Жизнь кончилась

Солнце кончилось. Над головой нависло белое и пустое покрывало, под ногами хрустело такое же. Модель мира в такие дни напоминала торт – небесный корж, корж из снега и льда, между которыми помещались люди. Крещенские морозы застали всех и кусали носы без разбору вне зависимости от вероисповедания.

Зимой можно подглядеть за обнаженным и покинутым Петербургом, когда город остался наедине со свистом ветра, снежными заносами, шпилями и иглами.

Никто не рискует выходить на улицы в такой колотун. По возможности стараются плотнее запирать двери, окна, запахиваться в одеяло и глубже уходить в себя. Готовят глинтвейн, растирая палочки корицы над бурлящим напитком, и спят дольше, чем нужно для того, чтобы выспаться.

В этот мир совершенно не хотелось возвращаться. И не только потому, что он холодный и может отрезать нос. В такие дни обычно забываешь, зачем ты вообще открываешь глаза, а потом по инерции доживаешь день до вечера.

Это был один из таких угрюмых вечеров. Но идти домой не было желания – там ожидала тишина. Резко, иррационально захотелось тепла, захотелось разговоров и любви. Любовь я решил подменить плотью, как обычно и делают многие. Суррогаты помогают некоторое время, а потом их выбрасывают в мусорное ведро вместе с презервативами.

Мысли были так же овеяны тоской, пропитаны одиночеством. Я подслушивал чужие разговоры в автобусах, чтобы уйти от своих мыслей. Дети говорили о таянии снега, о прекрасном высоком небе, о животных. Они начинали жизнь. И я старался перенять у них это стремление. Взрастить в себе побеги жизнелюбия, разрубить свое сердце, чтобы выпустить из него старое и заполнить новым.

Я перестал чувствовать влечение к этой жизни, она перестала доставлять мне удовлетворение, поэтому набрал номер телефона, который бесхитростным образом разглядел на столбе. В этом городе слишком просто стрельнуть сигарету и вызвонить проститутку. Пока в телефоне главенствовали гудки, я размышлял. «Любовь. Круглосуточно». Любовь подменить Любовью. И даже не так страшно звучит.

Вечер кончался. Любовь имела прокуренный, но детский голос – она напоминала заболевшего ребенка. И сообщила, что может подъехать через час. Записала адрес, осведомилась о погоде и сопровождала каждую фразу негромким смешком, который так же подчеркивал ее детскость, смешок, который она делала на выдохе.

Без особого желания я поплелся домой. Ноги не слушались, и хотелось свалиться в высокий сугроб и лежать, как распятый. Пока что-то во мне не воскреснет.
Я не был готов к проститутке.

Но готовиться было бы бессмысленно. Все внешние приготовления не изменят начинки. Я не желал незнакомую девушку. Я хотел избежать одиночества этим вечером, поэтому провести его в компании проститутки – попытка спрятаться от демонов самокопания, уйти от себя, войдя в кого-то. Пусть даже в буквальном смысле.

Поэтому я решил немного сбросить с себя ограничители. Пол-литра вермута должны справиться с этим вмиг. Я опрокинул алкоголь в бокал и стал жадно впитывать его вместе со звучащими Joy Division.

Я чувствовал, как по мне растекалось тепло вместе с током крови, но это не приносило заполненности или удовлетворения. Зеркальный потолок, куда был устремлен мой взгляд, казалось, отображал изнанку меня, все нутряное: смазанное, размытое, нечеткое, где есть место только мне одному.

Мой кот решил нарушить однофигурную композицию, поэтому стал ласкать струны нетронутых вен своим шершавым языком, будто бы старясь залатать душевные раны. Я ответил лаской, но тут в дверь негромко постучались.

Шаги до двери казались бессмысленными, как и все затеянное. Я уже хотел отказаться от сумасбродной идеи, которая высветилась в моей голове, точно спам, сунуть деньги в руку, но я не рассчитал, что девица пришла и за удовольствием.

