Без дна Часть 3 Запандя

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЗАПАНДЯ

           «Коли собака ночью воет, то перевернуть под головами подушку,
            Сказав: «На свою голову!» - и она умолкнет.
                (Суеверие)
Глава первая

1.
Выпавшими над Краснохолмском и его окрестностями обильными снегопадами отметилось только самое, что ни есть,  начало года, а потом,  если и перепадет снежку, так чуть-чуть: каждую-то снежинку сосчитаешь, в гроссбух в графу «кредит» занесешь. Одна упадет – ждешь, как манну небесную,  следующую. А то ведь еще и дождина посреди зимы зарядит. Словом, не зима, а ухмылка одна. Тошно. И так ведь - газеты почитаешь, радио послушаешь, телевизор посмотришь,   – не только в одном Краснохолмске, и не только на Руси: во всем бескрайнем мире творится что-то прежде невообразимое. Есть мнение, будто  парниковые газы во всей этой чертовщине виноваты. Скажем, те же, без зазрения совести испускающие эти газы холодильники. Допустим, неэффективного советского производства. Первое, что приходит на ум:   «Юрюзань», или та же, что у Аркадия в комнатке стоит, «Бирюса». А больше всего - гигантских размеров «ЗИЛ-Москва». Может, кто-то уже про такие допотопные динозавры - холодильники и слыхом не слыхивал.  Да, бытует такое мнение, но разумный-то человек, внимая всей этой ерунде, про себя наверняка думает: «Нашли, в самом деле,  стрелочника!». Не в парниковых газах дело, не в оболганных, обиженных и оскорбленных холодильниках, а в той всеобщей великой смуте, которая овладела все более сходящим с катушек человечеством. А климат, парниковые газы и холодильники это всего лишь, как выражаются подкованные люди, «частный» случай. Casus specialis. То, что на поверхности. А то, что там,  внутри, на глубине, что недоступно человеческому глазу, а, следовательно, и сужденью не подлежит, так, кто ж и когда про это узнает?
Однако не круглый же год аномалиям быть! Не вечно противопоказанной нашим  краям  унылой бесснежной зиме торжествовать. В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое   февраля   царивший почти весь январь унылый рахитичный антициклон сменился примчавшимся, якобы, прямиком  из Арктики,   хоть и беззлобным, но  бесшабашным, плюющим на все начальственные запреты проказником - циклоном. Поуркаганил  ото всей души, много чего полезного на земле порушил, сломал – а ему, видать, и любо.  Недели, может, теперь у обездоленных, главным образом, из тех, что в частном секторе, по окраинам города живут, уйдут на то, чтобы залечить нанесенные травмы. Но плохое частенько братается с   хорошим, да, отмечается такое,  - нечто подобное случилось и сейчас: помимо горестей уркаган-ураган еще и радость принес. Снегу выпало! Батюшки мои! Накрыло чистым покрывалом все, что можно. И, глянь,   Краснохолмск вновь побелел, посвежел, похорошел.
Ай да благодать!

2.
 Меж тем все  как-то не выходил из головы Игоря Олеговича тот  светлый юноша, Аркадий,  который приходится родственником его мрачноватому соквартиранту. Да, удивительное дело!  Всего каких-то, от силы,  минут десять-пятнадцать, поговорили-то, и все  как будто далеко не о самом важном, - а ощущение… как будто лучик солнечного света в мрачноватую каморку  пробрался…  все же осталось.   Осветило  один погруженный во тьму угол, заглянуло  в другой, да и нырк опять на простор, на свободу. Полетел финист - ясным соколом. Это опять о юноше, а не о солнышке. Тяжело ему здесь, в их застойной смрадноватой атмосфере, куда судьба, как в тюремную камеру  поместила парочку  бесславных сидельцев. Один из них уже старый, и срок свой, вроде бы, уже избыл, искупил свою вину последующей  безупречной, без приводов и оглашений приговоров,  жизнью, с него уже, вроде как, и взятки гладки, а второй еще  как будто и вовсе ничего пока не нарушал. За  что ж его-то, горемычного,  тогда сюда же поместили? Может, заранее, в предчувствии, что ему там, в каком-то будущем,  еще только суждено нарушить?  Или, может, чисто профилактики ради? Словом, если подступиться к их, по факту, заточенью чисто формально, - вопиющая по отношению к ним несправедливость. Но «несправедливость» лишь    в понимании людском, если полагаться на уголовный кодекс РФ.  В понимании высшем, - тот и другой: кто-то уже раз брыкнулся, «вышел из берегов», кто-то еще, должно быть,  вызревает, копит силы, собирается. То есть один наяву, опять же по факту,  ad hock, другой – в потенции. А то, что «уже», а другой «еще», так в представлении  Верховного Судии нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего. Это ведь только такому ограниченному пятью органами чувств несовершенному существу, как человек, кажется, что им правит его величество  Время. На самом-то деле его нет. Как нет и разделения, потому что все едино. Все в одном. Omnes in unum. И, следовательно, все уже было совершено  ,  все еще   совершается и все еще только  будет совершено.   
Тогда,  при таком вот раскладе,  то,  что их как будто заперли в одной камере,  вполне оправдано, справедливо и даже, пожалуй, закономерно. Но считает ли при этом Игорь Олегович  самого себя преступником? Вопрос далеко не такой  простой в плане того, что…  Ведь не уголовник же он, в самом-то деле!  Никого не «лишил» и никого не «пришил». Он просто, по  праву человека свободного - ведь он же, по своей сути, свободен, не так ли? - в  один момент, вдохновленный, подстегиваемый этой жаждой свободы, которой его якобы лишили неправедные, как он тогда посчитал,  правители,  взял и восстал. Разве можно осуждать человека за это? Скорее причислить его к сонму  героев, не так ли?  Почитают же как героя  Прометея, укравшего огонь из-под носа у зазевавшихся богов. То есть свершившего преступленье. Конечно, «подвиг»  Игоря Олеговича ничуть  не тягается с подвигом Прометея, и все равно -  он где-то из той же  категории «переступивших через что-то», следовательно «нарушивших», а, это означает, по заслуженному праву и осужденных. А теперь: считает ли себя сейчас героем Игорь Олегович Танеев? Никогда не считал. Ни тогда, ни, тем более, сейчас. Это уже говорит о многом. О том, что, вопреки своей более чем обоснованной «вражде к существующему государственному строю» (цитатка из приговора),  он все-таки «преступил», следовательно,  как ни крути, ни верти, получается все же «преступник».  То есть и гордиться ему нечем, а уж считать себя каким-то героем… Ни Боже мой! Он просто ни к чему не прислонившийся, не нашедший достойного приложения своим силам. Возможно, даже и талантам. А потому только и восставший. То есть сиделец по заслугам и по праву. Зато вот этот, мимоходом заглянувший к ним мальчик, так удачно заглянувший, что исцеленная им газовая колонка теперь трудится, как новенькая, -  он уже какой-то… другой. Из какого-то другого теста. Не мечтатель и, что еще лучше,  не делатель в смысле «разрушитель». У нас ведь, на Руси, что ни деланье, то и разрушенье, так уж лучше – ничего, никакого делания. Зато в нем, в этом… ну, пусть уже не мальчик – юноша, молодой мужчина, - чувствуется, заложено какое-то созидательное (именно : со-зи – дательное), а не делательно- разрушительное  начало.  Он не будет «переступать», не станет звать на баррикады, не станет  горлопанить: «Кто был ничем, тот станет всем», - он найдет какой-то другой путь, другой выход. Может, не такой зрелищный, не столь увлекательный, как многим этого хочется, - но  плодоносный. А это значит и более долговечный, потому что, коль скоро фигурируют плоды, неизбежно и их последующее   наследование.  Переход. От низшего к высшему. От младшего к старшему. И так далее  и тому подобное. А чтобы вся эта цепочка работала, тут не «Вихри  враждебные веют над нами», конечно, нужны. Что-то другое. Может, то, что давным-давно полеживает себе спокойно, терпеливо дожидаясь своего часа, в подвалах, или, лучше сказать, бездонных «кладовых»  человеческого сознания. И до сей поры еще не нашло себе достойного общепризнанного ни физического воплощения, ни орфоэпического определения.  Даст Бог, может, этот мальчик откроет.   
Такие вот сумбурные думы осаждают  уже засыпающего  Игоря Олеговича. Сейчас уже двенадцатый час ночи, и его соквартирант, Прохор, провожает до двери гостившую у него женщину, с которой он только что совершал очередную «любовь», от того и Игорь Олегович до сих пор не заснул. Вот хоть дверь и обита, а до слуха Игоря Олеговича все равно доносятся нечленораздельные восклицания, издаваемые воспаленной человеческой плотью. Ему, Игорю Олеговичу,  погрузиться в сон мешают. Да, его соквартирант, как обычно, с шумом совершает то, что ему продиктовано природой, а Игорь Олегович в это же время занимает себя мыслями о запавшем в его память, чем-то поразившем его молодом человеке по имени Аркадий. «Дай-то Бог, чтоб  хоть его жизнь сложилась не так, как у меня, и не так, как  складывается у  его родственника», - такой была, кажется,  последняя связная мысль Игоря Олеговича, пока не погрузился полностью, с ручками-ножками, в вязкий сон.

3.
"Ну, что? Как оно,  матрос, красивый сам собою? – очень хорошо знакомый хрипловатый, прокуренный и пропитый  голос хозяина в  «трубе»  Аркадия. Давненько уже его Аркадий не слышал. Даже забывать стал. – Долго еще там у тебя?». «А что? Все строго по графику, как и договаривались. Вот-вот  должен закруглиться». «Молодец, что соленый огурец. Ориентировочка на тебя пришла». «Какая еще ориентировочка?». «Это уже не телефонный разговор. Давай-ка загляни ко мне». «Может, вначале все же закруглюсь? У меня, в самом деле, на чуть-чуть осталось». «Не, это срочно. Никаких «завтра, послезавтра». Жду тебя у себя. Причем, сегодня. Заодно посмотришь тут у меня… кое-что. Сам, видно, староват стал, мышей хоть и продолжаю ловить, но уже через одного… Или через одну? А ты как думаешь? Через одного или одну? Ты ж у нас грамотей».  «Лучше через одну». «Я ровно так же подумал. Словом, жду. Одна нога здесь, другая там».
Хозяин отключился, а Аркадий  решил дозвониться до оператора. «Але! Это Новосельцев». «Да, Аркаша». Оператора зовут Натальей Епифановной. Ей уже за сорок. А до нее была Наташа, двадцати трех лет, еще не окольцованная, и это создавало определенные трудности для пока «свободного» Аркадия. Но,  слава Богу, Наташа нашла себе пару, успела забеременеть и уйти в декрет: серьезное облегчение для по-прежнему пребывающего «на вольных хлебах» Аркадия. «Мне только что  Борис Ефимыч звонил…». «Да, - оператор не стала дожидаться, когда Аркадий договорит, - я знаю, он из дома тебе. Он же только что дочку свою замуж выдал, теперь приходит в себя. Уже третий день, как командует прямо с постели». Да, что у хозяина произошло такое эпохальное событие, Аркадий  уже знал, - другая оператор сообщила, но его интересовало совсем не то.»Он про какую-то ориентировку на меня говорил. Что за ориентировка?». «Не в курсе. Честное пионерское. Это он, выходит, по каким-то своим каналам. Секретным. Через нас,  ей Богу, не проходило». «Ладно. Пока».
