Совок конец войны

Этот отрывок из книги « «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма» завершает довоенную и военную часть нашей истории. Сама книга продается в интернет магазинах: Amazon.com, Litres.ru, Ozon.ru.

     Памятник  Победы.
После падения Берлина, сообщения о конце войны ждали со дня на день. В ночь с 8-го на 9-е мы спали, когда в коридорах начался шум, началась беготня и стук в двери: «Вставайте! Мир!» Кто-то не спал, кто-то услышал на коротких волнах из приемника, который был в какой-то комнате, в другом бараке о том, что сейчас будет важное правительственное сообщение.
Часа в 4 ночи раздается: «Дорогие соотечественники и соотечественницы…».
Мне запомнилось, что это говорил Сталин, но позже я нигде не мог найти этому подтверждения. Ну, может быть, не в четыре, а позже, но не позже шести, потому что было еще темно.
А когда стало светло, все пошли на площадь. Какая это была неподдельная радость. Кончились опасения, что тебя убьют, что убьют твоего родного, от которого только что пришло письмо с фронта. Наконец-таки  кончатся карточки, и кончится все военное.
Незнакомые обнимались, целовались и все, все улыбались. То, что еще недавно было таким долгожданным и невообразимым – свершилось! Вот она радость! Война кончилась, и в этой войне победили мы! Победа!
Победа!, но не это главное, главное: Война кончилась!

Мне и сейчас еще раз хочется написать большими буквами:

                ВОЙНА  КОНЧИЛАСЬ!
 
Это событие достойно памятника. Страшная была Война, и Победа была Величайшая. Из всех рассказов участников боев мне особенно запомнился своей незатейливостью рассказ соседа по лестничной клетке – инвалида войны Кузьмы Степановича Шабаева.
- В Инзе сформировали эшелон. В Москве гречневой кашей  накормили. Потом в Ленинград, из Ленинграда в Гдов. Там на эшелон налетела авиация, а мы еще не обмундированные – кто в лаптях, кто в чем. Городские – посмышленее к эвакуированным пристали, и в тыл, а мы ищем – кто нас возьмет. Сказали нам идти в Лугу. Дошли. Нашли коменданта. Определил он меня в санбат. Дали мне телегу двуколку и велели мертвых собирать в одну кучу, а живых в другую, чтобы сподручней было в машины класть.
- Одна лошадь смирная, а другая, как снаряд рядом рванет, падет на землю, бьётся, бьётся, а потом вскочит и несет. Удержу нет. И другую тащит, и ничего не могу сделать. Хоть бы, как у нас дуга была – я бы прикрутил.
- Однажды сел раненый командир с медсестрой и велит: «Вези в госпиталь», а лошадь как понесет. Он мне: «Что ж ты такой неаккуратный, за лошадью не следишь», а я говорю: «Вот берите вожжи, а я посмотрю, как Вы управитесь». Он как выхватит револьвер: «Как ты смеешь…», но обошлось, сестра перепугалась, держит его. А то был случай: налетели самолеты, ну кто куда. В яму значит. Один солдатик через кусты, а винтовка зацепилась. Он её дерг, подерг, да бросил и в яму. А тут командир какой-то: «Чья винтовка?», солдатик говорит: «Моя», «Встать!». Он встал – такой, ну совсем мальчик, «Как же ты будешь воевать без оружия?» Достает револьвер, хлоп, и застрелил мальчонку.   
- В Луге мы из госпиталя вывозили обмороженных еще в финскую. У кого рука, у кого нога – прямо кости голые и почему не отрезали…
- Отступили мы в Ленинград, а из Ленинграда по воде вывезли. Госпиталь развернули под обрывом. Как-то ночью баржа шла из Ленинграда и развалилась пополам недалеко от нас. Кто говорит: «Вредительство», а кто говорит: «Не болтай, – мол, - перегрузили и все». Меня и ещё двоих посадили в лодку, спасать велели. Хорошо те двое с лодкой знали, как управляться. А другие подъедут, люди уцепятся за борт, лодку перевернут и все под воду. А ноябрь – морозище. Мы подходили одним носом (вероятно – кормой), веревку бросим и вытаскиваем.
- Ещё два самолёта были на поплавках. Они подъедут люди за поплавки и за веревки уцепятся и их тащат к берегу.
- Говорят, на барже было полторы тысячи, а я почем знаю. Много утонуло, а многих и вытащили. А на берегу мороз. Много и на берегу померзло. Говорили, что студенты медицинские были.
- И мы все промокли, а меня и еще одного (Кузьма Степанович назвал фамилию, но я сразу забыл, потом спрашивать, подумалось, неудобно, а сейчас уж и не спросишь, – это я  в 84-м записывал) поставили в караул и начали мы замерзать. Напарник говорит: «Не буду замерзать, чего мучиться, все одно убьют» и застрелился, а я перетерпел.
- Потом меня бронебойщиком сделали. На курсах учился. Дали мне противотанковое ружье и двух помощников. Один раз только пришлось.
- Лежим мы, а на нас три танка. Я спрашиваю, что, мол, будем делать: стрелять или гранатами? Молчат. А танки вот они. Я один с двух выстрелов поджег, он развернулся, уходит. Я второй поджег, а третий с боку зашел, разглядел, что к чему, да как шарахнет. Напарника, который сумку тащил, пополам снарядом разделило. Снаряд дальше пролетел и взорвался. После этого я уж не воевал. По госпиталям, а потом домой. Глаза опаленными остались, да пальцы на одной руке скрючило. В колхозе  вожжи к этой руке накручивал на эти   скрюченные пальцы, а уж на пенсии, как пойду за молоком бидончик на эти пальцы, как на крючок вешаю.

