Память из прошлого

Память из прошлого
Эту историю я слышал давно, даже очень давно, учитывая, что время спресовалось и двадцать лет это уже солидный срок. Услышал и, как это часто водится, - забыл. И не удивительно, столько произошло перемен в нашей, некогда стабильной жизни, а тут какая – то история. Речь пойдет о населенном пункте в юго -  западной части Мурманской области. Название этого посления не у всех на слуху. На 67-й параллели, за Полярным кругом, между сопок, лесов, озёр, в излучине горной реки Тунтсайоки расположено селение со странным названием Алакуртти. В нем живет небезразличный человек, активно интересующийся историей своего края Степан Михайлович Оленич. 
По словам Степана Михайловича история Алакуртти интересная и поучительная. Человек он любознательный, собрал обширную картотеку о своих родных весях и охотно делился с теми, кто интересуется историей Кольского полуострова. Я оказался, с его точки зрения, человеком небезразличным и мы, пока ехали от города Кандалаши до села Алакуртти, разговорились. Рассказчик он был отменный, я умел слушать и вскоре мне казалось, что я знаю историю этой местности давно.
История села уходит в глубь веков. В книге финна Тунтсона Коямоты, бывшего жителя одного из хуторов близ Алакуртти, сообщается о старейшей "династии", родословная которой начинается с 1630 года. Но не пытайтесь найти старое село. Его  нет. Село сожгли в 1940 году в ходе «Зимней войны».  Кто? До сих пор спорят краеведы, ученые. Российская печать доказывает, что село сожгли сами финны, уходя на запад после поражения в «Зимней войне». Финны, и не без основания, доказывают, что после того как гражданское население покинуло свои дома и пошло в направлении  финской Саллы, Красная армия спалила их жилища.  Это подтверждали  дети войны, которые уходили с матерями в финскую Саллу. Так что нынешнее село Алакуртти ничего общего со старинным селом,  не имеет.  Да и не только Алакуртти постигло забвение. Та же участь постигла и бывшие хутора,  которых было много вокруг алакурттинского поселения.   Когда видишь остатки прошлой жизни, причем некогда благополучной, неприятно сосет под ложечкой.  Жаль, что многие красоты окрестностей Алакуртти не задевают души местных  властей,  не появилось желания сохранить эту культуру для потомков. Это и есть первейший признак безкультурия нации - неуважение к истории своего края, к его памятникам. За отсутстивие приемственности поколений и уважения к своим корням нас  не любят на западе.
Село  Алакуртти, вернее его остатки, после изестных советско- финских событий оказалось в составе Карело-финской республики. Была такая «буферная» республика в 1946 году. Просуществовала она не долго и село Алакуртти перешло в состав РСФСР, включившись в Мурманскую область.  Здесь Оленич замолчал, словно собирался с мыслями.
Ему было над чем подумать и что рассказать. Родился он в 1946 году, то есть  был ровесником советского периода населенного пункта Алакуртти. Вся его сознательная жизнь была связана с ним. Он был на советской работе и пытался в меру своих скудных возможностей способствовать процветанию  родного края. Но с прцветанием было не ахти, а с перестроечных времен и вовсе дело заглохло. На это «заглохшее дело» и смотрел Степан Михайлович из окна уазика. Когда постсоветская  власть обьявила о том, что у нас нет «потенциальных противников»,  первым делом начали сокращать армию. Правильно или нет – вопросы обороны не мое дело, но уход военных напоминал бегство. После их  остались  порожние  бочки, траки от танков, какие-то фантастические сооружения из бетона. Все это не красило окрестности.  А он был благополучный, этот край озер...когда был финским. Здесь испокон веков жили финны, которые занимались сельским хозяйством, деревообработкой, ловлей рыбы.   Финские крестьяне выращивали неплохие урожаи, полностью обеспечивая окрестные селения сельхозпродуктами. В большинстве своем, население жило отдельными хуторами. Жили зажиточно.   Позже я увижу фотографии тех лет, когда  Алакуртти входило в финскую губернию Лоппи. Правда краеведы предупредили меня , чтобы я не пытался заниматься сравнениями. Ибо современное  село Алакуртти стоит совершенно на другом месте. На месте старого - разбита грандиозная свалка. Вот таковы итоги «востановления исторической справедливости» по включению финской территории в лоно « матери»-России.
 Уазик нещадно мотало из строны в сторону. Мы ехали не по дороге, ее просто не было. Мы ехали в «направлении», так невесело пошутил Оленич. Направление было   в сторону государственной границы, передвинутой по результатам Зимней войны.
-Дальше будет еще хуже – подбодрил меня Степен Михайлович, видя как я потираю ушибленную голову после очередного броска нашего авто. – Скоро приедем к поселку геологов, а там на ГТС пересядем (гусеничное транспортное средство). Я невольно прижмурился. В студенческую бытность я был на Таймыре и достаточно поездил на таких тружениках тундры. «Проходимец», - ласково называли жители норильского края этот вездесущий вид транспорта. В  сравнении с ним наш уазик выглядел образцом  комфорта. 
-Скоро приедем! – прокричал Михалыч, скорее, для собственного успокоения. – Вон там хутора!-  показал он куда –то вперед. Там, куда махнул рукой Оленич, простирались сплошные заросли  иван-чая, да настырные осины лезли на огромные валуны. Между валунов залегли, свернувшись калачиком, небольшие бочажки озер, лукаво поглядывавших на нас голубыми глазами.
Север, Заполярье. Обетованная страна, которая манила  неугомонных землян, независимо от национальности, будь то финн, норвежец или русский мужик. Расшугивая робких жителей тундры, саами, они вгрызались в эту неуютную землю и начинали вести отсчет времени. Так шли годы, превращаясь в столетия. Вырастали поколения на новой,  ставшей им родной, земле.