Утро. Начало одиннадцатого. Аркадий у себя, еще обдумывает, как ему лучше поступить, а в дверь его комнатки вначале постучали, потом просунулась голова Луизы Ивановны. «Вам не трудно будет прямо сейчас протопить  оба камина в большой зале?». Топить камины, в общем-то, в обязанности Аркадия не входит, однако… Что за сложность затопить камин? Спуститься в подвал (здесь множество клетей, но Аркадия этим множеством уже не смутить, где и что лежит – давно разобрался),  набрать охапку даже не дров, а уложенных в полиэтиленовые мешочки наборов для топки, на каждом мешочке по-английски «Fire kit”, в каждом наборе – аккуратно, по определенному стандарту, по одному размеру, вырезанные сухие, просмоленные полешки, в отдельном пакетике – береста, и жестяная баночка, наполненная какой-то горючей жидкостью. Достаточно попрыскать этой жидкостью на бересту и на дрова, поднести спичку, чтобы мгновенно занялся огонь. Быстро, удобно и никакой, к сожалению, романтики. «Затоплю, - согласился Аркадий и тут же. – Хозяин меня зачем-то в город требует. Я могу?». «Но вы сегодня, я надеюсь, еще  вернетесь?». «Да, наверное». Про себя подумал: «Едва ли он  надолго меня задержит». «Пожалуйста. И поскорее. Вы тут во второй половине дня можете понадобиться». Будь кто-то другой на месте Аркадия, обязательно бы: «А в чем дело? Кому я могу понадобиться?» - но это Аркадий. Поэтому и вопрос  не  задает.  Затопив  - в начале двенадцатого, -  прошел к себе, оделся, как положено, в дорогу. Стоял, обметая  щеточкой лобовое стекло своей машины, когда до его уха донеслось…. Вжжжж…  Как будто шмель у него над головой кружится. Хотя какой может быть посреди зимы-матушки шмель? Дальше - больше и громче. Уже не «вжжж» и не шмель, а…  «Дизель… Турбодизель… Скорее всего, двухцилиндровый. Такие на последних немецких машинах начали ставить… Внедорожник… Пикап… Джип?». Впрочем, зачем думать-гадать, когда машина сама скоро его глазам во всей ее красе предстанет? Оказалось, что машин-то  целых три.  Одна из них  заурядная дэпээсовская  «волга», но не «волга»  создавала этот характерный звук, заставивший Аркадия покумекать мозгами, а та, что шла  сразу вслед за ней. Да, Аркадий угадал:  насчет двухцилиндрового турбодизеля, может, и ошибся, но то был все-таки джип. Замыкала же эту кавалькаду серебристая «вольво». «Волга» припарковалась у ворот, дальше заезжать не стала, а вот джип и «вольво», перед которыми  ворота мгновенно распахнулись, въехали  на территорию и начали приближаться к дому.    Остановились  всего-то в полутора десятках метров от замершего  напротив своей машины Аркадия. Первой изрыгнула из себя своих пассажиров «вольво». Парочка в уже знакомых Аркадию по противостоянию  перед домом на Аркадия Гайдара  франтоватых курточках. Выходит, старые Аркадьевы знакомые, но без Прохора. Это хорошо. Конечно, после того, как побратались, поспорили до хрипоты о роли личности в истории, Аркадию едва ли грозит, например, заточение или смертная казнь через повешенье, но не испарилась из памяти Аркадия и еще ранее озвученная угроза Прохора про выпущенные кишки. Он ведь от нее еще не отрекался. Так вот, братца нет, зато  есть тот,  кого кличут Ваней. Заметил, задержал свой взгляд на Аркадии, однако, приставать не стал, -  прошел, глядя себе под ноги, к дому. Другой подшустрил   к джипу, а сидящий  за рулевым управлением джипа, также выйдя из машины, обогнул джип спереди, открыл сначала одну дверцу, потом другую. Первой из машины выпрыгнула крохотная,  уши торчком,  собачонка. Тоненьким, противным лаем благовестила всю   округу о своем прибытии. За собачкой появились… Вначале вертлявая девчушка-подросток, за ней «его», таинственная Аркадьева красава.  На обеих примерно одинакового фасона, но разного цвета теплые куртки, вязаные шапочки. Девушки выглядели сестрами. Последней показалась женщина  в короткой, чуть пониже колен,  меховой шубке, без шапки, но с ярко-красным  пышным шарфом.  «Она самая. Хозяйка, должно быть.  Та,  что   и дом на Гайдара и эту дачу захапала. Загребущая   бабенка, зубастая, ничего не скажешь». Аркадию бы задержаться, за красавицей бы своей проследить, но… Он человек слова: дал обещание хозяину быть «одна нога здесь, другая там». Это одно. И второе. Может, даже более важное: «Не зарываться. Не высвечиваться раньше времени». Судьбе  угодно, чтобы он убедился своими глазами: «его» красавица  не привидение, не плод его фантазии, она существует реально. Если  появилась сегодня, значит, будет  шанс увидеть ее еще раз. А, может - даст Бог, - и не один.
            
 4.
«В общем, так, сынок… - на открывшем дверь хозяине не запахнутый  халат, вся заросшая седым мхом грудь нараспашку. – Во первых строках…»  - Вынул из бара заполненный какой-то темной жидкостью графинчик. «Я не буду»,  - сразу же решительно отказался Аркадий. «Настоечка. На брусничном листочке».  «Я на колесах. Мне нельзя».  «Ладно. Тебе нельзя, а мне можно. И даже нужно… Ну, пивка, хотя бы». «А какое у вас?». «Щас… - Борис Ефимович протянул Аркадию бутылку. – Поглянь сам». Пильзнер. Не самое то, что по нутру Аркадию, он больше любитель темного, а этот типа светло-золотистого, и все равно – соблазн очень большой. «Ладно. С одного стакана, даже, если остановят, - придираться едва ли станут». По правде говоря, его вообще на дороге крайне редко останавливают. На себе ощущает: как хорошо жить на этом свете, обладая хорошей репутацией,  ничего не нарушая, пока лишь все на свете соблюдая.      
Они расселись за кухонным столом. Борис Ефимович в первую очередь выпил своей настоечки, потом похрупал свежепросоленным бородавчатым огурчиком. «Ну, как оно?».  «Что?».  «Как жизнь, спрашиваю, молодая? Я не по работе, шут с ней, я… вообще».  «По-разному».  «А я вот тут… Нюрку свою…».  «Я знаю, мне уже». «Уже?.. А я ведь тебя, черта, хотел». «Куда вы хотели?». «В наследники себе… «Куда». Да, в наследники.  Люб ты мне, Аркаша. Вот и хотел все хозяйство на тебя. Ну, не сразу конечно, а потихоньку, но вот… Не срослось, значит. Сама Нюрка меня опередила. Такого, я тебе скажу, отыскала… Глаза б мои… - И еще раз налил себе Борис Ефимович и еще раз выпил, но уже не закусывая. –  Мда-а…».  «Так что у вас за ориентировка?».  «Ориентировка? Какая…?».  «Вы же сами мне сегодня звонили. Сказали, что пришла какая-то на меня ориентировка». «А-а-а… Нет, не ориентировка, это я по старой памяти. Там, понимаешь, Арканя, другое… Даже не знаю, как подступиться. С чего начать… Не очень спешишь?».  «Нет, не очень, хотя…». «Поспешишь, людей насмешишь,  - Борис Ефимович еще раз налил, и выпил.-Словом, разнарядка на тебя, а не ориентировка.  Кому-то ты там люб на этой даче оказался. Дамочка, скорее всего, какая-то. Признавайся, не крутил там с кем-нибудь шуры-муры?».  «Что за разнарядка?».  «Не хотят с тобой, вишь, расставаться. Хотят продлить с тобою деловое, так сказать, сотрудничество. На месяц. Лишить меня самого лучшего работника. Можно сказать, режут по живому…  Ты сам-то… как?».  Аркадий-то «как». Ему это предложенье с руки. Вот и сбывается недавно посетившее его: «Еще будет шанс»!  Выходит, продолжение-то, действительно, какое-то будет.  «В принципе… Я - за… Как вы?». «Я бы, Арканя, может, тоже «за». Если б не одно соображенье».
Хозяин поднялся из-за стола, прошел к двери, выглянул за дверь, и только убедившись, что за дверью никого, вернулся к столу. «Словом… Я тебе щас…  скажу, а ты поклянись, что дальше вот этого порога никуда». «Клянусь».  «Не, я без шуток. Дело-то, действительно, серьезное. Дальше некуда. Дошло до  меня, что шабаш какой-то на этой Танеевой дачке собираются устроить».  «Какой шабаш?».  «Ты слушай, а не перебивай! «Какой шабаш?». Обыкновенный. На котором ведьмы, да колдуны разные съезжаются. Одним словом, нечистая сила». «Что вы такое говорите? Откуда у нас ведьмы и колдуны?».  «Ведьмы и колдуны у нас, сынок, завсегда. Были, есть и будут. Это как перманент. Ну, это… Помнишь? Как у дамочек. Словом, они никуда не деваются. Это я тебе авторитетно, как коммунист с тридцатилетним стажем, заявляю. Другое дело, бывают времена – они прячутся, а бывает – наружу выходят. Вот щас самое для них время – наружу».
Хозяин, как никогда, серьезен, а Аркадию немного смешно. Может, рехнулся его хозяин? Или померещилось что-то с перепою? «И что?.. Ну, съедутся, допустим, они. Дальше-то что?».  «Откуда ж я знаю? Я ж не ведьма и не колдун. А тебе говорю, чтоб предупредить. Тем более, что ты, оказывается, им тоже почему-то нужен».  «Думаете, меня на этот шабаш тоже пригласят?».  «А кто ж их  знает? К ним ведь в душу не влезешь. Тем более, что у них, по писанью если, и души-то, на самом деле, нет. Угольки – да».  «Какие угольки?».  «Обыкновенные. Когда чего сгорает, - что после этого остается? Дрянь всякая. Органическая. Вот и у них. После того, как на сковороде на раскаленной добела побывают…». «И откуда вам это все?» – не сдержался, съехидничал Аркадий.  «От бабки моей. Царствие ей небесное,  - хозяин высвободил из-под нательной рубахи крестик, поцеловал, вернул крестик под рубаху. – Она мне обо всем, пока жива была, подробно описала. Я тогда смеялся над ней, ровно как ты щас надо мной, - а теперь чувствую: бабка-то во многом правдой меня, дурака, кормила».  «Я не смеюсь. Просто у меня сомненья большие есть».  «Сомнения, Арканя, это хорошо. Еще Карл Маркс, ему тоже царствие небесное, - крестик, правда, больше доставать из-под рубахи не стал, только перекрестился, -  говаривал: «Сомневаюсь, значит, существую». Сомневаться сомневайся, но и сам не плошай… Словом, я к чему тебе вообще про это? После всего, что я тебе рассказал… Вот ты хорошенько и подумай, надо ли тебе на этой прОклятой даче оставаться. Денежки тебе, конечно, обещают хорошие. Мне, как твоему хозяину, естественно, тоже перепадет, однако ж боюсь я за тебя…».  «Я согласен», - Аркадию не хватило терпенья дослушать хозяина до конца. «Ты не спеши. Еще подумай». «Согласен, согласен… Что я должен буду делать?».  «Все, что по дому. О чем не попросят».  «В общем, мальчиком на побегушках». «Может, и мальчиком, но платить будут как мужу».  «А вы про девушку еще случайно ничего не слышали?».  «Про какую еще девушку?».  «Девушку одну на этот шабаш пригласить не собираются?».  «Про девушек, сынок, ничего не знаю. Это твоя епархия. Староват уж я стал для девушек. Для старушек только».  «А дело?».  «Какое дело?».  «Вы, когда звонили, вы еще мне про мышей говорили». «Про каких таких мышей? А-а! – Вспомнил. – Да, слушай. Загляни ко мне в лоджию. Там у моей чуть ли не сады Семирамиды, а с отоплением непонятно что. То холодно, то жарко. Я сам думал разобраться – не получается. Квави.. Ква… Ква-ли-фи-ка-ции, должно быть… Во как! Не хватает». 
