существ, которые никогда друг друга не видят в упор, несмотря на перенаселенность омута?!
Я рванулся изо всех сил назад, прочь из гостеприимно распахнутых объятий жуткой фигуры. Уже падая с тротуара на мостовую, я увидел, как прыгнувшая за мной жаба лопнула в воздухе. И я чуть не сбил с ног этого дурацкого счетовода, едва проскочившего передо мной за момент до приземления.
Сидя на отбитой заднице и слушая затихающий вдали стук счет, я тупо смотрел на маску клоуна, плавающую на краю тротуара. Были обычные сумерки. Маска была похожа на кожу, снятую с лица. Лицо-скальп, колыхалось на воде, кривилось и ехидно улыбалось. Круглый красный нос вызывающе торчал.
Только сейчас, сидя, в буквальном смысле, у края пережитого ужаса смерти, я понял, какой бравадой были мои манифесты о самоубийстве. Прав был тот упитанный юноша: не хотел я умирать, на самом деле! Говорил о том, чего не знал! Бравировал, нисколько не понимая, что такое вечная погибель!
И еще. Теперь я точно знал, что бессмертен! Бездонный черный омут, дохнувший на меня вечностью подтвердил мне это.
***
К противоположному тротуару я почти бежал, хотя и приходилось преодолевать заметный подъем. Предчувствие счастливого конца наполняло меня, прогоняя ужас, еще оставшийся от прежней встречи. Ведь, я теперь точно знаю, что бессмертен! Такое знание может предвещать только что-то хорошее! Нельзя иметь бессмертие для того, чтобы быть несчастным! Вечность, полная скорби, - не для меня!
Я выбежал на левый тротуар и сразу оказался на цветущей лужайке. Было лето. Ярко сияло солнце. Я снял пальто, перекинул на правую руку и огляделся. Фантастическое зрелище! Лужайка была окружена деревьями в пышном цвету. Цветы были нежно-сиреневые, но это была не сирень. Казалось, что деревья улетают в небо, ярко-синее, в белых и светло-розовых перистых облачках, очень близкое, но в то же время — высокое. Зеленая лужайка была полна красивейших цветов всех видов. Пахло дивными ароматами. Жужжали мохнатые шмели, мелькали стрекозы. Пели птицы так, что можно было заслушаться. Я присел и провел ладонью по траве. Она была мягкая и бархатная. Сорвав травинку, я попробовал ее на вкус. М-м-м... вкусно! И сочно!
И тут я увидел. Того, к кому бежал. Посреди лужайки сидел на корточках мальчик. Он склонился над каким-то цветком и внимательно рассматривал его. Мне пришлось подойти вплотную, чтобы увидеть, на что он смотрит. По белому лепестку ромашки ползла красная божья коровка. Мальчик наблюдал за нею, меняя наклон головы, порой придвигаясь в цветку почти вплотную, - так, что ресницы касались лепестков, - вставая и нависая над ним. Это длилось минут пять. Наконец, мне стало скучно.
- Привет, - дружелюбно обратился я к мальчику.
Тот на секунду глянув на меня, ответил:
- Привет.
И тут же вернулся к своим наблюдениям. Букашка на ромашке занимала его больше, чем я. Но меня поразил его мимолетный взгляд. Взгляд был настолько восхищенный, словно парень увидел какое-то умопомрачительное чудо. Обидно, что взгляд предназначался не мне, а насекомому.
Я постоял еще немного и сказал:
- Я пришел за ответами.
- Я знаю, - ответил мальчик. - Ты уже их получаешь.
- Уже? Где? Когда?
- Там, где стоишь. Когда смотришь и видишь.
И он направил свой взор на меня. Взор оставался таким же восхищенным. Я поежился. Зря мне вздумалось позавидовать букахе. Теперь, когда мальчик смотрел с таким же восхищением на меня, я чувствовал себя неуютно. Мне казалось, что меня разыгрывают. Я не считал, что достоин такого восхищения. Я даже обернулся, чтобы посмотреть, нет ли у меня за спиной какой-нибудь божьей коровки. Никого не увидев, я обратился к мальчику:
- Не смотри на меня так! Мне неудобно.
- Не смотреть как? - спросил восхищенный мною собеседник, вставая на ноги.
- Ты смотришь, словно я..., - слова никак не подбирались, - э-э..., диво какое!
Это сравнение показалось мне глупым и недостаточным, и я добавил:
- Словно чистый хрустальный пруд. Словно птичка колибри. Словно стайка звезд в ясном ночном небе! Или, - гусеничка! Или, - ангелочек!
Что я несу? Какой-то детский лепет! Взрослый мужик! А расчувствовался, как ребенок. И самое смешное в том, что последнее сравнение — ангелочек — показалось мне на редкость удачным. Я что, деградирую посекундно?!
- Я всегда и на все так смотрю, - ответил малец.
- Ты смотришь с таким восхищением, словно я чудо! Я недостоин такого взгляда!
Честно говоря, я приврал. На самом деле, мне хотелось в глубине души, чтобы мною так восхищались. И, все-таки, я понимал, что восхищения такого не заслуживаю.
- Любой достоин восхищения, - с обезоруживающей простотой возразил мальчик. - Ибо любой есть чудо!
- Да ладно, - иронично усмехнулся я, втайне все же желая, чтобы собеседник убедил меня. - Неужто и я?
- Даже дров сгоревших дым - непостижимейшее чудо, - широко улыбнулся в ответ мальчик и обвел взором всю лужайку. Я последовал взглядом за ним.
- Разве ты знаешь, как дышишь?
Поняв, что вопрос адресуется мне, я снова посмотрел на мальца.
- Знаешь, как чувствуешь запахи? Знаешь, как думаешь? Как видишь меня?
Вопросы, судя по интонации, были не риторическими. Они призывали меня задуматься о том, о чем я уже давно перестал задумываться.
Мальчик по-прежнему глядел на меня с восхищением, выглядел простым и наивным, но мне почудилась в нем какая-то непостижимая близость к главному смыслу бытия, к главной тайне жизни. Этот райский уголок, ублажающий все органы чувств, существовал, оказывается, не для того, чтобы расслабиться и забыться в нем, найти покой в бездумии и забвении. И мальчик этот намного серьезнее, чем показался мне вначале, когда я принял его за простачка из-за его простодушия.
- Все, что нас окружает, - продолжал с восторгом маленький собеседник, - есть чудо. И ты есть чудо творения. Видишь ли ты себя, как чудо?
Я попытался внутренне ощупать себя. Все привычно-скучно. Никаких чудес не наблюдается.
- Нет, не вижу. Все знакомо, все понятно, все объяснимо.
Мне становилось все неудобней под восхищенным взором мальчишки. Я чувствовал себя микробом, на которого пялятся с непонятным восторгом.
- Нет! - резко мотнув головой, возразил мальчик. - Ничего тебе не понятно и не объяснимо! Хотя, ты прав, - знакомо. Вернее, привычно.
Впервые во взгляде мальчика проскользнуло сожаление. Нет, скорее, сострадание.
- Ты непозволительно привык к себе! Ты привык к чуду! Но привычка к чуду не есть объяснение чуда. Привычка ничего не объясняет. Она лишь дает ощущение знакомства, успокоенности. Но лишь, - поверхностного знакомства и призрачной успокоенности!
Взгляд мальчика из восторженного стал испытующим. Внутреннего удобства мне это не добавило. Микробом перестали восхищаться и начали препарировать. Рай превращался в исповедальню.
- Привычка убивает чудо! В каком возрасте ты начал умерщвлять себя? Убивать чудо в себе? Ты помнишь?
Я стал вспоминать. Чем глубже я нырял в себя, тем больше ощущал прикосновений к каким-то светлым радостным чувствам удивления жизнью, увлеченностью моментом существования. Ведь когда-то я любил задавать вопросы и получать ответы! И какое-то время мне казалось, что вопросы никогда не кончатся, а ответы будут всегда! Я видел во всем тайны и загадки! В каждой мельчайшей мелочи! Я мог часами пересыпать песок из руки в руку, полдня наблюдать за тем, как течет вода, целое утро следить за букашкой на цветке, как этот пацан. И мне не было скучно. Мне было интересно! Куда это ушло?! Когда я начал это терять?! Когда я перестал видеть, что даже дров сгоревший дым — непостижимейшее чудо?!
- Когда ты видишь во всем чудо, ты живешь в восхищении, - продолжал мальчик. - Восхищаясь, ты видишь тайну. Тайна дразнит твою любознательность. У тебя возникают вопросы и ты ищешь на них ответы. И потом, - бумс! - мальчик всплеснул руками, - ты совершаешь открытие!
Он с ожиданием смотрел на меня. Видимо, ждал, что я продолжу. Я собрался было уже сказать, что не знаю продолжения, но вдруг во мне, из тех светлых глубин, всплыло откровение.
- И совершив открытие, - взволнованно и громко подхватил я, - ты видишь, что встретился с новым чудом! Что стоишь на пороге новой тайны! Что будут новые вопросы, новые открытия, новые тайны и новые чудеса! И так — постоянно!
