Запоздалый разговор

Моему деду, участнику трех войн,
Боевому советскому офицеру
Плакунову Константину Петровичу
Посвящается.

О своих предках я знаю мало. Дед по отцу, Василий, танкист, погиб в июле 1944 года при освобождении Крыма. Похоронен лейтенант Ефремов Василий Степанович в одной из братских могил, никогда мной не посещаемой.
Дед Костя, отец матери, меня откровенно раздражал. Раздражал многим. Своей педантичностью, своей правильностью, своей пунктуальностью. Оставшись один, после смерти второй жены, он жил по вывешенному на стенке распорядку дня.
 Где одним из обязательных пунктов было чтение газеты « Правда», на которое он выделял почти час своего времени.
Подростком я не воспринимал его всерьез. Два раза в неделю, с матерью, мы навещали старика.  Получали и приносили в его квартиру на Беговой продовольственные заказы, положенные ему как участнику войны.
Потом было обязательное чаепитие, затем игра в шахматы. Дед всегда выигрывал, чем  раздражал меня еще больше. Его невозможно было вывести из себя, а над моей горячностью и нетерпимостью он тихо посмеивался.
Родившийся на два года раньше начала века, дед прошел три войны, первую мировую, гражданскую и Великую отечественную.
В тридцатые годы стал начальником. Чудом избежал репрессий
. К началу войны имел такую прочную бронь, с которой на фронт невозможно было попасть. Невозможно для других, но не для него.
В последних числах июня сорок первого года, он, ни во что, не посвящая домашних, просто вышел купить хлеб. Ходил долго. Больше четырех лет. Потому, что сперва записался в народное ополчение рядовым, потом в декабре прорываясь из окружения под Ельней, был ранен и попал в госпиталь в Кинешму.
 Там уже спецотдел разобрался, кто есть кто. Учитывая  личность деда, решено было вернуть его в Москву на прежнюю должность. Но дед наотрез отказался, написал письмо Сталину с просьбой зачислить его в ряды РККА рядовым.
 Не знаю, дошло ли это письмо до вождя, но уже в феврале сорок второго года дед был отправлен на передовую младшим лейтенантом.
Войну закончил в Германии майором.
Переступив порог московской квартиры в конце 1946 года, он протянул буханку и сказал:- Ну, вот, сходил, купил хлеб!
Может быть война, постоянная близость смерти,  повлияла на принципиального и правильного во всем деда?
 Вернувшись в Москву, он пустился во все тяжкие.
 Несколько лет бабушка терпела его амурные похождения, а, потом, они развелись. Дед предпочел бабушке молодую сослуживицу.
Бабушкина обида, видимо, передалась мне. Когда скоропостижно скончалась его молодая жена, дед хотел склеить осколки бывшей когда-то семьи, но, как, ни странно, самым ярым противником того, что мы снова будем жить вместе, был я.
Подростковая категоричность….
Мама считала, что мы обязаны, хотя бы пару раз в неделю посещать одинокого восьмидесятилетнего человека. Что мы и делали. Тогда я это воспринимал, как неизбежную повинность. Дед был не очень разговорчив, осуждал мои тогдашние наивные диссидентские настроения. О пройденных войнах рассказывал мало и скупо.
Мне казалось, что мы одинаково раздражаем друг друга. Кроме того, я его считал не от мира сего. Дед был персональным пенсионером союзного значения, но от внушительной части пенсии отказался в пользу государства, которому в, то время  необходимо было догнать и перегнать Америку.
У меня это вызывало сарказм, который я, при каждом удобном случае, пытался выразить разными способами. А дед обижался всерьез:
- Мы, старики, построили советскую власть, а вы, молодежь, возвращайте капитализм!
Почти все наши разговоры заканчивались этой фразой.
 Но, всякий раз меня тянуло о чем-то поговорить с дедом откровенно, по душам. Я сам не знал о чем. Не знал, как.
