Обыкновенный банный день

шорт-лист Литодрама, номинация "героиня нашего времени"

комедия в 2-х частях




ВНИМАНИЕ! Все авторские права на произведение защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается его издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по нему в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора.





действующие лица:

ЕСЕНИЯ, 46 лет. Преподаватель ВУЗа
МАЛЫХ Юрий Михайлович, её муж, 49 лет. Сторож охраны посёлка
КРИСТИНА, её дочь, 23 года. Студентка-выпускница, географ
ДЖЭРИ, её сын, 27 лет. Безработный выпивоха, дважды разведён
МОРДАСОВ Константин Фомич, её отец, 71 год. Пенсионер, крановщик
МОРДАСОВА Клавдия Сергеевна, её мать, 69 лет. Пенсионер, продавец
РАИСА Семёновна Иванова, 46 лет. Владелица салона красоты
ЕВГЕНИЯ Кирилловна Латкина, 47 года. Замужняя домохозяйка
СВЕТЛАНА Александровна Парначёва, 50 лет. Многодетная мать, замужем. Завскладом
ВОРОПАЕВ Николай Семёнович, 34 года. Холост. Чиновник




Часть 1


СЦЕНА 1. Июнь. Двор дома Малых. К калитке идёт Джэри, с перепоя.

ДЖЭРИ. Я люблю себя, я здоров... я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров. (Пытается открыть калитку.) Нельзя же так закрываться… Сим-сим, откройся, чтоб я сдох. (Обессилев, усаживается на землю.) Теперь никто не пройдёт. Я люблю себя, я здоров... я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров.

К калитке подходит Воропаев, с деловым портфелем.

ВОРОПАЕВ. Удобно? Вы здесь живёте? Нет, вы же не живёте в этом доме. Освободите, пожалуйста, калитку.
ДЖЭРИ. Тактичности тебе не хватает, мужчина. А поприветствовать? Ё-маё, как же сложен русский язык без мата. Будьте любезны вести себя приветливо.
ВОРОПАЕВ. Как жизнь.
ДЖЭРИ. А что это?
ВОРОПАЕВ. Он ещё и философ. Не марать же руки.
ДЖЭРИ. Сегодня ещё июнь?
ВОРОПАЕВ. Пожалуйста, не заставляйте меня применять силу.
ДЖЭРИ.  Я здесь живу.
ВОРОПАЕВ. Нет.
ДЖЭРИ. Я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров…
ВОРОПАЕВ. Ну, и как зовут хозяйку?
ДЖЭРИ. Мать. Мы – семья. А я её позор. Пёс шелудивый, по кличке Джэри. Она – Есения Конст… Нет, дальше сложно… то есть дед мой, он - Костя.
ВОРОПАЕВ. Да, верно. Я – Николай Семёнович. Прилетел из Сибири, в командировку. Мы, с вашей мамой, коллеги.
ДЖЭРИ. Чем летаем?
ВОРОПАЕВ. Самолётами.
ДЖЭРИ. Я думал: крыльями.
ВОРОПАЕВ. Я не ангел.
ДЖЭРИ. Вижу. Ангел уже проникся бы моим здоровьем. Проход освобождается платно, деньги идут на ремонт  калитки. 
ВОРОПАЕВ. Ситуация… Ну, не кричать же мне на весь посёлок. Есению Константиновну, пожалуйста, или позовите, или дайте пройти.
ДЖЭРИ. Или-или – оба действия платные, Колян.
ВОРОПАЕВ. Похмелье?
ДЖЭРИ. Сидел бы я с похмелья на сырой земле, хуже - бодун.
ВОРОПАЕВ. Сколько первое «или»?
ДЖЭРИ. Напомни?
ВОРОПАЕВ. Позвать мать.
ДЖЭРИ. Второе?
ВОРОПАЕВ. Освободить проход и я сам позову.
ДЖЭРИ. Нет-нет, я благотво… благотвори… не это… которое. Ну, не подаю я! Сам в крайней нужде. Подвинуться дешевле. Если я пойду сам, там меня сцапают и посадят на цепь, как всякую собаку. А так я тихо, мирно, скрытно удаляюсь в магазин за новой калиткой и никого не стану шелудить.
ВОРОПАЕВ. В вашем магазине продают калитки?
ДЖЭРИ. Были бы деньги.
ВОРОПАЕВ (достаёт из кармана портмоне). Сколько?
ДЖЭРИ. Так мне уже вставать?
ВОРОПАЕВ. Не знаю, может быть, вы по земле передвигаетесь по-пластунски и подниматься не надо.
ДЖЭРИ. Вставай, подлец. Встаю, встаю. (Поднимаясь, напевает.) «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой, с фашисткой силой тёмною, с проклятою ордой». Это гимн российских алкашей. Своих-то слов о нашей вселенской скорби взять негде, занимаем у классики. Шелудивый, значит, паршивый, а парша заразна, тариф двойной.
ВОРОПАЕВ. Итого?
ДЖЭРИ. Тридцать два рубля.
ВОРОПАЕВ. Не понял?
ДЖЭРИ. Повторять долго.
ВОРОПАЕВ. Что можно купить за тридцать два рубля?
ДЖЭРИ. Калитку. Точнее два пузырька по двести миллилитров настойки перца для внешнего употребления, семьдесят градусов, газетный киоск сегодня работает.
ВОРОПАЕВ. В газетном киоске!?
ДЖЭРИ. Пошли вместе, после первого же глотка, клянусь, всё поймёшь.
ВОРОПАЕВ. Легально?
ДЖЭРИ. Абсолютно, мы – мирные люди.
ВОРОПАЕВ. У меня нет такой мелочи.
ДЖЭРИ. Сдачу гаранти… принесу.
ВОРОПАЕВ. С тысячной?
ДЖЭРИ. Проще с пятитысячной, правда, чуть больше времени уйдёт на дорогу. Ты спешишь? Я – нет.
ВОРОПАЕВ. Нашёл пятисотенную.
ДЖЭРИ. Ничего, думаю, хватит.
ВОРОПАЕВ. Купите водки, а лучше виски. (Подаёт купюру.)
ДЖЭРИ (взяв купюру). Водка и виски в наших магазинах – отрава сто процентов, спроси в минздраве. Мы за натуральный образ жизни, окормляемся по аптекам и газетным киоскам. Ну, я двинул. Проход открыт.
ВОРОПАЕВ. Зачем вы пьёте?
ДЖЭРИ. Чтобы жить. А вот зачем живу, уже не скажу, не помню. Спасибо за гуманитар… ну, за гуманизм. Теперь надолго хватит, может, на всю жизнь. Или принести сдачу?
ВОРОПАЕВ. Не стоит. Мама-то дома?
ДЖЭРИ. Не в курсе. Но есть голова. День недели?
ВОРОПАЕВ. Одиннадцатое июня, суббота.
ДЖЭРИ. А год?
ВОРОПАЕВ. Серьёзно?
ДЖЭРИ. Очень.
ВОРОПАЕВ. Шестнадцатый.
ДЖЭРИ. Как быстро летит время. Это сколько же мне лет?
ВОРОПАЕВ. Потом сочтёте.
ДЖЭРИ. Суббота - это святое. Даже я на автопилоте прибыл, но совершив дозаправку в воздухе, развернулся и усвистел восвояси. Семья в сборе, а спроси меня, типа, орёл, ты куда летишь, я ведь честно отвечу: не в курсе. Сегодня банный день.

На перекрёсток выходят Мордасов и Мордасова.

ВОРОПАЕВ. Да вы оживаете.
МОРДАСОВА. Игорь? Игорь! А ну, сюда, иди ко мне.
ВОРОПАЕВ. Это вас?
МОРДАСОВА. Мужчина, задержите его!
ДЖЭРИ. О, дед с бабкой, эти до смерти заклюют невинного слабого птенца. Бывай, добрый человек, живи долго и не пей вообще. Я люблю себя, я здоров... я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров. (Уходит.)
МОРДАСОВА. Игорь, домой! Вернись сейчас же! Трудно было хватануть парня?
ВОРОПАЕВ. Я?
МОРДАСОВА. Нет, блин, я.
МОРДАСОВ. Не замай человека, Клавдия. Здравствуйте.
МОРДАСОВА. Куда он пошёл? Что сказал?

Из дому выходит Есения.

ВОРОПАЕВ. Доброго дня.
ЕСЕНИЯ. Что случилось?
МОРДАСОВА. Засела в своей конуре, ничего вокруг не видишь, сына родного опять прохлопала.
МОРДАСОВ. Всё-всё, Клава, не стучи протезами, дорогая нонеча починка.
ВОРОПАЕВ. Есения Константиновна, извините…
МОРДАСОВА. Вот он только что был возле твоей калитки, а домой не пошёл, завернул.
ЕСЕНИЯ. Я не видела. Вы ко мне, молодой человек?

Из дому выходят Евгения, Раиса и Светлана, в руках полиэтиленовые пакеты с банными принадлежностями.