- Вечно, - подхватил мой маленький учитель. - Всегда!
Я чувствовал, что восторг жизни постепенно заполняет и меня. Я вспоминал себя с удивлением и радостью.
-Ты говоришь, что пришел за ответами, - сделал шаг ко мне мальчик. - Ты хочешь найти себя, понять, для чего живешь и кто ты есть. И уж конечно, суть не в том, чтобы вспомнить, как тебя зовут, где ты работаешь и сколько у тебя денег. Так вот, когда ты жил, видя тайну во всем и восхищаясь жизнью, бесконца задавая вопросы, ты был очень близок к смыслу бытия.
- Я давно забыл о том, как восхищаться жизнью, - грустно поделился я с моим замечательным собеседником. И закончил радостно: - Но зато недавно вспомнил, что я бессмертен!
- Истинное бессмертие неотделимо от постоянной любознательности, от восхищения жизнью, от понимая того, что миллиарды тайн и загадок разбросаны по мирозданию для того, чтобы быть открытыми.
Мальчик снова обвел свои владения восхищенным взором.
- Никто не ближе к истинному смыслу бытия, чем дети. Ведь смысл жизни не заключается в каком-то конечном ответе на конечный вопрос. Он заключается в бесконечном узнавании истины, в постоянных вопросах-ответах, в наталкивании на тайны и чудеса, в кропотливом, но восторженном разгадывании их!
И тут мальчик с грустью посмотрел на меня.
- А сбежав из детства, мы вбегаем в старость. Перестав задавать вопросы, люди не становятся взрослыми, как они ошибочно считают. Они становятся старыми. И скучными.
Мне захотелось развеять грусть мальчика по поводу меня. Ведь я уже вспомнил в себе эту неуемную могучую тягу к открытиям и чудесам. Я понял, что способность видеть новизну во всем есть во мне, она никуда не делась! Просто была погребена под могильной плитой самомнения.
- Мы бессмертны! А стало быть, обречены на то, чтобы быть детьми всю вечность! Ибо истинное бессмертие, - решил процитировать я своего маленького наставника, - неотделимо от постоянной любознательности, от восхищения жизнью, от понимая того, что миллиарды тайн и загадок разбросаны по мирозданию для того, чтобы быть открытыми.
- Да, - светло и радостно ответил мальчик и подставил ладонь восхитительной стрекозе, которая тут же спланировала на нее. - Ты вспомнил эту часть себя. Теперь ты можешь идти.
Идти? Опять???! Как же мне не хочется! Когда же конец пути? А я уже подумал, что понял, кто я! Понял, для чего живу!
- Нет, - ответил на мои мысли мальчик. - Ты пока возвращаешься к себе. Но ответ еще впереди.
Он улыбнулся мне, глядя на меня с восхищением,
- Иди. И не привыкай к чудесам. Помни: ценность жизни заключается в каждом отдельном миге бытия. Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! А мог бы и не быть! И это восхитительно!
Я потоптался на месте. Мне хотелось сказать что-то важное на прощание, обнять этого чудесного пацана, но я так и не решился. Перекинув тяжесть пальто с уставшей правой руки на левую, я подмигнул мальчику, повернулся и пошел прочь с лужайки, к тротуару. В голове вертелся незнакомо-знакомый мотив со словами: «Научи меня заново, я ничего не умею». Все-таки, зачем я ему подмигнул? Глупо как-то! Словно, я супермен какой-то, пацану снисхождение оказал! А сам — микроб, да и только! Глупо, дурацки и по-детски! Хотя, впрочем, раз по-детски, значит все нормально. Это нормально, когда глупо и дурацки для моего заскорузлого самомнения!
А что мальчик имел в виду, говоря «когда тебе трудно и плохо»? Мне так хорошо сейчас, что о плохом даже думать не хочется! Да, кстати! Я же так и не спросил, кто этот мальчик?
Уже сойдя с лужайки на мостовую, я повернулся, чтобы задать важный для меня вопрос. Мальчик сидел на траве и с восхищением смотрел на кошку, которая терлась о его ноги. Это же Мурлыка! Я узнал ее! Но, ведь мне никто никогда не дарил Мурлыку! А почему — мне?! При чем тут я?! Разве этот мальчик — я?! Разве это возможно?!
Райская лужайка стала подергиваться рябью, словно марево. Напоследок мальчик вскинул голову и посмотрел на меня. В его взгляде были сострадание и надежда. Они ведь тоже — составляющие восхищения.
***
Я стоял на мостовой, окутанный привычными сумерками. Какой-то грохот доносился с другой стороны. Производителя грохота скрывала даль. Я натянул на себя пальто и двинулся на грохот, отодвигая своим движением ярко-синее желе. Мостовая приобрела заметный наклон вниз, и мне приходилось идти, притормаживая.
Где-то на середине мостовой мне стал виден магазин «Ритуальные услуги» на другом тротуаре. Изобилием черных цветов он производил мрачное впечатление. А еще, - изобилием венков, гробов, образцов надгробных фото, надгробных плит и памятников. Над дверью, под надписью «Добро пожаловать», красовался знакомый мне девиз «Из праха пришел, в прах уйдешь». В огромной витрине стояли громоздкие часы с маятником. Рядом со входной дверью стоял газовый фонарь, разгонявший мрак возле части тротуара и стола перед магазином.
Опять кладбищенская темнота и пахнет какой-то дохлятиной! Как и в прежнем сюжете. Никакого разнообразия!
За столом сидел долговязый старик в черном фраке с фалдами, черном помятом цилиндре, и щелкал счетами. Они и производили грохот. Когда старик задумывался и переставал считать, начинал двигаться взад-вперед маятник часов в витрине, - тяжело, словно асфальтовый каток. Со скрипом. Над крышей магазина вращалась, клубясь, огромная черная воронка.
«Помни: ценность жизни заключается в каждом отдельном миге бытия, - подумал я. - Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! А мог бы и не быть! И это восхитительно!»
Буду повторять про себя эти слова постоянно. Похоже, мне это будет необходимо. Фигура старика не предвещала ничего доброго. Я ступил на тротуар.
Старик был похож на портрет Дориана Грея. Словно он был воплощением всех земных пороков, скопившихся от сотворения мира и собранных в одно тело. И по возрасту старик был, похоже, таким же древним, как грех. Я сел на стул напротив него. Стол, обитый черным крепом, разделял нас. Моя белая рубашка и светло-серое пальто составляли единственный контраст с чернотой, окружавшей меня.
- Читал? - проскрипел старик, продолжая стучать костяшками.
Я снова окинул взглядом девиз над дверью.
- Записку? Из праха в прах?
Фигура в цилиндре что-то крякнула себе под нос. Я помолчал, но ответа так и не дождался.
- А зачем вы? - решил я применить его тактику вопросов.
Старик бросил свои костяшки и с ехидным любопытством воззрился на меня. Маятник со скрипом закачался.
- Зачем что?
- Зачем в прах ушли?
Фигура в черном разразилась скрипучим смехом.
- Дурачина! Ха-ха-ха! Это не я в прах ушел! Ха-ха-ха! Это ты ушел!
Я снова ощупал себя внутренне. Похоже, живой пока.
- Да нет, - возразил я. - Никуда я не ушел. Ни в какой прах!
Старик замахал на меня руками, словно я сказал что-то преуморительное, и зашелся в надсадном хохоте.
- Ха-ха-ха! Ушел-ушел! Ха-ха! Вот глупыш! Конечно же ушел!
Смех внезапно оборвался. Старик резко облокотился на стол, сдвинув локтем счеты, нагнулся в мою сторону и заглянул мне в глаза цепко и серьезно.
- Конечно же ушел. Просто, пока об этом не знаешь.
Ага! Меня снова пытаются запугивать! И, сказать по правде, старику это удается. Уж больно жутко он выглядит на фоне всей этой надгробной атрибутики, во мраке с единственным фонарем.
«Помни: ценность жизни заключается в каждом отдельном миге бытия, - зачастил я. - Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! А мог бы и не быть! И это восхитительно!»
Мда! Восхитительного что-то вижу мало!
- Никуда я не ушел! - добавил я в свой тон нахальства и безапелляционности. И для убедительности пробарабанил пальцами по столу. - Я, если хотите знать, бессмертный!
Я ждал, что старикан опять заржет. Однако, он воззрился на меня с каким-то снисходительным сочувствием. Дескать, ляпнул невесть какую глупость, и доволен, дурашка!
- И кто же тебе это сказал?
- Как кто? - собрался отпарировать я, но тут же запнулся.
А действительно! Кто мне это сказал?! Какой-то непонятный юноша в непонятной библиотеке? Да полно, было ли это?! Есть только то, что я вижу вокруг: ночь, магазин, фонарь, стол, старик. И нет больше ничего!
Так, стоп! Не теряй восхищения моментом! Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! Это какое-то наваждение!
- Мне об этом сказал, сказали..., - подбирал я слова к самому себе, - сказало... Да я просто хочу быть бессмертным и все!
