Лиза. Часть 3

За долю мгновения в едва успевших прийти в себя мозгах пролетел вихрь самых невероятных мыслей, от упрямого продолжения дурацкой игры до популярной современной киностряпни про бесчисленных "попаданцев", где бравые киногерои неожиданно попадают в самое невероятное прошлое и совершают там множество фантастических поступков. Да, всё это выглядело бездарно глупым бредом, и тогда, и особенно сейчас, но называть увиденное и услышанное розыгрышем язык почему-то уже не поворачивался.

Неожиданно ясная мысль, явившаяся вдруг посреди секундного замешательства, взорвала сердце и нутро жутким адреналином так, что согревшиеся пальцы вновь задрожали ледяным холодом. Если это не игра и не фантастическое кино, значит... Значит всё происходит со мной либо во сне, либо... От неожиданного осознания, чем могло быть это самое "либо", перехватило дыхание и неприятно зашевелились на затылке волосы. Выходит, я умер? Замёрз по дороге, и всё происходящее сейчас - начало моей новой потусторонней жизни? Но прочему в девятнадцатом веке? Почему моей душе уготовано место именно здесь?

Всем телом и всем нутром охватила жуткая паника. Если я могу мыслить и вижу похожие на явь сны, значит, я ещё не умер, значит, пока ещё просто, сплю, и смерть не успела овладеть мной, как тем лейтенантом, заснувшим в ледяной тундре? Значит, мне надо, во что бы то ни стало, срочно проснуться, открыть глаза, вернуть своё сознание в реальность, пока не случилось самого страшного!!! Но как? Я изо всех сил ущипнул себя ногтями за запястье - больно, очень больно...

-- Да, Георгий Яковлевич... Я гляжу, Вы и впрямь сильно озябли в дороге, -- хозяин впервые за всё пролетевшее время деликатно и весьма вежливо улыбнулся, лукаво растягивая густые седые усы, -- Вам непременно надо отдохнуть и прийти в себя. Пройдёмте ко мне в кабинет, а там и о ночлеге подумаем.

Уже не зная, что делать, что сказать и что подумать, я молча опустил взгляд на свои мокрые сапоги, возле которых успели натечь небольшие лужицы. Нет, эта вода совсем не походила на бессознательную иллюзию потустороннего мира, в котором нет абсолютно  ничего материального. А почему, собственно, нет? Кто это видел и доказал? Кто доказал, что в том мире нет никаких ощущений? Я снова изо всех сил впился ногтем в руку, чтобы вновь почувствовать живую и самую настоящую боль. Чушь! Чушь и бред! Я живой и настоящий, я ощущаю и прекрасно помню всё, что случилось со мной до самой последней секунды! Первый, инстинктивный страх смерти улетучивался без следа, и я совершенно не понимал, что со мной происходит?
Хозяин снова убежал в темноту, вернувшись через минуту и поставив у моих ног пёстрые, блестящие золотой парчой тапочки с длинными, чуть загнутыми вверх носами.

-- Вот, не побрезгуйте, турецкий трофей.
-- Вы с турками воевали?
-- Бог миловал, -- он опять улыбнулся, -- Второй дочери муж, Павел Антиохович, в подарок привезли.

Лёгкие, почти невесомые то ли тапки, то ли матерчатые ботинки едва налезли на ноги, всё сильнее ставя мозги в непроходимый ступор. "Одно из двух - пациент либо жив, либо он мёртв". Вспоминая невесть откуда явившиеся слова детской сказки, я с любопытством и неослабевающим волнением последовал за хозяином, держащим перед собой массивный золочёный канделябр.

Глухо долбилось не проходящим сомнением сердце, глаза скользили по всему, что выхватывали из темноты зыбкие огоньки свечей. Скользкий, сильно навощённый деревянный пол, явно не паркетный. Сквозь тонкие подошвы турецких трофеев ощущались стыки уложенных в разбежку коротких и плотно согнанных досок. Над головой очень высокие потолки, все потолочные углы скруглены витиеватой лепниной. Простенки меж солидных, помпезных колонн затянуты тёмной, узорчатой тканью. Да, всё выглядело давно забытой музейной стариной, но всё это также легко можно было сделать и в моём, двадцать первом веке.

