Картинотеатр

Свершилось невероятное: город бурлил от на редкость культурной новости. Это был настоящий переворот в изобразительном искусстве. Как грибы стали кругом расти картинотеатры. Они представляли собой помещения, разбитые на отдельные кабины. В каждой из таких кабин было установлено одно или два шикарных кресла, строгих форм столик и довольно большой экран высокого разрешения. На самом деле, экран был огромный, а разрешение – фантастическим, но я сознательно избегаю подобных эпитетов: кто знает, а вдруг мой скромный рассказ всё ещё будут читать в следующем году? Представляете, как снисходительно люди будут улыбаться моим технологическим восторгам? А если, дай то Бог, через пару лет? Даже боюсь представить, с каким презрением они захлопнут книгу ещё в магазине или, пожав плечами, покинут страницу в Интернете!

Впрочем, не буду уходить от темы. Итак, на столике по желанию клиентов могла стоять всевозможная закуска и выпивка, а на экране тем временем демонстрировалась картина. Да-да, не фильм, а именно картина кисти какого-нибудь великого художника.

Скажете, ну, что в этом нового? Согласен – любое произведение искусства можно найти в Сети, и подробное описание к ней, и кучу мало ли ещё чего. Ну, попробуйте сами: Вы просто не успеете шагнуть во Всемирную Паутину, как появится столько ссылок на куда более важные и интересные материалы, что мигом позабудете, с чего начинали.

А здесь – роскошная, или, как говорят, эксклюзивная обстановка, правильный ракурс, высококачественное (ну, хватит уже улыбаться!) изображение. Но главное – история: биография художника, описание его творчества, обстановки в стране и мире на тот момент, одна-две из более ранних выдающихся работ, наподобие киножурналу. Наконец, всевозможные нюансы, повлиявшие на создание главного полотна, взаимоотношения людей, изображённых на нём. И всё это – профессионально озвученное в лицах. Да, безусловно, натюрморты и пейзажи тут сильно уступали портретам, особенно групповым.

Ну, конечно, я понимаю, о чём вы уже подумали. Разумеется, подобный подход поднял обнажённую женскую натуру на недосягаемую высоту изобразительного искусства. Короче, культурный и в высшей степени интеллигентный народ ломанулся в картинотеатры, походя перекрестив их в «Сикст-шопы». А тут ещё – скандальная экспозиция второй половины XVII века из королевства Хармеoн, давно исчезнувшего с политической карты Европы…

* * *

Дело в том, что именно в Хармеоне создание картин откровенного содержания было доведено до предельного блеска. И как это обычно происходит с подлинным искусством, благодаря запрету. Заключался он в том, что простолюдинок, то есть не имеющих даже маломальского дворянского титула, нельзя было изображать одетыми.

Вероятно, Вы удивитесь, зачем было придавать этому пикантному казусу статус закона? Как всем нам давно объяснили, ответ лежит в сугубо материальной сфере: у простых людей одежда была, мягко говоря, неброская. А нередко и вовсе лохмотья. Разве можно было такое рисовать, обнажая порочащую государство действительность? А что касается недворян с хорошими деньгами, то их вообще не было: стремясь обезопасить себя от случайных нарушений тех или иных законов и придать своему положению больше веса, предприимчивые люди просто покупали титулы сообразно состоянию. Находились, правда, ревнители чистоты сословия, и время от времени приходилось казнить кого-то из «новых», но это было редчайшим исключением. К тому же, в знак доброй воли короля, им рубили головы, как дворянам, а не вешали наряду с простыми смертными, из коих они так неудачно выбились.

Но не будем о грустном. Давайте лучше о женщинах, ведь они составляли подлинную славу хармеонской живописи. Рисовали их действительно с большим тщанием и изяществом. Темы выбирались исключительно мифологического или религиозного характера, дабы не оскорбить чувства верующих низменностью помыслов и отсутствием стыда. Так что в общем, все были в выигрыше: картины пользовались огромным спросом, а художники получали неплохие гонорары, коими делились со своими моделями.

Конечно, были и другие жанры живописи – опять же натюрморты, пейзажи, анималистика на худой конец. Но покупатель, как известно, всегда прав. И то, что не касалось его личного изображения или не доставляло интимного удовольствия, в конце концов стало уделом учеников, постигающих азы, и просто неудачников.

Охотников рисовать было так много, что поиск прекрасной половины для позирования стал сильно смахивать на сватовство: либо ты уже знаменит, либо богат, либо весьма привлекателен внешне.

Это всё замечательно, скажете Вы, но как же насчёт умения писать портреты? Да очень просто: никогда ведь не знаешь заранее, как публика отреагирует на самое лучшее произведение. А эти три простых критерия гарантировали от любого провала.

Естественный отбор шёл своим чередом, пока не наткнулся на юношу по имени Джованни: неизвестного, необеспеченного, на редкость непривлекательного и необыкновенно талантливого. Повторяя линии жестяной кружки или столетнего дуба, он думал о женщинах. О том, как, должно быть, прекрасно запечатлеть на холсте их глаза, улыбки… Далее осекался, вздыхал и продолжал работать. Ясно понимая, что шансов нет, он всё равно упорно совершенствовал, казалось, бесполезные навыки.