Это был аргумент, который нельзя подвергнуть сомнению или опровержению. Кто лучше меня знает, чего я хочу?!
- И буду! - добавил я, вызывающе скрестив руки на груди.
- Хочу и буду, - раздумчиво повторил старик. - Интересно.
Затем он откинулся на спинку стула и, неожиданно для меня, закинул свои костлявые пятерни за голову. Вернее, за цилиндр.
- На кладбище давно бывал? - спросил он, покачиваясь на задних ножках. И зевнул со смаком. - Любишь гулять на кладбище?
- Не особо, - выставил я скрещенные руки локтями вперед. - Я леденцы люблю.
- Всё умирает. Все умирают, - распевая слова, философствовал гробовщик. - Деревья умирают, птицы умирают, животные умирают, люди умирают. Природа тленью гимн поет! И ты умрешь, леденцовый мой! Из праха пришел, в прах уйдешь.
- Зато рождаются новые деревья, новые птицы, новые животные, новые люди! - возразил я, стараясь не орать. - Из праха я, может, и пришел, но в прах не уйду! Не умру я! Бессмертные не умирают!
- Кофе хочешь? - неожиданно спросил собеседник. - У нас хороший кофе. Че-ерный!
- Юмор у вас черный, - возразил я. - Не морочьте мне голову. Говорите, чего хотите?!
Старик перестал раскачиваться и снова налег на стол.
- Ты меня не слушаешь, - пожевал он губами. - Повторяю, люди умирают. И никто из них не ожил. И ты умрешь, и не оживешь.
«Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! А мог бы и не быть!» - повторял я про себя, чувствуя, как теряю веру в эти слова.
- И тебя не будет! Да, родятся новые дети. Но это будешь не ты. Что тебе за дело до них? Они о тебе даже знать не будут. А о тебе забудут самые лучшие друзья уже через год. И все! Нет тебя ни в природе, ни в памяти людской, ни в делах достославных! Да и дел-то достославных не особо натворил, а?!
Добрых дел я за собой не помнил, но суть не в этом. Старый хрыч методично и неотвратимо вбивал меня в землю. Или, вгонял в гроб, лучше сказать! Мысль о бессмертии оказалась столь хрупкой, что даже мне, отчаянно цеплявшемуся за нее, виделась смешной и нелепой.
- Чего вы от меня хотите? - навалился и я на столик. - Зачем вы пытаетесь разубедить меня? Что вам нужно?
Старик внимательно всматривался в мои глаза. Было видно, что разрушительная деятельность приносит ему неимоверное удовольствие.
- Ни зачем, - ответствовал он, растянув бескровные губы в подобие улыбки. - Просто так! Видал такой мультик? Там герой всем добро делал за просто так. А я правду говорю за просто так. Мне это нравится, - правду говорить.
И он мерзко ухмыльнулся, показывая, как ему нравится правда.
- Вам нравится делать зло за просто так! - выдохнул я ему в лицо. - Вот что вам нравится! Зло творить! Просто так! И вот это — действительно правда!
- Много ты знаешь обо мне, - снисходительно хмыкнул гробовщик. - Хотя... Может ты и прав. - Он пробороздил острым ороговевшим ногтем черный креп стола, разрывая его. И закончил как-то обнадеживающе и доверительно, словно обращался к старому товарищу. - Мне действительно нравится зло.
И посмотрел на меня ясным дружелюбным взором. Маятник тяжело скрипнул. Что?! Чур меня, чур! Ясный дружелюбный взор?! У этой образины?! Опять наваждение?! Меня хотят заставить черное принимать за белое?!
«Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! И ты бессмертный! Не продавай душу! Не ныряй в омут!»
- А мне нет! - отразил я атаку, чувствуя, тем не менее, что слабею. - Мне зло не нравится.
- Да ладно! - обескураженно посмотрел на меня старик. Словно он был обо мне гораздо лучшего мнения, а я его ужасно разочаровал. - Совсем-совсем не нравится?
И он с отеческой укоризной заглянул мне прямо в душу.
- Как же они тебя одурманили, сынок, ай-яй-яй!
- Кто? - набычился я.
- Да демоны эти. Дети света, якобы. Юноши всякие, толкующие о бессмертии. Мальчики, проповедующие восхищение жизнью. И тому подоб...
- Никакие они не демоны! - прервал я поток клеветы. - Юноша хороший! И мальчик хороший!
Старик с печалью взирал на подобную наивность.
- Уверен? А ты не принимаешь желаемое за действительное? Думаешь, ни в юноше, ни в мальчике не было ничего плохого? Если тебе кажется, что ты этот мальчик, почему бы не нырнуть вглубь себя подальше?! Может, сможешь убедиться в том, что ты уже в этом возрасте был гадким человечком?!
Черная воронка над крышей дома стала качаться из стороны в сторону, вместе с маятником. Мне вдруг показалось, что небо стало всасываться внутрь воронки. Да ну! Померещилось. И небо черное и воронка черная, что тут увидишь?
Я отчаянно не желал нырять так глубоко. Пусть слова старика остаются клеветой. Не желаю увидеть, что они являются правдой. Я не хочу знать, что с самого начала во мне не было ничего хорошего!!!
Однако, слова гробовщика делали свое дело. И вместе с ними мою душу стал порабощать ужас. Тьма начинала вползать в нее. И тьма шептала: прими меня и ты перестанешь ужасаться! Я стану светом! И страх уйдет! Хватит бороться! Заходи в дом!
- А скажите, - произнес я дурашливым тоном. Мол, мне все нипочем! Хотя, на самом деле я изо всех сил старался прогнать тот ужас, что запихивал внутрь меня старик. - Это не от вас, случайно, дохлятиной несет?
Старик наклонился ко мне еще сильнее. Мои глаза просто начали вдавливаться внутрь под его взглядом. Ужас утюжил мою браваду, как танк яичную скорлупу.
«Ай-яй! Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! Мамочки! И ты бессмертен! Ой!»
Пора отсюда смываться! Но меня вряд ли отпустят запросто. Гробовщик явно имеет виды на мою душу. Значит так! Не показывая вида, нужно мысленно просчитать свой отход. До деталей!
Я сосредоточился так, словно ехал на велосипеде по канату над пропастью. Вот я вскакиваю, отбрасываю левой рукой мешающийся стул, правой опрокидываю стол на могильщика, делаю один шаг - короткий, второй — длиннее, разбегаясь, и с третьего — прыгаю за тротуар, на мостовую!
Несоответствие между моей внутренней лихорадочной активностью и напускным внешним безразличием вызвало такое внутреннее напряжение, что в момент, когда я представил, как прыгаю за тротуар, мое тело дернулось влево, выдавая мои намерения. Когтистая лапа гробовщика тут же накрыла мою руку.
Попался! Опять себя выдал, как и с квадратом. Только сейчас меня не захотят отпускать. Что же это за вредитель сидит во мне?! Ведь, главная мысль была: не выдать себя! Но стоило чуть-чуть ослабить внимание, как тут же выскочила шальная мысль о побеге, и произвела во мне действие. Что это: болезненно гипертрофированный инстинкт самосохранения, пытающийся спасти меня, а на самом деле, - разрушающий?! Подобно тому, как страх высоты, желающий спасти, обрекает на падение в пропасть?!
Вот! Я понял!!! Стремление к саморазрушению живет во мне! То, что должно служить на добро, служит мне во зло! Это меня и притягивало к старику, это и объединяло с ним! Похоже, что гробовщик знает меня лучше меня!
- Конечно, знаю, сынок, - ответил старик, внимательно наблюдавший за моими размышлениями. Он успокаивающе похлопал сухой холодной ладонью по моей руке. - Ты пришел домой. Расслабься. Сейчас будем пить кофе. Твой любимый, черный.
Я ощутил ветер на своей щеке. Газовый фонарь начал покачиваться. Маятник, похоже, стал двигаться чуть быстрее. И громче. Я поднял голову. Воронка над домом пульсировала. Теперь я видел точно: небо действительно засасывалось в нее. Странно, но мне это начинало нравиться.
- Что это? - спросил я могильщика.
- Это? - глянул он через плечо. - Первичный хаос. Откуда все изошло и куда все уйдет. Из праха и в прах!
Голос гробовщика стал торжественным.
- Коль суждено погибнуть, то погибнуть с честью! - прокричал он задрав голову, словно наверху его кто-то слушал. - Сгореть в огне своей мечты!
Старик встал на ноги, воздел руки к небу. На фоне воронки, наращивающей вращение, он выглядел безумно, но мило. Меня словно в какой-то сироп поместили. Я весь состоял из сиропа. Мне было сладко и вязко. И медленно. Еле-еле.
- Но мне не хочется в хаос, - пробулькал я, на миг выныривая из сиропа. - Зачем мне хаос?