ЕВГЕНИЯ. Тётя Клава, дядя Костя, приветствуем.
МОРДАСОВА. Правильно, подружки ей дороже сыночка.
ВОРОПАЕВ. Помните меня? Воропаев Николай, из Синегорска.
МОРДАСОВ. Всё-всё, прокурор русской общественности, гуляем отсюда, люди заняты.
ЕСЕНИЯ. Мама, Джэри - взрослый человек.
МОРДАСОВА. Ты чего меня бьёшь, изверг, палач.
МОРДАСОВ. Привет, девчата.
СВЕТЛАНА. Добрый день.
МОРДАСОВ. Я тебя не бью, а слегка подталкиваю на выход. У нас прогулка, а не родительское собрание.
МОРДАСОВА. Нашёл девчат, они уже сами давно бабки, а ума не нажили…
РАИСА. Здрасьте.
МОРДАСОВ. Давай-давай, шевели поршнями.
МОРДАСОВА. И никакой он не Джэри, придумали человеку животную кличку да ещё американскую. Вот чего, спрашивается, в выходной день по баням шастать, нет бы  внукам мозги править, детей инспектировать…
МОРДАСОВ. Девки, я вам спинки потру в следующую субботу.
МОРДАСОВА. В следующей жизни.

Мордасов и Мордасова уходят.

ЕВГЕНИЯ. Пока, до новых встреч в эфире, Константин Фомич.
СВЕТЛАНА. А тётя Клава не сдаётся, бьётся за семью, молодец.
РАИСА. Какой симпатичный гражданин…
ЕСЕНИЯ. Идите уже, пар уйдёт же, Малых, небось, рвёт и мечет.
РАИСА. Перебьётся.
ЕВГЕНИЯ (Воропаеву). Меня Женей зовут, если что, я - на колёсах, доставлю в город, куда там надо, с попутным ветерком, а он у меня до утра дует, сквозняк прямо.
ЕСЕНИЯ. Евгения Кирилловна, не занимайте место во дворе.
РАИСА. О, заревновала.
СВЕТЛАНА. Уходим-уходим, уходим…

Из-за дома выходит Малых.

МАЛЫХ. Девки, баня стынет, пиво киснет, нервы сдают, вперёд!
ЕСЕНИЯ. Юра, мужчина ко мне, по работе.
МАЛЫХ. Ну, не по любви же.
ЕВГЕНИЯ. А почему бы нет?
РАИСА. Вот вечно ржёт этот Малых, аж бесит.
СВЕТЛАНА. Хватит трепаться, пошли.
МАЛЫХ. Бесись на своей территории, Иванова, здесь я хозяин. (Передразнивает Евгению.) «А почему бы и нет»… Ой, да кому вы нужны, старушки-поскакушки вообще, а моя – в частности. Правда, жена?
ЕСЕНИЯ. Что ты разговоры какие-то дурацкие заводишь…
ВОРОПАЕВ. Есения Константиновна – красавица, очаровательная дама.
МАЛЫХ. Ты, мужик, по работе или как?
ЕСЕНИЯ. Что ты выставился на человека, по работе приехал, сказано же, по работе. Джэри приходил, родители мои видели, до калитки дошёл и обратно куда-то. Пойди в дом, Кристю подгони, нарочно ведь на автобус опаздывает, чтобы на такси ездить.
МАЛЫХ. Нормально, Сеня, не боись. Всё, пошутили, поржали, разошлись, бабоньки, мне же тоже надо грехи скоблить, до вечера, что ли, чесаться. (Уходит в дом.)
ЕВГЕНИЯ. Я – первая на полку. (Уходит за дом.)
РАИСА. Что-то здесь нечисто, чую, а, Сенька?
СВЕТЛАНА. Дура, какое тебе дело, пыли отсюда.

Раиса и Светлана уходят за дом.

ВОРОПАЕВ. Есения Константиновна…
ЕСЕНИЯ. Зачем. Бессовестный, вы же обещали забыть меня и не беспокоить.
ВОРОПАЕВ. Через всю страну ехал…
ЕСЕНИЯ. А не надо было, не надо.
ВОРОПАЕВ. Не могу без вас. И днём, и ночью…
ЕСЕНИЯ. Всё, разговора не будет, уезжайте.
ВОРОПАЕВ. Я в командировке, обратный билет на следующий понедельник.
ЕСЕНИЯ. О нет! Ну, зачем вы, зачем.
ВОРОПАЕВ. Умоляю встретиться, с ума схожу!
ЕСЕНИЯ. Хорошо, звоните не работу.
ВОРОПАЕВ. Ваш муж следит за нами из окна. Вы меня по всем узлам связи в чёрный список занесли, разве нет?
ЕСЕНИЯ. Да. Уходите же.
ВОРОПАЕВ (достаёт из портфеля документы в файле). Вот запрос из нашей мэрии на выпускников вашей Академии, там моя визитная карточка, с адресом в отеле.
ЕСЕНИЯ (взяв документы). Хорошо. Идите.

Из дома выходит Кристина, с рюкзаком.

КРИСТИНА. Не переживай, мама, сегодня на автобус я успеваю.
ЕСЕНИЯ. Всего доброго, Николай Семёнович. (Уходит за дом.)
ВОРОПАЕВ. Девушка, у поста охраны меня ждёт такси, если не возражаете.
КРИСТИНА. Только я терпеть не могу, когда со мной флиртуют, фа-фа-ля-тополя, на коленки таращатся.
ВОРОПАЕВ. Обещаю молчать и глядеть только на дорогу.
КРИСТИНА. Посмотрим. Вперёд?
ВОРОПАЕВ. Запутался, в какую сторону…
КРИСТИНА. Туда. По ходу расскажете, кто вы да что, да зачем. Только без шуры-муры и без рук.
ВОРОПАЕВ. Нет, я лучше помолчу. 

Воропаев и Кристина уходят.


СЦЕНА 2. Просторная баня, с печью. Бак для воды, ковши, полок, шайки. Есения, Раиса, Евгения и Светлана моются.

СВЕТЛАНА. А сколько у тебя лошадок?
ЕВГЕНИЯ. Тысяча восемьсот кубиков.
СВЕТЛАНА. У меня тысяча четыреста.
ЕВГЕНИЯ. Сравнила немца с французом, и модель твоя старая.
РАИСА. Если не знать, что они говорят про автомобили, становится жутко, натуральный капец.
ЕВГЕНИЯ. Так вот, подъезжаю к остановке на Коммуне, около мебельного, там автобус только-только народ стал запускать.
РАИСА. Ты сегодня такая молчаливая, Сеня.
ЕВГЕНИЯ. Я что-то зазвонилась, с кем-то трепалась по мобильнику.
РАИСА. Малых сегодня расстарался, накочегарил, что-то я приплыла.
ЕВГЕНИЯ. А по левому ряду, впереди меня, джипяра, сучий потрох, притормозил, типа, ПДД блюдёт, а гололёд же.
ЕСЕНИЯ. Рай, ложись на пол, там пара нет, подыши.
ЕВГЕНИЯ. Ну, я и подумала, чем рисковать с тормозами, проскочу-ка между. Не рассчитала, расцарапала. 
СВЕТЛАНА. Или вообще в предбанник выйди, Иванова, слышь? Заодно воды подашь хоть, если сама не вернёшься, бак почти пустой.
ЕВГЕНИЯ. Выметайся, давай, Райка, не хватало нам тут ещё инфаркта.
РАИСА. Ложусь я, ложусь, меня так просто не ухайдакаешь.
СВЕТЛАНА. А я вчера не выдержала, плюнула и пошла - купила шуруповёрт. С утра сегодня все шурупы в доме выкручивала-закручивала, чтоб опробовать, такое блаженство, с ума сойти.
ЕВГЕНИЯ. Сенька, мы здесь, чего в одну точку уставилась?
СВЕТЛАНА. Отстань от человека, может, она лекцию в уме прокручивает.
ЕВГЕНИЯ. Да они у неё все от зубов отлетают за столько лет.
РАИСА. Ой, да за мужчину задумалась, за командировочного. На спор?
ЕВГЕНИЯ. Ты только не маши и ножонками не сучи, лежи, парилка, не дёргайся, береги себя.
РАИСА. Чего ты на меня целый день кидаешься?
СВЕТЛАНА. Девоньки, ша.
РАИСА. А чего она, со всеми нормально, а на меня всё клац да клац!
ЕСЕНИЯ. Гуляли по улицам, в концерт ходили, как маленькие, за ручку, стыдно вспомнить.
СВЕТЛАНА. Вот с тем пацаном, что у забора стоял?
ЕВГЕНИЯ. Сорок пять – баба ягодка опять.
СВЕТЛАНА. Ну, ты молодца, Есения Константиновна!
РАИСА. Сорок пять, как же, - сорок шесть.
СВЕТЛАНА. А ему сколько?
ЕСЕНИЯ. Тридцать четыре.
ЕВГЕНИЯ. Едрёна вошь, Сенька, да ты, оказывается, могёшь!
СВЕТЛАНА. Колись, как оно новое поколение в деле?
ЕВГЕНИЯ. Ой, а-то ты сама не в курсе.
СВЕТЛАНА. Я в курсе сороковника, не ниже.
РАИСА. Вот она, хвалёная супружеская верность.
ЕСЕНИЯ. Не было у нас ничего такого, никакой пошлости.
РАИСА. Вот то, что не было, это и есть пошлость.
ЕВГЕНИЯ. Не хами, Иванова.
РАИСА. Кто! Я? Слова не скажи.
ЕСЕНИЯ. Чисто платонически. Со мной подобное случилось однажды за всю жизнь.
ЕВГЕНИЯ. Да знаем.
СВЕТЛАНА. Потому, Сеня, все в шоке.
ЕСЕНИЯ. Ой, девчата, так совестно. Я ему потом наказала и не напоминать даже о себе. А он вот - наяву нарисовался, при всех! Муж, дети, родители; жуть.
СВЕТЛАНА. Влюбился.
ЕСЕНИЯ. Говорил, что, вроде, жить без меня не хочет.
ЕВГЕНИЯ. Не хочет или не может? Большая разница?
ЕСЕНИЯ. И то, и другое, говорил.
СВЕТЛАНА. В чём разница?
ЕВГЕНИЯ. Если не хочет, значит, у него психическая недостаточность, а если не может - сердечная. И когда же вы стакнулись?
ЕСЕНИЯ. В январе, в Москве, на всероссийском совещании по документоведению.
РАИСА. Есения, какая любовь, он тебя близко, при электрическом освещении разглядывал?
СВЕТЛАНА. Сенька у нас, между прочим, глаже всех.
ЕВГЕНИЯ. Ну, скажем, не всех.
СВЕТЛАНА. На себя, Райка, посмотри.
РАИСА. Сейчас складками станем меряться?
ЕВГЕНИЯ. Я мой возраст никогда не скрывала, но годовых колец на мне нет. А ты, Иванова, ещё раз хамнёшь, непосредственно шайкой по кумполу получишь.
РАИСА. Латкина, блин, хорош меня тыркать!
ЕВГЕНИЯ. Мужики тебя пусть тыркают, а я по-простому шандарахну и – вся любовь.
РАИСА. Шаек на всех хватит!
СВЕТЛАНА. Девочки, не надо собачиться, шайка у нас одна. Тут такое творится, а вы какой-то междусобойчик затеяли. Может, реальная любовь.
РАИСА. Что ты мне выговариваешь, Парначёва, Латкиной скажи.
ЕСЕНИЯ. Трое суток голой романтики, непередаваемо.
СВЕТЛАНА. Трое суток на одних только чувствах… очуметь.
РАИСА. А как же документоведение?
ЕСЕНИЯ. Я в этот раз не выступала, докладывали сплошь практики, а также доктора наук и профессора. Я и не в обиде. Николай Семёнович меня в первый же вечер с пути истинного сбили, так что, мы на совещании практически и не присутствовали.
СВЕТЛАНА. А кем он работает?
ЕВГЕНИЯ. Ой, да был бы мужик мужиком, остальное баба сама сделает.
ЕСЕНИЯ. Начальник отдела кадров мэрии Синегорска.
СВЕТЛАНА. Что за Синегорск?
ЕСЕНИЯ. Что-то вроде нашего Заборска, тоже областной центр.

