Голубка. Рижское взморье

Не успела Аннушка дочитать эту фразу, как услышала, что к дому подъехала машина. Хлопнула дверь, и внизу раздались тяжелые шаги полковника. И почему-то, ещё не увидев даже его лица, по одной походке девушка поняла, что полковник решился на какой-то безумный шаг. Что она в ловушке и её ждет ночь насилия, унижений, боли и страха.
        Эти мужские жаждущие глаза, этот фанатичный блеск в них, эта всепоглощающая страсть. Неподвижный, полный черной похоти, взгляд и поцелуй в плечо, обжегший её кожу на балете в ложе Большого театра были только прелюдией. Аня чувствовала древним инстинктом женщины, что полковник обезумел от страсти, от долго сдерживаемых чувств, и сегодня она одна и беззащитна перед ним, а значит, он овладеет ею против её воли. И спасения нет!    
        Но самое отвратительное что,  потеряв невинность на даче Сандро и в его щедрых объятиях, она не знала других мужчин,  что-то мутное, неосознанное в ней тянуло её к полковнику. Какой-то особенный его запах что ли? Запах дорогого мужского одеколона, запах тела, запах порока. И то, что англичане называют очарованием безобразия. Да, её привлекало то, чем он сильнее Сандро – Сашка был и остаётся подростком, юношей – страстным, щедрым в сексе, любящим новаторство, но с ним не было ощущения сладкого порока. Они были два молодых, следующих естественному инстинкту, зверька.  А Геннадий Львович влёк её неизведанным, стыдным, темным грехом.    
      Он вошел в комнату с камином и сбросил с плеча на пол странную ношу. На Аню, оскалившись, смотрела медвежья морда. Его стеклянные глаза, полные муки,  словно говорили – « Я  родился в берлоге. Маленький, размером с пуховую варежку, медвежонок. Сосал жирное мамино молоко, играл на полянке  с сестрёнкой – детство было блаженством. Потом я вырос и стал огромным медведем, - грозой непроходимых лесов. Любил. Был любим. И вот, однажды зимой, когда я спал в своей личной берлоге, раздался шум, в мою надышанную темноту залез бело-рыже-черный зверёк.  От него неправильно пахло – не лесом и диким зверем, а чем-то человеческим. И он разбудил меня – я мог убить его одним движением лапы, но зверёк был шустрый и изворачивался, а я… я ещё не проснулся окончательно. И чтобы проучить наглого зверя я выскочил за ним на свет. И тут же ко мне бросились с лаем две мерзкие собаки.  А тот, кто осмелился потревожить меня в моём жилище, наглец, какой наглец!, стал бегать вокруг.  Лаять, кусать меня за ноги. Я завертелся, потерял бдительность… И вот я здесь!   
        Меня съели, моё мясо жарили над костром, а шкуру отдали одному человеку.  Он погрузил меня в чан с мерзким, вонючим раствором. Я долго там лежал.  Потом меня извлекли и мяли, мяли. Затем  вставили зубы и стеклянные глаза, расчесали шкуру и вот я – бывший гигант и хозяин леса - коврик у ваших ног, мадам. Сик транзит глория мунди - так проходит земная слава». 
        Аня словно услышала этот монолог. Она трепетала в предвкушении событий, которые должны произойти.  Не могут не произойти. Это – одиночество на старой даче, эти сказочные места с высокими соснами,  с тяжко ворочающимся зимним морем, словно навевали наваждения – испытай ни с чем несравнимое удовольствие покорить взрослого, фантастически сильного и умного самца. Старого оленя, медведя, зубра. Сломанный нос, изуродованное лицо возбуждали Аню, да, да, это - очарование безобразия и она уже не могла противиться своим желаниям.
        Он подошёл к ней. Широкие плечи, рельефная грудь. Черный атласный халат. Он горячими руками стал расстёгивать Анину кофточку. Девушка стояла, словно загипнотизированная. Она силилась поднять руки и оттолкнуть полковника, но не могла. Она чувствовала его возбуждённое дыхание, и по её коже пробегали болотные огоньки. Кофточка отлетела в сторону,  он довольно улыбнулся, обнаружив под ней черный, с атласными чашечками бюстгальтер, который он сам, лично выбрал для неё в магазине «Берёзка» на Пятницкой.  Словно она жаждала секса и наряжалась для него. Затем  он расстегнул брюки, и они упали к её ногам. Она переступила через них, всё ещё заколдованная, не имеющая сил и воли разорвать этот круг бесовского наваждения. Колготки потекли вниз и он, став на колени перед ней, стал натягивать на одну ножку тонкий, похожий на черную ядовитую змею, чулочек с кружевными подвязками,  затем, уже жадно целуя её ножки, другой. На Анину шею он надел её жемчуга  и платиновое, усеянное мелкими бриллиантами сердечко сияло, мириадами разноцветных огоньков, как роса на солнечном рассвете.
        Они стояли друг против друга, и он стал нежно гладить её грудь – кожа оказалась на ощупь не хуже, чем на взгляд. Атлас! Чистый атласный шелк!
        - «…И веют древними поверьями её упругие шелка…», - прошептал Геннадий, зарывшись лицом её волосы.