- Затем, - воскликнул могильщик, потрясая кулаками, - что зная силу и могущество хаоса, ты сможешь стать сверхчеловеком! Стать избранным, который выше любой морали, выше любой религии! Ты сможешь сам создавать мораль и религию! Разные системы морали и разные религии! Но сам будешь свободным от них! Ты будешь создавать нужды, интересы, предпочтения, цели! Решать, кому жить, кому умирать! Ты будешь богом! Я дам тебе эту власть! И дам самое высшее во вселенной наслаждение — наслаждение властью бога! Каждый день ты будешь кроить мир по своему хотению! И мир будет подчиняться тебе! Но для этого ты должен впустить хаос в себя! Разрушить в себе все устои. Только тогда, ты станешь свободен от любых нравственных ограничений, от этих дурацких ненужных иллюзий, поднимешься над ними, и станешь господином тех, кто эти устои в себе не разрушил!
Гробовщик в неистовстве кинулся к столу и навис надо мною. Фонарь над его головой раскачивался вовсю.
- Я дам тебе это! - прокричал он, приблизив свое уродливое лицо вплотную к банке с сиропом, в которой я блаженствовал.
- А кто ты? - наивно-тупо спросил я, умиляясь его непосредственностью.
- Кто я? - удивленно вскричал могильщик. - Ты до сих пор не понял? Я это ты! Только ты настоящий, отягощенный злом!
- Не-е-е, - весело проблеял я. - Я — тот мальчик на лужайке со стрекозами. - И, втянув в себя сиропчика, продолжил назидательно: - Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть!
- Дурень ты! И мальчик и юноша, и папа твой и прочее — лишь иллюзии! Не было никогда такого в твоей жизни! Не было! Не было ни возвышенной чистой любви, не было ни свободы, ни справедливости! Не было ни настоящей дружбы, ни смысла жизни, ни тайн, ни загадок, ни открытий! А вот разочарования, измены, разврат, предательства, отверженность, подлость, нечистота, безотцовщина, безнадега, отчаяние — были! Вот они — действительно были! Разве неправда?!
Я смотрел на старика из банки с сиропом и мне было упоительно жаль и его и себя. Жаль за то, что мы с ним такие гадкие, такие никчемные, такие похожие. Хаотичные!
- И бессмертие — сплошные выдумки! Ненавижу этих светляков, смущающих умы! Реальна только смерть! Разве нет?! Какое бессмертие?! Мало ли, чего тебе хочется?!!!
Вообще-то, мне уже ничего особо и не хотелось. Я чувствовал, что растворяюсь в сиропе, и скоро стану им полностью. Но одна мысль мне не давала покоя: «Не теряй восхищения моментом. Даже, когда тебе трудно и плохо, ты все еще жив! Ты — есть! А мог бы и не быть!Помни: ценность жизни заключается в каждом отдельном миге бытия. И это восхитительно!»
- Ценность жизни заключается в каждом отдельном миге бытия, - булькнул я, может быть, в последний раз в жизни. Зачем булькнул, не знаю. По-моему, к теме могильщика это совсем не подходило. Но, мозги в сиропе соображали плохо. - Суть жизни в мелочах. А свобода нужна, чтобы осознать ценность жизни.
Откуда я таких речей понабрался?
- А для свободы нужен порядок. А не хаос.
Последние слова я почти сюсюкал, - наставительно и заботливо. Уж больно мне хотелось вразумить этого милого уродливого старичка в черненьком фраке и цилиндрике.
- Ценность жизни?!!! - взревел старик. - И в чем же ее ценность?! Оставаться всегда одним и тем же?! Делать только то, что разрешено?! Никогда не выходить за определенные границы?! Разве это не скука смертная: просыпаться каждое утро и видеть перед собой такой же день, что и вчера? Понимать, что тебе нужно есть, пить, дышать, встречаться с неинтересными людьми, ходить на опротивевшую работу, ездить в ненужные поездки?
Цилиндр сорвался с гробовщика и улетел в воронку, которая занимала уже полнеба. На крыше магазина начинала дребезжать черепица. Фонарь болтался, как сумасшедший.
- Говоришь, - свобода? - вопил старик. - То бишь, свобода выбирать, какое из предстоящих дел будет менее скучным?! Выбирать, то ли после нудного рабочего дня пойти в пустую холодную квартиру, то ли в бар, напиться?! Пойти ли в тесную халупу, битком набитую непоседливыми капризными детьми, где на пороге тебя встретит недовольная жена, или от безнадеги пойти в храм помолиться?! Посмотреть на компьютере фильм, в котором воплощены чьи-то сумбурные фантазии или почитать книгу, в которой одни слова объясняют другие слова?!
Старик вопил прямо в мой уютный сироп, раскачивая банку, надоедливо не давая мне раствориться полностью.
- Разве ты свободен не родиться в этот несносный мир?! Свободен не проснуться утром?! Свободен не дышать?! Разве ты свободен уйти из этой дурацкой жизни?! Даже если ты убьешь себя здесь, в этом мире, тебе не будет покоя и там, в мире следующем! Но там уже ты убить себя не сможешь и будешь вечно изнывать в аду, плача и скрежеща зубами! Разве это не издевательство?! Тебя привели в этот мир, наделили, как робота, различными потребностями и способностями, и ты должен жить в этом замкнутом круге вечно. Выйти за пределы круга ты права не имеешь, перестать существовать ты не можешь! У-у-у, скука смертная и надругательство!!!
Могильщик стукнул кулаком по банке, разбудив меня.
- Но вот в чем главное изуверство: тебе все-таки дают свободы ровно столько, чтобы ты мог пожелать запретного. А потом бьют по рукам и орут: «Нельзя!!!»
Еще один тычок по банке! Да что ж такое?! Дадут мне спать, или нет?
- Детали, говоришь? Радость жизни в мелочах?! Но если каждая мелочь уже вызубрена назубок, предсказуема до тошноты?! Если нет никакого развития?! Предлагаешь просто радоваться факту существования, как последний слабоумный?
- А что?! - раздался голос откуда-то слева и сверху. - Слабоумный живет и радуется!
«Это про меня?» - проплыла сладкая мысль в моей голове. Я медленно оглядел ее со всех сторон и мне стало хорошо от вида этой мысли.
- И не устает радоваться, - продолжал голос. - Ты ставишь акцент на свободе, как инструменте для развития, и в этом твоя ошибка! Свобода была дана для понимания ценности бытия самого по себе. Для осознания восторга существования: тебя могло не быть вообще! Но, ты есть!
Так! Похоже, я пропускаю что-то интересное! Завязалась дискуссия, а я в ней, почему-то, не участвую. Я высунул голову из банки.
- Ты неправильно воспользовался свободой. Ты сделал из нее цель, а она всего лишь средство!
Я смахнул сироп с глаз и прищурился. Ага! Через дорогу, на другой стороне мостовой, однако, выше нашего местоположения, - мне пришлось задирать голову, - находился мальчонка. Совсем малыш, лет пяти.
- Если вся суть счастья, - продолжал голосок свыше, — в том блаженстве, которое я ощущаю всем своим нутром, тогда что плохого, если я радуюсь обычным, привычным, знакомым вещам? Радуюсь солнцу, звездам, траве, птицам, кузнечикам и дельфинам, детям и родителям? Тому, что могу дышать и видеть, могу чувствовать прекрасные запахи и испытывать разнообразные вкусовые ощущения?
Мне показалось странным, что малыш изрекает такие умные речи. Я заинтересовался и стал вылезать из банки.
- Прекрасное остается прекрасным, даже став известным и привычным. Вкусное остается вкусным, ароматное ароматным, чистое чистым, доброе добрым!
Я вылез из банки полностью и радостно помахал малышу. Но он смотрел без отрыва на могильщика, продолжая говорить.
- Тебя погубила тяга к новшествам. Из-за нездорового любопытства ты стал почитать привычное скучным, прекрасное блеклым, вкусное пресным, чистое обрыдлым, доброе занудным. И ты захотел все изменить! Чтобы жизнь не была скучной!
Я мотал головой от малыша к старику, не понимаю, зачем они ругаются? Давайте жить дружно, ребята!
Черный вихрь уже засосал в себя все небо, всю черепицу с крыши магазина, все венки и памятники. Лампа газового фонаря вытянулась в сторону воронки, перевернутая вверх дном и готовая вот-вот оторваться. Старик вцепился в стол, вмурованный в тротуар, и с ненавистью смотрел на малыша. Длинные седые пряди его стояли торчком. Малыш продолжал:
- Но в основе здравого творчества не может лежать борьба со скукой или желание вычудить что-то необычное. В основе творчества должна лежать правда! Должны лежать незыблемые основы бытия, без которых жизнь и творчество не только бессмысленны, но и не жизнеспособны!
Я пополз, гукая, как ползунок, по направлению к малышу, похожему на ангелочка. Наклон вверх был приличным, поэтому ползти было непросто. Сироп на мне превратился в околоплодные воды. У меня было ощущение, будто я голый, но не было времени посмотреть на себя. Нужно ползти быстрее! А то могильщик спохватится и погонится за мной!
Пока я полз, наклон стал выравниваться. Где-то на середине мостовой я оглянулся. И увидел могучее коловращение хаоса. Ничего больше не было на той стороне! Ни магазина, ни фонаря! Лишь громадный уродливый старик на фоне полного отсутствия какого-либо порядка!