СВЕТЛАНА. Большой человек твой Николай Семёнович.
ЕВГЕНИЯ. Точно ведь, так и общались по имени-отчеству да ещё «на вы», да?
ЕСЕНИЯ. Да, ну, и что?
ЕВГЕНИЯ. Покуда-то «ну и что», а потом, когда произойдёт объединение?
ЕСЕНИЯ. Ничего не произойдёт.
ЕВГЕНИЯ. Ну, нет и нет, но если предположить. Зная тебя, ты же и своему Малыху после ЗАГСА чуть ли не год «выкала». Не въезжаю, как во время полового, извините, романтического акта, можно изображать, что тебе, типа, хорошо, и сквозь, типа, страстные вздохи и стоны, сообщала, мол, уважаемый гражданин из Синегорска, не знаю, как там вашим девочкам в отделе кадров мэрии, но лично мне здесь и сейчас очень даже в жилу и не только. Чего  ржёте! А он ей, мол, не извольте беспокоиться, уважаемая Есения Константиновна, в отделе кадров мэрии с девочками всё в порядке, так как это мой участок, а в своём огороде я не гажу.
ЕСЕНИЯ. Я ничего не изображала. Какое-то стихийное бедствие, ураган. Ахнуть не успела, завертело, затянуло в омут, как будто на самом дне очутилась. Сумасбродство какое-то, мандраж, кошмар и трепет, вокруг-то красота-красотища. До сих пор лихорадит, как вспомнишь, от пяточек до макушки. Как на воздушном шаре, помнишь, Жень, когда мы поднялись, а трос лопнул и нас унесло.
ЕВГЕНИЯ. В Париже? Да чего там, я на своей лайбе и покруче зажигала, под двести как притопишь, думаешь, корпус не выдержит, разлетится. Хотя Париж, конечно… это было нечто и без воздушного шара.
СВЕТЛАНА. Так и чего, Сень, делать теперь будешь, только как на духу?
РАИСА. Тоже мне духовник выискалась.
ЕСЕНИЯ. Ничего не буду, всё кончено полгода назад.
СВЕТЛАНА. Полгода – срок, через всё страну мужик к бабе прикатил, небось, и командировку выдумал, а это серьёзно.
ЕВГЕНИЯ. Встретятся, поговорят, поспят в гостинице.
СВЕТЛАНА. Спать! Да ты что, от романтики и секса отдохнём на том свете, а здесь надо жить во весь дух, зря, что ли, женщиной рождалась.
РАИСА. Аминь.
ЕСЕНИЯ. Никаких встреч, никаких уговоров. Судьба есть судьба, какая сложилась, уже не мне её менять и даже не детям, а внукам.
РАИСА. Точно. И так столько проблем нажито, заморочек…
ЕВГЕНИЯ. И радостей, и удовольствий.
ЕСЕНИЯ. Двадцать восемь лет совместной жизни, муж в последнее время совсем мутным стал, может быть, и загулял. Дочь - выпускница университета, надо с работой определиться, а она без руля и ветрил, настоящая оторва. Сын – горький пьяница. Пропойца, и сдаётся без просвета впереди. Без образования, без специальности. С двумя брошенными семьями, где, между прочим, трое внуков. Родители на восьмом десятке, лекарства не лечат, а тупо пожирают пенсии.
СВЕТЛАНА. Хорошо ещё ходячие.
РАИСА. Не напоминай, у меня эта байда уже десять лет с матерью тянется.
ЕСЕНИЯ. А я вдруг возьми и сыграй в Джульетту? Это же всё равно, что в рулетку или вообще в ящик.
ЕВГЕНИЯ. Не нагнетай и шашкой не маши, древние мудрецы говорили, не всё в мире так, как видится, просто зрить надо не глазами, а внутренним зрением души и сердца, со всеми их, так сказать, эротическими проявлениями, типа любви и секса.
СВЕТЛАНА. Лично мне полтос и я Сеньку понимаю.
РАИСА. Вынуждена согласиться с психичкой Латкиной, она правее.
ЕСЕНИЯ. Если бы не вы, мои золотые, не ваша поддержка, не знаю, что со мной было бы и уже давным-давно. Нельзя, никак нельзя всё бросить, отказаться от близких, какими они ни были бы.
СВЕТЛАНА. Всё равно, что предать. Они, конечно, первыми предают жён, матерей, но самой-то становиться предательницей не хочется. Хотя по уму, если провидением предоставляется возможность чего-то значительного, то не просто же так, ни с того, ни с сего упало подарком, манной небесной. Может, это знак, что можно начать новую жизнь, вернее, новый жизненный этап, а раз можно, то, значит, нужно. Нет, Сенька, если ещё не уходишь, то зачем же гасить свет.
РАИСА. Из экономии. Она же хочет, но боится. Наши близкие, наши дома, весь наш мир – это же банальные привычки, не больше. Вопрос лишь в одном, какая привычка дурная, а какая нет.
ЕСЕНИЯ. Ерунда. Что же до моей романтической дури, то это всего лишь психоз, а психоз, как известно, лечится. Или глушится. Поздно дурить. Больно. И совестно, чёрт побери. Нет, Рая, то, что ты говоришь, несерьёзно.
ЕВГЕНИЯ. Серьёзно – это четверых детей родить, как Светка, выкормить, на ноги поставить и в жизнь с приданым выпустить. Уж поверьте мне, бездетной твари.
РАИСА. Зато у тебя есть муж, который на тебя не надышится.
ЕВГЕНИЯ. Ишь, какие углублённые познания в чужой семейной жизни, откуда?
РАИСА. Хорош на сегодня, Женя, моё терпение на выдохе.
СВЕТЛАНА. Светка только с троими сладила, с девчонками, старшенький подлец весь в папашку – какашку, пробы ставить негде, лагерные номера всё заняли. Так что нечего на меня кивать, не памятник. Теперь дома такая тоска, четыре комнаты, хоть в футбол играй сама с собой, я и хожу-брожу, воздух пинаю.
ЕВГЕНИЯ. Внуков же тебе сбагривают.
СВЕТЛАНА. Да не очень-то, только когда у них уже край.
РАИСА. Правильные девки у тебя, Светик, не хотят, чтобы их детки попали под каток деда-рецидивиста, берегут. У тебя же ни одной внучки, все пацаны, кому хочется потом передачи носить да на свидания ездить, как тебе со старшим.
ЕСЕНИЯ. Светкин Ванечка хороший парень, в кукольному кружке занимался, в духовом оркестре, играл, учился без троек, ну, сел на самосвал ночью, не пил же, не курил, прокатился ровно тринадцать метров и получил три года малолетки. Разве за подобное можно гробить судьбу подростка.
СВЕТЛАНА. Не повезло с судьёй, сволочь был редкостный, из наших же, из Зеленоградских.
ЕВГЕНИЯ. Судью того, между прочим, самого осудили за мужеложество.
СВЕТЛАНА. Да ну!?
РАИСА. Сто пудов, доподлинно.
СВЕТЛАНА. Не знала. Жаль, что эту статью отменили, по ней сейчас многих выродков можно было бы на стройки народного хозяйства наладить.
ЕВГЕНИЯ. Ой, да при чём там ориентация, я знала нескольких голубцов, нормальные ребята, отличные подружки и почти не подлецы, лучше многих.
РАИСА. В целом, безобидные, согласна. Но всё равно, жизнь – задница, причём мужская, потому что законы жизни устанавливают мужики, которые, в большинстве своём, сволота поганая, даже замуж выйти не за кого приличной женщине. Вот и судья твой, Свет, типичный мужской гад.
СВЕТЛАНА. В России ещё ничего, пара судей, десяток-другой артистов, не смертельно, а вот как жить в Америке или в той же Европе, не пойму, мужики на мужиках мало, что женятся, они ещё и пацанов усыновляют. Это же голимый Армагеддец.
ЕВГЕНИЯ. Что-то непохоже у них там на конец света.
СВЕТЛАНА. Но на конец-то похоже, а свет погасить Россия не даст.
ЕСЕНИЯ. Потом у Ваньки Светкиного, естественно, пошло-поехало.
РАИСА. Раз попал в мясорубку, выйдешь из неё только фаршем.
СВЕТЛАНА. У нас исторически, каждое народное поколение на фарш пускают.
ЕВГЕНИЯ. У власти зубы от частого употребления стираются, чистое мясо рвать оказывается нечем, а делиться жалко. А так котлетки, тебе, голубцы, другая кулинария.
РАИСА. Гурманы сверху, ох, гурманы. По себе знаю, потому что лично предпочитаю сверху.
ЕСЕНИЯ. Такая исправительно-правовая система. Что-то там меняем в законах, инициируем, поправляем, редактируем, а толку...

