Атмах

       Мой отец был не только заядлый охотник, но и большой любитель охотничьих собак. Собаки сопровождали мою жизнь с малых лет. У нас всегда было пять-шесть  собак. Отец ходил с ними на охоту. Занимался он только двумя породами: русская псовая гончая и русская псовая борзая.         
       О собаках  можно рассказывать день и ночь, настолько интересны эти существа. Мне вспоминается случай, когда одна из собак по существу, спасла мне жизнь ценой своей жизни.
      В тот год, как я пошел в школу, в наших краях широко распространилось среди лис, волков и собак бешенство. Народ только и толковал: то там собаку бешеную застрелили, то там собака человека покусала. Случалось, что и среди людей отмечались факты смерти от этого страшного заболевания,  Нас, детей, особо никуда не отпускали, от греха подальше. Батя, помню, собрал всех собак и куда-то увез. Дома остался только Атмах - красавец-кобель, чистокровная борзая. Сильный, быстрый и неутомимый на охоте. Почему его отец оставил дома? -  я не знаю, мал был еще, чтобы достаточно понимать такие вещи.               
       Я соображал, что на улице опасно, и никуда, кроме школы,  не ходил. А школа - она вот, рядом, пятнадцать метров от крыльца. Дом-то наш при школе.
       Был теплый воскресный сентябрьский денек. Все куда-то ушли, я один куковал дома, со мной остался Атмах. Он вообще почему-то меня любил больше всех. Безусловно, он и других детей жаловал своим вниманием, но при всяком удобном случае больше ластился ко мне. Мы некоторое время, помню, сидели дома. То есть, я сидел, чем-то занимался, а Атмах лежал рядышком на полу, время от времени посматривал на меня, и опять ронял голову на лапы.  Потом мне дома надоело, и я вышел на крыльцо, выводившее в школьный двор.  Денек был какой-то особенно приятный. Как сейчас помню, ясное, пронзительно-синее небо, неяркое осеннее солнышко, никакого ветерка. Летали паутинки.
       Я сел на крылечко, вытащил перочинный ножичек и начал стругать какой-то прутик, стараясь сделать стрелу для своего лука. Мы любили играть в Робина Гуда, и у меня был знатный, как мне казалось, лук с настоящей витой тетивой. Атмах сидел возле крыльца, справа от меня. Через какое-то время я увидел, что во двор  буквально залетела какая-то дворняжка, ужасно неряшливого  и грязного вида, не останавливаясь и ни на кого, кроме меня, не глядя, она понеслась прямо ко мне, намереваясь, как я до сих пор думаю, что-то сделать со мной.  Пасть ее была оскалена, с языка и зубов обильно стекала слюна и пена. Если бы не было Атмаха - мне бы, конечно, несдобровать, и кто его знает, чем бы эта эпопея кончилась, но Атмах, ни секунды не раздумывая, прыгнул на нее, схватил своими мощными челюстями и буквально переломил собачонке хребет. Та дернулась раза два и издохла. Атмах тут же бросил ее, я испугался, позвал его, и тут же мы зашли в дом.
       Само собой, я догадался, что эта собака - бешеная, и что нашему Атмаху конец, он тоже заболеет. Мне его было жалко, и я по-детски надеялся, что придет папа и что-то придумает. Потом я сообразил, что отец ничего не сделает, и сам пристрелит Атмаха. Все мое существо восстало против этой мысли. Я стал лихорадочно соображать, как выйти из положения? Ничего лучшего я не придумал, как происшедшее утаить от всех, я сильно хотел верить в то, что наш Атмах не заразится. Я запустил его в другую комнату, прикрыл дверь, быстренько вышел во двор, кочергой от голландки зацепил сдохшую собаку и выкинул ее за забор  в проулок. Довольный вернулся домой, и стал гладить Атмаха и говорить ему, что все будет хорошо, и что он не заболеет.
        Так прошло довольно много дней. Однажды, когда я вернулся из школы, то увидел, что Атмах лежит почти без сил на полу, у него обильно текла слюна. Я понял, что он болен. Подошел к нему, ласково ему говорю:
- Атмах, Атмах, не болей, не умирай.
Он буквально нежно взял меня своей пастью за руку, отвел её в сторону, из последних сил встал на все четыре лапы, и вышел из дома. Я - за ним. Падая через два-три шага, он двинулся в сторону околицы. Ему было плохо, несколько раз его рвало, он опять падал, с неимоверным, буквально последним, усилием вставал и шел дальше. Сразу за околицей стоял длинный стог соломы. Атмах подошел к нему, упал и затих. Я стоял поодаль и смотрел. Через какое-то время  его судороги прекратились, все его тело выгнулось дугой, он дернулся и перестал дышать. Я вернулся домой, взял лопату, и закопал его в землю. Когда приехал отец, я ему все-все рассказал. Он вызвал сельского фельдшера, и началась моя эпопея с уколами. Целых тридцать, кажется, шесть дней, точно не помню, мне каждый божий денечек делали болючий укол в живот. И мне, и всем братьям, и отцу, и маме.