Брамс и Мавроди

           Владимир Голдин

        БРАМС И МАВРОДИ

 Пряхин включил в сеть свой черный «Леново». Компьютер мигнул и погас, где-то внутри электронной машины начались невидимые глазу движения, а затем высветилось меню.

Пряхин сидел в задумчивости, он смотрел в окно, где февральский вечер обещал приближение весны. Вечерние сумерки медленно наступали на город, а тот, как бы принимая эстафету света, вбрасывал в природную темноту гирлянды огней на проезжих улицах, в окнах домов, на крышах высотных зданий. Город засверкал красными, синими, оранжевыми огнями. Колебания воздуха создавали видимость, что городские огни мигают, как небесные звезды. Вечерняя атмосфера создала настроение. Захотелось к внешним воздействиям добавить музыки. Захотелось веселой, танцевальной, благозвучной мелодии.

«Леново» послушно исполняло команды, и уже через минуту на дисплее высветилась целая музыкальная программа. Звучал Брамс. Его минорные венгерские танцы, сменялись вальсами, чардашами, угорским танцем, но музыкальная тема созданная композитором с незначительными нотными отклонениями присутствовала во всех его произведениях.

Удовлетворив свои первые музыкальные порывы Пряхин, как гурман за изысканным столом, стал вслушиваться не только в мелодию, но и в особенности её воспроизводства отдельными исполнителями. Под управлением одних дирижеров верх брали скрипичные инструменты, ударные, звук волнами то спадал, то поднимался до такой высоты, что создавалось впечатление разбившейся посуды.

Пряхин капризничал, как будто ему подали пересолённую манную кашу, ему хотелось воспринять музыкальное блюдо соответствующее его сиюминутному настроению.
В вечерней тишине уютной комнаты Пряхин был в одном лице  потребителя и официанта. Капризы слушателя легко и быстро исполняли руки. Точное касание курсора к строке названия произведения и исполнителя и музыкальное произведение подано, независимо от того кто, когда, где исполнял его, как в сказке, Насредин был готов выполнить любой каприз.

Курсор, слегка вздрагивая, остановился. Пряхин на голубом экране прочитал: «Венгерский танец. Поет Мавроди».

«Интересно, - промямлил себе под нос Пряхин, - у МММ – нет проблем. Пострел и тут поспел».

Пряхин даже мысленно представил этого финансового пирамидолиста: закинутые за голову руки, круглые очки на мятом лице, но чтобы из этого лица зазвучала песня, равная музыке Брамса. Любопытство взяло верх.

Вновь зазвучала мировая мелодия вальса. Но пения не было, был речитатив, подогнанный под ритм музыки

Где же, где же ты, моя звезда?
Для кого сияешь ты во мгле?

Слова Мавроди соответствуют ритму и мелодии композитора, но причем здесь Мавроди исполнитель.
 
«Вечер испорчен, - ворчал Пряхин».
Но, как часто бывает в жизни в поток мыслей Пряхина вторглась его память…

* * *
Актовый зал областного университета наполнялся радостным гулом молодых голосов. И чем больше набиралось людей, тем ощутимей и гуще становился воздух студенческой аудитории. Говорили все. Улыбались все. Всем хотелось быть замеченными, всем хотелось просто нравиться друг другу. Пора молодости, пора быстрых и лёгких знакомств.

Зал наполнялся, уже все свободные кресла были заняты посетителями или застрахованы на всякий случай, на опаздывающих товарищей,  обещавших непременно быть на этой студенческой сходке. Студенты заполнили межрядное пространство, но в дверях всё ещё нарастало давление молодого нетерпеливого общества. Отдельные парни под силой этого давления, как вязкая масса из тюбика, выдавливались на подоконники, и оттуда кто наблюдал с улыбкой за оживлённой аудиторией, кто махал руками знакомым счастливчикам, разместившимся в креслах.