Входит Малых, с двумя вёдрами полными воды.

МАЛЫХ. Водичка пришла. Как всегда, вовремя, нет?
СВЕТЛАНА. Вот хоть бы раз помыться без него. Нарочно не доливает, чтоб на голых баб попялиться.
МАЛЫХ. Попялиться – не попялить, не боись, сохранишь свою невинность, я ж, как презерватив, совершенно безопасный, если, конечно, нарочно не заводить, тут уж, что шевелиться, всё моё было бы, но, к покою и радости законной супруги, Юрий Михайлович Малых есть верный муж, вам ли, её старым подругам, не знать. Сенька, там твои предки твоего потомка где-то выловили и домой пригнали.
ЕСЕНИЯ. Джэри! Ой, я побежала.
МАЛЫХ. Чуть ли тоже не в баню хотели, хорошо ума хватило, что уморить парня можно. (Заливает воду в бак.)
ЕСЕНИЯ. Девчата, сами знаете, не знаю, вернусь ли. В предбаннике с пивом тоже не задерживайтесь, дома обед ждёт. (Уходит.)
РАИСА. Что за дурацкая манера про родного сына матери говорить «твой потомок». Это ты, типа, подчёркиваешь, мол, сын-пьяница – это, типа, Сенино воспитание, а примерная учёная доченька – папенькино, так, что ли, Малых?
МАЛЫХ. Тебе-то, Иванова, какое ваше что до чужой семьи? Разлеглась тут… (Поёт.) «…под окошком, белоснежная вишня».
РАИСА. Не для тебя.
ЕВГЕНИЯ. Милые ругаются, только тешатся?
РАИСА. Чего-чего…
МАЛЫХ. Не только тешутся, ещё и чешутся друг об дружку без посторонних глаз. А мы, с Ивановой, на виду, ничего не скрываем, потому как скрывать нечего. Ну, захожу я, Парначёва, когда вы в бане, и что? Вам лучше без воды остаться, что ли? И чего такого у вас есть, чего я в жизни не видел? Не, ну, может, что и было у каждой из вас что-то завлекательное лет тридцать назад, так ведь нынеча не то, что давеча.
СВЕТЛАНА. Пошёл прочь, хам.
ЕВГЕНИЯ. А чего ж ты, Малых, и ты, Иванова, на «милых» не взъелись?
РАИСА и МАЛЫХ (хором). Чего-чего?
ЕВГЕНИЯ. Видала, Свет, они уже хором запели. И не надо мне тут песен и маршей пионерских, думаете, я вас не пропасла с утра, когда вы тут на полу миловались?
РАИСА и МАЛЫХ (хором). Чего-чего…
ЕВГЕНИЯ. А ещё и сфоткала в окошко на мобильник. Ой, оглохла я, что ли, не слышу такого дружного хора? Ау? Я тебя, Райка, предупреждала, не тронь моё, не-то и своего лишишься. Вот так, Света, мы теперь с тобой обе не просто козы драные, как любит про нас выражаться этот крендель Малых, но ещё и обе рогатые.
МАЛЫХ. С цепи сорвалась?
РАИСА. Латкина!
ЕВГЕНИЯ. Сеньку жалко, она у нас невинная, её я люблю, а-то устроила бы вам при ней публичную порку  с элементами аутодафе здесь и сейчас…
МАЛЫХ. Всё, я пошёл, ну, вас.
РАИСА. Стоять, Юрик.
МАЛЫХ. Не командуй, я тут ни одной из вас не муж. (Уходит.)
РАИСА. Кот шкодливый.
СВЕТЛАНА. Что-то я про рога не поняла, Евгения?
ЕВГЕНИЯ. Парначёва, не делай вид, что девочка в розовых солнечных очёчечках.
СВЕТЛАНА. Латкина, или договаривай, или я не знаю, что сделаю, сама знаешь, у меня рука складская, тяжёлая.
РАИСА. Да ладно тут всех строить, Света. Можно подумать, что грузчики на твоём складе только стройматериалы переносят с место на место, а тебя забывают. Ага. Попробовали бы они забыть благодетельницу, кормилицу. Свою ненаглядную заведующую. Особенно чернявенький, как его, с красивым таким молдавским именем.
ЕВГЕНИЯ. Ион.
СВЕТЛАНА. А тебе до него что? Он твой муж, чтобы ты мне им глаза колола?
ЕВГЕНИЯ. Может, и муж, Света. Откуда нам знать. У свободной бесхозной бабы их столько может быть, что хоть на демонстрацию можно выводить стройными колоннами, прямо перед окнами её парикмахерской.
РАИСА. Ты сама себя вспомни, что творила по молодости. Это ты сейчас выбрала планиду домохозяйки, а раньше и грузчиков имела среди ящиков с гвоздями, и клиентов парикмахерской прямо в кресле, или память отшибло?
СВЕТЛАНА. Потому Женька и ушла в домохозяйки, чтобы стать примерной супругой.
РАИСА. Чьей супругой? Латкина или Малых? Или, может быть, других она когда упускала при удобном случае? Или ты не запускаешь её время от времени на диванчик? Или, может быть, это не она в подсобке моего салона красоты раз в месяц стрижёт моего единственного мужика-визажиста?
ЕВГЕНИЯ. Завистливая ты.
РАИСА. А не ты ли, Светик, четверть века назад с тем же Малыхом в этой же баньке печку растапливала? Это нам, с Женькой, уже старик достался, а ты с него самый нектар собирала.
СВЕТЛАНА. Хватит!
РАИСА. А чего на меня одну-то стрелки переводить? Все мы между собой одна другой стоим. Кроме Сеньки. Она – да, святая, не подкопаться. И нас это так угнетает, что мы тут хором её уламываем, чтоб совратилась приличная женщина. Чтоб такая же, как мы, стала.
ЕВГЕНИЯ. Ну нас-то уже ни в какой бане ни отмыть, ни отпарить, и Есении при всём желании не успеть замараться хоть до гробовой доски из грязи не вылазила бы.
СВЕТЛАНА. К херувиму грязь не пристаёт, а только липнет, даже если он и хер.
ЕВГЕНИЯ. Хо-хо, Парначёва, откуда такой перл? Перевод с молдавского?
СВЕТЛАНА. Грымза.
РАИСА. Нечего истерики закатывать. А сцены ревности и подавно. Нам не по восемнадцать, и даже уже не по сороковнику, жить-то осталось. Наши мужики, даже такие, как есть, и то фыркают, а через год-другой вообще видеть откажутся.
ЕВГЕНИЯ. Ошибаешься, они потом на жён молиться будут.
РАИСА. Да? Да! А кому молиться на меня? Некому. Я одна! Совсем одна! И будет ещё хуже, с каждым годом, с каждым днём.
СВЕТЛАНА. И что ж теперь с мужьями всех лучших подруг шарашиться?
ЕВГЕНИЯ. Ну, моего-то законного никому не охмурить, он из моего ребра сделан.
РАИСА. Законные, подзаконные. Жили себе друг с другом вперемешку, молча, без отношений, а теперь – нате вам, пришпилило. Давайте-ка, лучше отставим разборки и оставим всё, как есть. Без проблем, готова отказаться от вашего скарба, чёрт с ними, просто они сами приползли, под рукой друг у друга оказались. А ты, Женька, невротичка, лечиться надо. У неё увели чужого мужа! Вслушайся: чужого, твой-то при тебе. Ладно, увели. И что? А то, что плохо держала. Иди хватка уже не та. Держись за своего Латкина и радуйся, а другим нервы не мотай. Ой, да пошли вы. (Уходит.)
ЕВГЕНИЯ. Я же ещё и виновата.
СВЕТЛАНА. И давно она с моим Парначёвым крутит?
ЕВГЕНИЯ. Не знаю, о чём ты.
СВЕТЛАНА. А ты с Малых?
ЕВГЕНИЯ. Ой, да никто ни с кем не крутит. Кому мы нужны.
СВЕТЛАНА. Мы же всё жизнь подруги, Жень. Теперь не знаю. Перестарался сегодня Малых, перетопил. Жарень. Пошла я. (Уходит.)
ЕВГЕНИЯ. Не жара даже, пекло. (Поёт.) «Степь да степь кругом, путь далёк лежит, в той степи глухой замерзал ямщик».  Ой, да идёт оно всё лесом. Всё, я спокойна, сбросила напряжение. Теперь все вместе поплачем, попьём, попоём, опять похнычем. Поплачем, попоём. И всё устаканится, и всё вернётся на круги своя. (Поёт.) «Виновата ли я, виновата ли я, Виновата ли я, что люблю, Виновата ли я, что мой голос дрожал, Когда пела я песню ему…» (Уходит.)


