Гл. 8 Исправдом

                8. "ИСПРАВДОМ"

   Детский дом, куда нас привезли, во время войны был эвакуирован из-под Киева. Там  он был исправительным детским домом, и здесь на Урале он продолжал быть тем же ( местные называли его «исправдом»). Здесь находились малолетние (до 14 лет) преступники, совершившие самые разные преступления (воровство, участие в грабежах и т. п.).

   Детдому выделили большую часть школьного здания. Помещение не было приспособлено для содержания правонарушителей, главное, не было изолированной территории – в этом же здании действовала местная школа. Пока шла война, с этим приходилось мириться, но к концу войны исправительный детский дом решили ликвидировать и на его месте создать обычный детский дом. Предстояло вывезти около сотни криминальных  малолеток, постепенно заменяя их обычными детьми. И первой партией таких «обычных» детей оказались мы двое из Серовского детприёмника.

   Вот так и получилось, что я снова оказался во вновь организованном детском доме (в первый раз это было в Тюхтете). Как и в Тюхтетском детдоме, в котором много было от бывшей «школы глухонемых», в новом Кленовском детском доме практически всё осталось от прежнего «исправдома».
 
Остались не только прежние воспитательницы, но и прежние их подопечные, которых только собирались вывозить.

   Характерный для той обстановки случай – перед нашим приездом уволили недавно назначенного директора нового детдома, бывшего директора «исправдома». Он не успел отвыкнуть от прежних методов воспитания и на новом месте продолжал заниматься рукоприкладством. Особенно нравилось ему больно бить мальчишек пальцами по наголо остриженным головам.

   Детский дом располагался на краю села Кленовское, на несколько километров растянувшегося вдоль тракта. Село было большим - тогда в нём было четыре колхоза.  Рядом с селом проходила железнодорожная магистраль Казань-Свердловск, недалеко от села находился разъезд Кленовской.

  Двухэтажное, с широкими окнами здание школы, в котором размещался детдом, стояло на самом берегу реки Пут, недалеко от места её впадения в реку Бисерть. Напротив здания на реке Пут стояла плотина с мельницей и небольшой электростанцией.

   Метровые стены первого этажа здания были сложены из естественного камня – раньше здесь был кожевенный завод (под полом мы находили каналы, ведущие в сторону реки). Второй этаж был надстроен позднее и представлял собой неоштукатуренный деревянный сруб тёмнозолотистого цвета.

   Глухие перегородки в коридорах первого и второго этажа отделяли детдом от школьных помещений. Двор был отделён от школьного длинным забором.  В дальнем углу двора стояло красивое двухэтажное эдание, за которым виднелись большие деревья старого сада. Здание называли «господским домом» - когда-то в нём жил управляющий заводом. Теперь там жил директор детдома и некоторые воспитатели. Там же был и медпункт, бухгалтерия и ещё какие-то службы. В другом углу  двора находилась конюшня с сеновалом.

   Когда мы приехали, детский дом показался нам пустым – в коридорах мы встретили только нескольких младших ребят, да во дворе играла небольшая их группа. Старших ребят я увидел в спальне, куда нас привела одна из воспитательниц. Я обратил внимание, что это не та сероликая масса беспризорников, какую я видел в детприёмнике. Это были крепкие ребята тринадцати – пятнадцати лет и чувствовалось, что каждый из них знает себе цену. Они сидели вокруг стола, на котором горкой лежала печёная картошка. Невысокий коренастый парень пригласил меня к столу, предложил картошки. Потом я узнал, это был Кипка (Киприян) Топорищев, главный здесь заводила. Меня стали спрашивать, кто я, откуда, где бывал. Я проговорился, что читал интересные книги и знаю новые военные песни. Они проявили к этому неожиданный интерес, даже попросили напеть одну из песен. Я пообещал разучить с ними эти песни  и рассказать им самые интересные книги. Сами они книг не читали – некоторые из них с трудом могли читать и писать.

   Я знал много приключенческих книг и рассказывать их пришлось в течение нескольких месяцев. Рассказывал я после отбоя, время от времени спрашивая в темноте:

- Кто не спит?

   Если отвечавших было мало, я прерывал свой рассказ до следующего вечера.
    В первые же дни мы разучили несколько песен. И когда  отправлялись куда-нибудь строем (например, на дальний огород с лопатами на плечах), мы сами, без приказа воспитателей, запевали одну из этих песен и вся колонна, дружно шагая, подхватывала её.

   Эти криминальные ребята не были похожи на тех воров и грабителей, каких я себе представлял. Обычные пацаны! Но я удивился, узнав, что небольшого роста и простоватый на вид мальчишка был участником банды, грабившей квартиры. Он через форточку пролезал в квартиры и изнутри открывал двери.

   Но не все здесь были уголовниками. Одного из мальчишек привезли в «исправдом» за побег с производства. Его из детприёмника направили на завод, где поставили на такую тяжёлую работу, что он не выдержал и сбежал.  Его поймали и ему грозила колония, но медицинская комиссия установила, что ему нет четырнадцати лет и его привезли сюда в «исправдом».

   Несмотря на достаточно свободный режим, ребята эти, что удивительно,  не разбегались.  Пребывание здесь их, видимо, устраивало – у них был кров над головой, их как-никак кормили и здесь, в сельской местности, они всегда могли подкормиться.