Конечно, он пытался пригласить девушку в свою каморку-студию. Её звали Синти. Джованни каждую неделю заходил в бакалейную лавку, где за две монеты брал из рук очаровательной продавщицы горячую буханку хлеба. Она улыбалась, глядя на недотёпу, а тому казалось, что это – знак внимания.

Ободрённый неведением, он потихоньку стал показывать ей свои этюды. Заметив, что Синти каждый раз при этом сильно напрягается, молодой человек поинтересовался, в чём дело. Сгорая от стыда и неловкости, девушка прошептала, что несмотря на эти замечательные рисунки, Джованни не может рассчитывать на заказ от хозяина. Отъявленный скупердяй ни за что не заменит старую жуткую вывеску.

Вздохнув с облегчением, художник открыл свои истинные намерения, и Синти расхохоталась. Сильно смутившись, он тут же ретировался, жалко прижимая к груди свою нечастую буханку.

Однако, по прошествии недели Джованни снова отправился в ту самую лавку. Конфуз конфузом, но цены там были пониже, чем у других. Не до жиру, как говорится.

Синти тоже переживала – обидно всё-таки вышло, хоть и непроизвольно. Правда, снова завидев незадачливого «ухажёра» на подходе, ощутила досаду. Но ничего страшного, разумеется, не случилось, и мало-помалу их отношения вошли в деловую колею.

Творчество порождает творчество. Рисуя «ненужные» окружающие предметы, Джованни вдруг явственно увидел четвёртый критерий выбора: авантюризм.

– Синти, – обратился он к той самой продавщице ещё раз, – я всё-таки хотел бы написать твой портрет.

– Ну, что, ты заладил? Ты же прекрасно знаешь, что я не собираюсь выставлять себя напоказ.

Как часто одни и те же слова, сказанные разным тоном, производят совершенно противоположный эффект. Синти отвечала и тепло улыбалась. Она видела, как мыкается неприкаянный талант и желала хоть чем-то скрасить его участь. А Джованни взглянул в её бездонные глаза и прочитал: «Смелее».

Вполголоса он поделился сногсшибательной идеей, которая могла им обоим слишком дорого обойтись. После отчаянных, но недолгих колебаний, Синти согласилась.

* * *

Через девять месяцев упорного труда картина была закончена. А буквально через неделю актовый зал ратуши торжественно распахнул двери. Открывалась выставка молодых художников, идущих со своим первым серьёзным творением на суд требовательной, но вполне благожелательной публики. В конце концов, зрители предвкушали увидеть что-то новенькое, свежее, и со всех сторон наперебой то подбадривали, то подтрунивали над вспотевшими от напряжения аспирантами.

Экспозиция была сорвана. Вместе с покровами, которые начинающие живописцы сбросили со своих полотен. Кругом стали раздаваться сдавленные крики. Все, абсолютно все посетители смотрели в одну точку под названием «Портрет девушки на скамейке». В простом платьице с заметными следами от просыпавшейся муки, в грубых поношеных башмачках и с необыкновенно ласковой улыбкой. Это была Синти.

Люди наперебой возмущались неслыханной наглостью безвестного художника и не могли отвести глаз от картины. Градоначальника чуть не хватил апоплексический удар. Но это был закалённый служака, прошедший не одну войну, прежде чем был вознаграждён столь ответственным постом. Оправившись от первичного потрясения, он приказал всем зрителям очистить помещение и лично задрапировал злополучное творение. Конечно, ему тоже понравился столь необычный и яркий портрет, но последствия нарисовались ещё живее.

Разумеется, Джованни и Синти были немедленно взяты под стражу.

Новость распространилась настолько быстро, что уже на следующий день в город въезжал малый королевский кортеж. Почему малый, интересуетесь? Думаете, большой было бы сложно собрать в такие сжатые сроки? Да всё можно. Просто не самые приближённые к трону изо всех сил рванули в город куда раньше. Они наперебой предлагали серьёзные взя…, простите, подарки хозяину города только за «посмотреть одним глазком, пока не началось». Но тот был сверх меры напуган происшествием, слёг и никого не принимал. До тех пор, пока не получил приказа явиться с картиной пред высочайшие очи.

Долго ли, коротко ли, объявили о выходе короля и наследного принца. Это были крутонравые деспоты, но не без чувства юмора. Переглянувшись, они приказали несчастному городскому голове внести портрет. Правителя и его сына безусловно интересовало нашумевшее произведение искусства. Но они прекрасно знали свой народ и понимали, что любой малейший намёк на крамолу возбуждал всех до крайности.

«Так что скорее всего, – здраво рассудили они, – ничего особенного в этом холсте и нет. Но посмотреть на реакцию приближённых дорогого стоит».

Честно говоря, именно за царедворцами они и наблюдали. А те, не будучи дураками, пристально следили за августейшими особами. И вышло, что поначалу никакой реакции не было в помине. Почувствовав, что пауза затянулась, король с принцем подмигнули друг другу и с удоветворением обратили свои взоры на картину. У его величества даже мелькнула озорная мысль спросить мнение канцлера, но тут он увидел глаза принца и понял, что дело запахло керосином…

Ну что Вы придираетесь? Я уже понял, что ляпнул глупость – ни о каком керосине в XVII веке, даже в сказочном Хармеоне, речи быть не могло. Просто запахло жареным. Так сойдёт?