СЦЕНА 3. Городской сквер. Входит Воропаев, за ним вбегает Кристина.

КРИСТИНА. Эй! Постойте, эй!
ВОРОПАЕВ. «Эй»?
КРИСТИНА. Ну, а как мне вас назвать, если вы не представились. За всю дорогу в такси ни слова, обидно, я же девушка.
ВОРОПАЕВ. Слушаю вас?
КРИСТИНА. Вы хорошо знаете мою маму?
ВОРОПАЕВ. Почти нет, шапочное знакомство, я приезжал исключительно по делу.
КРИСТИНА. Ну, не по любви же.
ВОРОПАЕВ. Так же сказал ваш отец.
КРИСТИНА. У меня отцовский юмор.
ВОРОПАЕВ. Разве можно столь пренебрежительно относиться к маме.
КРИСТИНА. Я решила в универ сегодня не ходить. 
ВОРОПАЕВ. Не говоря уже о том, что Есения Константиновна роскошная привлекательная женщина. Буду рад услышать о ней от вас.
КРИСТИНА. Своих не сдаём. Очередная консультация перед госэкзаменом мало, что может дать, перед смертью, как говорится, не надышишься. Решила с вами погулять. Нет-нет, не в смысле погулять, а прогуляться. А ведь вы не то подумали, так ведь? Я мужчин на метр под землю вижу. Я так поняла из вашего диалога с таксистом, что вы приезжий, а непосредственно сейчас решили поглазеть на город. Пошли.
ВОРОПАЕВ. Вы не сомневаетесь, что мне нужна компания?
КРИСТИНА. Меня редко интересует мнение мужчина, разве что отца или деда. Вам компания, может, и не нужна, а мне самое то. Если деньги - дефицит, не страшно, за кофейню я заплачу, а остальные выплаты можно опустить, не стесняйтесь,
ВОРОПАЕВ. Вы отлично поняли, что я не существую за счёт женщин.
КРИСТИНА. Не дура.
ВОРОПАЕВ. Не дура.
КРИСТИНА. Порок?
ВОРОПАЕВ. Нет.
КРИСТИНА. Есть ещё претензии, возможно, видимые недостатки, изъяны?
ВОРОПАЕВ. Видимых нет.
КРИСТИНА. На невидимые не надейтесь. Хотя рассчитывать можно, не возражаю. По опыту знаю, не загоняй джина в бутылку, он может и вырваться.
ВОРОПАЕВ. Я не намерен рассчитывать на вас, как на девушку. В отношениях с женщинами я в принципе не бухгалтер, а кадровик.
КРИСТИНА. Ну, закадрить меня ещё сложнее.
ВОРОПАЕВ. Всё же проще купить?
КРИСТИНА. Что! Пошёл ты. (Уходит.)
ВОРОПАЕВ. Да я, собственно, и шёл.
КРИСТИНА (возвращается). Эй! Ладно, прощаю, забыла. Экскурсия начинается?
ВОРОПАЕВ. Договорились. Где мы?
КРИСТИНА. Сквер Мира. Такое несуразное название. Слово «сквер» однокоренное со словом «скверно». Называльщики в нашем городе ещё те. А ещё есть микрорайоны «Хороший», «Уютный». Улёт.
ВОРОПАЕВ. Вы филолог?
КРИСТИНА. Географ. Мечтаю о нескончаемых путешествиях и приключениях на основе максимально возможных знаний о планете Земля. А вы?
ВОРОПАЕВ. А меня зовут Николай Семёнович.
КРИСТИНА. Букв многовато, может, обойдёмся без отчества?
ВОРОПАЕВ. Нет, Кристина.
КРИСТИНА. Судя по тону, деньги есть, то есть на кофейне я сэкономлю. Пойдёмте отсюда, в скверах всегда происходят скверные истории.
ВОРОПАЕВ. Со скверными людьми…
КРИСТИНА. О, я уже поняла, что с вами не заскучаю.
 
Кристина и Воропаев уходят.


СЦЕНА 4. Гостиная в первом этаже дома Малых с выходом на террасу, где в складном кресле сидит Джэри. В огороде Мордасова рвёт зелень к столу. Мордасов сидит у окна, выходящего во двор, с видом на баню и соседние участки. За углом раздвинутого обеденного стола с откинутой нарядной скатертью сидит Малых, ест.

ДЖЭРИ. Я люблю себя, я здоров... я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров.
МОРДАСОВ. И смех, и грех. Сидит, такой, сгорбленный, как будто его мировой скорбью придавило, не меньше, на бордюре, в руке деньги. А в шаге, рукой подать – киоск с заветной похмелкой, открыто, товар в наличии, казалось бы, здоровей да радуйся, а у продавщицы сдачи нет с пятисот рублей. Вот тут мы его, с бабкой, и сгребли, взяли тёпленьким. Откуда только она узнаёт, где искать внука. Космос какой-то, никто найти не может, а она его всегда находит, если он, конечно, в посёлке. Бабушкина любовь – вот самая страшная сила для внуков, кто не спрятался, она не виновата, потому что космос.
МАЛЫХ. Она его по запаху определяет.
МОРДАСОВ. Что-то с парнем надо уже делать кардинально, Юрка.
МАЛЫХ. Ой, и кодировали уже, и к знахарям возили к чёрту на кулички.
ДЖЭРИ. Именно, что к чёрту, а надо было к богу.
МАЛЫХ. Ты подумай, он ещё претензии выставляет. В монастырь, что ли? Там работать нужно, кланяться, угождать, иди, если хочешь, только гнуться надо с детства уметь, когда уже взрослый – поздняк метаться, поясница сломается, или поп кадилом башку пробьёт, чтоб бог непосредственно в мозг добро и любовь направлял, без черепного препятствия.
МОРДАСОВА. Больно нужны мы вашему богу, жили без него сто лет при советской власти и – ничего.
ДЖЭРИ. И – ничего, бабуль, вот именно.
МОРДАСОВА. Хорошо жили, дружно, работали. Замечательная была жизнь.
МАЛЫХ. Мать, ты кому сейчас втираешь про советскую власть, мне, что ли? Я жил при ней, знаю. Была бы власть хорошая, до сих пор в Советском Союзе жили бы да радовались. А мы где живём? Вернее, в чём? А где Советский Союз? Не надо врать, если ты не телевизор, да ещё бесплатно.
МОРДАСОВ. А ну заткнулись про политику, оба.
ДЖЭРИ. Не живёт человека без Бога ни разу.
МОРДАСОВА. Мы же жили, семьдесят четыре года Советской власти.
ДЖЭРИ. Вы жили без религии, а Бог всегда и везде, и при всём. Если он есть. Но если его нет, тогда смысла нет, а значит, нет и нас. Но мы-то есть, как нам кажется, значит, есть и он.
МОРДАСОВА. А? Слыхали? Мыслит ребёнок, оживает!
МАЛЫХ. Философы, блин, шерочка с машерочкой.
ДЖЭРИ. Если нужен хлеб, не обязательно покупать его в магазине, испеки дома. Так и вера, она не в церкви, она в человеке.
МОРДАСОВА. Раньше нам так и говорили: религия – опиум для народа, мы и не покупали, потому что потребляли, при советской власти наркомании вообще не было. А вера была, прямая, искренняя – в коммунизм.
МОРДАСОВ. Клавдия! Ей-богу, костыль возьму и таких горячих всыплю, сама потом в больнице транквилизаторов запросишь. Цыть, я сказал.
МАЛЫХ. Джэри, тебе двадцать семь лет, трое детей, а всё, как пацан, отведите его за ручку. Ни таланта, ни специальности. Мы, с матерью, вместо него алименты платим, обуваем, одеваем его детей, как будто мы рожали.
МОРДАСОВА. Не только его детей, а своих внуков, так что, не жмись и не считайся.

Из коридора входит Есения.