А хаос двигался и дышал. Он был живым, хотя это была непостижимая, неупорядоченная, без-Образная жизнь. Так вода протекает сквозь пальцы. Так ветер веет, где хочет. Вроде и есть он, а вроде и — нет! Непонятная, но жизнь!
Я встал на ноги и повернулся лицом к тому пути, что прошел, покинув супермаркет.
***
Мне открылась странная картина. Мостовая, на которой я стоял, упиралась в супермаркет, который находился совсем недалеко, метрах в ста от меня. Рукой подать! А ведь мне показалось, что с момента, как я вышел из него, прошла целая вечность. Он просто должен был исчезнуть за горизонтом! Но вот он стоит, на расстоянии стометровки от меня, как напоминание о том, что я - житель иного мира.
Да и все остальное оказалось совсем рядом. Все участники встреч со мной находились на своих местах в известной мне последовательности, словно выстроились в очередь. И все они смотрели на меня. Как же все близко в этой жизни! На расстоянии одного взгляда!
Дама в белой шляпе и темно-оранжевом пиджачке была первой с конца в очереди. Она сидела в кафешке на правом тротуаре, нескольких шагах от супермаркета. Ее неимоверный маникюр был виден даже отсюда. У ног ее лежала обмякшая резиновая пропасть, похожая на челюсть щелкунчика. При взгляде на нее я снова испытал жуткое разочарование: я так никогда и не воплотил в жизнь светлое возвышенное чувство вечной и верной любви! Эти два антипода — разочарование и светлое чувство — теперь прочно сидели внутри меня. И ощущались во мне, как нечто настоящее. И очень стоящее!
На левом тротуаре, потягивая коктейль и покачивая длинной ногой сидела девица-карнавал. Та, с которой нас когда-то объединяло сладострастие. И после которой в моей душе осталась память об измене и сосущая безнадежная пустота вместе с чувством глубокого тошнотворного отвращения: за все нужно платить!
Ближе ко мне шагов на пятнадцать, на тротуаре справа стояли ребята демонстранты. Глядя на них, я снова почувствовал запах свободы. Какое замечательное ощущение! Беспредельность! Всемогущество! Полет!!! Всем своим нутром я снова осознал, насколько нуждаюсь в свободе! Конечно! Как же жить без нее???! СВОБОДА!!! Я снова, вслед за ребятами, начал скандировать шепотом: «Свободу! Свободу пешеходу!» И осекся. О какой свободе речь? О свободе кого-то быть зеленее, чем все остальные, или — краснее?! О свободе одних быть надменней других?
На тротуаре напротив демонстрантов сидел квадратный мужчина за квадратным столом и кивал, ухмыляясь, в такт моим мыслям. «Ты предал свободу, и память об этом предательстве никогда уже не покинет тебя!» - утверждали его кивки. - Долой пустые фантазии! Никакой свободы не существует!» Теснота в моей груди снова начала распирать ребра, грозясь разорвать меня. Но, если полной свободы не существует в природе, то откуда же тогда во мне это всепоглощающее желание безграничной беспредельности?! Как может появиться желание того, чего нет? И что делать с этим желанием? И что делать с этим чудесным торжественным праздничным запахом свободы, полета и вдохновения, оставшихся в памяти после демонстрации на пешеходе?!
Ближе еще шагов на двадцать на правом тротуаре стоял мужчина в бежевом костюме, напоминая мне о том, что у меня никогда не было отца. Я снова испытал дикую смесь любви и ненависти к тому, кто напомнил мне о самом важном, родном и близком, а потом ткнул носом в голый факт о том, что ничего этого на самом деле не было! Что я один-одинешенек в непонятном чуждом мире! Я вспомнил, как хотел убить себя, и как мне это показалось единственно разумным и оправданным действием, - настолько я устал от всех своих душевных терзаний, от бесконечных и безответных вопросов к самому себе. Устал от того, что не могу ответить сам себе: кто я?!
Упитанный розовощекий юноша сидел за столом в библиотеке, ближе от «отца» ко мне метров на пятнадцать. Он напомнил мне о том, что я бессмертен. И том, что тащить на себе весь груз разочарований от несбывшихся идеалов, груз горечи от своей собственной подлости мне придется вечно.
Напротив него, через мостовую, щерилась бордовыми губищами тетка-клоун, покуривая сигару и отгоняя от лица сажу. Бездонный черный омут за ее спиной, дохнувший на меня вечной безысходностью, подтвердил мне то, что бессмертие - моя доля. И показал, какой бравадой были мои восклицания о самоубийстве. Ведь, не умереть хотел я на самом деле, а избавиться от бессмысленного существования в тайной надежде на то, что обрету смысл жизни, покинув сей мир!
А вот и мальчик на райской лужайке справа. Шагах в двадцати от меня. Продолжает смотреть на меня с восхищением. Он напомнил мне о ценности мгновения. О единстве с мирозданием. С ним я вспомнил в себе эту неуемную могучую тягу к открытиям и чудесам. И понял, что способность видеть новизну во всем есть во мне, она никуда не делась! И что истинное бессмертие неотделимо от постоянной любознательности, от восхищения жизнью!
А на левой стороне, где-то внизу, неистовствует ужасный старик на фоне воронки хаоса. Он тянет ко мне свои когтистые костистые руки и вопит безумно. Предлагает стать богом, впустив в себя хаос. Доказывает, что никакой свободы у творения нет по определению. Ты сотворен, а стало быть поставлен в какие-то рамки изначально. Единственная настоящая свобода — это свобода саморазрушения, которую он и предлагает. Он утверждает, что все лучшее в моей жизни — лишь иллюзия. А реальность — все самое отвратительное, что только можно представить. Потому что я с самого момента своего возникновения был гадким человечком!
И справа от меня, в двух шагах, странный золотистый малыш лет пяти. Который знает ответы на все вопросы.
***
Тоска по несбыточному наполняла мое сердце, когда я оглядывал этот парад противоположностей. Чем больше я приглядывался, тем больше понимал, что слова старика являются правдой.
В моей жизни были измены, разочарования, похоть, презрение к возвышенному, предательство идеалов и друзей, осознание своей несвободы, бесконечное сиротство, безнадега и отчаяние, ненависть к себе вплоть до самоубийства, осознание бессмысленности своего существования и своей смертности, одряхление души вплоть до потери самой малой радости в жизни, осознание в себе склонности к саморазрушению. Все это было! И страшной тяжестью давило на мою измученную совесть. Все это было нежеланным, зато прожитым, выстраданным до крови. Это было реальным!
С другой стороны, мне в жизни всегда хотелось возвышенной чистой верной любви, настоящей свободы, полной справедливости, хотелось собственной чистоты и прозрачности, хотелось ощущения семьи и чувства защищенности, хотелось жить вечно, всегда открывая что-то новое, восхитительное, хотелось много братьев, сестер и друзей. Но всего этого не было! Все эти идеи бальзамом ласкали мою совесть, наполняя ее легкостью. Но эта легкость не могла противостоять тяжести моих согрешений. Все это было желанным до боли, но призрачным, иллюзорным, надуманным. Это были мечты!
Почему же все темное и дурное во мне ощущается, как реальность, а все светлое и доброе, как несбыточная фантазия?! Кто я?! Я так и не понял этого! Я и это зло, что по левую сторону от меня, я и это добро, что по правую руку от меня? Добро выглядит желанным, но недостижимым мной, а зло — противным, но осуществившимся во мне. Кто я?!
Задавая себе этот вопрос, я невольно взглянул на себя. И оторопел! Меня не было!!! Я знал, что есть, но меня не было! Ни ног, ни рук, ни брюк!
Я в ужасе оглянулся, будто хотел увидеть себя у себя за спиной. Но увидел лишь, буквально в двух шагах от меня, пульсирующую пройму, ведущую неизвестно куда. Над ней мерцала надпись «Откуда пришел, к тому и вернешься, но не туда же». Снова загадки? Пройма словно втягивала меня в свою внутренность. Я резко отшатнулся, если так можно сказать о том, у кого нет тела.
Обернувшись назад, я осознал изменение мироустройства. Не было никаких двух сторон. Был круг. Оба тротуара выходили из пульсирующей дыры за моей спиной и смыкались овалом. Правда, супермаркет был за кругом, за пределами этого странного мира, словно портал в иное измерение.
И вот ведь какая странная вещь! Я вдруг стал всем во всём. Все персонажи моей драмы, бывшие до этого вне меня, стали мной. Я был всем: и правым и левым, но в то же самое время - не был ни тем, ни тем. Вернее, всё окружающее несомненно было частью меня, но сам я был больше всего этого.
Хотя, нет, я ошибся! Малыш! Он не был частью меня. Он граничил с моим миром, но оставался вне его. Этакое пограничное соседство. Он как бы и присутствовал рядом, вплотную, но меня не касался совсем. Странное ощущение! Словно общаешься с голограммой, которая явно не голограмма, но что-то большее.