Я раскрыл дверь, и передо мной оказалось на удивление симпатичная девушка. Странно было оценивать ее полностью, если собираешься использовать ее в качестве нескольких полых дыр. Но я осмотрел ее привлекательные ноги, которые уже спешно двигались к дивану, где только что была разыграна трагедия одного актера.

— Любовь – представилась она своим голосом, который ей абсолютно не подходил, как и ее кофта. Серая тряпица абсолютно не прикрывала ее плоский животик, и могло показаться, что так и должно быть, если бы рукава так же смешно не заканчивались, обнажая запястье. Ее голос был ей мал, точно одежда, из которой она выросла. Наверное, остался с детства и не успевал изменяться вслед за телом.

Она плюхнулась на диван, обвела взглядом комнату и улыбнулась. Наверное, она посетила уже сотни комнат и эта была явно не худшим вариантом. Она вольготно и театрально вела себя, в танцевальном движении проверила мягкость выделанной кожи, провела ладонью по томику сочинений Леонида Андреева и по столу. Она ощупывала все с жадностью, как будто слепой, который попал в незнакомое помещение и жаждал его обуздать – стать зрячим.

У нее были крупные ягоды глаз, которые отливали в полутьме черничной синевой, пухлые губы. Все ее лицо было сделано зодчим, который любил укрупнять детали. Это была приятная красота, в которую хотелось вглядываться, чтобы запомнить мелочи.

Я назвался. Она отреагировала лишь вздернутыми уголками губ. Мне пришлось подыграть и тоже выморщить улыбку.
И время потеряло свои границы этим вечером, растеклось, распласталось. Мы тоже вышли за рамки. Я чувствовал себя счастливым, когда входил в эту девушку, когда становился ее частью, когда понимал, что ее мир присоединяли многие, а затем прекращали стыковку, покидали орбиту. Мне хотелось длить это невозможно долго и я, остановив на секунду все, задернул шторы, чтобы солнце не могло напомнить о времени. Чтобы ночь не наступила. Не надавила своей черной громадой. Не наложила тяжелые руки на шею сонливым удушьем.

Я понял, что истосковался по телу, но еще больше по взаимопроникновению душ. Человек глуп. Ему всегда хочется большего, чем есть сейчас. Я хотел от этой девушки большего, чем она могла дать.

Я гладил ее ладони, голову, талия скользила в моих руках, как струны на гитаре. И мелодия прикосновения двух тел стала ведущей. И повторялась бесконечно долго, пока мы не вызубрили ее наизусть и не потерялись в дионисийском экстазе.

Но для нее утро настало, и она улетела, чтобы приготовить себя за день к ночному порханию. Я еле разлепил глаза, стал озираться, комната показалась мне тесной, потому что напоминала одиночную камеру. Диван окружили разбросанные ночью вещи, на столике рядом стоял стакан, в котором осталось немного вермута.

Я сделал глоток, услышал про недоступность абонента (про себя ухмыльнулся) и решил покинуть эту тюремную квартиру. Одежда казалась лишней, одиночество казалось глупым. Все было совсем не так, как ночью. День будто бы перевернул мир вверх дном, вывернул наизнанку, отправил в зазеркалье. Не осталось ничего первобытного и стремительного. Лишь только тень, отзвук памяти.
Город был привычно сердит: нахмуривал тучи, сыпал снежную крупу, а ветер лирично насвистывал что-то знакомое, от чего начинает щемить в груди у любого, кто чувствовал это настроение, и чья память возродила в сердце тягостное чувство.

Этот город рожден, чтобы напоминать о боли. Этот город рожден, чтобы мы выглядели на его фоне победителями. Ради контраста. Выстроенный на фундаменте боли и пустоты, он навсегда впитал в себя это неуловимое. И передает нам, если мы оставляем свое сердце ему на хранение, пока некого вдохновить биением своего огненного импульса, пока не с кем поменяться кольцами и сердцами.