ЕСЕНИЯ. Ванну помыла, полотенце повесила, Джэри, бельё там же. Ну, зачем ты ешь, Юра, сейчас девочки выйдут из бани и все вместе за стол сядем. Мама, хватит уже зелени на сегодня, если так хочется в земле повозиться, посейте репу, хотела же.
МОРДАСОВА. Зимнюю репу в июле лучше посадить и не спорь.
МАЛЫХ. А людей круглый год, каждый день.
ЕСЕНИЯ. Джэри, иди, воду сам набирай, какую надо. Пап, отсядь от окна, просквозит же.
ДЖЭРИ. Сейчас, мама, с силами соберусь и пойду.
МАЛЫХ. Раньше таких за шкирку и – в баню, всю дурь мигом веничком на полке выпаривало. А теперь такие хиляки пошли, что в ванной и то нужно держать бригаду «скорой помощи».
ДЖЭРИ. Да ладно, ничего в мире не меняется, какие были люди, такие и есть. Выпаривали, как же… разве, что вместе с жизнью.
МАЛЫХ. И что? Жалко, что ли? Зачем такая жизнь, как у тебя?
МОРДАСОВ. Еся, девчонки из бани выходят.
ЕСЕНИЯ. Что-то как-то скоро они сегодня, пойду навстречу. Сынок, иди уже в ванну. Может, помочь?
ДЖЭРИ. Я не инвалид.
ЕСЕНИЯ. Всё, я побежала. Папу потом крикни, чтоб спину потёр. (Уходит.)
ДЖЭРИ. Обойдусь.
МАЛЫХ. У меня респираторы кончились, чтоб с ним в одной закрытой комнате находиться.
ДЖЭРИ. Купи противогаз.
МАЛЫХ. Ты заткнёшься, нет? Провоцируешь на мордобой? Так и скажи, можно даже заявление не писать, на слово поверю и таких люлей отвешу, что мыть потом больше некого будет. А будешь разговаривать с отцом в таком тоне, ей-богу, впаяю, чтоб зубы из задницы повылетали.
ДЖЭРИ. Вот я и говорю, что с тобой разговаривать.
МАЛЫХ. Сегодня все такие говорливые, что хоть из собственного дома беги.
ДЖЭРИ. Я люблю себя, я здоров... я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров. (Входит с террасы.)
МАЛЫХ. Еле ноги передвигает, смотреть не на что, позорище, а не сын.
ДЖЭРИ. Хватит меня стыдить, на себя оглянись.
МАЛЫХ. Что-что-что?
ДЖЭРИ. Это только мамка не знает, что вы там, сторожа, вытворяете в своих будках на дежурстве. Чем ты лучше меня? Так же квасишь, как я, только с перерывами. С бабами гужеванишь. И по своей рабочей специальности не работаешь.
МАЛЫХ. Ты с кем сейчас разговариваешь, цуцик?
ДЖЭРИ. Дом твой? С какого перепугу? И этом дом, и дедов – оба на мамкина деньги и построены, и содержатся тоже на её зарплату.
МАЛЫХ. На кого бочку катишь, сосунок?
МОРДАСОВ. А ну цыть, оба. Джэри, пошёл.
ДЖЕРИ. Пошёл.

Входит Мордасова.

МОРДАСОВА. Наш дом купила Есения, это верно, но в обмен мы отдали в ваше пользование нашу городскую квартиру, честно заработанную, трёхкомнатную, которой вы все пользуетесь. И мы, с дедушкой, туда в любую минуту готовы вернуться, там у нас друзья, просто сотни прохожих, магазины, радость. Отсюда сто раз семейный бюджет пересчитаешь, чтоб выехать в город, бесплатный транспорт для пенсионеров в прошлом веке остался. И пенсий наших как-нибудь на двух стариков хватит, у других и того меньше. Понял, сопляк? А вы, господа Малыхи, можете забирать ваш долбанный коттедж и селить там, кого угодно, а на сэкономленные на нас деньги на гулямбу можете пустить, Юрий Михайлович.
МАЛЫХ. Хватит меня туркать.
МОРДАСОВА. Игорь, не смей тявкать на взрослых, тем более на отца. Иди уже в ванну. А ты, Юрасик, только тронь мальчика, я тебя тут же в правоохранительные органы на опыты сдам.
МАЛЫХ. Вот тёплая компания, всегда я был для вас чужим, одна дочь только относится по-человечески. Как будто мало я для вас сделал. И делаю вот этими вот руками! Тридцать лет на вас пашу: кран потёк – Юрочка, приди, унитаз накрылся – зятёк, спасай, тонем, полы перестелить, крышу перекрыть, в поликлинику отвезти, за лекарствами сгонять, всё - Малых. Да мало ли за тридцать почти что лет чего сделано, не станем считаться. И всегда чужой. Спасибо, конечно, говорите, претензий нет, но даже внуки ближе меня. А ведь это я их родил, вашу радость, я!
ДЖЭРИ. Кристинкой гордишься? Много ты знаешь. Моя жизнь ничуть не позорнее твоей или её, у нас только мамка святая, ничего не знает, или не хочет знать, не знаю. Знания, как говорится, приумножают скорбь, на шиша они сдались, особенно лишние.
МОРДАСОВ. Мать не марай, засранец!
ДЖЭРИ. Не с тобой, бабушка, говорю, и так сил нет, не встревай. Знаешь, отец, что вытворяет твоя ненаглядная дочура с подружками? Отлавливают богатеньких буратин по гостиницам, устраивают им поле чудес за пять копеек и, по ходу, подсыпают снотворное. Потом фотографируются с ними в постели в непотребном виде, а затем вымогают деньги. Или просто грабят, если есть что, покуда клиент в срубоне.
МАЛЫХ. Ты, урод, совсем, что ли, сбрендил…
ДЖЭРИ. Проверь её мобильник, там таких фоток завались. Думаешь, откуда я узнал. А потом спроси так задушевно, как это всегда между вами, друг на друга всю жизнь не надышитесь. Я – позор? Да. А она? А ты? Да я по сравнению с вами чист как агнец божий, потому что гажу только под себя, а вы по всем людям пуляете, и без промаха.
МАЛЫХ (наступает на Джэри). Растопчу, сучёныш…
МОРДАСОВ (прикрыв собою Джэри). Не смей бить убогого, Малых, в полицию сдам!
МОРДАСОВ. Юрий! Стоять!
МАЛЫХ. Стою.
МОРДАСОВ. Джэри, шагом марш мыться.
ДЖЭРИ. Дед, согласись…
МОРДАСОВ. Я всё сказал. Марш!
ДЖЭРИ. Я люблю себя, я здоров... я люблю себя, я здоров… я люблю себя, я здоров. (Уходит в ванную.)
МОРДАСОВА. Костя, что Игорёк такого про Кристинку наговорил? Ты знал?
МОРДАСОВ. Откуда! Юр, горячку не пори. И Есе ничего не говори.
МАЛЫХ. А как же, вашу ненаглядную доченьку, как всегда, убережём от лишней негативной информации.
МОРДАСОВА. Да она и так у тебя, как Золушка.
МАЛЫХ. Не у меня, а у нас. Будем честными.
МОРДАСОВ. Вы хоть соображаете, о чём сейчас думать надо, идиоты? О Кристине, а не о вас. Юрий, надо провести тщательное дознание, с доказательствами.
МАЛЫХ. Наврал алкаш, он просто завидует.
МОРДАСОВА. Тебе, что ли?
МАЛЫХ. Кристине!
МОРДАСОВА. Ну про неё-то он может и наврал, а вот насчёт тебя чистейшая правда. Или, думаешь, мы с дедом не знаем, про твои фестивали в сторожевой будке? Или про шуры-муры с Сенькиными подружками? Ну, старшенький её, бандит и жулик, сто процентов Парначёвский, а вот которая из троих девчонок твоя, признавайся, вторая или третья, а-то и обе?
МАЛЫХ. Что ты несёшь, мать!?
МОРДАСОВ. Клавдия Сергеевна, не гневи меня.
МОРДАСОВА. А что, Константин Фомич, может я вру?
МОРДАСОВ. Домой! Бегом отсюда марш! И чтоб сюда сегодня ни ногой. Я всё сказал, змеиный язык, дома шипи, сколько влезет, а здесь и сейчас не смей. Вон!
МОРДАСОВА. Только зелень в кухню занесу. Не нервничай, пожалуйста, давление, сердце. Ушла уже, ушла. (Уходит.)
МАЛЫХ. Ох, ты ж мать моя родная… Что творится сегодня с народом. Магнитные бури, что ли. Или испытания какой-нибудь бомбы. Все как с цепи сорвались.
МОРДАСОВ. Тебе в этом году полвека, Юрий Михайлович, а ты никак не помудреешь. Хочешь совет? Когда кого-то свиньёй обзываешь, то сам не хрюкай. Что-то Еська с подружками не торопится, на крыльце что-нибудь бабское мусолят.
МАЛЫХ. Пойду в баню.

Входит Есения.

ЕСЕНИЯ. Девчата не в духе, всем привет передавали.
МАЛЫХ. А обед?
ЕСЕНИЯ. Поехали в ресторан, говорят, давно не были. Повздорили, похоже, между собой, а мне, как всегда, не рассказывают, в чём дело.
МОРДАСОВ. Оберегают, настоящие подруги.
МАЛЫХ. А ты чего не с ними? Тоже поезжай, расслабься. Я – в баню. (Уходит.)
ЕСЕНИЯ. Как чувствовала, не стала заранее стол накрывать. Помоги, пап, стол сложить. Только не напрягайся, просто попридерживай.