Уже прошло время открытия студенческого ежегодного фестиваля самодеятельного творчества. Уже на сцене, не отгороженной занавесом, толпились группками участники первых факультетских солистов, чтецов, гимнастов. Да и солидное жюри, составленное из авторитетных профессоров и преподавателей, разместившись свободно и просторно за столами, в этом переполненном пространстве начало зевать и раздражаться. Но жюри здесь было приглашённой стороной, а не как не организующей.
Балом правило студенчество.

Появление на сцене конферансье, никак не было замечено гудящей аудиторией. Все были заняты сами собой, все продолжали говорить на интересующие их темы, томно улыбаться и расточать улыбки.

Напряжение голоса ведущего начало достигать цели после нескольких попыток. Шум в разгорячённой аудитории стал постепенно снижаться и, наконец, достиг уровня удовлетворившего конферансье:

- Начинаем ежегодный фестиваль студенческой самодеятельности…

Нетерпеливая, и жаждущая действий толпа взорвалась шквалом аплодисментов и радостными возгласами, вновь заглушив голос ведущего.

Так продолжалось до конца фестиваля, с той лишь разницей, что взрывы приветственных возгласов и аплодисментов охватывали не всю сразу аудиторию, а только те пятна, где разместились сторонники и болельщики определённого факультета.
 
Исторический факультет представляли два квартета: мужской и женский.
Парни пели политические частушки, написанные местным профессором, но уже после первых слов:

Появился в Белом доме,
В Белом доме.
Очень модный парень Джони,
Парень Джонни…

Парни забыли слова от охватившего их волнения и потери памяти.
Профессор, сидевший за столом жюри, перед сценой, подпрыгивая с места, всё пытался подсказывать слова. Ребята в конец смутились и закончили своё выступление уже не пением, а почти речитативом.

Аудитория неистовствовала: кто-то шикал, кто-то возмущался, а кто-то радостно и искренне хохотал и отбивал до красноты свои ладошки.

Девушки выступили ровно. Их природное качество, - вечно всем нравиться, - помогло им справиться с внутренним волнением, а когда аудиторию вдруг заполнила лирическая мелодия Брамса – зал затих.
Девушки пели о своей вечной теме:

Я пришёл к тебе издалека,
Я хотел назвать тебя своей…

Чьи же это слова, стал мучительно вспоминать студент Пряхин? Есенин?..
Но мелодия музыкального классика отвлекала память Пряхина, он решительно отказался от мысли вспомнить автора слов. Тем более его слух и внимание захватила какая-то глубокая слитность музыки, поэтических слов и внешнего вида исполнительниц.

Солистки, по-видимому, не особенно задумались над избранными словами песни, которую исполняли, но, тем не менее, слова песни выдавали их внутренний настрой души:

… Дай коснуться запылавших губ,
Дай прижаться к девичьей груди…

Аудитория разразилась шквалом аплодисментов, приветствуя удачное исполнение квартета студенток, но Пряхин уже не обратил на это никакого внимания. Его заинтересовала одна их исполнительниц, какой-то её не броский наряд, большая пуговица на блузке у горловой ямки и темное природное пятно там же привлекли его внимание.

Первая встреча и знакомство произошли в коридорах учебного заведения. Знакомство переросло в увлечённость, томление перед очередной встречей волновало сердца влюблённых…

Но когда закончилась эта влюблённость, и при каких обстоятельствах произошёл разрыв этого скоропалительного знакомства Пряхин так вспомнить и не смог, как не смог определить автора слов песни, которую положили на музыку знаменитого композитора и исполнили студентки местного университета...

Вот память упрекал себя Пряхин: «Всё сразу и за один вечер». Но в голове навязчиво звучали слова из стихотворения Мавроди:

Где же, где же, где же ты теперь?
И кого ведешь, кого зовешь?
Всё ушло, умчалось, верь, не верь.
Ни чего уж больше «И того, что было, не вернешь».

Всё ушло. Остался только Брамс, да огни на улице продолжали своё соревнование со звездами на небе.