* * *

– Ваше высочество, – обратился монарх к принцу, – мне необходимо с вами проконсультироваться.

И они удалились в боковую комнату. Тем временем, придворные с жаром стали обсуждать слова короля. Обычно такая фраза означала крайний гнев и стоила головы адресату. Но не собирается же он казнить собственного сына! А тогда кого? Дискуссия приняла нешуточный размах, тем более что позволяла не комментировать саму картину напрямую.

– Мой дорогой Конрад, – приступил король, когда двери закрылись, – я заметил, что ты натурально ешь картину глазами.

– Ваше величество, я сам не понимаю что со мной творится. Не могу очей оторвать.

– Нет, ну я, конечно, понимаю, что ты увидел красивую девочку и вмиг позабыл о стране, своём долге и соблюдении закона. Это, безусловно, ерунда, но твою реакцию видели другие. Ты отдаёшь себе отчёт о последствиях?

– Да, – только и смог вымолвить принц, – мне нужна только она.

– Ого! Вот это скорость! А ты не забыл о своей предположительной невесте – испанской принцессе Маргарите Терезе? Между прочим, редкостная красотка, говорят. И стране такой союз не повредит.

– Простите, отец, но я подозреваю, что нам гораздо раньше станет не до иностранных дел. Мои осведомители постоянно докладывают, что в государстве зреет обширный бунт. Мы сидим на пороховой бочке. Если поступить сейчас по закону и казнить несчастных, это может очень дорого обойтись. Картину видели немногие, но языки не удержишь – вон, что уже творится. История обрастёт легендами, дураки превратятся в мучеников, и наша колымага пойдёт вразнос. Да та же Испания с большим удовольствием нападёт прежде, чем я успею жениться.

– В твоих словах есть бесспорный резон, сын мой. Но я всё же не понимаю: ты что, хочешь жениться даже не взглянув на живую девушку?

– Ваше величество, я глубоко чту ваши взгляды на брак и семью. Но сейчас у нас нет выбора – надо гасить искру, пока не вспыхнул пожар. Да, брак заключается пожизненно, но не навечно, Только до конца жизни одного из супругов. Давайте решать проблемы по мере их поступления.

– Ай, молодец! Достойная смена растёт. Либо ты именно об этом и думал, либо сообразил обставить всё к собственной выгоде, прикрываясь нуждами королевства. В любом случае ты произвёл на меня хорошее впечатление. Да, я осведомлён о наших внутренних проблемах, но не думал, что всё настолько серьёзно. Вот стервец, и не подкопаешься уже. Кто теперь скажет, какими беспорядками чревата эта пачкотня?

– Благодарю вас, отец. Но признайтесь, и вас картина впечатлила.

– Ещё как. Я просто виду не подал. Чудо как хороша. Давай уж, хоть пригласим её и посмотрим живьём. Чтобы не онеметь при всех от неожиданности.

В комнату ввели Синти. Она сделала неловкий реверанс и покраснела от смущения. Конечно, она отличалась от портрета. И одета была несомненно лучше. Каких трудов стоило Джованни уговорить её позировать в обносках. Но он был безусловно прав. Жуткий контраст между одеянием и обликом работал на убой. Платье, башмаки, облезлая скамейка – всё «делало» лицо, шейку и волосы, в которые художник вложил душу. Где-то смягчил, где-то подчеркнул, где-то добавил света, где-то затенил…

Принц тоже немного смутился от несоответствия, но его слишком вдохновляла идея сказки. Будучи не только несентиментальным, но попросту беспощадным к многочисленным врагам страны, он вдруг почувствовал острую необходимость перевести дух. «До чего ж некстати это несходство», – досадовал будущий король.

А король нынешний быстро уловил расстройство наследника, и ему пришла в голову спасительная мысль: приказать принести ту самую одежду, а заодно скамейку выдрать и доставить – чего уж мелочиться.

Мир в душе принца был восстановлен. Всё сошлось. Но не потому что его величество сумел вернуть гармонию. За всеми хлопотами челяди принц прогулялся по саду, взяв Синти под руку, и побеседовал с ней в непринуждённой для него обстановке. Девушка поначалу безумно пугалась, но он задавал такие бесхитростные вопросы, что она с охотой включилась в разговор о своей жизни, друзьях и родных. Её смешливость, искристый взгляд и гибкость заворожили искушённого в любовных утехах наследника. А когда принесли злополучный наряд и скамью, он рассмеялся и велел упаковать их в багаж на обратный путь во дворец. Будущая принцесса расплакалась от счастья и осознания того, что всё страшное уже позади.

* * *

А Джованни, между тем, томился в полном неведении и мысленно прощался с жизнью. Когда, наконец, заскрипели ржавые петли и отворилась дверь, он почти ничего не видел и не слышал. Больших трудов стоило окружившим его возбуждённым согражданам растолковать, что публичная казнь заменена другой потехой – королевской свадьбой.

– Позвольте, – недоумевал бедолага, – я, конечно, ничего не имею против, но как же закон? Не прижучат ли меня втихаря, когда торжества стихнут?