Аркадий  прошел на огромную, действительно утопающую, несмотря на зиму, в зелени лоджию. Отапливалась она газовой печкой. Аркадию хватило  нескольких минут, чтобы разобраться, отчего скакала температура. Барахлил температурный датчик, то ли из-за  какого-то внутреннего дефекта, то ли был изначально неправильно откалиброван,  он давал неверные показания, жена хозяина накручивала кран-регулятор и в результате – полная неразбериха. Сама печка была здесь совсем не при чем. Когда Аркадий покинул лоджию, Бориса Ефимовича на кухне уже не нашел. Вышел в коридор. Прислушался…  Кто-то в глубине квартиры постанывает. Пошел на стон  и нашел хозяина лежащим на спине на диване. Он-то во сне и стонал. Пришлось его растолкать. «А? Где? Чего?» – всполошился, вскакивая с дивана.  «Это я». «А-а… - умиротворенный. – Сынок». «Должно быть, ведьмы с колдунами ему приснились, - подумал Аркадий. -  Вот оно, - наглядное пособие по теме «Пить надо меньше»». Вслух: «В общем, так, Борис Ефимович…».  Лаконично  доложил  о результатах своего исследования. И в заключение: «Выхода два. Или этот датчик  отнести в мастерскую и заново откалибровать, или купить новый». «Купить новый, - хозяин, еще как следует не очухавшийся после сна,  потянулся за бумажником. – Не помню, сколько он стоит?.. Ну, не больше, наверное, чем здесь, - протягивая бумажку. – Всю сдачу себе. Купишь, доставишь, тогда сполна за все оптом и рассчитаемся».  И уже проводив Аркадия до двери: «Я тут, вроде бы,  болтанул тебе. Насчет… Ну, ты помнишь.  Не бери в голову. А еще лучше – держи при себе. Болтанешь…  Не дай бог, случись чего,  – без хозяина останешься. А где ты еще такого, как я,  хозяина найдешь?».

5.
Поверил ли Аркадию тому, о чем только что поведал хозяин? Процентов на двадцать… Ну, или, скорее, на тридцать. Как максимум.  Почему не на все сто? Тому, пожалуй, три причины. Во-первых, источник крайне ненадежный. Хозяин, ведь он такой: соврет – не дорого возьмет.  Во-вторых, Аркадий все же был человеком из настоящего, а всякого рода чертовщина это всего лишь пережиток средневекового прошлого.
Когда вернулся на Танееву дачу, в начале третьего, еще подъезжая к по-прежнему охраняемым воротам, заметил кроме припаркованной на прежнем месте «вольво» еще парочку представительного вида машин. «Что? Кто?» – поинтересовался  Аркадий  у   дежурившего   в этот день милиционера. «В смысле». «Кто это  к нам еще нагрянул?».  «Сам.  Губернатор со  своей.  А с ними святая братия». «Какая еще святая братия?».  «Вроде как, дом будут освящать святой водой. Ты проезжай, проезжай. Много вопросов задаешь». 
«Освящать». Это любопытно. Хотя к «самому» у Аркадия, естественно, симпатии ноль целых, ноль десятых. Слышал, как мать как-то о нем, брезгливо морщась,  отзывалась: «Беспринципный хапуга». Такую неприязнь еще мало к кому питала. Значит, было за что. Что касается жены  губернатора,  Аркадий  ничего о ней не  знает. «Непубличная», как говорится, персона. Может, это и добрый знак. Может, она и неплохой человек. А что губернаторшей стала  - так это вовсе не ее вина. Браки, как всем известно, совершаются на небесах. А с небес, понятное дело,  какой спрос? «Что хочу, то и ворочу». Наверняка с этими высокопоставленными гостями нагрянули и их верные слуги. И вновь Аркадия сверлит: «Здесь ли мой лысый родственничек?». Стараясь не  «светиться»,  оставил в стороне свою  скромную машину, прошел в дом, юркнул в свое подземелье (Аркадьева  каморка на цокольном этаже, с расположенным под потолком узеньким, как у крепостной бойницы окошком), стал прислушиваться.  Сначала тихо, а потом тишину разорвали мощные октавы, а октавам стал вторить тоненький дискант. Пение согласным дуэтом доносится со второго этажа, скорее всего, из большой залы. Длится минут десять, а потом, после небольшого перерыва, возобновляется, но, видимо, уже из другой части дома. Видимо, изгоняльщик  обходит весь дом. Ну, чем не чистое средневековье? Дождавшись, когда звучная часть церемонии закончится, Аркадий  вскарабкивается на подоконник. Отсюда, с этого наблюдательного пункта,  ему отлично видно крыльцо дома. Замечает: спускающихся по ступенькам крыльца двух священнослужителей, в скуфьях, в одинаковых длиннополых пальто, затем губернатора в демократической, оранжевой, как у дорожников куртке, и рядом с ним женщину  в короткой, чуть ниже пояса, видимо, из какого-то очень дорогого меха шубе. Примерно, такого же покрова, только мех другой, шуба и на другой, уже единожды замеченной женщине, нынешней хозяйке дачи. Последней в этой веренице гостей тянется их обслуга. Вот и родственничек среди них.
Гости уже сошли с крыльца, они уже вне поля зрения Аркадия, видимо, рассаживаются по машинам. Аркадий  уже собрался было спрыгнуть с подоконника, когда увидел выходящую на крыльцо также уже знакомую Аркадию девочку-подростка с прежней крохотной собачкой на руках. Но на ней один свитер, и она, похоже, пока не собирается покидать дом. Кому-то машет свободной от прижавшейся к ее груди собачки рукой, и лишь, когда, судя только по шуму двигателей, их самих не видно, машины тронулись с места и направились  к воротам, - тут же вернулась в дом. Да, гости, в основном, отчалили, однако, одна машина  осталась.  И девочка. Вряд ли ее оставили в доме одну. Аркадий еще оставался на подоконнике, когда к нему опять постучали. Луиза Ивановна. Вроде бы, нарядная. Вместо безобразного суконного халата сиреневый костюмчик: пиджачок и штаны-клеш, - но привлекательнее от этого все равно не стала. «Сейчас доложит, что я у них еще поработаю. Сразу соглашаться или еще немножко, для форсу, покочевряжиться?». Попал пальцем в небо, однако. «Вернулись. Очень хорошо. Подтопите  камин в большой зале, там все с утра прогорело,  а потом, если останется  время, займитесь  боковыми  дорожками». «А что с боковыми дорожками?». «Снег… Сколько сможете».  С главной, что ведет непосредственно к дому,  снег убран еще  вчера  - низкий поклон  снегоуборочной машине, большое облегчение для переквалифицировавшегося, единственно ради великой Идеи (какой именно – продолжает оставаться неясным), в истопника и дворника Аркадия»,  но боковые дорожки, видимо, это уже его «урок». Чтоб не даром, а в поте лица  хлебушко поедал.   
Когда уже второй раз за день затопил камин в большой зале (пока этим занимался, никого из гостей не увидел и не услышал),   потом, должным образом экипированный Луизой Ивановной вышел из дома,  заметил, что на стоянке, у не исчезнувшего  «Вольво»,  стоит и покуривает его старый знакомый охранник. Но не вполне адекватный Ваня, а тот, что погоношистей. Ну и фиг с ним. Главное сейчас для Аркадия – поскорее управиться с «уроком», то бишь со снегом. Его тут до черта.  Но… «Глаза боятся, руки делают», не так ли?  Да и не прочь он, на самом-то деле, хотя бы немножко мускулами поиграть.   «Эй, ребятушки, ухнем! Эх, сама пойдет, сама пойдет». Хотя, сама, конечно, конкретно, в его случае, не пойдет, - но Аркадия  это не пугает.
                «Раззудись, плечо!
                Размахнись, рука!
                Ты пахни в лицо,
                Ветер полудня!».
Ну, и так далее. Замечательный стих,  но не цитировать же его, в самом деле,  от «а» до «я». Тем более, что, хотя между маханием  деревянной лопатой и косой расположились две большие одесские разницы,  по части косьбы у Аркадия тоже накопились  свои пусть  и маленькие, но достойные, пусть и не стихотворения, то хотя бы какого-то  упоминанья победы. Вот одна из них.  Пока кОсит… то есть махает лопатой… и пока ничего более достойного в мире в эти минуты не происходит, почему бы и не поделиться? Так считает Аркадий, а автор, хотя и не без…. «Да стоит ли в очередной раз отвлекаться? Ставить интригу на паузу»… в конечном итоге, решает пойти Аркадию навстречу. «Чем бы дитя не тешилось, только бы не плакало».
Так вот. Пришлось как-то Аркадию накоситься на славу в пору его армейской службы. У его начальника, начштаба, уже пожилого, в представлении, конечно, еще совсем салажистого на то время Аркадия, была молодая, едва ли не ровесница Аркадию, живущая в деревне зазноба, и он, то есть, не Аркадий, конечно, а его начштаба решил эту зазнобу навестить и для этой поездки  командировал  своего подчиненного. А после того, как начштаба в объятиях этой зазнобы уже переночевал, загорелось у него  пойти утром с местными на еще с вечера запланированный покос  (оказалось, что он сам был из деревенских), а Аркадий, по своей доброй воле, никто его не заставлял, увязался вместе со всеми. Хотя  косу он держал в руках впервые. Ну, дали ему косу поплоше, поставили на какое-то неудобье, где трава неохотнее всего растет. Помахал он этой косой, помахал, почти ничего не выкосил, косу едва не загубил. Немножко над ним позубоскалили. Мол, не в свои, парень, сани не садись. И тут вдруг такая злость на Аркадия напала! Дождался, когда время харча настанет, никто на него не смотрит, взял в руки чью-то  остро заточенную косу, нашел местечко, где трава погуще, и… Вначале медленно, осторожно, а потом вошел во вкус…. Его насмешники похарчились, глядь, а у Аркадия уже добрая палестинка выкошена.  Начштаба ему тогда и за эту косьбу, и за поездку, - что никому и, в первую очередь, его жене  про нее не проболтался, - увольнительную на три дня дал. За эти три дня успел съездить в Краснохолмск, погостить пару часов, отъесться до пуза материнским борщом, варениками под густенной сметаной и  с вишневой начинкой,  и в день же приезда укатить обратно, чтобы подоспеть к утренней проверке в части. Вот  и все. Вся история, в самом, что ни есть, сжатом виде.         
