7. Чтоб не мёрзла у него душа

                Зайку бросила хозяйка –
                Под дождём остался зайка.
                Со скамейки слезть не мог,
                Весь до ниточки промок.
                Агния Барто
                Новый Год, которому две недели от роду, прижимался сугробами к окнам, переливался и мирно посапывал.
                И причудилось Кате – онемела она: слышать – слышит, да только говорить не получается. Уставилась на сына, склонившегося над ней, силилась улыбнуться перекошенными губами; но изо рта, набитого скользкой неживой гадостью,  текло, мешало, и никак не проглатывалось.
А Игорь, с надеждой заглядывая в глаза матери, тряс её за плечо и повторял:
– Ну, мам, ну ты чего, ну чего ты, ну, зачем… Ну скажи что-нибудь...
Катя изо всех сил пыталась ответить, да только в горле булькало, не складывалось в слова, клокотало в горле и вырывалось наружу нечленораздельными звуками, но она снова и снова вопрошала:   
– Что у тебя из глаз течёт, сынка? Как их… слёзы… ты плачешь? –
А они, непослушные, текли и текли, и рождались, и наполняли озёра глаз Игоря, и, запутываясь и теряясь в щетине, никак не превращались в водопад.
– Опять будешь колоться, – думала она, – не плачь, мой защитник, помощник мамин маленький!
... Она вспомнила его, пухленького, четырёхлетнего, розовощёкого, прозванного шофёром со второго этажа «батоном», повторяющего за ней: «Мои ссёки ябацьки. Я – сайдат, командий».
            Заглядывал в её глаза снизу вверх, дёргал за халат и хныкал:
– Да, сама стираешь, а мне не даёшь… – и Катя купила ему таз для стирки.
– Помнишь, он был ярко-красный, на дне которого я написала большую букву "И"? Это была первая буква, которую ты стал узнавать в словах. Позднее у Игрюньки появился фартук с него ростом.
– Да, сама моешь посуду, а мне не даёшь… – канючил малыш. Стоя на табуретке, облачённый в фартук, с упоением талапался в тёплой воде, тщательно выполаскивая чашки и блюдца, а затем несся за новой порцией посуды.   
            В ожидании квартиры, они жили в комнате на третьем этаже общежития коридорного типа. Её коллега по работе занимала комнату на пятом.
– Я иду к тёте Тасе в гости. Пойдёшь со мной? – спросила она сына, сидевшего в обнимку с книжкой Агнии Барто.
– Неть!
– Останешься за главного?
– Да!
Не более двадцати минут прошло, когда дверь в Тасину комнату распахнулась, и на пороге женщины увидели зарёванного Игорька.
– Мама! А-а-а-а! Мама!!! – повторял он, заливаясь горючими слезами.
– Что случилось, сыночка? Ты соскучился?
– Нееееть!!!
– Тебя кто-то обидел, и ты испугался?
– Нееееть!!!
Катя взяла малыша на руки, обняла его, прижав голову к себе, мягко покачиваясь, попросила:
– Расскажи, почему плачешь?
– Мама… мама… Зайку блосили…  он намок… до нитоцьки… он бедненький… не сйез со скамейки… - всхлипывая, и заливаясь слезами, повторял сын. И его детское горе было неподдельным, искренним и бескрайним.
Острая, как спица, мысль о ранимости и хрупкости человеческих душ пронзила Катин разум, и пришло осознание великой ответственности, возложенной на её плечи в тот момент, когда под бушующую летнюю грозу в дуэте с раскатистым громом, с ворвавшимся ветром в родзал, акушерка возвестила: «У вас сын!», – и новоиспечённая мамаша заголосила на всю больницу:
– Как сын? Мне сказали, что девочка будет!
– Почему вы плачете, мамочка? У вас нежеланный ребёнок?
– Желанный! Желанный!
– Так почему вы плачете?
– А почему он плачет? И почему он обкаканный? – ревела белугой Катя.
– Вы старались, – и он старался. Вы тужились, – и он тужился. Он ведь помогал вам.
– Он помогал мне? Такой маленький?
– Разумеется! Таз у вас узкий.
Помнишь, сынок, чтобы одарить тебя надеждой, я сочинила продолжение, стихотворение-утешение:

Я поймала белого Зайчонка.
Он промок до косточек, дрожал.
Обняла, угрела, как ребёнка,
Чтоб не мёрзла у него душа.
Чтобы сердце билось ровно-ровно,
Отогрелось тельце у него, –
Зайка пьёт горячий сок морковный,
Слушая стук сердца моего.
Улыбаясь, щекочу за ушком,
Вытираю слёзы, обтираю нос:
- Веселись с друзьями на опушке,
Слушай мамочку, покуда не подрос.
Жизненного опыта – не густо,
Листопадничек, ещё узнаешь ты,
Как вкусны морковка и капуста,
Как петлять, запутывать следы.
А когда ты вырастешь и шубку
На зиму научишься менять,
Вспомни, Заинька, мою большую руку.
Вспомни, маленький, когда-нибудь меня!

           Как хочется обнять тебя, мой взрослый сын, чтобы ты не плакал… но руки висят плетями вдоль туловища, как бесполезные отростки. Нужны ли руки, разучившиеся распахиваться для объятий? Медсестре для внутривенных вливаний?

– Следующая остановка «Первая горбольница»! – объявил водитель троллейбуса.
– Ты здесь родился, мой сын, на Ивана Купала, – улыбнулась Екатерина, – на следующей мне выходить. Примерещится же такое…

Начинался обычный рабочий день.