   Но были и такие, которые весной сбегали, лето беспризорничали, а осенью возвращались. Схема таких побегов была проста. На соседнем разъезде пацан подсаживался в один из воинских эшелонов, которые во время войны шли непрерывно на запад, на фронт, а после войны – на восток, на войну с японцами. Солдаты, давно не видевшие своих семей, с охотой подсаживали мальчишку, просившего подвести до какой-нибудь станции. Ехать в солдатских теплушках было безопасно, да там ещё и кормили. На какой-нибудь станции пацан сходил и начиналась вольная жизнь.

    Осенью, когда наступали холода, беглец являлся в милицию, говорил, что сбежал из Кленовского исправительного детдома. Его, конечно, возвращали. Следующей весной он, при желании, мог всё это повторить.

   Были случаи, когда сбежавшие не возвращались. В милиции они называли другую фамилию, рассказывали историю пожалостливей (обязательно с эвакуацией и с бомбёжкой эшелона). Их направляли в ближайший детприёмник, а оттуда - в обычный детский дом. Но, побывав в другом детдоме, все они всегда возвращались сюда.

   Один из таких вернувшихся попал в детский дом, который находился в большом городе. Режим там был строгий и было очень голодно. А подкормится было негде – там не было, как здесь, ни огородов, ни реки, ни леса.

     С этими криминальными ребятами у меня сложились неплохие отношения.
 
- Ты будешь прокурором, - говорили они, и у них это была самая высокая похвала.

   От них мы многому научились, а, главное, искусству добывать пропитание. Первый такой урок я получил сразу же по приезде. Был май, было голодно - ни в огородах, ни в лесу ничего ещё не выросло. Но у ребят всегда была печёная картошка. И мне показали, как её добывали.

   В пустой комнате первого этажа «господского дома» была свалена картошка, которую привез один из местных колхозов. Для вентиляции окно в комнату открыли и редко забили досками. Картошку свалили подальше от окна, чтобы нельзя было достать её руками.

   Ребята показали мне длинное удилище, на конце которого был привязан большой гвоздь. Удилище просовывали между досок в окне и ударяли им по картофельной куче. На гвоздь нанизывалось несколько картошин. Удилище подтягивали, картошку снимали. И так несколько раз. Картошку пекли на разведённом в саду костре.

   Таких ухищрений было у них множество.

   Учебный год обычно заканчивался в конце мая, но в местной школе, где детдомовские и деревенские занимались вместе, этой зимой был месячный карантин, поэтому школьные занятия продлили ещё на месяц.

   Один из ребят, ученик четвёртого класса, предложил мне пойти вместе с ним на занятия. Делать мне было нечего, и я решил побывать на уроке. Шло повторение пройденного. Урок мне показался интересным, и я остался на следующий. Я стал регулярно ходить на занятия.

  Старенькая учительница Зоя Бонифатьевна  обратила внимание на мой интерес к учёбе (переростки-детдомовцы вообще не хотели учиться). Она стала мне помогать, давать задания по всему материалу.

   Предстояли экзамены за четвёртый класс, первые экзамены в моей жизни. Я стал усиленно готовиться. Чтобы мне не мешали, я уходил в сад, забирался высоко на развилку старого дерева и там занимался. И эти экзамены я сдал, хотя проучился  всего один месяц. Раньше я уже потерял один учебный год (когда пас свиней в Сибири), а этот год мне удалось спасти.
   В конце года бывших воспитанников «исправдома» стали интенсивно вывозить и партиями привозить новичков. У нас уже был новый директор и сменилось большинство воспитателей. И к началу 46-го года  детский дом перестал быть «исправительным». Теперь уже фактически.


Рецензии
Здравствуйте, Роберт! С большим интересом читаю ваше произведение. Сознаюсь, впервые слышу о трудармии. И если еще могу понять мобилизацию мужчин: одни на фронте, другие работают, то угон несчастных женщин, которым не на кого оставить детей - в голове не укладывается((( Детдомов нет, в деревнях свои семьи большие. Кто возьмет чужих малышей((( Вашему герою в некотором роде повезло - он единственный ребенок. было приданое, да еще и тетя Шура матери встретилась. Страшно представить, что могло произойти( И, насколько я понимаю, переписываться тоже было нельзя, вы не упомянули ни одного письма от матери или отца((( Бедные-бедные женщины( Представляю их состояние, когда ты уезжаешь неизвестно куда. а твой ребенок не устроен.

Оксана Куправа   18.01.2017 15:12     Заявить о нарушении
Письма от мамы я, действительно, не получал, вполне возможно, что тётя Шура их скрывала, не знаю. В "школу глухонемых" в начале 44-го приходили письма от отца, из печально известного "Вятлага", в котором он находился не как осуждённый, а просто потому, что российский немец (мама, кстати сказать, находилась в таком же лагере, только в Бурят-Монголии). Уральском детском доме, в котором я провёл почти четыре года, у меня стояло: "Родители есть, но их адрес неизвестен." Первое письмо от матери я получил в 1953 году, через десять лет, как мы с ней расстались, мне уже шёл 21 год...

Роберт Ридель   18.01.2017 20:27   Заявить о нарушении