Вспоминая прошлое, помахивая лопатой, не забывает Аркадий и держать в поле зрения крыльцо, понимая:  машина и охранник здесь всего лишь прилагательные, а существительные, те, к кому относятся и машина и охранник, еще остаются в доме. Но они непременно появятся, и  труды  Аркадия  будут достойно вознаграждены. Так оно и случилось! На крылечко, после того как отворилась парадная дверь, выбежала, оглашая окрестности своим визгом, собачонка. На ней что-то вроде теплого камзольчика. Кубарем скатилась по уже очищенным Аркадием  ступенькам каменного крылечка и ну давай барахтаться в снегу. Охранник сразу перестал смолить, а Аркадий глазами на дверь –зырк! Ждет, кто появится следующим. Следующей оказалась та самая девчушка, что  махала рукою отъезжающим. Постояла, обернувшись лицом в сторону двери,  как будто еще поджидая кого-то. Дождалась. Появилась вторая девушка. Да, именно она, красавица. В светлосерой куртке с капюшоном, повязанная красным шарфиком.  Девушки о чем-то беседуют друг с другом, а между тем собачонка продолжает барахтаться в снегу, а потом уже очищенной от снега дорожкой, не прекращая ни на секунду лая, бежит, как будто собираясь протаранить собою, как торпедой,  Аркадия. «Долли! Долли! Стой! Не сметь! Ты куда?». Девочка изображает строгость, но  собачонка на это хоть бы хны. Уже сблизившись с Аркадием, сменив визг на урчание, пытается прокусить сначала обитое жестью полотно лопаты, потом один из надетых на него сейчас валенок. Да, Луиза Ивановна на эту снежную страду снабдила Аркадия самыми настоящими, правда, с обрезанным голенищем валенками. Не «последний писк моды», зато ноге  уютно, тепло.  «Долли! Не сметь! – девочка сбегает с крылечка, быстрым шагом направляется к Аркадию. – Фу, как это некрасиво. Так воспитанные собаки себя не ведут… Вы ее пните ногой, - советует Аркадию. - Пните, пните, не бойтесь. Иначе, я ее знаю,  от ваших замечательных шузов  скоро одни лохмотья останутся».  Но Аркадию не хочется никого пинать, он становится на корточки,  берет собаку на руки.  «Она же вас сейчас покусает! – предостерегает девочка. – Не смотрите, что маленькая, она у нас такая – зубастая». Ничего подобного. Собачонке нравится быть на руках у Аркадия: виляет хвостом и норовит не укусить, а лизнуть все, до чего только может достать ее крохотный шершавый язычок. А в это время та, что больше всего интересует и волнует Аркадия, остается на крылечке, как будто не решаясь спуститься вниз. «Уезжаете?» – интересуется у девочки Аркадий, при этом не упуская совсем из вида «свою».  «Да. На экскурсию. Хотим посмотреть на Танеев источник».  «Куда, куда? Но это ж такая даль!».  «А нам сказали близко. Если на машине». «Хотите на машине? Туда и летом-то дорога плохая, а теперь еще и снегом засыпало. Можете не доехать». «А Витя сказал, что доедем». ««Витя» это кто?».  ««Витя» это он, - девочка показала глазами на по-прежнему стоящего у машины, дожидающегося своих пассажирок охранника. – Он-то, наверное, лучше знает. Ну, иди ко мне, - девочка к собачонке. – Пугало ты огородное».  Собачонка недовольно зарычала. «Ты с ней поласковей, - посоветовал девочке Аркадий, - тогда и рычать не будет». «Ладно. Не учи ученую,  – девочка, кажется, обиделась. - Все только учат и учат.  Я сама знаю. Ты куда?» – заметив, что та, кого Аркадий уже успел наречь «своей», собралась вернуться в дом. «Я сейчас! Забыла!». Девушка в дверь, «дева с собачкой» вслед за ней, а Аркадия  не оставляет только что им услышанное. «Эй! Послушай! – преодолевая неприязнь к этому человеку, оставив лопату, Аркадий направляется в сторону охранника. – Ты, что ли, собрался  к Танееву источнику?».  «Я. И что?». «Ты хоть прежде туда ездил?». «Да. Этим летом». «Летом это одно, а сейчас могут  неприятности». «Какие неприятности?.. Слушай, ну, чего ты постоянно свой нос, куда тебя не просят, суешь? Я вот скажу хозяйке, как ты к гувернантке нашей, она тебя тут же к чертовой матери. Только  тебя и видели». Аркадий не успел на это новое хамство достойно ответить, когда  на крылечко вернулись  обе девушки. Экипированные с учетом яркого солнца: на обеих прежде отсутствовавшие темные очки. «Ладно, - про себя решил. -  Моя хата с краю. Поезжайте, куда хотите».
Аркадий разделался лишь с  половиной «урока», запарился, когда, видимо, сжалившаяся Луиза Ивановна, разрешила ему на этом остановиться. «Хватит на сегодня.  Завтра с утра закончите».  Аркадия, едва вернулся к себе, потянуло в сон. Лег и почти мгновенно заснул.  Его пробудил стук в дверь, потом непривычно встревоженный голос Луизы Ивановны: «Послушайте! Наши куда-то запропастились». Аркадий спросонья вначале не понял: «Кто «наши» и что значит «запропастились»?». «Витя один вернулся. Какой-то совершенно безголовый парень! Сначала где-то застрял. Пока выбирался,  девочки  решили не ждать,  пошли пешком. А когда уже добрался до этого источника, - никого из них там не  нашел». Аркадий бросил взгляд на часы. Шестой. Смеркаться начало. Еще полчаса и лес погрузится во тьму.  «Не знаю, на что и подумать, - продолжает стенать Луиза Ивановна. – Может, вы что-то посоветуете?.. Боюсь Кате звонить».  Подумалось: «Правильно, что боитесь. «Катя» вам всем задаст по первое число. А  совета надо было спрашивать, когда только задумывали эту «экскурсию»». «Я сейчас попробую их отыскать». «Сможете?». «Я сказал «попробую»».  «Один? Пусть и этот…  пугало огородное с вами тоже».  Аркадий от помощи огородного пугала отказался. А про себя , весьма, конечно, самонадеянно подумал: «Это все не случайно. Это специально для того, чтобы я протоптал тропинку к «своей»».   
Совета спросили у Аркадия, но сам Аркадий   решил взять совет у более бывалого и, главное, знакомого с местным лесом человека, а именно: у  дежурившего в тот день в котельной Иосифа Ароновича. Буквально несколько слов  об этом человеке, он этого заслуживает. Иосиф Аронович  был необычным оператором котельной, о чем говорит хотя бы его ИО. Сам краснохолмчанин, но женившийся на местной, сарафановской, он был учителем средней школы в Сарафаново, преподавателем математики, но, видимо, «порвал» на местной шпане свою нервную систему, в пятьдесят четыре получил инвалидность и предпочел расстаться со школой, пробавляясь разными побочными занятиями. У Аркадия к этому человеку абсолютное доверие.
-«Тут вот какое дело, Иосиф Аронович… - Аркадий, зайдя в котельную,  изложил суть дела.    – Куда, как вы думаете, они могли?». ««Куда могли» - вариантов много, - с этого Иосиф Аронович начал, наговорил много, а закончил. – Давайте вы тут пока посидите, а я сам за ними». Аркадий категорически от такой помощи отказался: это шло вразрез с его планами. Да и спокойствие Иосифа Ароновича («Здесь не тайга. Чтобы совсем заплутать, очень постараться надо»), видимо, ему передалось. Пошел, строго следуя инструкции Иосифа Ароновича,  отмерил своими ногами вырытый мелиораторами ровик до его пересечения с оставленным прошлой войною шрамом-траншеей, точнее, тем, что еще не успело за эти последние пятьдесят лет зарубцеваться. Одолел еще метров сто, когда сначала догадался по треску сухой валежины, потом уже заметил, что кто-то, кого он пока не успел разглядеть  и опознать из-за сгустившейся темноты,  идет ему навстречу. Остановился и стал поджидать. Но, видимо, заметили или также услышали и  его, потому что потрескиванье под ногами идущих прекратилось. «Не бойтесь! Это я! – крикнул Аркадий. Потом добавил. – Нечего прятаться, я вас видел. Я ваш спаситель. – Быстренько поправился, испугавшись самочинно присвоенного себе высокого звания «спаситель». -  В смысле «Я иду за вами»». Его возглас подействовал. Похоже, девушки перестали играть с ним в прятки. Вскоре Аркадий уже увидел их в нескольких метрах от себя, идущих гуськом. Ведущей та, что помладше, с прижатой к груди присмиревшей собачонкой. Обе выглядели настороженными, как будто готовыми чуть что и дать деру. Видимо, они еще не полностью доверяли  Аркадию. «Вы что, меня не узнали?.. Куда вас черти понесли?». «Это не мы, это она», - девушек и Аркадия еще разделяло несколько метров, когда начала оправдываться младшая. А под «она»  имелась  в виду ведущая  себя сейчас тише воды, ниже травы, может даже, действительно испытывающая  сейчас чувство вины, а, скорее, просто до смерти уставшая собачонка. «Это она первая, куда глаза,  побежала, а мы за ней… А что,  мама уже вернулась? Это она тебя за нами послала?». «Нет, ваша мама еще не вернулась. Это я. Сам. Доброволец. А куда вы идете? Вы знаете?». «Знаем, знаем. Гея все на свете знает. С нею нигде не пропадешь». «Гея это что?». «Гея это не что, а кто, – на еще не сказавшую ни слова попутчицу. – А меня Настя. Это ты?». «Что?» – еще раз не понял Аркадий. «Камины строил». «Устанавливал, - поправил Аркадий. – А что?». «Молодец! Нам с Геей тепло. Гляди!». Аркадий обернулся, посмотрел в направлении, куда показывала Настя. Увидел  разлетающиеся из трубы дома, очень хорошо заметные на фоне потемневшего с наступлением вечера неба багровые искорки. Да, дача на горке, поэтому и вылетающие из его трубы искорки издалека видны. Все нормально.  «Это же ты сегодня топил, а Гея  сразу усекла. Говорит, так и пойдем, никуда не сворачивая. Это будет наша Вифлеемская звезда. Ты, наверное, даже еще не знаешь, что такое Вифлеемская  звезда». «Да уж куда нам?».  Меж тем Аркадию -  что там скрывать? - приятно узнать, что он помог разжечь Вифлеемскую звезду.  В самом деле, не будь его каминов, может, сейчас вся эта троица блудила бы, бог знает, где. Может, даже и заночевать им в лесу  тогда бы пришлось. А эту девушку, которая пока не произнесла ни слова, зовут Геей. Так звали древнегреческую богиню, - Аркадий это отлично знает. Самую главную. Праматерь земли.   До праматери этой Гее еще очень далеко, но свою  смекалку она уже проявила. Не запаниковала, не заистерила. Мелочь, вроде бы, но даже по этой мелочи можно судить, что у этого человека есть ум, характер, сообразительность. И, что самое главное, - воля. О многих девушках, тех, с кем Аркадию уже приходилось иметь дело, этого не скажешь. «Пора идти, - предложил Аркадий, - пока хоть что-то еще видно».       
Они опять пошли гуськом, - иначе нельзя, потому что шаг вправо и можно сорваться в канаву, шаг влево – затеряться в  уже по - ночному  темном лесу. Первой на этот раз пошла Гея,  за ней, отставая на пару шагов, Настя  с прикорнувшей у нее на груди собачонкой. Замыкает шествие Аркадий. Настя, пока шли, не умолкала, кажется, ни на секунду, от  Геи Аркадий  так и не услышал ни слова. Но когда уже вошли в дом, и девушкам надо было подниматься на второй этаж, она, обернувшись, улыбнулась Аркадию  и тихо, но это «тихо»,  кажется, отозвалось в каждой клеточке Аркадьева тела,  произнесла: «Спасибо».
Ну, вот, она самая, и тропинка, вроде бы, протоптана!
 
Глава вторая.

1.