– Ладно, мазила, можешь колоться, – послышалось со всех сторон. – Даже мы уже знаем, что Синти сначала стала невестой принца, и только потом позировала тебе на портрет по его заказу. Всем бы таких «простолюдинок».

«Бред какой-то, – путались мысли молодого человека. – Не бывал наследник доселе в наших краях. И слыхом о нас не слыхивал. Впрочем, победителей не судят. А я, как ни странно, – один из них».

* * *

– Просто поражаюсь, – недоумевал будущий властитель в дороге, обращаясь к своей очаровательной невесте – ведь ты же знала, что за такое нарушение закона грозит смерть. Как же этот горе-художник смог тебя уговорить?

– Сначала, – грустно улыбнулась Синти, – мне почему-то стало безумно жаль его, потому что никто не хотел ему позировать. А ведь рисует-то он замечательно. Потом я почувствовала насколько необычна его идея. Это бесспорно должно было стать чем-то выдающимся. Джованни с жаром стал убеждать, что король – справедливый человек. И, значит, он будет просто обязан внять нашим мольбам, увидев насколько хорош портрет. Я ничуть не сомневалась в выдающих качествах нашего государя, но боялась, что ему просто не доложат о нашем деле. И тут я вспомнила, что ещё есть принц, так что, если портрет всех взбудоражит, он станет моим единственным шансом обратить на себя его внимание…

– Господи, кругом интриги и тайные заговоры, – с привычным сарказмом заметил Конрад.

* * *

Описывать свадьбу смысла особого не имеет. Всё было, как у людей – на высшем уровне. Просто уровень у разных людей тоже разный. Но главное, что новобрачные были на седьмом небе от счастья. По такому случаю даже амнистия была объявлена. С немалыми исключениями, разумеется.

Изменившийся расклад в мире прекрасного вызвал недовольство Гийома, Первого Художника королевства. Собственно, Первым он провозгласил себя сам, но его августейший работодатель, благоразумно экономивший на искусстве, закрыл на это глаза – пускай тешится за неимением. А тот с лихвой окупал недостаток жалованья расценками на свою работу. И вдруг всё так повернулось, что просто художник может быть выше Первого.

Однако, любые попытки очернить молодое дарование были обречены – Джованни не крутился при дворе, ни с кем не заигрывал и не ссорился, а просто творил. Его сами находили те, кто хотел, и было их великое множество. Опытный царедворец, между тем, понял, что обычными методами ничего не добьётся, пока его юный соперник не заиграется на совершенно чужом для него поле.

Как Вы понимаете, у любой популярности есть изнанка – к счастливчику рвётся каждый. В данном случае это были толпы тщеславных заказчиков с серьёзными деньгами. Неизбалованный достатком и комплиментами живописец со всей страстью окунул свои кисти в заслуженный успех, и парадные портреты стали потихоньку выстраиваться во встречную очередь.

Но была ещё одна причина резкой смены. Страх. Мы можем только догадываться, что пережил художник в темнице, прощаясь с жизнью. Но он был человеком творческим, и в конце концов на смену боязни стали приходить в голову новые интересные идеи. Именно в них он с отчаянием нырнул незадолго до того, как щёлкнул замок и заскрипела дверь камеры. Но когда слепящие краски мира вновь заиграли вокруг, Джованни с лёгкостью отрешился от «опасных глупостей».

Наконец он стал пожинать плоды славы и безудержной популярности. Быстро смекнув, что нужно заставить других уважать его труд, художник Божьей милостью безбожно взвинтил цены. Поток желающих любоваться своим изображением существенно сократился, но не иссяк.

Портреты сановников, которыми они щеголяли на бесчисленных выставках, удавались ему прекрасно. Острый глаз быстро приметался к надменно-сытым лицам вельмож и безудержной роскоши их нарядов. Техника была, как всегда, безупречна, но смысл каждой следующей картины всё больше сужался к тщеславию заказчика. Впрочем, это приводило к завидному результату: прототип восхищён, публика валит и хвалит, а личная карета летит по городу стремительно и мягко. Вот только всё чаще снится по ночам портрет Синти как недостижимая более вершина.

* * *

Тем временем в хармеонском королевстве случались и другие события. Ушёл в мир иной тогдашний глава, и его место занял принц. У него самого к тому времени уже бузили розовощёкий наследник и пара милых сестричек. Первый Художник, оправившись от давнего потрясения, продолжал изображать членов главной фамилии страны, пряча в бороду злорадно-самодовольную улыбочку. Оно и понятно: с одной стороны – это всё-таки была его прерогатива, с другой – новый король опасался заказывать у Джованни, чтобы не ассоциировать себя с живописцем-бунтарём. С третьей же, не очень хотела и Синти. Она с неослабевающим рвением посещала все выставленные работы своего первого рисовальщика, но поминая то время и тот резонанс, всё больше вздыхала. Она, конечно же, была рада невероятной, но всецело заслуженной славе Джованни. Однако, даже не будучи профессионалом, понимала избитость его нынешней колеи.

«Лишь я один в этом долбаном королевстве догадываюсь, что он идёт прямиком в никуда», – тонко рассуждал Гийом, беседуя наедине с собой за чашечкой кофе. Кстати, этот необычный напиток едва появился в Европе и был пока ещё доступен лишь особым ценителям.

