Осенний этюд

Это был один из тех теплых осенних деньков, в течение которых все заботы будто сами уносятся куда-то в далекие теплые страны вместе с легким дуновением ветерка, перебирающего сухие листья. В такие дни даже «отягощающие утренние обстоятельства»  (в виде учебы, если Вы молоды и свободны, или работы, если Вы… Ну, Вы знаете) казались сущим пустяком, ведь уже спросонья чувствовалась то безграничное осеннее очарование, вливавшееся в комнату через окно с ароматом свежей выпечки из кондитерской за углом и запахом палых влажных листьев. Дни, подобные этому, пролетают мгновенно и запоминаются надолго.

Так вот в один из таких деньков, после вышеупомянутых «отягощающих утренних обстоятельств» я не нашел лучшего способа времяпрепровождения, нежели прогулка в собственной компании по скромным просторам нашего города, утопающего в том буйстве красок, которое ежегодно на абсолютно, уверен, добровольной основе дарует нам осень. Слоняясь по улицам и рассуждая о том, чья же природа лучше – весны во всем ее благоухании и легкости или же осени с ее терпкостью и теплой палитрой цветов – я даже не успел заметить, как день потихоньку сошел на нет, и на город плавно опустилась пелена сумерек. С приходом темноты все вокруг преобразилось: мрак проглотил все цвета, затушил пожары, разгоревшиеся было на кронах деревьев, и только фонари с их по-настоящему теплым, осенним светом выхватывали из темноты остатки былой красоты, преумножая и смягчая ее.  Последние зеваки (в числе коих был и я)  толпились и покорно ждали нужной им маршрутки. Но даже само ожидание, которое иной раз могло показаться мучительным, тогда лишь даровало еще немного времени наедине с ночным осенним городом. Но вот уже потихоньку, будто огромный дрейфующий остров света и тепла, подошел, отфыркиваясь, ПАЗик, в который я и поместился. Не было ничего удивительного в отсутствии большого количества пассажиров (достаточно было взглянуть на часы, и все становилось понятно). Заняв место у окна и уже приготовившись погрузиться в сладкую полудрёму, я вдруг почувствовал резкий толчок и соленый привкус на губах: наш разогнавшийся было остров света наткнулся на подводный риф в виде двух спешивших изо всех сил на остановку пассажиров. Конечно, происшествие с кровью на губах не могло меня порадовать, но и разозлить меня оно тоже было не в состоянии, и потому я решил продолжить свои безуспешные попытки прикорнуть. Тем временем пассажирки (а это оказались именно пассажирки) ,что называется, «передали за проезд» и умостились на сиденье напротив меня. Судя по их непринужденному разговору ни о чем (как это обычно и бывает) это были две подружки, возвращавшиеся с прогулки домой. Поняв, что из-за их щебета я точно не сомкну глаз, я решил их разомкнуть и взглянуть на своих попутчиц.

Та, что сидела напротив меня была одета в обыкновенное черное пальто, незамысловатый шарф опоясывал ее тонкую шею. Брови, которые могли посоревноваться в своей толщине даже с шеей, были высоко вздернуты и очень ярки, черные волосы были небрежно убраны в так называемую «луковку». «Пигалица!»- подумал про себя я и усмехнулся очень точно подобранному слову, когда она попискивая рассмеялась. В ожидании даже большего я перевел взгляд на подругу моей пигалицы и оторопел. Из-под аккуратного желтого берета (но не такого желтого, что кусается и пытается вырвать глаз) на полы зеленого пальто (но не того зеленого, от которого за версту воротило пошлостью, а нежного цвета молодой хвои) падали (но не просто падали… А, впрочем, ладно) волосы цвета спелой пшеницы. Слегка приподнятый кончик носа, пухленькие губы, обрамленные красной помадой , которая не вызывала ничего того, что она могла бы вызывать, и темные очки на глазах завершали тот образ, который находился на расстоянии вытянутой руки от меня. Когда вторя пигалице, о которой я уже успел позабыть, ее соседка рассмеялась, в наш остров света пролился щебет всех возможных певчих птиц , будто собранных в одном идеальном хоре.

Спустя несколько остановок, в течение которых я исподтишка наблюдал за своей соседкой, в отношениях подруг произошел распад: пигалица углубилась в прослушивание музыки (такой же писклявой, как и ее смех) , соседка же ее уставилась в одну точку и , по-видимому, уснула. Тогда я осмелился и стал смотреть на нее практически в упор, подмечая новые детали: морщинки в уголках губ, небольшую родинку на правой щеке. От всего ее вида становилось тепло на душе и хотелось улыбаться во все зубы. Наверное, именно это и произошло со мной – я расплылся в улыбке – как вдруг она , будто почувствовав это сквозь дремоту, встрепенулась и одарила меня самой лучезарной улыбкой, которую я когда-либо видел. Смутившись, я отвел взгляд в окно и стал рассматривать, как уличные фонари выхватывали из лап темноты светлые образы деревьев, такие разные – зеленые, ярко-красные, желтые.

Через одну остановку сиденье напротив меня все пришло в движенье – соседки собирались выходить на следующей – и я, боясь столкнуться взглядом с темными очками, оторвал взор от окна. Когда остров света причалил к остановке, Пигалица неожиданно схватила соседку за руку и начала медленно тянуть ее наверх. Поднявшись и не отпуская руки, она стала аккуратно выводить подругу из маршрутки. Когда двери закрылись, я продолжал смотреть на чудесный образ, готовый уже растворится во тьме и улыбнулся ему еще раз, и она, опять будто почувствовав, подарила мне еще одну улыбку на прощание.

Так наш остров света, путешествие которого стремительно близилось к концу, стал намного тусклее без человека, который не мог видеть этот свет и теплоту, но совершенно точно мог их чувствовать.  А фонари за окном продолжали свою вечную борьбу с темнотой за ту, красоту, которую мрак хотел присвоить себе. И , конечно, побеждали.