Поезд «Москва-Нижний Новгород» только что выкарабкался из пригорода Москвы и начал набирать ход, когда в дверь купе СВ, в котором расположился одинокий  пассажир Петр Алексеевич Долгоруков, деликатно постучали, потом женским голосом: «Прошу прощенья. Что-нибудь из напитков не желаете?». Петр Алексеевич поднялся с дивана, слегка раздвинул  дверцу купе. Молодая девушка-разносчица  с корзиной.  «Нет, не желаю… Впрочем… Лимонад.  «Луговой нектар»». Собственно, ему, еще парнишке, нравился не столько сам лимонад производства местной краснохолмской фабрики безалкогольных напитков, сколько, во-первых, именно это название «луговой», да еще и «нектар». А, во вторых, - бутылочная этикетка. Художник, действительно, изобразил на ней луг: ярко -  пестрое разнотравье, порхающие бабочки. С каждым глотком  этого лимонада Петя как будто приближался к этому лугу,  забирался в него поглубже,  потом опускался на колени, а то иногда и на живот, зарывался лицом в пахучее море, вдыхал, вбирал в себя бесчисленные цветочно-травянистые ароматы. Вплоть до того, что немножко одуревал, а голова начинала кружиться. «Из лимонадов, к сожаленью…». «Жаль. А что у вас есть?..». ««Фанта», «Спрайт», «Кока-Кола», Пепсико Холдинг… Квас». «Тогда  квас».
Сам Петр Долгоруков  был городским. Его отец – завзятый, упертый краснохолмчанин, кажется, третьего поколения. Никуда, ни в какие столицы не хотел переезжать, хотя разговоры об этом постоянно велись: житье в Краснохолмске, уже на памяти Петра Долгорукова, было, мягко скажем, не ахти.  Зато у матери деревенские корни. И еще живы были тогда его деревенские «дедуля» и «бабуля». Еще стояла тогда их изба-пятистенка. На одной половине доживало свой век «старичье», на  другой – Петина тетушка с многочисленным семейством. Петр лет до четырнадцати коротал все лета в деревне, больше его тогда никуда не тянуло. Деревня, всего-то  семь дворов, примерно, столько же банек, четыре амбара, две риги, в полукилометре от прихотливо извивающейся, илистой речки Которосль. Кругом, куда ни глянь , - одни сплошные луга. Их никто никогда не распахивал: целина. Зато какое приволье для деревенских коров и сколько радости Пете Долгорукову!         
«God bless America». Позывные его селфона. Не сразу вспомнил, что селфон в кармане приобретенного им только этим утром на московской толкучке овчинного полушубка. Полушубок на вешалке. Карманов много. Пока занимался поисками, у звонящего, похоже, лопнуло терпенье: сигнал оборвался. Когда, наконец, овладел селфоном, успел увидеть, пока экран не потух, что звонила    жена. Попробовал позвонить. Занято. Примерно, через минуту повторил звонок. Еще раз занято. Отправил эсэмэску. «Alls fine.  Alive and well. Do not worry. In  train. Hi everyone. Kisses”. От полушубка попахивает каким-то диким зверем. Как немножко испуганно таращился на Петра Алексеевича проводник, когда он протянул ему свой билет и загранпаспорт! Даже вначале чуть-чуть отпрянул. Может, принял его за какого-нибудь террориста? Почитаешь прессу о современной России, - террористы теперь здесь на каждом углу. «Террорист на террористе и террористом подгоняет».  Но это именно тот эффект, которого и добивался Петр Алексеевич, когда приобретал этот выглядевший  весьма странным, особенно для человека, собирающегося ехать в СВ, полушубок: чтобы его остерегались. И поменьше приставали. 
Он с каких-то пор, возможно, со студенческих - прежде, кажется, этого не было, - стал отчего-то любить эпатаж. Это стало его стилем. Своеобразной визитной карточкой. Тем, что выделяло его из общей серой унылой, ненавистной ему  советской массы. Это касалось многого, в том числе и его манеры одеваться. Для него ничего не стоило, например, разгуливать по шикарному, для такого провинциала, как он, особенно, Невскому, когда еще был студентом, в ватнике и солдатских кирзовых сапогах, хотя сам солдатскую лямку никогда не тянул. В таком виде мог заглянуть на любое публичное мероприятие, на любую бомондную вечеринку, когда его еще на такие вечеринки приглашали.  Создаваемое им, таким образом,  впечатление вызова тому, что считается приличным, могло усугубляться еще и тем, что он часто стригся «под нулевку». Не удивительно, что однажды, когда ехал электричкой  «Краснохолмск-Ярославль», севший напротив него на свободную скамейку мужичок пролетарской наружности  осторожно-льстиво  поинтересовался:  «Никак, с освобожденьицем?». «Если бы, - вежливо возразил Долгоруков. – До освобожденья еще ой как далече». «Неужто на колеса сел?» – испуганно зыркнув заплывшими глазенками по сторонам – кроме них на скамейке больше никого не было, -  продолжил свой вопросник мужичок - пролетарий. «Скорее, да»,  - охотно согласился Долгоруков. Знал, что «сесть на колеса» на блатном означает «сбежать из места заключения». На что мужичок почтительно: «Щас большая остановка будет. Если, может,  надо чего, хошь, я для тебя схожу, принесу». «Без хипежа, - сначала поблагодарил глазами, потом ответил  «неосвобожденный» Долгоруков, -  Все свое ношу с собой. Я в  натуре».
Купе двухместное, но Петр Алексеевич  заплатил и за себя,  и за «того парня»: не от того, что денег куры не клюют, а чтобы избежать какого-нибудь чрезмерно словоохотливого попутчика. А еще потому, что до сих пор  немного побаивался, что этим его попутчиком может стать нанятый надзирательными органами сексот. Да, такая вот, когда-то привязавшаяся к нему и не отвязавшаяся  до сих пор  мания преследования. А все от того, что еще не испарилось из памяти Петра Алексеевича, как он доживал, домучивал  последние годы в опостылевшей ему стране под именем СССР. Когда ему представлялось, что  все, что только его окружало, было буквально нашпиговано желающими добровольно, «по долгу и совести», или чисто по службе на него, собравшегося  сбежать из «советского рая», настучать. А то,  что он тогда, вроде бы, то и дело «вызывал огонь на себя», или  запускал впереди себя  «дымовую завесу», делал вид, какой он мужественный, грубый, воинственный, что он «сам с усам» и не считает нужным считаться ни с какими запретами, - все это, может, вовсе не от того, что он и на самом деле был таким: сильным, дерзким и бесстрашным?  Все, может, было ровно наоборот? «Лучшая защита это нападение»?  Или  то, что напускал на себя, чем пугал остальных - всего лишь его своеобразная защитная маска? И не самонадеянным, полагающимся только на свои силы борцом, ниспровергателем унылых советских канонов он в то время был, или   каким представлялся, а робким,  застенчивым, погруженным в вечный самоанализ интравертным мальчиком?  Всего лишь. Тем самым, кто  любил забегать в окружающие  его деревеньку со всех сторон света цветущие, благоухающие луга?  Чтобы спрятаться в пахучем разнотравье от всего страшного, не сулящего ему ничего доброго, хорошего мира.
Таким он был на самом деле: робким, а не кажущимся крутым членом многомиллиардной семьи, носящей высокое имя «Человечество».

3.
О желании «арендовать» Аркадия еще на месяц Луиза Ивановна сообщила только на следующее утро после свершенного Аркадием «подвига», когда он  якобы вывел заблудившихся девушек из леса. «Якобы» от того, что, будучи человеком справедливым, Аркадий отлично понимал, что заблудившиеся вышли бы и сами. Но раз уж кто-то посчитал его  «спасителем» - а «подвиг» это уже прямое следствие от «спасителя», - Аркадий  против этого  также возражать  не станет. Итак, Луиза Ивановна известила, Аркадий молча выслушал щедрое предложение  - «щедрое» в том смысле, что его услуги оценивались  весьма выше среднего, отказываться не было никакого резона, - лаконично, стараясь не демонстрировать большой радости (пока все, на что он рассчитывал, чудесным образом сбывалось!), согласился. И уже через полчаса полез на крышу, чтобы сбросить оттуда снег. «А дорожки?» (Аркадий). «А дорожки, не волнуйтесь,  никуда от вас не денутся. Дорожки потом» (Луиза Ивановна).
Аркадий справился с заданием почти наполовину, когда напомнила о себе его безотлучная «труба». Номер Аркадию незнакомый. «Здравствуй, сынок. Это я. Отец твой». Да, он именно так – немножко высокопарно – построил обращенье. Как на сцене, в «высокой»   трагедии: «Отец твой». Не совсем обычное построение фразы. В нормальной речи сказали бы «Твой отец». Или, еще проще: «Привет! Это я. Отец». А так – декламация. Но с  отцом у Аркадия все так. Никогда просто. Всю дорогу  многозначно, бестолково и непонятно. Так было. Так есть. Авось, с его приездом станет иначе.
 Пока Аркадий соображает, переваривает – чувствует, как учащеннее забилось его сердце, -  «трубный» голос  продолжает: «Уделишь мне пару минут?». «Да. Конечно, - стараясь не выдать своего – пусть и маленького, все же волненья. – Уделю». «А ты где сейчас?». «На Крыше». «На крыше чего?». «Дома». «А дом чей? Твой?». «Нет, чужой». «Что ты там делаешь?». «Снег сбрасываю». «ЗдОрово!.. Звоню из Москвы. Я буду у вас завтра. Ты что-нибудь знаешь об этом?». «Да. Тетя Зина звонила». «Тогда не буду в деталях.  Надеюсь, ты меня встретишь… Я только что разговаривал с матерью. Твоей, конечно. Она как-то, ты знаешь… не очень.  Впрочем, это вполне ожидаемо, учитывая, как мы расставались, но тебя-то, надеюсь, я завтра увижу?».  «Д-да… Я собираюсь». «Погромче. Не расслышал». «Да! Постараюсь!». «Постарайся. Ты уже, понятно, не тот, каким меня провожал. Я тоже. Но, уверен, мы узнаем друг друга… Але! Ты меня слушаешь?». «Да, конечно».  «Связь не очень… Ну, что? Тогда не буду тебя отвлекать от крыши? До встречи?..  Или еще скажешь что-нибудь?». «Нет, ничего».   
Да, вот такой получился у них разговор. Если, конечно,  этот блиц можно назвать «разговором». Скорее, анонсом. Едва после этого вернул себя в рабочее состояние, позвонила тетя Зина. «Ты в курсе?». «Да, я все знаю, он мне сам только что позвонил. Это вы дали ему мой телефон?». «Нет, Аркаша, ты же запретил…». Да, было такое. Аркадий «зажиливал» номер своей «трубы»,  доверял его только «избранным». По ряду причин. Сейчас не стоит на эти причины отвлекаться. «Должно быть, Варвара Анисимовна, - предположила тетя Зина. – Она хоть в курсе?». «Думаю, что да». «Аркаша, послушай меня, - продолжает немного напряженным голосом тетя Зина, - я, конечно, посторонний человек  и знаю, что между вами не все так просто… Что ты, что Варвара Анисимовна… У вас своя позиция, которую я уважаю, но… Мне показалось, что Петр Алексеевич… Судя по тому, как он со мной говорил…  Что вы оба ему нужны. Что с ним вообще… не все так здорово. Я не собираюсь выступать его защитником…». «Я уже сказал ему, что буду его встречать», - у Аркадия не хватило терпенья дослушать тетю Зину до конца. «А! Ну, тогда отлично, - как будто успокоилась звонившая. – Только, пожалуйста, не обижайся на меня». «С чего вы так решили? Я не обижаюсь».Да, вот такой получился у них блиц - разговор. Едва после этого вернул себя в рабочее состояние, позвонила тетя Зина. «Ты в курсе?». «Да, я все знаю, он мне сам только что позвонил. Это вы дали ему мой телефон?». «Нет, Аркаша, ты же запретил…». Да, было такое. Аркадий «зажиливал» номер своей «трубы»,  доверял его только «избранным». По ряду причин. Сейчас не стоит на эти причины отвлекаться. «Должно быть, Варвара Анисимовна, - предположила тетя Зина. – Она хоть в курсе?». «Думаю, что да». «Аркаша, послушай меня, - продолжает немного напряженным голосом тетя Зина, - я, конечно, посторонний человек  и знаю, что между вами не все так просто… Что ты, что Варвара Анисимовна… У вас своя позиция, которую я уважаю, но… Мне показалось, что Петр Алексеевич… Судя по тому, как он со мной говорил…  Что вы оба ему нужны. Что с ним вообще… не все так здорово. Я не собираюсь выступать его защитником…». «Я уже сказал ему, что буду его встречать», - у Аркадия не хватило терпенья дослушать тетю Зину до конца. «А! Ну, тогда отлично, - как будто успокоилась звонившая. – Только, пожалуйста, не обижайся на меня». «С чего вы так решили? Я не обижаюсь».
