Рот

Глава 1.
Презабавнейшая история, надо вам сказать, произошла со мной позапрошлым летом. Путешественником себя назвать не могу в том смысле, в котором слово «путешественник» понимается у большинства людей. Покрывать максимум пространств земного шара, предварительно и в мечтаниях водя пятерней по гладкому глобусу или перелистывая, слюнявя пальцы, затрепанные страницы атласа – это не мое. Тем более, уж никак это слово не подходит для меня, если включать в категорию путешественников, наряду с Магелланом, детьми капитана Гранта и Миклухо-Маклаем, всю ту неисчислимую похмельную биомассу, прозябающую в шезлонгах у голубых бассейнов, даже если в ста шагах от отелей разбиваются волны лазурного океана. Нет, это все не мое. Никаких Египтов, Турций и Тунисов. Даже не Амазония и Папуа, даже не Алтай и Камчатка, даже не Калимантан с Антарктидой. Ну, нет у меня стремления, подобно псам и шакалам, метить и покрывать своим бытием все больше и больше территорий планеты, дабы утверждать свою социальную статусность. Да и кто теперь обращает особое внимание на сотни однообразных фото, с завидной регулярностью выкладываемых в соцсетях после каждого отпуска? Видать только сами выкладывающие, как раз таки с обновлением статуса для его же повышения и притом перед экранным взором виртуальной персоны собственной аватарки. Остальные же участник социо-зоологического детерминизма в лучшем случае порадуют строчкой-другой типа: «какие вы тут классные!» или «:)))) вау! круто-круто!» или просто «:)))))))))!!!!!!!», а то приходится лишь довольствоваться значением числа около сердечка внизу справа. И то слава Богу.
Нет, мы все это пока забудем, пропустим и вернемся в позапрошлое лето и не так далеко – всего-то на берега Белого моря в северной части Карелии. Так сложилось, что эти места стали родными, если под родиной понимать не только место рождения тела, но и рождение души и духа (а может формирования, обретения?). Все это отдельные истории 10-15 летней давности, а пока мы просто собрались с женой, взяли палатку, минимум скарба и уехали на поезде, чтобы пожить всего-то 4 дня на скалах среди низких сосен и ковров лишайника у слабых всплесков прохладной воды. Если это и путешествие, то путешествие домой в свою тихую гавань, подальше от цифровой зоологии. Странно, а ведь там, на северах, чувствуешь себя человеком гораздо больше, чем в мегаполисе. Но с лирикой и преамбулами достаточно. Мы уже там.

Поезд Санкт-Петербург-Мурманск в третьем часу дня тормозит на станции Чупа. Спускаем рюкзаки, прощаемся с проводником. Платформа пустынна, лишь еще трое туристов показалось вдалеке – тяжелые рюкзаки, байдарки падали на перрон, а с другой стороны вылезла старуха с корзинкой и сумкой на колесиках. Сразу ощущается какая-то разреженность пространства. Вопреки всяким физическим законам, абсолютно ясно видно, что небо вокруг, по сравнению с Питером, отдалилось от земли вдвое-втрое раз. Струя легкой и свежей прохлады пошла с востока. Мелкое ясное солнышко совсем высоко облучало редкие сахарно-ватные облака. Построек почти нет, леса далеко, всего очень мало, а пространства слишком много. Казалось, что эта разреженность всего вокруг, словно расширяющаяся вселенная вызывает работу внутреннего давления и ты уже как будто сам расширяешься во все стороны, растешь, наполняешься световой пустотой и прохладой. И эта воздушность и легкость отражается в дыхании, походке и мыслях. Суета закончилась, вздрагиваний и лишних движений теперь не будет. Стопы кладутся на чистый асфальт легко, уверенно, рюкзак не чувствуешь, хотя вчера в метро он бесил страшно. Моя жена щурится. По ней тоже видна перемена – покой и умиротворение. Она задрав уже раскрасневшийся на солнце носик, весело обозревает все дали вокруг. Да… это там, в Питере приходится тупо с мрачной мыслью в глазах смотреть под ноги, чтобы не свихнуться от мельтешения и навязчивых огней рекламы вокруг. Здесь тело идет легко, само, без принуждения, а взгляд и мысли свободны. В общем, нормальное состояние души и тела. Хоть местные таксисты и предлагают копеечные услуги по доставке приезжающих от станции к городу – всего-то сто рублей за 5 км – но мы пойдем пешком. Железка слева уходит наверх на север в густой лес, справа покосившийся доисторический забор и одинокая корова на веревке за ним по вымя в высокой траве. Задумчиво жует, отмахивая ушами комаров. Шоссе в город заворачивает к просветам за деревьями. Эти просветы – резкое падение вниз, где начинается губа моря. Через полчаса ходьбы видно и оно, и заброшенный слюдяной завод и пошли-поехали пригородные домики у дороги. И вот лай собак, музыка у распилки, тарахтение бензопилы, бабский говорок у веревки с бельем, ребятня на велосипедах. И вот уже и сам городок, маленький, пустой. Пара улиц каменных домов, остальное – вытянутые бараки, да обычные просевшие и покосившиеся сельские домики, кое-где прерываемые недавно возведенными коттеджами и особняками. Что поделаешь – время. На площади, где само это слово «площадь» с его торжественно патетической нещадно реющей и ревущей знаменно-войсковой прославленной сущностью подходит менее всего - это скорее асфальтированный пустырь с клочками прорезавшейся травки – есть три магазина. Два старых, совковых, в которых колбасу до сих пор заворачивают в серую бумажку в обмен на кассовый чек. И один новый – «Магнит» - собранный сразу после появления коттеджей. Идем в последний. Там проще выбрать и купить все необходимое на эти четыре дня. Покупаем, проходим город и двигаемся к лесу вдоль побережья лучащегося в солнечных бликах Белого моря.