Но само государство как-то несильно реагировало на штили и потрясения в мире прекрасного. Относительно благополучныe годы сменялись тяжёлыми, тяжёлые – лихими, потом, вроде, устаканивалось. В общем, как у всех стран этого развитого континента. Воинственный и суровый в бытность принцем король становился всё менее агрессивным к внешним врагам и всё более подозрительным и безжалостным к внутренним.

Тем не менее, это никак не отражалось на его величественных портретах кисти придворного мастера. Вам послышалось «притворного»? Нет, всё было по-настоящему. Да, Гийом тоже был большим мастером своего дела. Ну и что из того, что крупно завидовал? А кто нет? Так вот, в какой-то момент он ощутил, что пишет действительно не хуже, а иногда даже лучше своего главного конкурента. Надо опять отдать ему должное – это был профессионал до мозга костей, к тому же предельно откровенный перед самим собой. Его самооценка действительно была непредвзятой. Чуть не сказал, объективной.

Блестяще выполнив очередной портрет монарха в полный рост, он явился пред высочайшие очи, деловито руководя солдатами, которые вносили особо изысканное и лестное полотно. Конрад окинул творение и грустно улыбнулся: там он выглядел действительно хорошо – грозен и прекрасен. Как в лучшие годы…

Первый Художник тоже заметил его реакцию.

«Радуетесь и грустите, ваше величество? – с опаской думал он. – А стоило бы взглянуть на свой реальный портрет, и не сносить мне головы…».

– Благодарю тебя, Гийом, – нарушил молчание король. – Ты славно потрудился и вправе рассчитывать на любую награду.

«Как всегда», – усмехнулся про себя Первый Художник. Он прекрасно знал, что ничего материального лучше не просить. Зато монарх с огромной радостью поможет, к примеру, расправиться с кем-нибудь из его, Гийома, врагов. Или просто велит отпускать вино бесплатно в любом питейном заведении страны в течение года. С врагами надо, конечно, поосторожней. Про Джованни даже заикаться не стоит, памятуя, чем он услужил самодержцу… «А, кстати, почему бы и нет? Пожалуй, сейчас или никогда».

– Ваше величество, – обратился он к королю, – мне бы хотелось попросить, чтобы Джованни…

Конрад сразу внутренне напрягся. Он прекрасно понимал отношение своего личного художника к не менее выдающемуся коллеге, но давать того в обиду не собирался.

– Простите, – извинился вкрадчивый проситель, уловив недоумение. – Вашему величеству это может показаться странным, но мне бы очень хотелось, чтобы Джованни написал ваш портрет.

Монарх слегка опешил:

– Я не совсем понимаю, зачем тебе это нужно, имея исключительное право изображать меня. Надеюсь, ты не ищешь себе замену с тем, чтобы удалиться на покой?

– Нет, конечно, Ваше величество. Но поймите, все кругом говорят, что он – лучший, и меня это сильно задевает. К тому же, сравнение не совсем правомочно – мы запечатлеваем совершенно разные ипостаси. Одно дело писать простых смертных, пусть даже и вознесённых судьбой, а другое дело – вас лично. Я уже не раз подтверждал своё мастерство. Так пусть теперь он покажет всё, на что способен, и решим этот каверзный вопрос раз и навсегда. Я готов уступить ему своё место, если он справится лучше.

«Хитёр, мерзавец, – рассуждал про себя король. – Хитёр, как всегда, и непонятно, к чему клонит. Наверняка есть какой-то подвох, но в чём именно?».

Не найдя особых причин отказать, Конрад согласился и поручил своему секретарю уведомить другого мастера о брошенном вызове.

Гийом был в прекрасном расположении духа. Во-первых, у него было явное преимущество в знании всех тонкостей местами грубоватых черт своего патрона. Во-вторых, его участие уже завершилось последним портретом, который он создавал в уюте и полном покое. А в ближайшие дни это творение будет выставлено на всеобщее одобр…, простите, обозрение, и пусть кто-нибудь попробует его, подлинного гения, переплюнуть.

Джованни… Конечно, ему такое по силам, но при одном маленьком условии, имя которому – правда. Изобразив короля без прикрас, он безусловно выиграет спор, но плоды своей победы будет пожинать в лучшем случае за решёткой. А если начнёт врать, то куда ему до самого Гийома? Даже, если чуть лучше справится, никто не рискнёт заявить о неочевидном, констатируя проигрыш приближённого к самодержцу.

* * *

– Благодарю вас, милостивый государь, – сказал знаменитый художник посыльному, дал несколько золотых монет за услуги и притворил дверь.

«Лично в руки, – бормотал он себе под нос, держа небольшой пакет. – Что ещё принесла нелёгкая монаршья милость?»

Ознакомившись с документом, он задумался. С одной стороны, ему давно хотелось добраться до высшей ступеньки в живописной иерархии. А с другой…

«Неспроста же там крутится этот напыщенный Гийом. Уверен, что без его согласия такого не случилось бы. Скорее даже, именно он и был инициатором, потому что королю эти “шедевральные” войны ни к чему».

И чтобы досконально разобраться в вопросе, он налил себе превосходного бургундского, уселся в кресло и накрылся пледом.