Поговорил с тетей Зиной, еще минуток десять поработал, - новый звонок. Теперь, наконец-то, и  мать. «Да-да, я все знаю! – Аркадий в опережении, чтобы сэкономить время матери. – Он мне сам позвонил. ТЫ дала ему мой телефон?». «Д-да, - голос у матери немного виноватый.- А что?».  «Ты будешь его встречать?». «Н-нет… То есть я еще не решила». «Мне кажется, тебе лучше все-таки его встретить». «Да? – немного удивлена. - Ты так считаешь?». «Мам, в жизни все бывает. Нельзя же дуться на человека столько лет». Аркадий уже давно стал замечать, что некоторые вещи проще говорить по телефону, чем, стоя лицом к лицу. Сейчас как раз такая вещь. Лицом к лицу на такое никогда бы не решился. «Он тоже, наверное, не стоит на месте. На многое смотрит иначе. Мне кажется, тебе стоит его простить». «Ты сейчас где?» – как-то совсем невпопад поинтересовалась мать. «На крыше». «И что ты там делаешь?». «Сбрасываю снег». «Ради Бога, смотри – осторожнее…  За «простить» - спасибо. То, что об этом слышу именно от тебя, для меня очень важно.  Может, я так и сделаю… Хотя… ».  Может, она еще хотела что-то сказать, но связь отчего-то прервалась. Аркадий и прежде замечал, что она имеет особенность самовольно прерываться на самом интересном месте.
Аркадий благополучно закончил свою «Снежную фантазию». С приятным чувством достойным образом исполненного долга разогнул спину, отдышался, убрал пот с лица. В нем возникло ощущение, что им только что сотворено нечто очень важное. На первый взгляд, судя по поверхности, ничего не значащее, но если заглянуть хотя бы чуточку поглубже… Из разряда: «Один крохотный шаг человека – гигантский скачок человечества». Может, поэтому ему и не хотелось сейчас покидать крышу. Подошел к краю, осторожно оперся на металлическую оградку, осмотрелся. Вид… Нет, конечно,  о какой-нибудь крыше мира вроде Памира  и речи быть не может, и все же… В какую сторону света не посмотришь – дух захватывает. Вон… Сарафаново как на ладони. Видны подымающиеся к небу дымки, - здесь, в основном, еще топят по седой старинке  - дровами, цивилизация в лице газа  до них еще не добралась, и бог знает – с нашим-то, российским «авось, и так проживем», «не до жиру, быть бы живу», -  когда еще доберется.  Скованная льдом речка Сарафанка видна, опасливо огибает разросшийся за последние годы поселок, а потом спешит укрыться, уберечься  от греха подальше  в окружающем, придавленном недавними снежными метелями лесу.  Если же обернуться в другую сторону, приставить козырьком ладонь к глазам, потому что теперь смотришь навстречу солнцу,  - виден… Да-да, виден, пусть даже не очень четко, через дымку,  Краснохолмск. Пусть не так, как Сарафаново, пусть не как на ладони, но кремль-то краснохолмский… Вон он.  И купол церковный, самая высокая точка города. От него выкатившееся из-за тучи солнышко-то как раз и отражается, мешает Аркадию, как следует всмотреться. 
Но не только Краснохолмск, Сарафаново сейчас в поле зрения Аркадия. Еще много-много всего. До чего ж бескраен и как разнообразен этот мир!  И хочется этому миру, пока есть возможность, пока под ним, под Аркадием,  эти вознесенные к небу подмостки,  что-то сказать… Что-то очень важное. И одновременно  красивое. Так прямо и подмывает на что-нибудь… Многозначное, величавое, благолепное… Ну вот, например… «Я взглянул окрест меня и душа страданиями…». Нет, не то. Это, кажется, из «Путешествия из Петербурга в Москву».  Там дальше о том, как плохо приходится бедному люду, а Аркадию сейчас хочется о чем-то другом. «Кавказ подо мною. Один в вышине. Стою над снегами у края стремнины». Да,  так лучше, ближе к действительности: снег, везде белым бело. И край есть. Правда, не стремнины. Скорее – пропасти. И тем не менее, - даже Пушкин сейчас не во всем подходит Аркадию. Может, лучше попробовать что-то сочинить самому?..  «Мир… Я не знаю, зачем я тут. Да, я знаю, кто меня породил, но пока не знаю, зачем. Догадываюсь и то пока с великим скрипом. Я знаю, мне еще многое предстоит впереди: увидеть, узнать, понять. Но что я знаю и понимаю уже сейчас…  Я никому не хочу ни малейшего зла. Я хочу всем добра. Кто бы он ни был… И… всем, разумеется, не помогу, моих силенок на это не хватит. Но обещаю, клянусь, - я буду стараться».
 
4.
«Евгений Цагарович приехал!» - Екатерину Юрьевну встречает еще  на лестнице улыбающаяся Аннушка. Прислуга, особенно женская, всегда искренне радуется появлению в доме хозяина. Он очень щедр и редко когда приезжает из своих странствий без шикарных подарков.  У Екатерины  Юрьевны нет такой привычки. Отчасти из-за того, что она намного реже пускается в странствия, отчасти потому, что у мужа денег намного больше, чем у нее. Екатерина Юрьевна только что вернулась из отдела образования при мэрии. Там ей  дали очередной, хотя и в подчеркнуто корректной форме «втык»: «У нас к вам накопилось много претензий по поводу учебников, которыми пользуются в ваших гимназиях. Там встречается ненормативная лексика».  Настроение у Екатерины Юрьевны неважное. С учебниками у нее, в самом деле, произошел очень неприятный конфуз. Их составители потеряли всякий стыд. И вот – сюрприз: давно не появляющийся в Краснохолмске муж. Да, сюрприз: давно уже муж не ставил ее в известность о своих намерениях. Не считал нужным. Не посчитал и сейчас. «Ну, и где же он?». «К своим поехал». «К своим», то есть его тетушке с мужем и племянницами. «У его тети что-то типа мочевого пузыря. Хочет, вроде,  ее в Москву отвезти. Чтобы ей там операцию сделали». Это в стиле Брумеля: низкопоклонство перед столицей. За любой ерундой в Москву.  Неуважением по отношению к ней, если даже не хамством, можно назвать и то, что, приехал, как снег на голову, и сразу же умчался к своим.  Пораненное самолюбие Екатерины Юрьевны кровоточило, но – ведущей в этой игре была не она, поэтому, ей ничего не оставалось, как сжать всю волю в кулак и ждать,  что будет дальше.
 Пока же Екатерина Юрьевна прилегла у себя и неожиданно для самой себя заснула. Пробудилась  от громкого хлопка ладоней. Да, это он. Как всегда – выглядит лощенным франтом, как будто сошел со страницы модного журнала. Кудрявый, надушенный. Уверенный. Довольный собою. В паре шагов от кушетки.
С той самой секунды, когда  он выскользнул из-за занавесочки на вызов  зашедшей в фотоателье Катерины, прошло  больше десяти лет, то есть ему сейчас тридцать восемь, каких-то очень заметных внешних изменений с ним не произошло. Да, немного пополнел, но на прежней  юношеской гибкости, стройности это как-то мало отразилось. Возможно, результат безустанной,  методичной, непрерывной заботы о себе любимом. Словом, всего-то  чуточку посолидневший Феб.  Это о фигуре. С лицом перемены заметнее, хотя опять же ничего катастрофического: оно округлилось. Кожа не такая чистая, как прежде. Как будто чуточку виски посеребрились, но седина обычно заметнее и появляется раньше именно у жгучих брюнетов. Появилась, кстати, первая седина и у Екатерины Юрьевны, но она прячет ее стараниями искусных высокопрофессиональных… Пусть лучше это будет – куаферов. Иное дело – Евгений Цагарович. Он не придает значения такому пустяку.    Как же Екатерина Юрьевна когда-то хотела родить от него! Лучше, мальчика. Впрочем, и от девочки бы тоже не отказалась.  Примерно так же добивался когда-то от нее своего «продолжения» ее прежний муж. Тогда она долго была резко против. Еще более решительно против того, чтобы стать отцом кого-то, родившегося от Екатерины Юрьевны,  был настроен ее пока нынешний муж. Отчего так? Скорее всего, по той же причине, отчего она когда-то не хотела родить от прежнего мужа: она была совсем-совсем нелюбимой, и для нее то был совсем не секрет. Дотошно допытывался у нее при любых замеченных изменениях в ее фигуре: «Что? Как? Отчего?». По ее наблюдениям, его осведомителями были все врачи, так или иначе пользующие Екатерину Юрьевну. Тем не менее, это не спасло ее от двух абортов. Впрочем, все это было в уже относительно далеком прошлом. Когда они делили постель последний раз, - Екатерина Юрьевна уже и не вспомнит.