Безропотным солдат был во всем. Как все просто: призвали на войну – надо воевать. Послали танки останавливать – надо останавливать. Вопрос только: гранатами или стрелять. Гранатами надо ждать, когда подойдут, – боязно до жути. Стрелять сподручней.

Перед смертью забываться стал Кузьма Степанович. Вдруг раздается крик с шестого этажа: «Куда?…Куда?…Куда? Мать вашу так…» И спросит житель соседнего подъезда или соседнего дома: «Что у вас там?» «Да это Кузьма Степанович стадо гонит» – пояснят прохожему сидящие на скамеечке женщины.
Не на войну вернула Кузьму Степановича сбившаяся с настоящего времени память, а в колхоз: к мирному крестьянскому труду. И все это так ясно ему представляется: «Смотри, смотри, – делится он с женой, – Пеструха опять стадо уводит. Куда? Куда, Пеструха? Мать перемать…. А Никитка, черт леший (мальчишка – подпасок), опять убёг, вот я ему задам». Он машет руками и кричит на коров, которые вот они, норовят убежать. Жена старается его успокоить, но куда там, он мечется по комнате и все гонит, и гонит свое стадо.
Война была и прошла. Война это перерыв в жизни, а жизнь она только в мирное время возможна.

На месте Поклонной горы в Москве небольшой холм. На нем женщина, прижав к себе ребенка, с ужасом и надеждой смотрит вниз, где у подножья в непримиримой схватке вцепились друг в друга два солдата, а к ногам матери прильнул еще ребеночек.
На поле по дороге к победе со штыками наперевес устремлены друг на друга две шеренги, за этими шеренгами шеренги падающих убитых, за ними павшие, за ними почти ушедшие в землю, а дальше и с той, и с другой стороны ряды могильных холмиков.
А в конце парка Победы на высокой стеле вознесена копия памятника, который стоит в Берлине – там, где война закончилась. Тот памятник в Берлине пусть там и стоит, как точка в страшной войне, а здесь изображение этой точки. Советский Солдат с ребенком на руках.
Фигура выполнена из материала, который   светится днем и ночью, и видна она от входа в парк, где стоит женщина с ребенком на руках, как отображение начала бедствия.
У подножья стелы жертвенный огонь под решеткой, на которую бросают цветы, и их не убирают затем, как мусор, а они сгорают и возносятся к погибшим.
 


Ну вот, половину книги без иллюстраций Вы могли прочитать. Вероятно, я еще какие-то отрывки здесь опубликую, а если вы хотите заиметь всю книгу с иллюстрациями « «Совок». Жизнь в преддверии коммунизма», то ее можно купить в интернет магазинах Озон имеющей круглосуточную информационную службу: 8 800 234 60 06.
Желаю удачи Эдуард.