Хозяин остановился у высокой белой двери, осторожно, словно стараясь не шуметь отворил её узкой щёлкой.

-- Катя... Катерина.

На тихий зов выплыла из двери знакомая женщина, зябко кутая в платок покатые плечи.

-- Катя, прикажи Дуняше посушить обувь Георгия Яковлевича. Постель пусть в нижней комнате постелет, да перво-наперво натопит пожарче. Наш гость замёрз сильно, не дай Бог захворает... Софья здесь?
-- Здесь... -- женщина несколько раз утвердительно кивнула головой, выслушивая негромкие приказы.
-- Попроси к нам в кабинет чаю с малиной принесть...

Женщина начала что-то рассеянно лепетать про ещё не остывший самовар, но тут из-за двери раздался сорвавшийся на гулкий кашель молодой женский голос.

-- Папа, у нас гости?
-- Да, Лизок, -- Яков Иванович, едва услыхав вопрос, пошире распахнул дверь, -- Георгий Яковлевич, поручик, заплутал в метель.
-- Папа... По...

Показалось, что она хотела сказать "попроси", но слова снова оборвались глубоким, грудным покашливанием. Яков Иванович бросил быстрый взгляд на женщину, потом на меня и решительным кивком предложил войти.

В большой проходной комнате было гораздо светлее, чем в тёмном коридоре, жарко и очень душно. Горело несколько желтоватых свечей, пахло медово-горячим воском, ладаном, немного дымом, спиртом и даже уксусом. В дальнем тёмном углу у непроглядно чёрного, заметённого снегом окна тускло светился за багрово-красным стеклом крошечный огненный шарик лампадки, отражаясь в сияющем золотом окладе большой иконы.
На кровати у стены под толстым одеялом полулежала девушка с распущенными по белой, высоко поднятой подушке густыми светлыми волосами. В свете свечей её молодое, худощавое лицо показалось не столько бледным, сколько тёмным и даже серым. Чёрные тени падали на глубоко ввалившиеся глаза, отчего они выглядели огромными и отчаянно испуганными.
У её изголовья на стуле сидела ещё одна девушка, явно моложе, круглолицая, с толстой косой на плече и в длинном до пят узком светлом платье. Сбоку от неё за спинкой кровати стояла третья девица, невысокого роста, такая же круглолицая и на вид совсем юная, с такой же косой, но одетая то ли в просторный сарафан, то ли в непонятное платье с широкими, длинными рукавами.

Три взгляда замерли на мне удивлённо и странно, не скрывая ни отчаянного испуга, ни по-детски наивной, искренне трепетной и совершенно беспомощной надежды. От этих взглядов стало вдруг очень неловко. Я не знал, как повести себя рядом с больной девушкой, что сказать, чем помочь или, хотя бы, просто, утешить?

-- Вот, Георгий Яковлевич, мои дочери... Лиза, -- он указал на ту, что лежала в постели, потом перевёл взгляд на сидящую рядом, -- а это Софья...

Не удосужив третью даже взглядом и, словно, что-то вспомнив, он вдруг повернулся к женщине.

-- Бога ради, извините... Позвольте представить, моя супруга, Екатерина Дмитриевна.
-- Очень приятно,-- машинально раскланявшись со всеми, я попытался вежливо улыбнуться.

Лиза растянула сухие, слипшиеся губы в мучительную улыбку.

-- Вы не побоялись идти в такую метель?
-- Ну, а куда деваться? Погоду не выбирают.

Её взгляд вдруг надолго замер на мне, и я не мог понять, что так встревожило меня в этом взгляде? Я не видел в темноте цвет её глаз, но на мгновение показалось, что они стали вдруг совсем чёрными, а из дальнего, теряющегося в темноте, уголка скользнула на подушку маленькая невидимая слезинка.