«Сорри… Это я типа комарика какого-то  прихлопнул». Не дожидаясь, когда Екатерина Юрьевна изволит подняться, присел на свободный краешек кушетки, случайно коснувшись при этом своей ладонью  ее чуть высунувшейся из-под покрывала голой коленки. Это случайное, конечно,  прикосновение заставило Екатерину Юрьевну вздрогнуть. Давно уже Брумель ее не касался. «Слушай. Что за дела? Ведь бываешь же в Москве, причем частенько, я знаю. Что тебе стоит взять и зайти? Поглядела бы, как я. А то живем, честное слово, совсем как чужие». Екатерину Юрьевну такими речами не убаюкать. Играет. Как кошка с мышкой. Екатерина Юрьевна молчит, ждет, что будет дальше. «Что? Или неважненько  себя чувствуем?». ««Неважненько» в смысле «как»?». «Лицо опухло. Мешки под глазами». «Я спала, когда ты вошел». «Не время, вроде. Для сна-то. Что ночью собираешься делать?..   А я зачем? Приехал-то.  Тетю Нину хочу…». «Да, я знаю, - не стала выслушивать до конца. -  Мне уже. Сказали». «Да. Вот уговариваю отвезти  ее в Москву. Не хочет… Послушай, ну и где же ты это чудо чудное, диво дивное откопала? Как оно в руки твои загребущие попало?». Екатерина Юрьевна сразу поняла, о каком чуде идет речь: тетя Нина тетей Ниной , но остроглазый муж успел уже увидеть, взять на заметку  и их гувернантку. Заметил, оценил своим опытным профессиональным глазом,  и, не мешкая, принял боевую стойку, взял на прицел. «Не надейся». «До меня еще, когда в Москве был, дошло. Не поверил. Теперь своими глазами убедился…». «Говорю тебе. Эта девушка не для таких как ты». «Использовать такую красотку в роли гувернантки все равно, что забивать гвозди микроскопом». «Конечно! Ты смог бы использовать ее по  другому назначению». «Да, намного более эффективно. Девочка, я сразу обратил на это внимание, очень скованна, закомплексованна, но это, в общем-то,  очень даже поправимое. Над нею немножко поработают, снимут все эти… что внутри нее… Все эти табу. Она раскрепостится. А там, смотришь… призы, корона, слава. Муж-миллионер». «Может, ты?». «Ну, при чем здесь я?  Я, вроде как, уже. Женатый. На одной известной тебе особе. Двоеженство у нас пока запрещено. Но мы подберем ей…». «Ты, может, еще и за ней приехал?» – мысль об этом пришла Екатерине Юрьевне только сейчас. «А тетя Нина с ее проблемами, - подумалось, -  это только предлог». «Было бы круто! Боюсь, однако,  двух зайцев сразу у меня не получится. Хотя…». «У тебя еще есть о ком или о чем со мной поговорить?». «Да  есть! Есть! Есть и о ком и о чем поговорить. Например, о нас. Если ты не против, конечно». «Ну, вот! – осенило Екатерину Юрьевну. -  По-видимому, и пришло время вскрыть давно вызревший нарыв. Ну что ж? С Богом, как говорится». «Видишь ли… - начал осторожно Брумель. – Я уже давно об этом, но все тянул резину, но рано или поздно…». «Говори сразу о деле, - предложила Екатерина Юрьевна. – Без предисловий». «А! Это хорошо! – обрадовался Брумель. – Значица,  так…». В дверь деликатно постучались. Аннушка?  «Да!» – откликнулась  Екатерина Юрьевна. «Как насчет ужина?  – да, так и есть: Аннушкина голова  в  двери. – Прямо сейчас будете или попозже?». «Попозже, - распорядилась Екатерина Юрьевна и после того, как Аннушкина голова исчезнет за схлопнувшейся дверью. – Продолжай». «Словом, так… Я так думаю, хотя мы и редко последнее время встречаемся,  ты в курсе моих дел. А они  складываются таким образом, что я собираюсь перебираться в Италию. Чудная страна. Великолепная природа. Люди. Я, как первый раз там побывал, такое ощущение – вернулся к себе на родину.  Да, ты ведь этого еще, наверное, не знаешь! Регрессивный гипноз. Когда человек видит свои прошлые жизни…». «Можно о деле?» - напомнила Екатерина Юрьевна. «Да, словом, я оказался в одном из своих рождений внебрачным сыном римского папы Александра Шестого, то есть братом и по любви и по несчастью известной Лукреции Борджиа… Короче, - видимо, заметив гримасу на лице Екатерины Юрьевны, -  мне страшно захотелось в родные края». «И чем же ты там собираешься заниматься?». «Тем же, что и здесь, но с еще большим размахом. Я уже заложил фундамент. Это будет «Русский дом». «Русский дом в Чивитавеккья». Нравится?».  «Что ж? Дело хозяйское. Я тебя не держу. Перебирайся на свою историческую родину. Становись, кем угодно». «Спасибо, дорогая. Я был уверен, что ты поддержишь меня в моем начинании. Правда, во всем этом есть одно «но». Я собираюсь перебраться туда не один…  Ты понимаешь, о чем я говорю. Но  Италия, к нашему общему великому сожаленью,  это не твоя историческая родина, ты плоть от плоти из Краснохолмска…». Екатерина Юрьевна хорошо знакома с манерой Брумеля, - он не может без постоянного ерничанья. Обычно она такое терпела, но сегодня не тот случай.  «Ты собираешься со мной развестись?».  «Да! Ты попала в яблочко. Я хочу полноценную семью. Желание, согласись, нормальное, даже для потомка римского папы. Но, увы, на этот раз без тебя. Наша семья… Как бы это лучше сказать?». «Лучше не говори». «Да, ты, как всегда, права. К тому же, не скрою, есть другая кандидатура.  И хотелось бы еще до того, как я стану полноправным подданным Италии…».  «Ну, и… тварь же ты!» – наконец, не сдержалась Екатерина Юрьевна. Вскочила с кушетки, бросилась на поиски сигарет. Да, она изредка курила, но только когда испытывала сильное волненье. Сейчас как раз был такой случай. Думала об этом. Сама хотела начать об этом разговор, муж ее только опередил. Казалось бы, - с чего волноваться-то? Но нет!  «Что? – пока продолжает поиски. – Стара для тебя стала? На молоднячок потянуло? Наслышана о твоих подвигах. Если так и дальше дело пойдет – на детей клевать станешь… Да пошел ты! – Это в ответ на любезно протянутую ей  зажигалку. – Это я. Я! Слышишь? Я сделала тебя. Что ты был бы без меня? А теперь пользуешься тем, что денег куры не клюют. Соблазняешь. Приманиваешь. Думаешь, эти молодые стервы ложатся с тобой в постель  только от того, что ты такой уж… супер-пупер? Да каким бы золотым ты не был, и на какой  бы из молоденьких не женился, она все равно будет обманывать тебя». «Ну, ты чего разоралась-то? – Грубо. Как Брумель крайне редко разговаривал с Екатериной Юрьевной. Он мог быть, скорее, равнодушным,  ехидным, холодным, издевательски вежливым,  подчеркнуто галантным, наконец, но почти никогда, за всю их совместную жизнь, не откровенно грубым. – Весь твой городишка  услышит…  В чем ты меня обвиняешь?   На молоднячок потянуло? Ну-ну. А тебя когда-то не потянуло? Я был твоим молоднячком. Забыла? Меня ты соблазнила своими бог весть как добытыми денежками. Неужели, думаешь, я женился бы иначе на такой страхолюдке, как ты? Только под страхом смертной казни через повешение». «Не ври». «То есть?». «Что это я тебя соблазнила. Все ровно наоборот. Ты начал… Я бы первая никогда не посмела.  Ты мне просигналил, а я, дурашка, повелась. От того, что все заранее, на много лет вперед заранее продумал. Моя же вина…». «Давай прекратим это». «Негодяй». «Можешь обзывать меня, как угодно, но… Давай посмотрим реальности в лицо. Твоя песенка спета, госпожа Милославская-Поварова. Кто первый, кто за кем, сейчас не это главное. В любом случае, ты попользовалась мною, а я твоими денежками.  За что буду благодарен тебе всю оставшуюся мне жизнь. Но теперь-то?.. Все… Словом, готовься потихоньку. Я, со своей стороны, уже… кое-что… Хочу, чтобы мы расстались с тобой мирно. И, не волнуйся, - что касается раздела имущества, - я ни тебя, ни твою дочь не обижу. Ты меня знаешь. У меня много недостатков, но я не крохобор… А  о девочке этой ты все же подумай. Она достойна другой участи. Чем меньше будет гнить в этой…  паршивой деревнюшке, тем лучше для нее…». «Паршивый ты, а не деревнюшка». «Ладно, ладно, ладно. Патриотка… Слушай, мне надо ехать  к своим. Меня там ждут. Скорее всего, и переночую там. Поэтому поставим пока на этом точку. – Уже в двери.  Екатерина Юрьевна, разумеется, ему не препятствует. - А риведерчи, бамбино». «Да пошел ты!». «С превеликим удовольствием».  Через десяток секунд Брумеля уже и след простыл. 

5.
Семнадцатого февраля 2001 года. Аркадий  катит  в город, испросив, разумеется, перед этим разрешение на отлучку от становящейся отчего-то все более снисходительной  к Аркадию  Луизы Ивановны.  Это вчера было солнечно, легкий морозец, шустрые попрошайки - воробьи,  высокомерные, считающие всех двуногих дурачьем   вороны, и на душе было как-то легко и хорошо, а сегодня другое.   Небо хмурится, одетые сплошь в белые саваны елки-палки по обе стороны дороги. Чем не восставшие из праха и выстроившиеся на какую-то поверку после побудки  покойнички? Не успел доехать до Сарафаново, когда  заметил стоящую у обочины  шоссе молодую обнимающуюся парочку. Заслышав приближающуюся машину, парень, одной рукой продолжая обнимать подругу за талию, большим, устремленным к земле пальцем другой показал: «Остановись, приятель!».  Аркадий так и сделал. «Слышь, мастер, подбрось нас до второй платформы». Вторая платформа почти три километра за Сарафаново, там буквально на пару минут останавливается пригородная электричка, то есть Аркадию по пути. «Садитесь». «Только учти, у нас ни копья». «Садитесь, садитесь… Как вы тут оказались?». «Мы зайцами  автобусом  ехали, напоролись на  контролера, вот он нас… Слушай, друг, это ничего, если мы тут пока немного пообжимаемся?». «Да обжимайтесь на здоровье. Не жалко. Но только чтобы больше  ничего такого». «Не бойся. На «такое» у нас времени, к сожаленью,  не хватит».
Это верно, до платформы отсюда всего ничего. Как должно,  не раскочегаришься. Аркадий ведет машину, сидящие позади него - коль скоро разрешение получено – без зазрения совести  обнимаются, целуются, а Аркадий… Что ж? Им невольно завидует. «Эх! Мне бы тоже. Вот так же!». Давно он подобного уже не испытывал. Пожалуй, с тех пор, как расстался с Валиной предшественницей, обладательницей редкого голоса «альтино». Укатила прошлой весной в Ленинград (да, намеренно – «в Ленинград», к Петербургу, да еще Санкт – еще не привык, язык сломаешь) в надежде найти там достойное применение своему чудному голосу. С тех пор от нее ни слуху, ни духу.  Жаль… А, может, и нет. Аркадий до сих пор не определился, - так ли уж он переживает из-за того, что прежняя подруга, теперь можно смело это утверждать, - оставила его за бортом, нашла там, очевидно, кого-то другого? Скорее всего, не очень. Тем более, что на смену ей, вроде бы, пришла Валя. Но вот именно: «вроде бы». Это серьезное уточнение. С той, с альтино,  все было намного проще. Можно сказать, естественнее. Другое дело –  как все складывается пока с его, по факту, нынешней, Валей. Как-то все натужно, вымученно, через пень-колоду. Она ведь еще как-то  позвонила ему. Это уже по возвращении от своих. Но в очень неудобный для Аркадия момент. Он тогда, в очередной раз отобедав,  возвращался из Сарафаново, и его остановили. Милицейский патруль: «Ваши документы». Потом  выяснилось, что сбежал из КПЗ ровно на таком же, как у него, «Жигуленке» какой-то опасный преступник. Но про сбежавшего преступника тогда  Аркадий ровно ничего не знал, поэтому нервничал и миндальничать  с подругой не стал, быстро прервал разговор, пообещав, что перезвонит сам. Пообещал, но отчего-то не перезвонил. «Это не я, это она во всем виновата». Это Аркадий о своей-не своей красавице с умопомрачительным именем Гея сейчас так подумал. Всю вину на нее свалил. «Это она – разлучница. С нее, точно, все началось и до сих пор продолжается. А бедная Валя это уже ее жертва, я же тут совсем не при чем». «То есть как это не при чем? - какой-то еще другой, неизвестно, откуда взявшийся голос. –  Ой, как при чем! Ты ведь тоже она самая, жертва. Да еще, пожалуй, и покрупнее первой. Эх, парень, в хорошую же запандю ты попал!». « В «западню»», - поправляет главный, «правильный», голос. «Да нет, милый, именно: «за-пан- дю». И ровно по серединке  где-то между небом и землей». «Валя это, конечно, по-твоему, земля, - догадался правильный голос, - а  Гея…». «Ну, да. Что-то вроде этого.  А ты, выходит,  завис вверх тормашками. Ни тпру, ни ну. И как долго еще будешь так болтаться – об этом пока не знает никто. А ты сам – меньше всех. Мои соболезнования».