Есения и Мордасов складывают стол.

МОРДАСОВ. Бабка домой пошла, комнату для Джэри приготовит. Мы внука к себе забираем, окончательно и бесповоротно. Попробуем как-то воздействовать со своей колокольни, по старинке. Надо парня любыми средствами возвращать.
ЕСЕНИЯ. Попробуем, хуже не будет.
МОРДАСОВ. Вроде не дурак, умные книжки всегда читал. Мне ли не знать, всю мою библиотеку в пятьсот томов перелопатил. А там ведь и философские сочинения стояли, не только схемы кранов и строительных конструкций, поэзии одной томов сто томилось. Даже Библию, пострелёныш, откопал, как я её ни прятал. В школе до седьмого класса на пятёрки и четвёрки учился. А толку-то от тех книг, отнести на улицу, посмотреть, что люди разберут, почти всё останется нетронутым. Ни детективов, ни смазливых романов. Да я и сам, если прочитал пяток-другой из собственной библиотеки, и то вряд ли. Некогда было. И, кстати, обошёлся. И всё наше поколение вполне обходилось без книжной зауми, тем паче философии. Кино посмотрели, было дело, и в театр ходили, пока телевизор не изобрели. Думаю, Джэри нашего книги раздербанили. Бабка-то права, никакой он не Джэри, Игорем его зовут, так ведь нет, выцепили в какой-то книжонке заграничную кликуху и всё жизнь погоняем.
ЕСЕНИЯ. Книги не виноваты. У нас была одна библиотека, согласись, я не спилась, не опустилась.
МОРДАСОВ. А что, если он душевно ранимей тебя, тоньше? А там такая глыба со страниц лавиной по мозгам.
ЕСЕНИЯ. Джэри хороший мальчик, умный, очень способный.
МОРДАСОВ. Сколько таких многообещающих скисло, заживо сгнило? Море. Куча народу. Куча, слышишь слово: куча, как мусор. Запретить надо всеобщее образование, ни к чему оно человек работящему. Созидать можно и по чертежам, нарисованным избранными, кто по праву рождения или ещё там какому, имеет право на получение знаний. Я старый строитель, чётко знаю, главный инженер должен быть один, прораб один, а рабочих, тех да, должно быть как можно больше. Кирпичи или панели класть образование не нужно, природной смекалки и сноровки более, чем достаточно.
ЕСЕНИЯ. А книги сжечь на площади?
МОРДАСОВ. Не книги, доча, тиражи. Книги пусть себе лежат в хранилищах. А для всеобщего потребления ума оставить Библию, или даже одни Евангелия и хорош.
ЕСЕНИЯ. Пап, не всё однозначно. Неведомо, кто переводил священные письмена и верно ли он это сделал. А потом за дело взялись толкователи, редакторы, комментаторы. А ещё практические умники, которые решают, что нужно прихожанину, что нет.
МОРДАСОВ. Где парня перемкнуло… когда. Не доглядели, не уследили. Да и с тобой, дочь, тоже караул. Давай-ка, Есения Константиновна, вот что. Иди приоденься и догоняй подруг. Хочется ведь с девчонками позажигать, а, честно? Муж не возражает, что вообще редкость. Сегодня ты уже поработала, всех дел за день не переделать, оставь и на потом, чтоб до скончания не бездельничать.
ЕСЕНИЯ. Думаешь?
МОРДАСОВ. Знаю.
ЕСЕНИЯ. А что…
МОРДАСОВ. Давай-давай.
ЕСЕНИЯ. Пойду?
МОРДАСОВ. Смешно, доцент, кандидат исторических наук, заведующая кафедрой документоведения в Академии госслужбы, уважаемый человек, гордость семьи, непорочная жена, полноценная мать, бабушка, и спрашивает благословения у бывшего крановщика, семидесятиоднолетнего олуха.
ЕСЕНИЯ. У замечательного отца, знатного строителя…
МОРДАСОВ. А можешь быть профессором, доктором наук, ректором.
ЕСЕНИЯ. Брось, папа, зачем это.
МОРДАСОВ. Вот, что толку от книжек, что ты начиталась? Такая же клуша, как безграмотная тётка Параша из деревни, Прасковью Андреевну, помнишь? Разве нет? Такая же неприбранная, некрашеная, чухна чухной. Чтобы крутиться по дому уборочным комбайном, нужны эти твои учёные дела? Нет. Всё, дочь, вали в кабак, я сказал. Покуда никого нет, чтоб уши развесить, Еся, ты, по-честному, сама во многом виновата, что в вашей семье происходит. За каждым из нас ходишь, как за дитём, никому не даёшь продыху своей заботой, самостоятельность нашу гробишь. Но не это даже главное. Главное, что всю себя кладёшь на домашнее хозяйство, на общественную работу, и незаметненько так, тихонечко потеряла саму себя. Да-да, если не потеряла, так теряешь. А потерянный человек никому не нужен, его перестают замечать, на него не оборачиваются, его не слышат, и не видят. Правда, твёрдо помнят, что есть тут кто-то где-то рядом, кто безвозмездно горбатится на тебя и вместо тебя, кто накормит, обстирает, приголубит, плечо подставит и всё тому подобное. Нет, Еся, ты должна себя вспомнить, найти и предъявить народу и всей семье, мол, вот она я, и по жизни не просто прогуляться вышла. Чтоб не просто увидели, но вспомнили, что любят и уважают. Я слишком стар, чтоб по пустякам распространяться, прости уж мне мой старческий пафос, но дело обстоит так, доча, и только так. Никто не виноват в человеке, кроме  самого человека, правда, человек никому и неподсуден, кроме как самому себе, потому как всё, что не он, то не его. Всё, езжай, гуляй. Эх, не возвращаться бы тебе сюда с недельку, а-то и с месяц.
ЕСЕНИЯ. Папа…
МОРДАСОВ. Ты знаешь, как я люблю зимнюю рыбалку весной. За что? Хотя бы за то, что каждый год меня обязательно уносит на льдине далеко от берега. Пока спасатели доберутся, столько всего успеваешь передумать, переоценить. Мне, дураку, в молодости рыбачить бы, а не сейчас. Ну, всё. Желаю тебе оторваться от привычного берега, чтоб было время вспомнить себя. Пойду, надраю спину Джэри, заодно и шею намылю, и мозги вправлю. (Уходит в ванную.)
ЕСЕНИЯ. Ничего себе папочка учит маленькую доченьку. Или углядел что-то, он ведь у нас мудрый филин, проницательный. Ладно, гулять так гулять. (Поёт.) «А кабачок-чок-чок,  загубил-бил-бил, и затмил-мил-мил белый свет». (Уходит.)


СЦЕНА 5. Гостиничный номер. Из ванной, после душа, выходит Воропаев, входит в комнату. Включается торшер, в кресле сидит Кристина.

ВОРОПАЕВ. Вы!?
КРИСТИНА. Целый час не виделись, дай, думаю, навещу, соскучился, небось, гость нашего замечательного города. А мне всё одно делать нечего, почему нет.
ВОРОПАЕВ. Но я запирал дверь…
КРИСТИНА. Нет-нет, взлома не было, дверь была отперта. Запамятовали, Николай.
ВОРОПАЕВ. Во-первых, Николай Семёнович.
КРИСТИНА. Предлагаю отметить нашу новую неожиданную, прямо скажем, встречу. Я купила замечательное вино.
ВОРОПАЕВ. Во-вторых, Кристина, я достаточно чётко дал понять, что не нуждаюсь в дамском обществе, тем более в вашем.
КРИСТИНА. Вот-вот, почему «тем более» в моём! Любую девушку такая постановка вопроса заинтригует, интересно же.
ВОРОПАЕВ. Кристина, выйдите.
КРИСТИНА. Я, собственно, за тем и решила навестить вас, чтоб прояснить ваши чувства ко мне. Только откровенно, у вас ко мне любовь?
ВОРОПАЕВ. Покиньте номер или я вынужден пригласить охрану.
КРИСТИНА. Охрану?
ВОРОПАЕВ. Полицию.
КРИСТИНА. Да, это не любовь. Очевидно я заблуждалась на вас счёт и вот, заблудилась. Но не ради блуда, Семёныч, ради чистого чувства. И всё же, в чём фишка, почему не я?
ВОРОПАЕВ. Потому что никто, кроме одно в мире женщины, не может стать моей.
КРИСТИНА. Вон оно что, да вы романтик! Рыцарь печального образа… с охранным поясом невинности под халатом. Под замком на всё время командировки. Поглазеть бы на ту, кто вас захомутал.
ВОРОПАЕВ. Всё, на выход, немедленно.
КРИСТИНА. Не хочется. К тому же, я могу изобразить ваше покушение на изнасилование меня. Но криминал не для интеллигентных людей, верно? Предлагаю компромисс: выпьем по бокалу принесенное вино и разойдёмся.
ВОРОПАЕВ. Нет, совместная выпивка исключена.
КРИСТИНА. Ну, не пить же мне на улице, а домой нести пузырь стрёмно, предки у меня любознательные, начнутся расспросы, а они мне и так надоели.
ВОРОПАЕВ. В последний раз прошу: выйдите.
КРИСТИНА. Вы же всё равно собирались выпить после душа, у вас вон, даже бутылка пива початая.
ВОРОПАЕВ. Прощайте. Точнее, вон. Или вынужден позвонить вашей маме.
КРИСТИНА. Нет-нет, звонок моей маме, страшнее вызова полицейского наряда, а там ведь ещё и мой любимый бешеный папа. Жаль. Придётся распить бутылку где-нибудь в общаге. Но посетить ванную-то я могу, так сказать, оправиться на дорожку? Общественного санузла в отелях не предусмотрено.
ВОРОПАЕВ. Да, конечно.
КРИСТИНА. У вас есть две-три минуты, чтобы передумать. Я ведь не гордая и зла не помню. (Уходит в ванную.)
ВОРОПАЕВ (пьёт пиво.) Чёртовы девки, откуда вы такие берётесь, нахалки. Что с пивом? Вкус какой-то не тот… Надо же быть такой противоположностью родной матери, Есении Константиновны. Как-то мне дурственно… (Падает на кровать без чувств.)