-- Георгий Яковлевич, Вы ещё зайдёте ко мне?
-- Конечно, Елизавета Яковлевна...
-- Я буду ждать.

Стало вдруг совсем неловко от её откровенных глаз и этой странной просьбы, словно она не спрашивала, а всего лишь подтверждала то, что давно уже было решено и оговорено. Я перевёл взгляд на хмурящегося у дверей Якова Ивановича, понимая, что мне пора уходить. Лиза опять закашлялась, мучительно выбивая из груди мокроту. Софья тут же нагнулась, достала из-под кровати стоящую наготове белую фарфоровую миску.

Екатерина Дмитриевна, закрывая за нами дверь, уже спешно раздавала поручения насчёт чая, постели и моей обуви.

Мысли крутились в голове без остановки. Какая, собственно, разница, где я нахожусь, в каком виде и в каком веке? Девушка больна, и мой случайный визит в её дом, кажется, совсем не случаен, хоть между нами лежала непреодолимая пропасть длиной в сто семьдесят три года. Какая разница, кто сейчас жив, а кто уже мёртв? Кто спит, а кто бодрствует или, просто, бредит в тихом, призрачном помешательстве? Она явно знала и ведала, что я приду, вот я и пришёл, конечно же, далеко не по своей воле.

-- Что с ней? -- спросил я, едва мы двинулись дальше сквозь амфиладу одинаковых тёмных комнат.
Яков Иванович по-стариковски безнадёжно махнул рукой.
-- В ручей под самое Крещение оскользнула. Всё б ничего, растёрли, согрели всю... Да, вот, закашляла, а третьего дня слегла, жар поднялся... Доктора говорят воспаление, пневмония...

Пневмония, воспаления лёгких! Стало уже не до воспоминаний, в каком веке изобрели пенициллин? Я знал, что в Пушкинские времена его точно не было, и пневмония была таким же страшным приговором, какими в моё время являлись онкология или спид. Я понимал теперь абсолютно всё, и обречённые жесты старого Якова Ивановича, и отчаяние Екатерины Дмитриевны, и юную Софью с горничной Дуняшей, и этот взгляд самой Лизы... Сколько ей? На вид лет двадцать, чуть больше или чуть меньше. Какая разница? Ведь она, наверняка, знала, чем больна и что её в скором времени ожидает.

Я раскрыл на ходу сумку-барсетку, на  ощупь перебирая безалаберно раскиданное по всему нутру содержимое. Опять жуткое волнение ударило в голову. Ну же! Ведь они были здесь. Купленные полгода назад во время очередного приступа гайморита таблетки к счастью не пригодились, но, вот, куда я их тогда дел? Кажется, они так и остались валяться на дне... Точно! Пальцы извлекли на свет шуршащую блестящей фольгой пластинку Зитролида, за три дня беспощадно убивающего и больное, и не больное. Опять заколотилось сердце. Ведь именно они, эти шесть капсул, уже без всяких сомнений предопределили всё, что случилось со мной в этот странный, безумный вечер. Возможно, именно из-за того, что они когда-то затерялись в моей холостяцкой сумке, кто-то решил заморозить меня сегодня в снегу, чтобы спасти душу и тело той, чья душа и тело нуждались в спасении именно здесь, но почти двести лет назад.

Мы вошли в просторный кабинет, ярко освещённый висевшими на стенах круглыми лампами, очень похожими и совершенно не похожими на обычные керосиновые, которые я застал ещё в своём не столь раннем детстве. Хозяин усадил меня на скрипучий кожаный диван. Напротив него в стене тлел высокий, отделанный мрамором, камин с золочёными музейными часами на широкой полке, но мне было не до разглядывания диковинной обстановки старинного поместья.
Ещё не соображая толком, с чего начать разговор, чтобы не показаться окончательно чокнутым, я не стал долго раздумывать.

-- Яков Иванович, мне надо поговорить с Вами на одну тему, которая, наверняка, покажется очень странной...

=====================================
Часть 4: http://www.proza.ru/2016/02/12/1627