Дед, исполняя обязанности командира полка, брал город Барановичи. Его полк первым, на плечах противника вошел в город. С тех пор дед был почетным гражданином Барановичей, получал оттуда письма ветеранов и пионеров. Всегда добродушно смеялся, когда пионеры желали ему счастья в личной жизни.
-Они, наверно, не знают, что мне уже девятый десяток лет!-  довольно ухмылялся дед.
Я не знал подробностей военной биографии своего деда. Поэтому, когда была напечатана книга « Маршал Блюхер»*, с упоминанием о нем, это было неожиданностью.
Я не знал, что дед в гражданскую был пулеметчиком.
 Не знал, что он был лично знаком с легендарным командармом.
 Не знал, что одним из первых в Советской Республике был награжден орденом Красного Знамени за бой под Могилой Рясной.
Не знал, за что он получил другие ордена и боевые медали Отечественной войны. Дед об этом не говорил, а я его не спрашивал.
Держа в руках зеленую книгу, дед преобразился! Куда девалась его сдержанность и степенность? С юношеским задором он рассказывал о своих встречах с Блюхером. О приезде в их расположение поэта Демьяна Бедного. О красноармейских шутках и о многом другом.
Он свято верил в идеалы коммунизма, а я нет. Он почти всю жизнь вел дневники, доверяя бумаге самое личное и сокровенное. Я, наоборот, не хотел, чтобы кто-то мог прочесть мои мысли и узнать о моих поступках. Мы были с дедом очень разные. Но, все-таки, кроме родства, было что-то общее.
            После сорока дней с момента его смерти, я взял два внушительных чемодана его дневников – личную хронологию  десятилетий.
Дед «умер вовремя»….
 Через год перестроечные издания стали поливать грязью всю советскую историю. Все, ради чего он жил, ради чего воевал всю жизнь.
Я взял дневники,  движимый идеей, опубликовать их часть, как воспоминания непосредственного участника истории страны.
Первая толстая тетрадь начиналась с фразы: « Во время гражданской войны я не вел дневник. Все, что здесь написано, написано сейчас, в мирное время. Память – штука ненадежная. Возможно, я немного спутал даты, события и имена…..».
 Дневники носили скорее личный психологический, а не событийный характер. Я прочел их все. Более шестидесяти общих тетрадей. Там были стихи, характеристики сослуживцев, личные переживания, юмор, истории его любви…..
 Прочтя,  понял, как ошибался в личности деда! Считая его слишком правильным и, от того, скучным. Это был отчаянный, честный и умный человек. С огромным чувством юмора и само иронии. Человек, который жил в основном, ради других, не зная страха, не ведая подлости. Веря в то, что все выпавшее на долю его поколения, сделает потомков счастливыми. Боевой романтик. Таким людям необходимо постоянно находиться в состоянии влюбленности, чтобы писать стихи, чтобы воевать и, чтобы жить.
Не имел я права осуждать его за любовные истории, не имел права корить за расставание с бабушкой.
К сожалению, такое понимание приходит лишь с годами, а время не повернешь вспять.
Сейчас я понимаю, как обидны были  мои дурацкие подростковые насмешки и выходки.
Огромный материал, который достался мне в наследство от деда, в виде его дневников, не представлял исторического или литературного интереса. Но, это было уже не важно. Главное,  я понял, о чем в юности хотел поговорить с ним по душам. Что хотел спросить, о чем хотел рассказать.
Дед был, как положено, атеистом, сознательно не боялся смерти, не верил ни в бога, ни в нетленность души. В этом мы тоже разные. Как сильно дед не верил в жизнь после смерти, так в нее сильно верю я. Вернее точно знаю, что она есть.
Там, за чертой последнего вздоха и последнего удара сердца, мы встретимся. Я низко поклонюсь ему и скажу:- Прости за этот запоздалый разговор!
* Кондратьев Николай Дмитриевич « Маршал Блюхер» , Воениздат, 1965 г. Стр. 82