Лиза. Часть 4

Согревшиеся щёки пылали горячим огнём от сильного волнения, жаркого каминного тепла и любезно предложенной рюмки неожиданно крепкой, пряно-душистой наливки.
После долгого, волнительного рассказа о двадцать первом веке, о том, что случилось со мной, и о лекарстве, которое может спасти Лизу, невыносимо пересохло в горле. Я замолчал, не в силах больше говорить и уже не состоянии понять, поверил ли мне этот человек, не знающий об электричестве и автомобилях, о полётах в космос, компьютерах, глобальных сетях, об успехах современной медицины, даже о том, что, спустя восемьдесят лет, обезумевшие плебеи сотрут с лица земли и этот дом, и само название Соколы? В наступившей тишине назойливо тикали золочёные каминные часы. Ажурные стрелки на поддерживаемом пухлыми, щекастыми херувимами циферблате показывали десять.
Яков Иванович в долгой задумчивости молча перелистывал туда-сюда мой паспорт, удивлёно крутил в сухих, морщинистых руках отключившийся телефон, оранжево-розовую карточку водительского удостоверения и блестящую пластинку с шестью продолговатыми, бело-жёлтыми капсулами антибиотика. В ярком свете настенных ламп, сидя за своим массивным, резным столом, он выглядел уже гораздо старше тех шестидесяти, что я дал ему в темноте прихожей. Сильные и подчёркнуто властные губы на породистом, чуть вытянутом лице шевелились, словно он что-то неслышно шептал сам себе, и от уголков губ разбегались по немолодым щекам частые, глубокие морщины.
Наконец он решительно подвинул все непонятные ему предметы в мою сторону.

-- Что ж, любезный Георгий Яковлевич, скажу честно - поверить в сие вряд ли возможно... Хоть и одежда Ваша мне сразу подозрительной показалась. Вижу теперь, Вы не беглый, не плут и не иностранец... -- он вдруг тяжело прикрыл глаза, замолчав на секунду, -- Что ж, может и впрямь Господь Бог, услыхав молитвы мои, повелел таковому чуду случиться? Коль Вы этими штуками спасёте Лизу, я уверую даже...

Он не успел закончить начатую фразу. Дверь скрипнула, раскрылась, и в комнату осторожно просунулся большой блестящий поднос с фарфоровым чайником, двумя чашками, круглыми вареничными розетками и длинной свечкой в маленьком бронзовом подсвечнике.

-- Вот ваш чай, папенька. -- Софья улыбнулась с демонстративной важностью и подчёркнутой кроткостью, -- Я вам, кроме малины, вишнёвого положила, а Георгию Яковлевичу ещё мёду.

В ярко освещённом кабинете она показалась совсем юной, лет пятнадцати, девчонкой, щекастой, с милым курносым носиком и пухлыми девичьими губами. Как-то сама собой проскочила вдруг мысль, насколько же стар по сравнению с дочерью её отец. Поставив поднос на стол и ловко разлив по чашкам горячий зеленоватый напиток, Софья отошла, также подчёркнуто кротко и демонстративно остановившись у дверей с маленьким подсвечником в руке. Яков Иванович поднял на дочь вопросительный взгляд.

-- Что тебе, Софьюшка?
-- Лизонька вновь попросила, чтобы Георгий Яковлевич зашли к ней.
-- Хорошо, мы непременно зайдём.

Настоящий, непривычно ароматный зелёный чай, оказавшись, как нельзя, кстати, согрел нутро, немного успокоил нервы, утолил мучительную жажду. Непонятной оставалась лишь эта настойчивая просьба больной девушки снова зайти к ней. Уже не терпелось пойти туда, всё узнать, дать ей поскорее лекарство, попытаться спасти от страшной, смертельной болезни.