Ближе к последней четверти второй бутылки его ум прояснился и выдал точный ответ: «Правда».

«Всё дело в ней, окаянной, – бурлило в его мозгу. – У меня… величайшего художника этого ничтожного королевства… нет шанса переплюнуть самовлюблённого хрыча другим способом. И Конрад этого не понял? А впрочем, что он смыслит в искусстве? Какая ему, к лешему, разница?».

Проведя в таком духе нелёгкую ночь, он решил отправиться на выставку портретов высочайшей семьи, чтобы ознакомиться с творчеством своего Первого Недоброжелателя в деталях.

* * *

Рекогносцировка принесла мало утешительных новостей: несмотря на откровенно подобострастный стиль, «каналья-Гийом-будь-он-неладен» достиг бесспорных высот.

«Ну, что ж, – рассудил художник, – тем слаще будет победа». Он потёр свои натруженные руки в предвкушении триумфа назло всем, но ладони были потными, и вдобавок засосало «под ложечкой». Никакого вразумительного плана не было в помине, а последствия победы уже маячили перед глазами.

Как бы то ни было, пришла пора готовить мастерскую к приёму его величества на сеансы позирования.

Они встретились, как старые друзья. Будто не было вовсе той пропасти и этой близости положения, тогдашнего задора и сегодняшней зависимости. Конрад с ходу сделал царственный жест:

– Мой дорогой Джованни, я понимаю, что у тебя трудное положение. Твой соперник очень искусен, прекрасно изучил мои черты и вообще закончил свою работу. Чтобы хоть как-то компенсировать такое преимущество, я, несмотря на большой опыт в собственных портретах, решил не вмешиваться в процесс. Причём не только не буду давать указаний, но даже не стану заглядывать тебе за спину до полного окончания работы.

Художник был очень приятно удивлён и рассыпался в благодарностях.

– Но ты со своей стороны должен очень постараться, – прищурившись добавил король.

«Всё понял, не дурак, – усмехнулся про себя мастер. – Мы очень рассчитываем на вторую “Синти”, но без сюрпризов».

Потянулись долгие эскизы и короткие сеансы, дабы не отрывать твёрдой руки от непослушного руля государства. Но это была лёгкая часть. А тяжёлая начиналась к ночи: Джованни, ворочаясь по многу часов, лихорадочно пытался родить сверхидею и физически чувствовал, как утекает время.

В какой-то момент он понял, что надо плюнуть и расслабиться. Ему неодолимо захотелось нарисовать карикатуру. С дрожью в пальцах он взял кусочек угля и стал выводить линии на холсте. Потом всё смелее и смелее. Особенно, когда на холсте не осталось свободного места, и то, что он выводил, шло поверх и между, всё более скрывая истинный порыв.

Разумеется, всё это «творчество» он без промедления смывал. Ну, не начисто, конечно, а до невообразимой грязи, чтобы даже самый «искусствовъед» не увидел ничего, кроме нежелания гения выставлять свою неудачу напоказ.

Мало-помалу ему стало легче. Днём – одно, вечером – другое. Но долго так продолжаться не могло, и смыв очередную тайную «пакость», художник задумался. Он не собирался начинать втихаря распространять нетрадиционные изображения Самого. И дело даже не в том, что это выглядело бы хамством со стороны обласканного портретиста, а просто – слишком мелко и недостойно. Но при этом Джованни уже не отдавал себе отчёта, насколько король в его сознании примелькался, а страх, соответственно, притупился. Освобождённое воображение нарисовало ему странную картину, от которой его снова прошиб пот и засосало «под ложечкой». Но по-другому. Он понял, что нашёл «то самое».

На его счастье в государстве накопилось столько неотложных проблем, что правитель был вынужден с извинениями прервать сеансы. А живописец, в свою очередь, заверил его, что в дальнейшем позировании нужды нет, потому как он до тонкостей изучил черты своего необыкновенно терпеливого натурщика.

«Ну, наконец, нашёлся хотя бы один человек, который открыто признался, как я ему надоел», – сказал король со смехом и дружески похлопал по плечу мастера, растерявшегося до корней волос.

* * *

«Действительно, наконец», – подумал тот, как бы сбрасывая остатки высочайшего очарования. Даже зная, что никто не будет проверять, как-то неловко делать в присутствии других то, чего от тебя никак не ждут, и тем более, подставлять под удар незавершённое.

День ото дня на душе у Джованни становилось всё лучше, а работа продвигалась всё быстрее. Он потерял счёт времени, даже перерывы на еду и сон воспринимал как помеху. И тем не менее, он весьма нередко посещал знаменитые столичные выставки, внимательно изучал экспонаты и обменивался дежурными любезностями с мастерами плаща и кисти, включая Первого Художника. Его абсолютно не задевали колкости – он смотрел на всех печальным взглядом, сознавая, как любой из них без труда отдал бы всё, что нажил, за подлинный талант. Но только без труда.

* * *

Приятно было заканчивать работу поздней весной: тепло, но не жарко, чистые и сухие дороги, море весёлых лиц, да и легче оторваться от домашних дел на очередную выставку. О ней, родимой, думают в первую очередь художники, глядя кто в окно, кто – в крошечное его подобие.