«Слышь! Тут останови» - попросили с заднего сиденья Аркадия. Когда парочка уже покинула машину,  и  Аркадий  продолжил свой путь в сторону города, в нем опятьзаговорил его главный, «правильный» голос:  «Ну, насчет того, что меньше всех,  это ты, пожалуй, дал маху.  И пособолезнуй лучше своей правой ягодице, что-то там зачесалось, а не мне. Не так уж все и безнадежно.  Я как был, так и остаюсь хозяином самого себя. И не в запанде я, как ты считаешь, а  мчу по гладкой ровной дороге в сторону… Вот пока, правда, не знаю точно, чего… А вот повидаюсь-ка я с ней! – В это мгновенье перед мысленным взором Аркадия замаячило лицо его последней, настоящей, а не пребывающей где-то в небесах  подруги. Той, что зовут  Валей. – Поговорим и спокойно решим все наши проблемы. И будет нам обоим что-то типа  счастья. Про себя ничего не скажу, а она этого вполне заслуживает».
 Еще не добрался до окраин Краснохолмска, когда нашел в своей записной книжке телефон Валиного деканата. «Алё! Простите это деканат филологического факультета?». «Да, - девичий голосок. - Что вы хотите?». «Я из отдела продаж универмага «Космос». У вас учится студентка?..  Извините, одну секундочку… Валентина Корепанова». «Н-ну, я так не помню. У нас их много. А вам, собственно,  зачем?». «Проверьте, пожалуйста. Потом объясню». «Секундочку». «Ничего, я подожду». Прошла, примерно, минута. «Да, учится». «Очень хорошо! Дело в том, что она приобрела у нас относительно недавно зимние сапожки…».  Да-да, это не Аркадьевы фантазии: было такое, покупала сапожки, в присутствии Аркадия, он еще ссудил ей недостающих триста рублей. «Артикул девяносто четыре дробь два, - продолжает Аркадий, - и, как оказалось, это стало нашей юбилейной пятидесятитысячной покупкой, и вот теперь нам необходимо вручить ей приз. Под роспись. Очень красивый приз, ей наверняка понравится. Я так понимаю, у вас занятия в полном разгаре. Она сейчас где?». «Секундочку… Да, их группа на зарубежной литературе средних веков и Возрожденья». «Пожалуйста, огромная к вам просьба. Как только Возрожденью придет конец, подойдите к аудитории, позовите». «Зачем?». «Передайте ей. Когда занятия закончатся… Не подскажете, когда они закончатся?». «У нас обычно в четыре последние лекции». «Пусть она заглянет в кафе… Забыл, как оно.. Но она знает.  Я там буду ее ждать. С призом».  «Даже не знаю, что вам сказать». «Пожалуйста. Универмаг «Космос» будет вам персонально очень благодарен» «Ладно. Попробую…  А как она вас узнает?». «Узнает. Я очень заметный.  Вид у меня внушительный.  Да и я ее тоже узнаю. У нас ее фотография».
Ну, вот он! Правильный шаг в правильном направлении. Тот поступок, которого подруга, должно быть, уже давненько от него и ждет. А кафе, название которого Аркадий забыл,  от того, что он там с Валей уже бывал. Правда, не тет-а- тет, а…  Валя тогда пригласила его в свою компанию. Что-то они там отмечали. Всей компании человек десять. В основном, девишник. Но затесались и два паренька. А главным заводилой и идеологом этой тусовки был их  пожилой (лет за сорок) преподаватель. Французик из Нанси. Андрэ Иванович. «Иванович» от того, что его отца звали Жаном. Хотя и француз, но по-русски шпарил так, что заслушаешься. После не то второго, не то третьего бокала крюшона (да, напитки были только безалкогольными, а закусывали пирожными) начал расписывать о «загадочности, непредсказуемости  русской души». Аркадий еще тогда  с ним схлестнулся, - его задело за живое, что о загадочности русской души разглагольствует какой-то француз, будь он даже и Иванович. «Помолчали бы. Что вы понимаете в русской душе? Вот скажите: «Аркадий Макарович Долгорукий» это откуда? Вам это о чем-нибудь говорит?». А Аркадий ему про свой любимый роман Достоевского «Подросток» в аргументацию того, что этот француз ни в зуб ногой, когда речь заходит о русской душе, хотел рассказать.   Чуть ли не до драки (это после крюшона-то!) дело дошло. Даже сейчас, вспоминая, Аркадию становится неловко. Как будто он тогда присвоил себе патент на интерпретацию, каково быть  в шкуре русского.   
«Эй! Новосельцев!».
Аркадий, когда проезжал  мимо железнодорожного вокзала, решил еще раз своими глазами убедиться, в какое время прибывает поезд с отцом. Уже возвращался к своему «Жигуленку», когда услышал: «Эй! Новосельцев!». Очень хорошо знакомый голос. Оглянулся. Э, да это же она! Мать моя родная. Редкий голос. Альтино. Вот уж действительно – легка на поминах. «Слушай, как это здорово, что ты здесь! – нет, это не Аркадий, не подумайте, это альтино. - Тебе кто-то сказал?». «Сказал что?». «Что я приезжаю». «Н-нет», - Аркадий еще не сориентировался, как ему себя вести.  «Слушай, ты же на тачке. Подбрось меня до дома. Поболтаем. Заодно поможешь чемодан дотащить до квартиры. Ты не представляешь, до чего же он тяжеленный».
Аля… Да, так зовут обладательницу редкого голоса,   живет на Стахановцев. Близко от Энтузиастов. Благодаря соседству и знакомство их когда-то состоялось. Близко от Энтузиастов, но очень далеко от Ушинской, на которой кафе, где он должен встретиться с Валей. Такая вот диспозиция. «Ты чего задумался, Новосельцев? Чего голову повесил? Не рад меня видеть? Давай, давай. Вот чемодан. Только за ручку не хватайся, может оторваться. Лучше за ремень». Аля, кажется, единственная из подружек Аркадия - бывших, настоящих и, скорее всего, будущих, - кому он позволяет собою командовать. И все благодаря ее действительно чудному голосу. У самого-то Аркадия голоса никакого. Впрочем, как и слуха тоже. Во всем же остальном - будем откровенны. Зачем скрывать? -  она стопроцентная заурядность. Подумал: «Да, от Стахановцев до Ушинского порядочно, к тому же еще чуть-чуть и час пик… Но ничего. Еще вполне могу успеть». «Новосельцев! Ты что? Оглох?». 
«Ты как? Погостить или насовсем?». Это уже когда они подъедут и будут подниматься по лестнице  на седьмой этаж с почти неподъемным чемоданом (на двери лифта «Временно не работает по техническим причинам»). Раньше этот вопрос задать не сумел от того, что Аля всю дорогу с кем-то протрещала, пользуясь крохотным телефоном. Аркадий уже видел кое у кого такие телефоны, их называли по-разному:  кто пейджером, кто сотовым,  - но своим пока не обзавелся. Он был экономен в своих тратах, потому что хотел обновить свое средство передвижения. Ровно также у него обстояли дела и с другим технологическим чудом современности: компьютером. Многие из его окружения им уже обзавелись, он же пока все оттягивал эту покупку. «Насовсем, насовсем. Доволен?.. Признавайся, ведь ты же тут совсем исстрадался без меня». Довольно самонадеянное заявленье, хотя и в чисто Алином духе: она была всегда отчего-то уверена в своей неотразимости.  Аркадий  благоразумно пропустил это заявление мимо ушей. Когда уже ступили в прихожую, и он с облегчением расстался с опостылевшим, пока  тащил вверх по лестнице, чемоданом, вытер лоб со лба,  сказал: «Ну, все. Я пойду». «Ты что? – возмутилась Аля. – Издеваешься надо мной? Никуда ты не уйдешь, пока Я тебя не отпущу».   
Алю в квартире, кажется, никто не ждал, на стук двери, когда вошли в прихожую,  никто не вышел, но, судя по тому, как выглядит вешалка в той же прихожей, Алины родители у себя. В том, что никто не встретил, как и во многом другом, что имеет отношение к бывшей возлюбленной Аркадия, нет ничего удивительного. И сама Аля и оба ее родителя величают себя «богемой». Так оно и есть, на самом деле. Алина мама певичка, зарабатывает на жизнь исполнением душераздирающих романсов в ресторане «Демьянова уха», что в новостроечном районе «Приозерский». Алин же отец музыкант-гобоист, его место работы – симфонический оркестр при областной филармонии. У обоих одинаковый распорядок дня: почивают приблизительно до часу дня, трудовая вахта  начинается с семи вечера, возвращение не ранее часа ночи, а перед тем, как лечь спать, еще блудят по квартире туда-сюда пару часов, то есть засыпают уже под утро.  Аркадий все это усвоил, от того, что прежде нередко оставался со своей  возлюбленной на ночь. Алины родители при этом  ничего не имели против, ни малейших претензий к Аркадию. Единственное, что их волновало (впрочем, даже не «их», а Алину мамашу): «Христа ради, ребятки, только не забывайте предохраняться».
«Слушай, Новосельцев… - Аля, кажется, только сейчас, как должно, разглядела Аркадия. – А ты как будто даже и ничего… Посимпатичнее стал… Как ты? Так же как и прежде? Со своими смесителями? И тебе не стыдно? С твоими-то задатками!». «Слушай, может, я все-таки пойду?». Аля собралась было обнять Аркадия, он же слегка от нее попятился. «Куда-то спешишь?». «Да, представь себе». «Признавайся честно, ты больше меня не любишь?». «Ты бы хоть разок один  написала. Хотя бы позвонила», - получилось, Аркадий как будто пожаловался. «Но-во-сель-цев! Дурачок ты эдакий! Если б ты на моем месте! Посмотрела бы я на тебя. Столько новых людей! Впечатлений!.. Я все собиралась. И позвонить, и написать. Но только соберусь, - чего-то обязательно помешает. Слушай, да не дуйся ты, в самом-то деле»,  -  и все-таки она его обняла, а он позволил ей это сделать.
Ну а дальше… То, что случалось с ним уже частенько и прежде.  То, что он в себе порицал. Присутствия чего в себе он втихомолку стыдился.  Хотя, собственно говоря, почему он должен стыдиться? В чем себя упрекать? Ведь происходило это вовсе не с ним, не с Аркадием, а с каким-то другим человеком. И даже не тем, что за пазухой и тем, что иногда досаждает Аркадия своими ехидными «неправильными» разговорчиками, а тем, что ютится где-то как будто пониже.  В каком-то глухом темном подвальчике. Где много паутины и шныряют оголодавшие свирепые крысы. «Теперь только бы не опоздать на вокзал!».  Каким же уродом он будет, если не встретит отца! Да, отец. Каким бы он ни был.  Сейчас это важно.  И  все же, в первую очередь, успеть сделать относительно небольшой крюк и заглянуть в кафе на Ушинской.
Да, заглянул, но Вали, разумеется, он там уже не застал. Да и была ли она? Убиравшая со столиков пожилая работница обратила внимание на оглядывающегося по сторонам Аркадия. «Эй! Добрый мОлодец! Не девушку ли случаем… беленькую такую…  разыскиваешь?». «Да. Девушку. Беленькую». «Как зовут?». «Девушку?». «Тебя!». Аркадий назвал себя. «Выходит, угадала. Писулька тут для тебя», - работница вынула из кармашка сложенную вчетверо бумажную салфеточку. И вот что беззвучным криком возвестила Аркадию салфеточка: «Я была о тебе гораздо лучшего мнения. Я тебя полюбила. Спасибо за приз. Прощай. Валя». «Да, - это уже Аркадий сам себе, убирая салфетку  в карман, - вот это самое и называется  самая настоящая… Чтоб ее черт побрал! «Запандя»».

 
(Продолжение обязательно будет)