Я попробовал побороть странное единение со всеми персонажами моей истории. Мне дико не хотелось подобного слияния, столь близкого соседства. Одно дело — персонажи на твоем пути, а другое — ты сам стал этими персонажами. Брр! Никому такого не пожелаю. Добрая часть, - хотя и сомнительная, - еще туда-сюда, а вот темная сторона — абсолютно отвратительна! Однако, ощущается, как своя родная, - прилипшая намертво. Гадкое, скользкое, тошнотворное ощущение. И самое ужасное было в том, что я почувствовал свою неспособность отделиться от всего того, что стало мной. Более того, оно явно хотело поглотить меня целиком, стать мною полностью.
Борясь, и пытаясь невидимыми самому себе руками оторвать от себя прилипшую жуткую реальность, я уголком зрения заметил, как малыш смотрит на меня с доброй улыбкой. На фоне того, что меня вот-вот поглотит дурная настырная жуть, его улыбка показалась мне издевательской.
- Ты чего улыбаешься? - кинул я малышу.
- А почему ты спрашиваешь? - ответил он.
Меня аж передернуло. Нашел время в переспросы играть!
- Ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос?!
- Часто. Но не всегда.
- Но это как-то не принято: на вопрос вопросом отвечать.
- Когда к тебе постучат в дверь, ты вправе спросить, кто пришел?
- Конечно? - ответил я, делая вид, что не замечаю, как девица-карнавал обольстительно поводит плечами.
- Почему же ты не открываешь сразу дверь нараспашку?
- Как почему? Мало ли кто за дверью? Зачем же я буду открывать?
- Однако, от меня ты требуешь, чтобы я открыл свою душу нараспашку любому, кто в нее постучал, не спрашивая, ни чего он хочет, ни каковы его мотивы?
Я показал фигу ухмыляющемуся квадрату за квадратным столом.
- Я не смотрел на это с такой точки зрения.
- Так посмотри.
- Хорошо, - ответил я, отмахиваясь от дыма сигары, которым тетка-клоун пыхала мне в обоняние.
- К тому же, ты ошибаешься, - продолжил малыш. - Я не отвечаю вопросом. Я уточняю вопросом.
- Уточняешь что?
- Уточняю, что человек хотел спросить. Часто люди сами не понимают, что спрашивают.
- Это ты про меня? - спросил я с иронией.
- А здесь есть еще кто-то? - с иронией ответил малыш.
Я ткнул кулаком в нос отвратительного черного старика, который шелестел мне в ухо слюнявыми губами: «Хочешь стать богом?»
- А еще, вопросом я выясняю, - промолвил мой оппонент, с интересом наблюдая за моими борениями.
- Что выясняешь?
- Выясняю, какие мотивы у человека, задающего вопрос. Люди часто не понимают своих мотивов. Или, скрывают их за показной искренностью.
Я захлопнул дверь прямо перед носом у дамы в белой шляпе, которая уже почти было повисла у меня на шее. Малыш продолжал:
- Так, почему ты задал мне вопрос?
- Ты, похоже, лучше меня знаешь. Вот и ответь!
- То был вопрос ученика? Или, вопрос равного? Или, вопрос учителя?
- Не понял!
На дверь пришлось навалиться всем массой, поскольку к даме в шляпе гурьбой присоединились все демонстранты, включая Шапокляк и буролицего.
- Ученик хочет научиться, потому и задает вопросы. Равный хочет побеседовать, и задает вопросы для возбуждения и поддержания беседы. Учитель задает вопросы, чтобы возбудить интерес ученика, и научить того. С каким отношением ты задавал свой вопрос?
- Неужели простой вопрос «Чего ты улыбаешься?» требует такого дотошного анализа? - спросил я, косясь на отца, который появился справа и встал рядом со мной, ласково улыбаясь. Тебе-то чего надо, папа?! Уходя, уходи! Зачем пришел опять?!
- Ты же знаешь уже, что мелочей на свете не бывает. Нет простых вопросов.
- Вона как!
Я вспомнил свое состояние, когда задавал вопрос малышу, и понял, что отношение мое к нему было снисходительным, сверху вниз. Пожалуй, это можно внести в категорию: учитель задает вопрос ученику. Потому что, вслед за любым ответом малыша, я собирался научить его уму-разуму обо всем на свете! И не самыми педагогичными словами.
- Вопрос «почему ты?» вообще-то очень личный, - продолжал малыш вежливо-назидательно. - Нужно заработать право его задавать. Ты же пока не в таких близких отношениях со мной.
- А другого времени не будет, морали почитать?
- Не будет. Если сейчас не поймешь, не поймешь уже никогда.
- А мне надо это понимать?- прогундосил я, наблюдая, как к «папе» присоединился упитанный юноша с альбомом.
- Надо!
У папы в руках появилась коробка. Из коробки торчал кошачий хвост. Они что, собрались мне Мурлыку дарить? Издеваются?!
- А ты кто, чтобы с тобой желать близких отношений?
- Видишь? - рассмеялся малыш. - Не узнаёшь! А вопросы задаешь как высший низшему. И рассуждать берешься обо мне, ни капельки меня не зная!
- Когда я о тебе рассуждал?
- Рассуждал, рассуждал. У меня все твои мысли записаны.
Мальчик с восхищенным взглядом взял меня за левую руку — которой не было! - и стал доверчиво смотреть на меня. Чего тебе надо, пацан?!
- Ну что? - спросил малыш, продолжая улыбаться. - Попробуешь задать вопрос еще раз?
Дверь дрожжала под натиском «жены» и демонстрантов. Через дверной косяк перевесились вперемешку черный старик, девица-карнавал, квадратный человек и женщина-клоун. Папа с юношей подошли вплотную. Коробка в руках отца была уже наполовину приоткрыта. Мальчик, продолжая держать меня за руку, вдобавок еще и обнял меня. Караул! Чего вам всем от меня надо?!
- Хорошо! - завопил я, чувствуя, как начинаю сливаться с этой толпой, навалившейся на меня. - Я спрошу, спрошу еще раз!!!
Каким-то образом я осознал, что это мой последний шанс. Что очень важно правильно задать вопрос, правильно спросить!
- Так, - собрался я с мыслями. Толпа персонажей насторожилась. - Задаю вопрос еще раз!
«Не надо!» - простерлись ко мне старик с клоуншей. - «Ты станешь богом хаоса! Царем смерти! Ни у кого нет такой власти! Только у тебя будет!»
«Не глупи!» - потянулись с другой стороны квадрат с девицей. - «Ты один из немногих, кто знает, как на самом деле на свете обстоят дела! Неужели ты хочешь потерять такое гордое, высокое знание?!»
В дверь наконец прорвались демонстранты и бывшая супруга.
«Я стану той, которую ты захочешь носить на руках, клянусь тебе!» - жарко задышала мне в лицо дама в сдвинутой на затылок шляпе.
«Ты выше всех, лучше всех, умнее всех, нравственней всех, а потому ты — свободен! Вот что такое настоящая свобода пешехода!» - вопили друзья-демонстранты, а Шапокляк пыталась поцеловать меня.
«Ты можешь остаться со мной, если хочешь», - тихо и проникновенно сказал отец. - «Тебе не обязательно искать настоящего отца» - «Но ты же сам сказал, что ты не мой отец! И что я могу отыскать настоящего!» - «Сказал. Чтобы у тебя был выбор. А теперь решай сам: искать, или - остаться со мной!»
«Мы будем вместе мечтать о вечности и бессмертии», - кивнул мне юноша. - «Не задавай лишних вопросов. Оставайся!»
«Будем вместе играть в том райском саду, который ты вспомнил», - подергал меня за руку мальчик. - Оставайся!»
Изнемогая под натиском настойчивых персонажей, я изо всех сил пытался посмотреть на малыша снизу вверх. Представить себе, что он — учитель, а я - ученик. Это получалось плохо. Что-то внутри скрипело и противилось изречению «Устами младенцев глаголет истина». О Боже, верую, помоги моему неверию! Что?! Откуда эта фраза?!
- Хорошо! - упал я на невидимые колени, почувствовав, что только коленопреклоненным смогу обуздать себя. - Спрашиваю, как ученик учителя. Почему ты улыбаешься, видя все мои страдания, видя, что я вот-вот растворюсь непонятно в чем?! Какую тайну ты скрываешь своей улыбкой?!
Толпа, повисшая на мне, взвыла и отпрянула.
- Я улыбаюсь поскольку предвижу, что твои страдания скоро кончатся, - радостно ответил малыш. - Как же мне не улыбаться?
Получив на время свободу от мучителей, я смог чуть яснее соображать.
- Мои страдания скоро кончатся?! Как скоро?! Каким образом?!
Малыш перевел взгляд за мою спину, за которой пульсировала пройма.
- Как только ты будешь готов войти, ты перестанешь страдать.
И все???! Нужно лишь повернуться, сделать два шага, нырнуть в пульсирующий провал, и - все?! Все лучшее, о чем мечталось, сбудется?!
