Гл. 20 Темиртау - железная гора
в Темирт-Тау, 40-50-е годы)
20. ТЕМИРТАУ – ЖЕЛЕЗНАЯ ГОРА
Трудармейские лагеря закрыли только в 1947 году, через два года поcле окончания войны, и российским немцам предложили на выбор – или они остаются там, где находятся их лагеря, и туда же приезжают их семьи или они возвращаются в места, куда их высылали. Оставаться на лесоразработках отец не захотел, а возвращаться в Красноярский край ему было не к кому - мама, с которой уже произошёл разрыв, находилась где-то в Бурят-Монголии, а где находился я, он не знал. И ему разрешили ехать в Казахстан, в молодой город Темир-Тау, где нужны были рабочие руки.
В переводе с казахского «Темир-Тау» означает железная гора. Название оправдывалось тем, что в городе действовал сталелитейный завод и намечалось строительство крупного металлургического комбината. Железных гор там, конечно, не было, но были горы, похожие на уральские. Ребятам в детдом я потом писал: «Здесь такие же горы, как у нас, только лысые».
Молодой город быстро рос – строились промышленные объекты, жилые кварталы. Как всегда на таких стройках, в городе было несколько лагерей ГУЛАГА, среди которых был лагерь для японских военнопленных, который вскоре закрыли.
Приехав в Темир-Тау и встав на учёт в спецкомендатуре, отец пошёл работать путевым рабочим. В спецкомендатуре узнали, что он имеет опыт работы по изготовлению колбас (в двадцатые годы в Ташкенте он действительно работал подмастерьем в колбасной артели). Его вызвали и сказали, что ему поручается организовать колбасное производство. Он активно взялся - в одном из помещений тогдашней артели «Заря» сложил печь-коптильню, подобрал оборудование и колбасный цех заработал. Колбасу, которую выпускал этот цех, в городе знали - она всегда была лучше привозной. И когда намечались важные мероприятия (партийные конференции, торжественные собрания), городское начальство, знавшее отца как превосходного мастера, обращалось к нему, и он несколько ночей оставался в цеху и сам изготавливал колбасные деликатесы для начальственных буфетов.
Тётя Маруся, моя мачеха, приехала сюда тоже в 1947 году, спасаясь от голода на Украине. Это была крупная грубоватая женщина лет тридцати, говорившая на смеси украинских и русских слов. Она не работала, занималась домашним хозяйством - они держали пару свиней, а потом завели и корову.
Для меня здесь многое было непривычным, особенно в первое время. До этого я жил в ребячьих коллективах, рядом были товарищи, вместе с которыми мы переживали все наши мальчишеские события. Здесь я пошёл в школу, в восьмой класс, но мои одноклассники жили в другой части города, у них была своя компания, а я на нашей окраине оказался один. И мои домашние, в отличие от детдомовских воспитателей, были далеки от моих школьных дел, многое, что меня интересовало, о чём я читал в книгах или узнавал от учителей, было им непонятно.
Жизнь моя стала довольно однообразной. В школу я уходил в обед, во вторую смену. С утра шёл в центр города за хлебом, где подолгу выстаивал в очередях. Вернувшись, я садился за уроки. Некоторых учебников у меня не было, и иногда приходилось идти к ребятам через весь город.
Времени на домашние задания часто нехватало, но я как-то справлялся и проблем с успеваемостью у меня не было. А вечерами я читал книги, которые брал в библиотеке клуба строителей, расположенного недалеко от нас.
Вся эта моя возня с книгами и тетрадками раздражала тётю Марусю.
- Такой лоб, и не работает, - повторяла она. – Всё романами занимается (с ударением на «о»)!
Но отец, сам малограмотный, научившийся по-русски писать уже взрослым, считал, что я должен получить образование, и не обращал внимание на её ворчание.
Семейная жизнь у них была какой-то странной. У каждого из них был свой шкаф, который они тщательно запирали друг от друга. Отец никогда не посвящал её в свои дела, не говорил о чём-нибудь серьёзном - их разговоры касались только домашних дел. Когда отец приходил с работы, она так подробно перечисляла сделанное ею за день, что иногда мне хотелось сказать:
- Не забудьте добавить, что один раз переставили табуретку!
-
Так прошло три года. Я закончил восьмой, потом девятый класс и уже учился в десятом классе. За эти годы наша школа №1 так и не стала для меня «родной». С одноклассниками у меня были ровные отношения, но в школе тон задавали ученики из «богатеньких», как мы считали, семей. И обрали их в соседнем с нашим классом - в классе А. Это были отпрыски разного уровня «начальства». Держались они всегда вместе, свысока, как мне казалось, поглядывая на остальных. Одевались они лучше нас, у некоторых были даже костюмы. Я из-за этого особенно переживал, так как ходил в фланелевых шароварах и в такой же куртке. Все эти сынки казалась мне «лощёными», и возле них я чувствовал себя неуютно.
Возможно, что всё это я ощущал слишком обострённо, возможно, что это был подростковый максимализм. Как бы там ни было, но в школьной жизни я практически не участвовал и после уроков старался поскорее уйти домой.
А учиться мне нравилось. Во многом это было заслугой наших учителей, разными путями заброшенных в эти края. Интеллигентная, тонкая по натуре Нина Николаевна увлечённо вела у нас уроки литературы. Благодаря ей, многие из нас знали и любили литературу. Даниил Борисович, энергичный кореец, как-то по своему учил нас математике. Вот один из его приёмов – на обычном уроке он вдруг объявлял блиц-контрольную без выставления оценок. Такой «блиц» превращался в соревнование, где каждый старался опередить другого. Завуч школы Валентина Александровна так обстоятельно вела уроки по химии, что химия стала моим любимым предметом и я мечтал стать химиком. Но особенно мы любили Георгия Автономовича, учителя истории и географии, фронтовика со шрамами на лице. Он уважительно относился к ученикам, и на его уроках всегда было интересно. Иногда вместо опроса он проводил что-то вроде международной конференции, выясняя наше мнение о причинах какого-нибудь события столетней давности. И быть не в курсе было просто стыдно. На уроках он размышлял вместе с нами, делился своими мыслями. А некоторые из них меня поражали. Он, например, говорил , что массовое изгнание мусульман-арабов, в основном, ремесленников, было началом заката процветающей Испании. Или такое – после первой мировой войны промышленность Германии быстро развивалась потому, что была разрушена и восстанавливалась по более современным технологиям.
Спустя годы я с удивленим узнал, что он не был ни историком, ни географом, а был учителем химии.
А дома всё оставалось по прежнему. За эти годы отец пару раз оставался без работы (закрывали организованные им производства по указанию из области ). В эти короткие периоды отец посылал меня на базар продать что-нибудь из его одежды (пальто, сапоги и т. п.). И ещё - за эти годы у отца с тётей Марусей было несколько крупных скандалов, во время которых она, к моей радости, уходила к своей сестре, тоже приехавшей в Темир-Тау. Но, к моему сожалению, она каждый раз возвращалась.
Глухая неприязнь между мною и мачехой постоянно давила меня, и я не мог дождаться часа, когда я смогу уехать из этого дома. А уехать я мечтал в институт, я собирался учиться дальше.
Свидетельство о публикации №216021200576
в то время это был недосягаемый деликатес. Мы пробавлялись жмыхом на маслобойке, чаще всего хлопковым, а реже подсолнечным , это была уже - халва.
Валентин Цымбал 05.01.2019 18:25 Заявить о нарушении