Однако, в данном случае всё оказалось иначе. Из канцелярии его величества последовало указание, что смотр состоится прямо в доме исполнителя.

«Осторожен ты, Конрад», – процедил сквозь шаткие зубы усталый мастер.

Впрочем, весьма обрадовало то, что он появится вместе с супругой:

«Синти… Ты для меня всегда хороша… Почему постоянно принуждают льстить недостойным?..»

А взгляд продолжал бежать по тексту послания.

«О! Вот и он… Куда ж я денусь без моего душеприказчика Гийома?.. Ну, что ж, он сам этого хотел…»

* * *

Упомянутые в распоряжении лица явились без опоздания и в полном составе. После короткого приветствия и нескольких общих фраз король обратился к хозяину, который в одночасье лишился дара речи и простейших навыков движения. Он совершенно не слышал, о чём его спросили – просто догадался и с трудом протянул руку в направлении мастерской. Первый Художник тут же не преминул вздохнуть, что и сам бы много дал за то, чтобы снова ощутить юношеский страх и замешательство при выставлении первой по-настоящему серьёзной работы. Но никто не улыбнулся: монаршья пара уставилась на задрапированное полотно, автор смотрел туда же, словно ничего не видел, и Гийому тоже вдруг стало весьма не по себе.

– Дорогой Джованни, – с лёгкой дрожью прозвучал тихий голос Синти. – Смелее…

Мастер вздрогнул, подошёл к картине и сорвал покрывало.

На Конрада глядел изысканно выписанный немолодой человек с глубокими следами усталости, страха, жестокости и Бог знает каких ещё пороков.

«Конечно же, это не я! – побагровел король и судорожно сглотнул от волнения. – Пока что не я…»

«А это что за грозный красавец в тех же одеждах? – удивился он через несколько мгновений. – Уже не я…»

Но самый жалкий вид являл собой Первый Художник. Он уже топал, орал и брызгал слюной.

«Мерзавец!.. Да как ты смел, собака?!..»

Его величество злорадно улыбнулся. Всегда приятно, когда другого трясёт ещё больше, особенно, при прямом попадании. Дело было в том, что лицо «грозного красавца» точь-в-точь копировало последнюю работу придворного живописца. Мало того, это был портрет в портрете, который Гийом, изображённый там же вполоборота, благоговейно заканчивал последними мазками.

Синти стояла слегка бледная и неподвижная. Многолетнее положение первой дамы государства научило её скрывать эмоции. Но в данном случае она просто окаменела. С самого начала этого соревнования королеву посещали недобрые предчувствия, и она с большим трудом отгоняла их. Заботливая и отзывчивая ко всем страждущим, она никогда не позволяла себе приблизиться к дому Джованни. Это могло вызвать кривотолки, не говоря уже о бесчисленных рапортах соглядатаев и просто добровольцев. Чувствуя в последние годы всё больше потребности увидеть своего первого художника, её величество позволяла себе лишь посещения выставок в сопровождении многочисленной свиты. Пара ничего не значащих слов с автором, осмотр его очередного произведения, и поднимался вихрь придворной жизни, уносивший её за тридевять взглядов, вздохов и пересудов.

Глядя на эту картину, Синти мечтала упасть в обморок, но не могла. Полотно завораживало страхом и глубиной. Её душа болела даже за Гийома, который вложил столько труда для достижения высочайшего уровня в своём деле, а теперь стоял, раздавленный и увековеченный в позоре. Конрад ей безумно понравился. Тот, «настоящий». Казалось, само Провидение без спросу приподняло завесу, чтобы взглянуть на реакцию баловня судьбы. Горько было сознавать, что жизнь проходит, и ожидать можно всякого. Но это была и её жизнь со всеми взлётами и падениями, радостями и горестями, опасениями и гордостью.

– Скажи-ка, любезный Джованни, – обратился к нему король. – На что ты рассчитывал, создавая вот это?

– Ни на что, ваше величество. Когда мне в голову пришла идея, я понял, что другого пути просто не существует.

– Нет, дорогой мой, «ничто» – это слишком большая награда. Не скрою, твоя работа призвела на меня оглушительное впечатление. Но вот незадача: я не могу её выставить на всеобщее обозрение. Столица бурлит, все ждут развязки вашего с Гийомом дурацкого спора, а что мы им покажем? Люди за куда меньшие грехи исчезают бесследно.

Художник, до которого уже дошёл весь ужас его положения, молчал, но глаз от монарха не отводил.

– Да, картина гениальна, – зловеще усмехнулся король. – И решения требует подобающего. В конце концов, узрев такое предупреждение, я могу сильно измениться, и твоё создание останется всего лишь художественным домыслом…

Воцарилась гнетушая тишина.

Когда король снова раскрыл рот, остальные вздрогнули от неожиданности – им казалось, что глухонемая сцена будет вечной.

– Итак, вот моё решение. Повторяю: ты создал великое творение, лучшее из всего, что когда-либо помещалось в золочёную рамку. И потому я не собираюсь его уничтожать. Более того, я дарую тебе прощение и полную свободу, но в обмен на то, что картина никогда не будет выставлена публично. Гийома объявят победителем, и ты не станешь этого оспаривать. Вполне вероятно, что через какую-нибудь пару веков полотно всё равно вытащат на свет Божий, и тебе сполна воздастся по заслугам. Но не раньше. Если же ты откажешься, я готов выставить картину, чтобы любой, независимо от происхождения и достатка, смог её увидеть. Но прежде казню тебя. Извини, но решать придётся прямо сейчас.