Из ванной выходит Кристина.

КРИСТИНА. Ой, уже! А я думала, под дверью придётся тусить. Так-так, подумать. Не забыть запереться. (Закрывает дверь в номер.) И всё, в постельку, милок. Без халата, малыш, в чём мать родила. (Снимает с Воропаева халат, укладывает в постель.) Да нет у тебя никакого пояса, чего было ломаться. Ишь ты какой сладкий на вид. Смотри сюда, от какого пирога ты отказался, потому что моя очередь раздеваться. (Раздевается, укладывается в постель с Воропаевым.) Ой, да кто бы тебе его дал. Хотя чёрт меня знает. Вот так, Николай, если женщина хочет, она своё получит, и сдачи не надо. Дурашка. Ты мой. А теперь сэлфи, Колюня! (Фотографирует на смартфон себя с Воропаевым в постели.) Сэлфи – лучший женский подарок для всякого мужчины и даже не пробуйте отвертеться, не выйдет. О, да…


СЦЕНА 6. Вечерний городской сквер. Есения, Светлана, Евгения и Раиса – на скамейке, выпивают.

ЕВГЕНИЯ. Последняя бутылка. Может, ещё организовать пока не очень поздно?
ЕСЕНИЯ. Нет-нет, поздно, всё. На посошок, и я поехала домой, успею на последнюю маршрутку.
СВЕТЛАНА. Возражаю, мы не сделали самого главного, не дозвонились до твоего Воропаева.
ЕСЕНИЯ. Какого Воропаева?
РАИСА. Воропаев Николай Семёнович, начальник отдела кадров Синегорской мэрии.
ЕСЕНИЯ. Откуда вы знаете?
ЕВГЕНИЯ. Я у тебя его визитку из сумочки тиснула, а Райка уже битый час ему названивает.
РАИСА. Не отвечает.
ЕСЕНИЯ. Что вы вытворяете!
СВЕТЛАНА. Сенька, любовь – зараза, её надо или лечить, или искоренять. Это я тебе как дипломированный фельдшер авторитетно заявляю. Любовь подвластна лишь патологоанатому, как говорится, и только вскрытие показывает, что с ней делать.
ЕСЕНИЯ. Что ты несёшь.
ЕВГЕНИЯ. Он пролетел через всю страну, ты весь вечер в кабаке только его и вспоминаешь. Пришла пора вам соединиться в любовном экстазе выяснения отношений.
РАИСА. Короче, Женьк, ты её паси, а мы со Светкой мотнём в гостиницу и выясним, куда он, блин, подевался.
ЕСЕНИЯ. Не смейте!
СВЕТЛАНА. В непорочные метишь на всю жизнь? Не выйдет, не допустим. Айда, Иванова, в отель.
РАИСА (поёт). «Ой да не вечер да не вечер»…
ЕСЕНИЯ. Не прощу!
ЕВГЕНИЯ. Куда ты денешься.
РАИСА и СВЕТЛАНА (на ходу поют). «Мне малым –мало спалось, Ой да во мне привиделось»… (Уходят.)
ЕСЕНИЯ. Нельзя так, я замужняя женщина.
ЕВГЕНИЯ. Я тоже.
ЕСЕНИЯ. Останови их, пожалуйста!
ЕВГЕНИЯ. Да брось, Сенька, мы же пошутили. Девчонки просто за дополнительным пайком пошли в магазин. Разыграть тебя, Малых, как ребёнка, проще пареной репы, на айнц-цвай-драй.
ЕСЕНИЯ. Правда, Женюль?
ЕВГЕНИЯ. Родным Заборском клянусь, догонимся парой-тройкой пузырей и разойдёмся по семейным норам. А через неделю снова банный день и снова семьи. И так всю оставшуюся жизнь. И никуда нам не деться от этого. Я, давай, сгоняю пока в киоск, куплю «антиполицая», чтоб мой особенно не страдал от амбрэ на всю квартиру, заодно позвоню. Маленькая она у нас.
ЕСЕНИЯ. Кто?
ЕВГЕНИЯ. Квартира. Так-то, сама знаешь, полуторка, но формально всё же двухкомнатная. Подождёшь или со мной?
ЕСЕНИЯ. Я так редко бываю одна, некогда поговорить с собственными мыслями, всё больше отбиваюсь от чужих. Обожду вас здесь. Но по скверу прогуляюсь, разомнусь,  надоело полировать скамейку. Могу проводить до следующей аллеи. И тебе с мужем поговорить лучше без свидетелей.
ЕВГЕНИЯ. Латкин согласился, вроде, на приёмного ребёнка.
ЕСЕНИЯ. Да ладно! Ура! Поздравляю!
ЕВГЕНИЯ. Ага, я такая счастливая. Бесплодие всё-таки убойное психическое оружие для нормальной бабы вроде меня.
ЕСЕНИЯ. Где будете брать, не в нашем же городе?
ЕВГЕНИЯ. Нет, конечно. Я навела справки, говорят, хорошая тема в Вологде. Вот же судьба-злодейка, Светка влюбилась в бандита, он ей четверых детей сделал, а меня мой разлюбезный дворовый хулиган так пером пописал по пьяне, поэт-песенник хренов, что половину органов хирургам в мусорку пришлось повышвыривать, вместе с детородными делами. Что-то, конечно, осталось и вполне совместимо с жизнью, но так только, для вида. Я хочу быть мамой!   
ЕСЕНИЯ. Женечка, миленькая, я как сейчас помню тебя в больнице после того, что Гончаров с тобой сделал.
ЕВГЕНИЯ. Да ладно, когда оно было. Зато, ох, каким трюкам в постели он меня обучил, соловей-разбойник, и натаскивал, доложу я тебе, будь здоров, ни сказать, ни пером описать, а только в натуре показать.
ЕСЕНИЯ. Девчонки все – сороки, на блестящее кидаются, пусть хоть это будет фикса. Да, собственно, вся женская жизнь наша сорочья.
ЕВГЕНИЯ. Теперь бедный мой Латкин, летает и вертится, как в цирке без страховки, страшно, но интересно. Всё понимает, хотя ничего не знает, только догадывается, но ради меня идёт на всё, даже на полёты во сне и наяву под кумполом цирка. Ну, ты-то не сорока, ласточка ты наша. Как взяла себе надёжного в начале женского пути, так и держишь, такого, чтоб всегда под рукой и в рабочем состоянии.
ЕСЕНИЯ. У нас в Малых любовь.
ЕВГЕНИЯ. Ой, ты мне-то хоть не ври.
ЕСЕНИЯ. Любовь, в принципе, долго не живёт, в нормальной крепкой семейной жизни она трансформируется в терпение, уважение друг к другу.
ЕВГЕНИЯ. Да уж, чего-чего, а уважения к тебе у Малыха просто вагон. Шпыняет, как хочет, обращается, как с прислугой.
ЕСЕНИЯ. Наше дело, не нравится, смотри в другую сторону. Выходит, лучше иметь прощелыгу с фиксой, чем домовитого паренька? По-моему, хоть так, хоть этак, всё одно совместная жизнь не сахар.
ЕВГЕНИЯ. Не надо мне никого, кроме моего Латкина. Сколько лет живём, притом, что подобрал-то он меня, свинью, в отрубях, а как любил, так и любит.
ЕСЕНИЯ. По-моему, с каждым годом всё больше.
ЕВГЕНИЯ. Свезло мне, конечно, сказочно, а сказка наяву – штука сложная, но кому сейчас легко. Может, твой этой Синегорский тоже твой сказочный царевич, а, Сеня?
ЕСЕНИЯ. С нашим-то жизненным опытом на пятом десятке верить в чудеса? Брось, так не бывает. Всё может быть, конечно, но не со мной. Я уже свыклась, смирилась и ничего другого не желаю, и ничего лишнего,. Идём уже, идём.
ЕВГЕНИЯ. Вот уедет Воропаев и будешь локти кусать.
ЕСЕНИЯ. Своих локтей не достану, а Юркиных мне не надо. Дочка будет?
ЕВГЕНИЯ. Стопудово, УЗИ врать не станет.

Есения и Евгения уходят.



окончание высылаю по запросу
vloza-o@ya.ru