Мое сердце нуждалось в новом хранителе.

Я звонил ей. Она сонным голосом ответила, что не ожидала услышать меня снова, что-то смущенно бормотала на мои просьбы приехать, смеялась на выдохе. Пообещала быть, когда и вчера.
Время снова играло со мной, но теперь не на моей стороне. Я не знал, чем себя занять, поэтому пришел в кинотеатр, который небрежно притулился у обочины дороги. Выбрал комедию, протиснулся в зрительский зал, где уже начиналась картина, врос в свое кресло и постарался потеряться в кинореальности.

Но мои мысли не занимала картинка перед моими глазами: она была плоской, линейной и шаблонной. Я влюбился в проститутку, в ту мятежную ночь, которая стала водоразделом предыдущей жизни и неизведанного времени. Мне больше не хотелось быть частью того, что окружало меня день назад. Я хотел чувствовать. Все менялось с невероятной стремительностью, я не успевал за скоростью своих мыслей и даже не успевал подумать о том, что чувствует она. Понимает ли что-нибудь? Не уверен. Согласится ли на что-то большее, чем время в обмен на деньги? У меня не было ответов.

Так прошло три сеанса кино, пока не пришло мое время. Я двинулся в сторону дома, меня пугала приближающаяся встреча. Так странно: вчера я в ней не видел никакого смысла, а сейчас она кажется мне спасительной.

Я укутался в подземелье метро и отправился к своей станции. Улицы встретили меня желтоглазыми фонарями и равнодушным молчанием. Даже ветер онемел, потерял дар речи. Было ощущение, что я попал в антракт и сейчас мне придется выйти на подмосток и выполнить свою роль.

Минуты капали бесконечно долго, их отсчитывал кран в кухне, солнце, пикирующее за горизонт. Уже темнело, поэтому я задернул шторы, последний раз оглянув беспечный засыпающий город.
Я услышал тот же вкрадчивый стук, сердце барабанило в груде, я отпер дверь и обмер, потому что наткнулся на ту самую улыбку. Все заготовленные речи рассыпались на буквы, поэтому вышло только нечто похожее на образ слова, никак не осмысленное.

— Привет.. Я задержалась.. Извини.. – и она стала привычными движениями скидывать одежду. Она всего лишь пришла на работу. Ярость охватила меня, но так же быстро рассеялась.
— Подожди. Я бы хотел поговорить с тобой. Присядь. – ее лицо было наряжено улыбкой, она так и села со снятыми с одной ноги колготками и внимательно ждала. Ритуал был нарушен. Она ждала причуд, извращений, но еще не случалось, чтобы с ней говорили, как с человеком. Еще не случалось, чтобы ее видели кем-то, кроме живой куклы.
– Знаешь, ты мне понравилась. Мы могли бы проводить время вместе. Ходить в кино, в музеи. – она улыбнулась шире – Без секса. – нахмурилась, но тут же распрямила складки на лбу и вернулась к привычному лицу для клиента.

Клиент всегда прав. Она не понимала, что я хочу от нее. Я задумался, плеснул в себе стакан еще пару градусов. В это время колготки были полностью скинуты, Люба мигом справилась с застежками, стискивающими груди, и своими очаровательными ножками пробежала до меня. Она вряд ли знала, что такое любовь. Но она разрешала любить себя, и в этом была радость. Я решил, что мне достаточно ее тела и ее покорности.

Время потерялось: кран был закрыт с силой, солнце ушло отмерять часы другим. Мы слились в единокровное существо, на секунду я разорвал нашу связь, чтобы сделать ее более яркой. Таблетка на языке осуществляет акробатический прыжок в пищевод. Сердцебиение учащается. Наше существо пульсирует, как одно огромное сердце. Я чувствую, что готов умереть от счастья. Сердцебиение достигает финиша и останавливается. И я умираю, но перед этим выстреливаю в нее и дарю ей новую жизнь. Свою жизнь.