Теперь осталось пройти с четыре километра вдоль воды, то перепрыгивая с валуна на камни и с камней на валуны, то огибая по узкой тропке начавшегося осинника, то взбираясь на скалы, отвесно уходящие в прохладную воду. Зной июля сочетается с морской прохладой, комаров не много, но еще не вечер. И если прохлада сохранится – будут комары, а если накроет духота – жди мошки. И последнее пострашнее комаров.
Вот и пришли на наше любимое место. Она скидывает свой рюкзачок и глубоко вдыхает со словами «ох, как тут здорово!». Понимаю, расстегивая свой рюкзак. Да поглядываю на ее прогиб, раскрасневшиеся на солнце скулы и вытянутые вниз кулачки. Я собственно этого и добивался. Сам распрямляюсь, разминаю лопатки, оглядываюсь. Да-а… замечательна ты лапланско-карельско-поморская Чупа! Есть тут какое-то удивительное сочетание нетронутости-изначальности архейских геологических пород, технологической незамутненности и связи исторических эпох. На этих просторах одинаково органично представляешь себе и ладьи викингов, и поморские шняки и обычные сетеподъемники, работающие на дизеле. А эти скалы мало чем изменились за последние 4 миллиарда лет. Вот и я стаю на такой скале, и место у нас замечательное. Широк обзор. Вон там справа уже совсем крошечный город Чупа, до него несколько бухт, островков. Приходится прикладывать ко лбу ладонь, чтобы не так слепило. Прямо, примерно с километр до того берега губы, идут леса, леса, словно перекатывающимися слоями разных оттенков все дальше и дальше на десятки и сотни километров. А левее уход в открытое море мимо множества островков и бухт, заводей и заливчиков. И так с полсотни километров безлюдья и безцивилизатщины. Разве что пару вымирающих карельских поселков промелькнет, если с час не глушить мотор. Позади непроходимый лес-бурелом, скалистый, опасный. В общем, пространство огромное, я совсем мал и слаб перед такой громадой скал и лесов, воды и неба. Хочется заорать, но это позже. Сейчас тут моя супруга квохчет с мелкими вещами. Палатка будет тут как всегда на этом небольшом заросшем густым белым лишайником плато в скале. Рядом пара маленьких сосенок, но с тяжелыми, узловатыми, плотными вывернутыми северными ветрами стволами. Их зеленые шапки густы, упруги и сочны. Отдельные нижние ветки словно слабые детские ручонки тянутся к закатывающемуся солнцу. Его рыжий свет пробивается сквозь редкие иглы, слепя и заставляя прикладывать ладонь ко лбу. Кострище рядом, тут же и куча камней для очага. Все вроде бы и закрыто и как-то по уютному приоткрывается в даль, в закат. А хочешь большего – поднимайся на самую верхушку, да и залезь на третью сосну – там умножай описанное в двое-трое. Несмотря на всю эту громоздкую северную, суровую мощь, все равно кажется, что каждый кустик, каждое деревце, выступ, ямка, пенечек - все создано для удобства человека. Природа принимает всего тебя с душой, как мать родная. Объемлет, защищает. И никакая сволочь не смеет внедряться сюда с кабелями, проводами, тракторами и стройматериалами. Ни одному гаду пока не пришло в голову устанавливать здесь скамейки, делать дорожки и ларьки с сэндвичами и пивом. А ведь коттеджи мы уже видели, и «Магнит» тоже. Ну да ладно. Побегу пока вниз к воде. Отсюда кажется – лишь прыгни и сразу нырнешь. Нет. Воду внизу видно – метров сорок, но за этим выступом скалы следует другой, за ним и третий. Потому еще пару по скользкому лишайнику на заднице и ты у воды. Там установлю две донки. Насобираю мидий – придется вообще отойти подальше, где берег пологий – наживлю 4 крючка и вперед. Сидеть, ждать не надо рыба заглотнет и зацепится сама.
Возвращаясь, вижу дым, пластиковые миски и кружки у костра, расстеленная клеенка, котелок и прочую атрибутику походно-первобытной кухни. Вот этот сверху скошенный льдами валун – наш стол. А эти поваленные ветрами стволы – скамейки. А можно вон тот пень прикатить.
Ужин прост – отварная картошка с тушенкой, нарезанные свежие овощи, бутылка водки, бутылка вина. Потом чай и что-то такое сладковатое – я это не очень люблю. Дров полно, до утра хватит. В палатке на потолке болтается светодиодная лампочка, на полу дымятся спиральки от комаров. Спальники и простые подушки из набитых свитерами и прочим тряпьем чехлов от спальников. Улов – пара камбал, с костра она хороша, свежая, липкая. Потом по последней и медитация – всматривание в закат под классическую электронную музыку типа «Tangerine dream» и «Vangelis» из телефона. Потом выкрики в море с вершины, курение и иногда скупые слезы. Но это уже один. Она усталая давно спит.