Газета. Сказки для 19-летних. Сказка тринадцатая

   Жила-была Газета. Газета как газета – подобно человеку она была кому-то интересной, кому-то не очень, в меру веселой и в меру скучной, торжественной по праздникам и удрученной в дни печали. Еще – она была честной, но открыто показывать свою честность побаивалась, и очень страдала от этого. Ибо ей приходилось подобно чистому снегу покрывать грязь, чтобы ее не видеть под покровом милой лжи, отчего не так было тягостно жить. 
    А еще Газета любила солидный свежевыбритый Журнал, с которым встречалась раз в месяц. Иногда он позволял сказать ей что-нибудь приятное. Иногда она признавалась ему в привязанности. Иногда они шепотом обсуждали что вокруг происходит, напиваясь от приступов обоюдной честности… Но вдруг! Вдруг объявили о разрешении навсегда честности и свободы проявлять эту честность открыто и везде.
    Месяц, другой Газета отходила от такой небывальщины, а затем робко попробовала и назвала честно бардак бардаком. Ей что-то сверху пробурчали, а она, пьянея от собственной смелости, рассказала и об этом бурчании. И сразу же ее заметили. О ней заговорили.
    И тогда Газета поверила, что наступил ее звездный час. И – нате вам! – она поведала о беспорядках и злоупотреблениях, творившихся в те времена, когда она вынуждена была молчать. И это оценили – ее поздравляли, хвалили, награждали. А Журнал что-то скисал, о нем стали забывать, так как он говорил он по инерции по-старому, не любил новых заморских и англицких понятий и смелых лозунгов. И однажды Газета, предав забвению их отношения, прилюдно отхлестала его за однобокость, серость, консерватизм, нелюбовь к новым порядкам… Это прибавило ей успеха, а Журналу – наоборот. Отныне он уже не был солидным и не поучал с видом знатока жизни Газету и весь мир, а напротив.
    Принесли как-то раз объявление в Газету: «Фирма «Светоч» строит и ремонтирует ваши квартиры с прекрасным качеством». Но ведь Газете было известно, что на самом деле представляла эта фирма, и она под этим объявлением доверительно и честно расписала, как после такого строительства «Светочем» осыпается штукатурка через неделю, полы гниют через месяц и плитка отваливается к осени, а тараканы становятся постоянными гостями, и если говорить о профессионализме, то он проявляется только по количеству выпитого за один рабочий час. В итоге Газета стала символом честности, а фирма обанкротилась.
    Или же: приехали в город курчавые южные люди и стали продавать овощи и фрукты. А Газета разузнала да разоблачила, что фрукты и овощи курчавые продают не со своих огородов, а отбирая у жителей окрестных деревень. Курчавых пинками вон погнали, а Газете стали еще больше верить.
Не было ей удержу, не осталось подворотен, чердаков, тайных складов и скрытых дач, которые бы с ее помощью не были вытянуты на свет Божий.  Газета ставилась в пример, а сама она считалась знаменитой, и даже иностранцы, услышав ее имя, тут же прищелкивали пальцами и делали рты трубочкой:
    - О-о-о! Газетта! Это превосходн, свежи, гуд…
    Газету за ее честный нрав любили все, и когда сердитые на нее власти отказали был ей в денежках из-за чрезмерной честности, то люди собрали нужную сумму и вручили – живи и радуй нас правдой.
    На этом бы и закончить, да…
    Ни с того, ни с сего стали появляться различные газетки, которые тоже стали вякать о правде. Естественно, им было далеко до Газеты, но они стали отвлекать всеобщее внимание от нее своим подзаборным дребезжаньем, залихватской наглостью, кликушеским стилем, к ому же бесцеремонно лезли не только в подворотни и кабинеты, но и в спальни, в тюрьмы, в туалеты, выставляя честно напоказ даже то, от чего народ краснел, но все же читал.   Газета забеспокоилась и честно сказала все, что она думает о таких газетках и о такой бульварной честности. Ей поверили, но как-то не так. Легкая тень неискренности в ее словах, как покушение на честную конкуренцию, появилась, а обозлившиеся на нее газетенки стали ее облаивать.