Я старался  вытаскивать варенье и ягоды сверкающей серебряной ложечкой из расписных, фарфоровых розеток, как можно культурнее и интеллигентнее, но замечательное, чуть кисловатое вишнёвое варенье и ароматный малиновый джем лишь разжигали проснувшийся после всех моих передряг аппетит. Давно забытый вкус настоящего, не разбавленного ни химией, ни сахаром мёда безжалостно окунул вдруг в далёкое детство, когда мы с братом бегали к старому деду-пасечнику, который наваливал нам по ложке такого же белесоватого, чуть засахарившегося мёда в щербатые, потрескавшиеся блюдца. А однажды летом мы даже собирались залезть на его пасеку, чтобы стащить из улья рамки с мёдом. Вспомнилось, как перелезали вечером через канаву, продирались сквозь кустарник меж огромных деревьев. Опять удивительным волнением толкнуло в грудь. Ведь дедова пасека была, как раз, здесь, в старом барском саду, рядом с мастерскими и полевым станом совхоза "Ударник", того самого, что построили на месте деревни со странным и всеми забытым названием Соколы.

Яков Иванович волновался, почти не скрывая своего волнения. Я попытался представить, о чём он думал, услышав мой рассказ? Ведь, кроме былин и сказок не было ещё в эти времена ни научной, ни околонаучной фантастики. Это мы уже привыкли к бесчисленным книжным и киношным путешествиям во времени, а они... Вспомнился шарлатан Калиостро и весёлый фильм о его приключениях в России. Вряд ли я выглядел перед старым военным таким же шарлатаном, да и сам помещик Полонский не походил на наивных и доверчивых водевильных помещиков из киносказки.

Не допив чай, он достал из стола длинную, богато инкрустированную перламутром и серебром, деревянную коробочку, раскрыл, вытащил массивную, резной карельской берёзы, трубку, воткнул мундштук, откинул круглый металлический колпачок и молча, ловкими, привычными движениями набил мелко нарезанным табаком. Потом встал, раскурил трубку от свечи в подносе и, подойдя к камину, выпустил под полку задумчивую струйку дыма.

-- Мне кажется, Вы что-то хотели спросить, Яков Иванович? -- я решил первым разрядить напряжённое молчание.
-- Да, Георгий Яковлевич... Коль Вы и вправду живёте в грядущем да ещё по соседству... Скажите, какими же стались в столь дальние времена мои Соколы?

Робкий, почти испуганный вопрос простого и очень искреннего человека, всё ещё не верящего или боящегося показаться перед мной наивным глупцом, и в тоже время самый главный вопрос любящего свой дом хозяина, неприятной болью упали в сердце. Я не знал, как сказать ему правду, но врать было нельзя. На мгновение я снова представил себя на месте старого отца смертельно больной дочери. Нет, он - военный, и он должен знать всё.

-- Я понимаю, каково Вам сейчас это слышать, но Соколов не существует уже без малого сто лет... Ничего от него не осталось, одно ровное поле...  Будет много войн, государственный переворот, в девятьсот семнадцатом продажные плебеи расстреляют царя и науськают крестьян убивать всех подряд...
-- Моих потомков убьют их же крестьяне?
-- Этого я не знаю...

Захотелось рассказать обо всех жутких войнах, о разрушенной деревенской церкви и взорванной после войны колокольне, о раскопанных и разграбленных могилах, о разбросанных вокруг этих зловещих ям памятниках. Но мне вдруг самому стало страшно. Ведь там, на тех красивых гранитных и мраморных надгробиях, виденных мной и сгинувших без следа в начале семидесятых, могли быть имена и Якова Ивановича, и Екатерины Дмитриевны, и Лизы, и совсем юной Софьи. Но ведь все они ещё живы, они живы именно сейчас, и лишь я один знаю, что будет с их миром через два века. Если я расскажу им о том, что произойдёт, случится ли снова всё именно так, как уже случилось?

Я чувствовал, что замкнувшееся на мне время начинает сотрясать таким же мучительным замыканием мои уставшие мозги. Нужно было всё хорошенько обдумать, что-то понять в случившимся и принять какие-то вещи, которые пока никак не могли улечься в уставшей голове. Совершенно ясно я знал лишь одно - чем бы ни было происходящее со мной, сном, смертью или неправильно повернувшей  в абсолютном времени реальностью, мне надо идти к Лизе и дать ей первые капсулы антибиотика. Всё остальное будет потом, завтра, послезавтра, в другом мире или другом измерении.