- Да я хоть сейчас готов! - крикнул я, разворачиваясь кругом.
- Подожди! - остановил меня малыш. - Не готов ты!
- Да нет же, готов! - вскричал я с удвоенной силой.
- Посмотри на себя, - улыбнулся малыш. - Что ты видишь?
Я обернулся и осмотрелся. Парад персонажей по-прежнему окружал меня вплотную, будучи мной, хотя я и был чем-то большим, чем они.
- Вижу доброе в себе, - ответил я. - Вижу злое.
- Как же ты хочешь со всей этой братией войти в лучший из миров?
- Ой! - почесал я в затылке. - Ты о зле?
Левосторонняя мафия подобострастно заглянула мне в глаза.
- А я-то думал: все само собой получится. Войду, и очищусь от зла!
Мафия неодобрительно насупилась. «Папа», юноша и остальные правосторонние умильно улыбаясь, притиснулись ко мне.
- Нет, - еще шире улыбнулся малыш, - само собой ничего не бывает. Ты должен принять решение перед тем, как войти.
- Какое решение?!
- Решение расстаться со своими призраками!
И только?! Легко! Расстаться с похотями, с предательством, с несвободой?! С бессмысленностью существования, со склонностью к саморазрушению?! С ненавистью к себе и с тягой к самоубийству?! Готов прямо сейчас и здесь!
- Нет, не готов, - прочитал мои мысли малыш.
Да ёшкин хвост! Снова не готов! О чем речь-то?!
Я с недоумением смотрел на малыша и ждал ответа на мои мысли. Он молча смотрел нам меня, как всегда улыбаясь.
- Почему ты не отвечаешь? - спросил я.
- Ты же не спросил, - ответил он.
- Но ведь ты же знаешь, о чем я подумал.
- Знаю. Но, если ты скажешь вслух, о чем подумал, то тоже сможешь узнать, о чем речь.
- Ладно, - решил я не спорить с любителем парадоксов. - Почему ты говоришь, что я не готов расстаться со своими призраками, когда я думаю, что готов?!
Оппа! Я понял, о чем речь, как только досказал последнее слово. Расстаться нужно будет со всеми! И с доброй частью себя — тоже!
- Но, как же так?! - изумился я. - Как же можно расстаться с возвышенной чистой верной любовью?! С настоящей свободой и справедливостью?! С желанием иметь настоящую семью?! Со стремлением жить вечно, всегда открывая что-то новое, восхитительное?! С желанием быть чистым и прозрачным, наконец?! Разве это правильно?!
Малыш посмотрел на меня, как на ребенка, играющегося в песочнице.
- Ты хочешь войти в мир иной вечным мечтателем? Фантазером, всегда желающим, но никогда не достигающим?
- Я не понимаю тебя, - насупился я, хотя, если по правде, мне было понятно, о чем он говорит.
- И доброе и злое в тебе — лишь твои собственные порождения. Они не имеют самостоятельного существования. Доброе в тебе — это призраки! Фантомы добра!
«Папа», юноша и остальные правосторонние отстранились от меня, поглядывая в мою сторону с укоризной.
- Эти призраки намекали тебе на абсолютное Добро, но Им не являлись. Они способны быть мечтами, но не способны стать Жизнью! Они могут подвести к порогу истинного Добра, но за порог не вхожи! От придуманного тобой добра нужно отречься также же, как и от придуманного тобой зла. Ибо, придуманное тобой и зло и добро перед лицом абсолютного Добра являются абсолютным Злом, поскольку Добром не являются. Призраки исполнили свое предназначение, и им должно умереть.
Парад персонажей отступил от меня еще на шаг и остановился, ожидая моего решения. Мне стало казаться, что их лица стали подергиваться мелкой рябью, словно марево над раскаленным асфальтом.
- Иначе, ты обрекаешь себя на безысходность! Ты так и будешь вариться сам в себе всю вечность. Без намека на развития! Видишь? - малыш сделал широкий взмах рукой, охватив жестом весь овал тротуара. - Круг замкнулся! Ты создал себя, исчерпал себя, и будешь поглощен собой! Навсегда! Навечно поглощен призраками своей порочной совести и больного разума! Навечно одержим персонажами своего же сценария!
Так это я написал этот гадский сценарий?! Вот так номер! Хреновый из меня сценарист!!!
- Но если я откажусь от всего своего, - не мог уразуметь я, - от всего, чем являюсь, то что же от меня останется? Ведь, это же будет..., - мне пришлось поднапрячься, чтобы подобрать правильное слово, - это же будет чистая смерть! Меня же не станет!
Рябь на мареве стала рельефней. Стало казаться, что персонажи корчат мне рожи, хотя им, несомненно, было сейчас не до этого.
- Ты прав! Так это и называется, - смерть! Не может семя прорасти, не умерев прежде. Всякая смерть предшествует новому рождению. Это вечный принцип жизни. Движение вперед есть выход за пределы себя, связанный напрямую со смертью для самого себя. Нужно постоянно, устремляясь в будущее, умирать для себя прежнего, чтобы вечно обретать себя настоящего.
Я очумело потряс головой, пытаясь таким образом протрясти эти мысли через дуршлаг моего разумения. Дырки в дуршлаге были слишком узкими, и мысли не проваливались.
- Но ты и не прав, - продолжал учитель. - Ты останешься! Ведь ты сам уже понял, что являешься чем-то большим, чем то, что породил, чем жил, о чем грезил. Есть в тебе способность к инобытию, дарованная Тем, Кто ждет тебя за этой проймой. Есть в тебе самость, - твое Я, - и есть воля к жизни! Вот это, по сути и является главным в тебе! Тот стержень, на который ты будешь нанизывать новые свои состояния, становясь собой в новой природе, в новом качестве, в новом рождении! В новом имени, в новом достоинстве, в новом измерении! Но для этого должно умереть все прежнее! Тебе нужно отречься от призраков, чтобы обрести действительность!
Одна мысль, наконец, провалилась сквозь дуршлаг.
- Действительно! - радостно воскликнул я, грозно взглянув на толпу призраков. - Я больше всех их! Я всегда смутно это подозревал, но теперь вижу ясно!
Призраки заходили волнами, сливаясь в сплошной разноцветный мираж. Я совершенно явственно увидел, что все они суть едино! Все они лишь короткий легкий мазок на холсте времени, сделанный кистью неумелого художника.
- Я..., - начал я, и запнулся. Хотел сказать, что отрекаюсь от всего прежнего. Но меня вдруг пронзила такая острая печаль расставания со всем, кем я был до сих пор! Я чуть не разрыдался! Захотелось растянуть миг прощания, длить и длить его, наслаждаясь этой сладкой болью отчаяния, зависая на пропастью между необратимостью прошлого и бесповоротностью будущего. Я висел и висел над этой пропастью, а сладкая боль росла и росла. Я боялся этой боли, но и жаждал ее! Мне казалось, что так можно мучить себя бесконечно, - и не надоест!
- Больно будет, пока ты не скажешь твердо «Да!» Как только скажешь, боль тут же уйдет!
И я просто взял тряпку, пропитанную каким-то душистым веществом, и стер тот короткий легкий мазок на холсте времени, сделанный кистью неумелого художника. Оказалось, это совсем не сложно.
Но как же сложно было решиться на эту несложность!
***
Я стою перед пульсирующим проемом рядом с золотистым малышом. Стою? Я кинул взгляд на себя. Ни рук, ни ног! А они должны быть, - руки, ноги?
- Ты готов, - говорит малыш, - войти в Истину? В Бессмертие? В Любовь? Обрести Смысл Жизни и Саму Жизнь?
- Войти в Кого?
- Правильный вопрос, - улыбается мальчик. - Ты не спросил, войти во что?! Или, - куда?Ты спросил: войти в Кого?! Потому что Истина не что, а Кто! И Любовь не что, а Кто! Как и Жизнь, и Вечность, и Смысл Бытия! Не что, а Кто!!!
- Значит, я готов? - улыбаюсь я малышу в ответ.
- Значит, ты готов, - просто отвечает он.
«Как же мне не улыбаться, коль твои страдания скоро кончатся», - всплывает в моем сознании. И предчувствие чего-то невообразимо светлого и радостного начинает наполнять и переполнять меня.
- Побежали быстрей, а то я сейчас лопну! - кричу я своему вечно юному товарищу. - Не могу больше ждать!
- Побежали! - радостно откликается малыш.
Я хватаю малыша за руку. Нагибаться не приходится, потому что мы одного роста. Он озорно глядит на меня и мы весело хохочем. А что еще делать детям, как ни радоваться жизни?!!! Разбежавшись, мы прыгаем в пульсирующий Любовью и Радостью проем. И летим!
Я успеваю напоследок оглянуться назад.
И вижу позади была абсолютную Пустоту.
А впереди - Вечность! Целая Вечность! Вся!!!