    А тут, как назло, Газету обидели невниманием в местном Большом театре, и она искренне поведала в разгромной рецензии и о сомнительном с точки зрения искусства репертуаре театра и о закулисных нетрадиционных отношениях режиссера с артистами определенного пола. Кто-то дотошный выявил, что правды тут было меньше чем обиженных эмоций, и Газету заставили извиниться за клевету перед всем народом. Ах, как она вознегодовала и решила теперь без утайки крыть правду-матку обо всем и обо всех.
    И пошло: кто с кем спит, у кого жена дура, у кого муж – тупица и вор, кто болен интересной болезнью, кто ворует и кто покрывает вора…
    И Газета снова стала нарасхват. Кому же не хочется знать правду о соседях. Люди читали и узнавали себя. И смеялись, и возмущались, и чертыхались, и плевались. Имя Газеты снова стало у всех на устах.   
Но это была уже не та знаменитость. С каким-то странным оттенком. Но почему? Ведь Газета по-прежнему была честна. Что, разве неправда, что местного депутата бросила жена, за что допился и стал импотентом?  А то, что уволенный чиновник три недели голодал у мэрии с протестом, а по ночам там же трескал в палатке припасенную еду, разве не правда? А что в прошлой войне победили числом, а не уменьем, а оттого не стоит заслуги преувеличивать? А что либералы в Правительстве…
    Но все чаще слышала она о себе обидное:
    - Да не хочу я покупать эту желтизну. Оставьте этот подтиральник для идиотов или садистов… - смеялся в лицо киоскерше молодой пижон.
    - В ней ничего святого, - кивал отрицательно головой старик.
    Разве я виновата, что у нас все плохо, и что люди вокруг тоже плохие? – думала Газета. Обидно читать о себе правду? Так вы же к ней стремились.  Такова доля честного – говоришь правду, жди черной неблагодарности. Да, я никого не люблю, не жалею, но ведь и никому не потворству, ни перед кем не лебежу и на раболепствую. Я – объективна, почему же на меня косятся? И в желчной страсти она выливала на свои страницы злые карикатуры и строки, истово называла погрязших в меркантилизме людишек дураками, уродами, баранами. 
    Да, читатели у нее стали другими. Эти тоже кричали, что все кругом плохо и они вынуждены жить в нации придурков. Но, в конце концов, и эти надоели Газете, потому что выглядели глупее остальных. И Газета честно рассказала о них. Отвернулись от нее и эти. Последние.
    - За что меня так ненавидят? – жаловалась Газета скромному Журналу, имевшему, однако, небольшую, но стойкую группку приверженцев, тем и жил. – Я же несу правду, открываю людям глаза.
    -  Это называется другим словом.
    - Каким еще словом может называться правда?
    - Правда, которая никого не делает умнее, чище, добрее и лучше, это та же грязь, которую ты когда-то прикрывала снегом лжи, а теперь ее в радостном исступлении бросаешь в людей, кичишься ролью некоего надуманного судьи, обличаешь, винишь, разоблачаешь, а сама как бы в сторонке, ты выше того, чтобы опуститься до мысли о помощи, о деле… Правда, выстроенная на презрении и ненависти к окружающему -  это… Это элементарная подлость, она привлекает поначалу некой открытостью, но это проходит… - стал философствовать по привычке Журнал, но Газета уже не слушала.
    - Да иди ты со своими проповедями, миротворец! Все куда проще: я живу среди мерзкого болота, которое не в силах меня понять, потомку что не способно ни оценить мою правду, ни сделать из нее выводы.
    И Газета все больше морщилась, желтела и сатанела. И в один прекрасный день, не вынеся кучу переполнявшей ее информации, сама собой разорвалась и загорелась. Пепел развеялся по всему городу, и люди еще долго зажимали носы платками от нестерпимой вони и колючего пепла.
    Газеты похожи на людей, а люди – на газеты.
    И порой, оказывается, что та правда, которую ты поднимаешь вокруг себя, оказывается лишь пылью, поднятой и легко уносимой случайным ветром вечной сущности.