Яков Иванович надолго замолчал, сжав губы и тяжело опустив в пол глаза.

***

Лиза всё также полулежала на высоко взбитых подушках, но в комнате было уже гораздо светлее от горящих на стенах таких же круглых ламп. Едва завидя нас, она опять с трудом улыбнулась сухими, слипшимися губами, и опять на меня уставились большие, серо-голубые глаза. Я показал ей пластинку с капсулами и захваченный на всякий случай пакетик Терафлю.

-- Елизавета Яковлевна, у меня есть лекарства от Вашей болезни. Надо выпить всего пару капсул, и завтра Вам станет лучше.

Она тут же согласно кивнула головой и вдруг с жуткой обречённостью тихо закрыла глаза. Екатерина Дмитриевна уже почти бежала ко мне из дальнего угла, в котором висела икона.

-- Как? Вы, всё-таки, доктор?
-- Нет, не совсем, -- я начал сбивчиво оправдываться, кидая взгляды на хмурого Якова Ивановича и давая понять, что не надо пока ничего рассказывать женщинам, -- у меня случайно оказалось с собой лекарство. Оно очень сильное. Его надо проглотить и запить водой.
-- О, Господи! -- Екатерина Дмитриевна суетливо закружилась на месте,-- Софья, где вода? Дай же скорее! Георгий Яковлевич! Я не знаю, кто Вы, но Вы посланы самим Богом...

Я не знал, что ответить, я уже не знал, кого и куда послал в этот жуткий вечер Всевышний? Лиза открыла глаза, приподнялась, подтягивая к себе одеяло, и отчаянно обвела вопросительным взглядом всех, стоящих у её кровати.

-- Мама, я прошу вас, оставьте нас с Георгием Яковлевичем наедине, -- её взгляд упёрся в отца, -- Папа, пожалуйста.

Софья, поставив чашку с водой на тонкий, изящный столик у стены, поспешила за молча удаляющимися родителями и плотно прикрыла за собой высокие двери. Я волновался, сам не понимая чему. Я не понимал, зачем ей нужно остаться со мной наедине? Ведь я совершенно посторонний человек не только в её жизни, но и во всём, окружающем мире, даже, возможно, во всей теперешней вселенной, если только... Если только эта вселенная не есть тот самый потусторонний мир, в котором живут своей новой жизнью бессмертные души давно умерших людей и в котором все уже давно знали о моём теперешнем появлении.

-- Присаживайтесь, Георгий Яковлевич, -- она указала бледной, тонкой рукой, обрамлённой витиеватой кружевной манжетой, на гнутый стул у кровати, -- Простите, что заставила идти ко мне в метель. Я думала Вы через Тихона передадите...

Она опять закашлялась, потянувшись под кровать, где из-под богато расшитого подзора виднелась белая миска. Густые, русые волосы тут же волнами рассыпались по свесившимся вниз плечам. Я двинулся, чтобы помочь ей, но она отчаянно затрясла головой.

-- Отвернитесь, умоляю Вас...

Я покорно повернул голову в сторону. Тихон. Какой Тихон? Почему она вдруг приняла меня за кого-то другого? Освободившись от мокроты и тяжело отдышавшись, Лиза опять опустилась на подушки.

-- Простите, Бога ради, я смертельно больна... А Вы здорово придумали с лекарством. Давайте скорее, пока никто не вошёл.

Я протянул ей пластинку Зитролида, уже понимая, что она говорит о чём-то другом.

-- Лиза, это очень сильное лекарство, оно, действительно, очень быстро вылечит Вас. Но я не знаю никакого Тихона и не понимаю, о чём Вы говорите.

В одно мгновение в её глазах не осталось ничего, кроме отчаяния.

-- Как? Вы не принесли яд? Зачем же Вы шли к нам в такую метель?

====================================
Часть 5: http://www.proza.ru/2016/02/17/1670