***
«Иногда нужно попасть в другое измерение, забыть себя, чтобы понять, кто ты. Забыть себя, чтобы вспомнить вечность!» - подумалось мне. Я катил на велосипеде по залитому ярким майским солнцем лугу. - «Интересные и неожиданные мысли иногда приходят в голову», - отметил я с легким удивлением. - «Прямо пафосные! Глобальные, какие-то!»
Бац! Увлеченный глобальными мыслями, я не заметил кочку. Руль выскочил из рук и я бухнулся наземь вместе с велосипедом. Хорошо, что земля мягкая. И теплая.
Я лежал на земле, привстав на локте, и наблюдал, как педаль велосипеда крутится на уровне глаз, не переставая. Крутится и крутится. Я смотрел на нее, и у меня стало появляться ощущение нереальности происходящего. Казалось, педаль живет своей собственной жизнью, и в ее задачу входит заставить меня поверить в то, что она жива сама по себе. Еще чуть-чуть и она станет подмигивать мне.
Ххе! Смешно! Ничто в этом мире не существует и не движется само по себе. Все сущее поддерживается силой Творца. Все пульсирует в пределах нуля и бесконечности. Человек есть одновременно и ноль и бесконечность. И дух его пульсирует с невероятной скоростью между этими двумя пределами. С такой огромной скоростью, что она воспринимается не как движение, а как состояние покоя. Для того, чтобы «собою всем объять и всем собой отдаться»! Такова формула Любви!
Но для того, чтобы понять свою причастность к бесконечности, нужно вначале полностью обнулиться. Умереть. Потерять себя земного. Дабы потом ожить, воскреснуть, получить новое начало во Христе, - истинного себя в Боге. Парящего, летящего, бесконечного!
Я встал на ноги. Окинул взглядом луг, поющий всей зеленью, всеми цветами, всеми кузнечиками и бабочками о любви и жизни, и чуть задержался взглядом на облаке, буквально прилипшему к горизонту. Было ощущение, что облако прочно стоит на земле. Я тряхнул головой, прогоняя наваждение. Конечно, это иллюзия! Но облако смешное. Похоже, по очертаниям, на огромный супермаркет. Бывает же такое! Прямо вылитый супермаркет! Ххе!
Я сел на велосипед и покатил дальше. Жизнь прекрасна, когда ты понимаешь ее смысл. Когда ты знаешь свое будущее. И знаешь, что будущее твое — Вечность!
Слепой комар
Когда он влетел в окно, я сразу почуял что-то неладное. На нос ему был наложен гипс. Я еще подумал: «Как же он кровь пьет?»
Он с разгону долетел до противоположной стены и врезался в нее, пробив обои. Затем упал на пол. Я осторожно подошел к комару. Он лежал на спине, раскинув лапы, и был без сознания. Загипсованный хобот был загнут в сторону градусов на сорок пять. Я застыл в недоумении, не зная, что предпринять. Мелькнула мысль о скорой помощи, но почему-то не стала задерживаться. Может, нашатырь?
Но тут комар зашевелился, нащупал лапами, не открывая глаз, погнутый хобот и разогнул его. Потом потянулся и зевнул. Похоже, что такие происшествия были для него делом привычным. Потом он открыл глаза, и я сразу понял, в чем дело.
У него был взгляд слепого. Он не щурился, не водил глазами по сторонам. Он привстал и сел, не замечая меня.
«Интересно», - подумал я, - «к кому же он тогда летел?»
Затем я нащупал в глубине своей души вежливость и обратился к неожиданному гостю.
- Может чаю? Или, все же, дихлофо… э-э, то есть, нашатыря?
Он сидел, уставившись в одну точку, как бы прислушиваясь к чему-то.
«Он что, еще и глухой?» - подумал я.
Тут комар слегка вздрогнул и повернул свой гипс в мою сторону.
- Вы меня слышите? – спросил я.
- Нет, - был ответ.
- Но, вы же услышали мой вопрос?
- Да.
- Но, как же…
- Я вижу ваши мысли!
Я подумал: «Не хотелось бы, чтобы это было правдой. Некоторые мои мысли…»
- Но это правда, - услышал я. – Я их вижу. И некоторые, - тоже.
- А как вы говорите? – попытался я отойти от неприятной темы.
- А я не говорю. Вы слышите мои мысли.
- А…, - начал я давно терзавший меня вопрос, - как же вы… э-э, питаетесь с такими… э-э, травмами.
- Комары живут недолго. Можно и поголодать.
- Ну а жить с такой… с таким, простите, носом не тяжело?
Нос уставился прямо на меня.
- Но вы же живете.
Я машинально скосил глаза к переносице. Нос был нормальный. Красивый, длинный и без намека на гипс.
- Я имею в виду не нос, - услышал я. – Я имею в виду внутренние душевные травмы. Если хотите, духовные.
«Оба-на!» - подумал я. – «Лучше бы уже нос в гипсе! Пусть даже на растяжке и с капельницей. Сейчас как чего-нибудь скажет!»
- Ваша душа, - сказал гость, - внутри вся в переломах. В язвах. В фурункулах. В опухолях. Во флюсах. В отеках. В гематомах.
«Может, хватит?» - как-то подумалось мне.
- В разрывах. В трещинах, - проигнорировав мою мысль, с выражением декламировал гость. – В циррозах. В заражениях. В разложениях. В нагноениях. – Он остановился и поставил точку. – И ваще!
Я смотрел на него, моргая. Сказать мне было нечего.
- Вам до трупа всего пары процентов не хватает, - как-то обнадеживающе сказал комар, вставая на ноги. – А вы говорите, кровь вашу пить. Тьфу!
Он сплюнул, похоже, забыв про гипс. Потому что содержимое «тьфу» так и не появилось.
«Раздавить его, что ли? Такой маленький, а такой г…рубиян!»
Пока я думал эту мысль, глядя себе под ноги, пол вдруг стал угрожающе приближаться, как будто я падал на землю с самолета без парашюта. Я даже испугался, что разобьюсь. Тем не менее, мои ноги оставались стоять на полу. У меня начала кружиться голова, но тут все закончилось.
Я огляделся по сторонам. Стены отодвинулись очень далеко. Комара нигде не было. Зато появилось шесть столбов странной формы. Проследив взглядом вверх по ним, я с ужасом обнаружил огромное чудовище, нависшее надо мной. У него были крылья и странный белый длинный нос. Потолок был высоко вверху.
«Так», - мысленно залепетал я, - «это же комар! А это гипс! Только, почему он такой огромный?! Что происходит?!»
- Происходит то, что все в мире относительно, - услышал я. – То, что кажется маленьким, на самом деле большое. И наоборот. Все может поменяться местами в один миг. Ты что, никогда не слышал об этом?
- Слышал, но не видел!
- Ладно, - сказал комар и поднял передний столб. – Ну что, раздавить тебя, что ли?
- Не надо, - пискнул я. – Я больше не буду.
- И я больше не буду. Один разок только.
- Не надо, - настаивал я, - Лучше не начинать. Может понравиться.
- Ладно, - повторил он.
И я начал расти. Стремительно промелькнул вниз мимо меня белый хобот, стены наехали на меня, и вот я уже стою в комнате обычного размера, великий и могучий, как русский язык. Комар тоже стал обычных размеров.
- Кто ты? – спросил я, с почтением глядя вниз.
- Я богомол!
- Ты комар. А богомол выглядит по-другому.
- Он не настоящий богомол. Настоящий – я!
- Ну ладно. А почему ты слепой?
- Чтобы лучше видеть!
- А почему глухой?
- Чтобы лучше слышать!
- Видеть и слышать что?
- Внутреннюю суть вещей. Движения душ. Оборотную сторону мира. То, на чем все держится. То, к чему все стремится. Исток и Исход.
- Я тоже этого хочу. Мне ослепнуть и оглохнуть?
- Нет.
- А что?
- Молиться!
- Стать богомолом?
- Зачем становиться не настоящим богомолом? Стань настоящим человеком!
- То есть...?
- Родись!
- Не понял. А я что?
- Ты - нет!
- А как?
- Умри!
- Слушай, - сказал я, подавляя в себе желание поднять ногу, - я не понимаю тебя! Я не могу ни того, ни другого!
- Ты не можешь!
- Тогда как? - чуть не заплакал я.
- Бог может!
Богомол повернул в сторону окна свой хобот и замахал крыльями, собираясь взлететь.
- Зачем ты прилетал? - воскликнул я.
- Чтобы подарить тебе Вечность!
Он поднялся в воздух и вылетел в окно, не заметив стекла. Но стекло его заметило со звоном.
"Нужно будет поменять!" - подумалось мне. Но злости против комара-богомола я почему-то не испытывал. Я сел на пол, привалившись к стене, и стал смотреть в разбитое окно.
"Интересно, в каком виде может к тебе явиться то, что полностью поменяет твою жизнь!!!"
"Поменяет?!" - спросил я сам себя.
И сам себе ответил.
"Поменяет!"
Не зря же он прилетал. Да и Вечность мне, общем-то, пригодится.
Варианты действительности
© Copyright: Игорь Белофф, 2016
Свидетельство о публикации №216020902431
Свидетельство о публикации №216020902431
Рецензии