«…Не раздобыть надёжной славы, покуда кровь не пролилась…»* – доносилось с улицы пение барда.

«Не глупи, идиот! – заорал про себя Джованни. – Ты же всё равно выиграл. Ну, объявят Гийома победителем, и что? Ты же прекрасно понимаешь – такие вещи по приказу не делаются. Картину не покажут, и умному сразу станет всё ясно. А сколько их, умных-то?.. Раз-два и обчёлся?.. А, сделав правильные выводы, помалкивают в тряпочку?.. Давно уже скрутил всех в бараний рог бывший принц. Как-то сложно поверить, что он сдержит слово и выставит работу на всеобщее обозрение… Неужели оставит меня в живых, если пойду на попятную?.. Да, оставит! Синти… Её слово в его делах мало что значит, но она один раз взглянет на него, и будет достаточно... Скольких людей королева уже спасла от тирана?!.. А не миф ли это, распускаемый по его же приказу?.. Ведь никого из известных ей уберечь не удалось… Просто слухи ходят… Боже, спаси меня грешного! Просто не знаю, что делать!.. Почему я должен за славою в петлю лезть? Я – гений, а не герой… Я создаю… Уже создал… А сама картина?.. Она ведь от моей гибели ни на штрих лучше не станет… В конце концов справедливость обязательно восторжествует, и её выставят, её увидят. Да вообще, о чём речь? Настаивая на публичном показе, я совершаю самоубийство, а это – грех… Конечно, если пойду до конца, то создам себе ореол и перейду в совершенно другую категорию… Ненасытные обыватели!.. Как глупо жертвовать собой!.. Я могу творить!.. Уже есть куча новых идей и ещё придут!.. Заказы не нужны – заработал сверх меры, угождая власть имущим… Теперь могу себе позволить… Обрыдла эта живая натура… Возьмусь за натюрморт… Работать… Работать… Работать… Затвориться и творить…»

– Ваше величество, – медленно заговорил Джованни и низко поклонился, – благодарю вас за великодушное предложение о помиловании. Я принимаю его и не имею более никаких претензий касательно нашего спора с уважаемым Первым Художником.

«Ну, слава Богу, – мысленно выдохнул Гийом. – Чёрт с ней, с победой. Мне ведь запросто могли пришить преступный сговор. А так, учитывая, что я всё-таки выиграл, у меня вообще нет никаких резонов язык распускать. И Синти это ни к чему. И дурень этот жизнь себе сохранил. Жаль, конечно, что шедевр за семью печатями, так не навечно же. Что? Я на нём ославлен? Плевать! Как бы я ни старался, другой славы такого уровня у меня не будет. А так при жизни – комфорт, а после – известность. Станут выяснять все подробности, изучать тонкости. Глядишь, мои творения тоже вынесут на свет Божий и оценят скромный вклад в европейское искусство…».

«Ну, слава Богу, – улыбнулась про себя Синти. – Главное – жив… Жив! И портрет останется у нас во дворце, в какой-нибудь из многочисленных потайных комнат. И не надо будет ни у кого выпрашивать разрешения на посещение, ни перед кем отчитываться… Зашла себе и смотрю, любуюсь этим совершенством… Всё ж лучше, чем никак…».

«Слабак этот ваш Джованни, – с презрением думал король. – Такой шедевр портит малодушием. Но ведь не только картина – вся история всплывёт рано или поздно. Создай он что-то пожиже, и спрос другой был бы. А Солнцу негожи пятна…».

* * *

– …постановляет! – гремел голос герольда на эшафоте при огромном скоплении народа. – За подготовку покушения на жизнь нашего государя Конрада Первого!.. Под видом написания портрета короля!.. Художника Джованни приговорить к смертной казни!.. А его преступнoe произведение!.. Повесить в отдельной зале Главной Галереи!.. Дабы любой усомнившийся мог зайти!..  И лично убедиться в замысле предателя и справедливости высочайшего решения!..

Страждущих увидеть подлинную картину было немного, да и те незамедлительно пропадали. История стала обрастать легендами. Большинство уже во время экзекуции догадалось, что никаким заговором и не пахло. Но зачарованные редким публичным зрелищем, они стояли и смотрели, затаив дыхание. Впоследствии строились самые невероятные гипотезы о том, что же нужно было нарисовать, чтобы настолько разгневать великого монарха. Но брожение умов так и не достигло краёв железного котла государства. Страна жила своей жизнью, как умела, а ищущие правду художники открывали всё новые формы единственной безопасной разновидности портрета.

Десять лет спустя сиятельный правитель Франции Людовик XIV распорядился перенести легендарное полотно в специальную комнату, примыкавшую к его опочивальне в Версале. По воспоминаниям приближённых, он с каждым годом всё чаще там уединялся, мучительно вглядываясь в последнее изображение последнего побеждённого им короля.

* Песенка кавалергарда из т/ф о декабристах «Звезда пленительного счастья». Автор слов – Б.Окуджава.