-Все! Лексеич, приехали – вывел меня из ступора Оленич. Уазик, опасно накренившись, вильнул в сторону и неожиданно выехал на поросшую мелким кустарником  поляну.  Я, вслед за Оленичем,  вывалился из транспорта и увидел торопящего к нам человека.
-Степа, дружище, какими судьбами! – прогорланил он, приближаясь к нам. –Тихо, свои –  скомандовал он двум волкоподобным лайкам, которые с молчаливой подозрительностью потянулись к нашим лодыжкам. - Знакомься –сказал Оленич , показав на меня. –Хороший человек – добавил он, словно это имело при нашей встрече какое –то значение.
  -Николаич- так вот коротко, без церемоний представился  в свою очередь хозяин местного становища. 
Степен Михалыч и Николаич обнялись. –Что-то давно ты не бывал у нас, Михалыч –хлопая по спине Оленича проговорил Николаич. Он выглядел импозантно. Среднего роста, без малейшего намека на живот, подтянут и бодр. Когда я вгляделся в его заросшее бородой лицо, то понял, что этот человек не молод. Выручали глаза: молодые ясные, они пытливо  и быстро осмотрели меня и, видимо, остались довольны результатом.
-А я верю!- воскликнул хозяин поселка.- Плохих ты не привезешь, а, Степа! – засмеялся Николаич и снова хлопнул Михалыча по спине. Судя как повел плечами Оленич, силушки у его друга было немеряно
- Вот кстати, что ты приехал – говорил Николаич, пока мы шли к некоему подобию бревенчатого барака. – Сегодня рыбалка была отменная. Голец так и прет. Потерпите немного, сейчас уху сварганю. – Кстати, ты для друга водочки привез? – неожиданно остановившись, произнес Николаич.
-А как же!-  Бодро воскликнул Оленич. –И водочки, и хлеба, крупы, какой – никакой , достал. Уж не обессудь, со снабжением у нас труба.
-Ну, спасибо дружище, - проникновенно сказал Николаич. – Я тут поиздержался, все времени нет добраться до Алакуртти. Позже я узнаю, что Николаич на своем, нещадно чадящем «Проходимце», ездил в село за продуктами. К слову сказать, что сей транспорт он собрал сам  из брошенных геологами и военными запасных частей и агрегатов.
-Чего стоим - спохватился хозяин.- Проходите к столу, перекусим чем бог послал. Пока еще уха сготовится. Счас. Я мигом!  Он умчался принести, что «бог послал», а мы сели за самодельный массивный стол с добротными лавками. Вся мебель была сделана с любовью и тщательно.
-Михалыч, что за тип? -  осторожно и негромко спросил я Оленича. Тот поморщился: -Да наш он, алакуртинский.  Служил зампотехом в танковом полку(заместитель по технической части). Сколько живу в селе, столько и помню. Жена у него в школе работала. Парней двоих вырастил. Все честь по чести. Семья как семья, дай бог побольше таких. И тут эта перестройка...мать ее... Прости меня господи. Обычно спокойный и даже флегматичный Михалыч в сердцах стукнул солонкой по столу. –Ну не могу я спокойно говорить про этого...меченого. Скажи, Лексеич, что ему нужно было, окаянному. Генеральный секретарь. Такая власть. Ну и руководи страной, преобразуй экономику, ломать то все зачем. Вот  Николаич попал под молох всех этих реформ. Отставка, работы в поселке нет. Началось безденежье, жена в школе месяцами зарплата не получает. Попивать начал. Жена не выдержала и уехала. Что –то с квартирой произошло. Она же служебная была, от воинской части. Вообщем плюнул на все  Николаич и поселился в этом поселке геологов. Они его забросили с начала перестройки.
- ...Чего, Степа, Горбачева клеймишь...-неожиданно раздался голос Николаича. Он подошел сзади нас  с блюдом гольцов.- Плюнь ты на него. Самим нужно выживать. Помощи ждать неоткуда.  Давайте попробуем, свежий посол.  - А чего не наливаете? Негоже так. Лексеич, ты самый молодой, давай - ка пошевелись. Разлей ветеранам. Пока я «шевелился», Николаич быстро распластал гольцов и сделал огромные бутерброды. –Э, Лексеич, ты чего скромно наливаешь. Или не знаешь где у стакана края? –   поправил хозяин.
-Николаич, ты полегче – вступился за меня Оленич –  нам еще до хуторов ехать.
-Нашел проблему – воскликнул Николаич. –Чего тут ехать, с десяток километров. Доставлю в лучшем виде. Вон  Конек-горбунок.  - кивнул он в сторону ГТС – копытами бьет. – Ты долей,  долей до краев- это уже мне.
-Ну, мужики, за встречу- провозгласил алакуртинский Дерсу Узала и влил в себя стакан водки. Лихо влил, ничего не скажешь, даже кадык не шевельнулся. Потом посидел и не спеша выдохнул. Чувствуется, что он по жизни имел дело со спиртом. Пить  мог и умел. –Хорошо идет - только и сказал.
- Ты чего как красно девица?  – Что это за мода пить полстакана! Ну-ко давай добирай. Николаич внимательно проследил как я старательно допил налитое и удовлетворенный вручил мне бутерброд.
-Николаич,- заступился за меня Оленич – ну не напрягай. Чего гонишь? Но Николаича понесло. Забыв, что он поручил мне разливать, лихо разлил вновь. –Между первой и второй промежуток небольшой – ухарски произнес Николаич и не дожидаясь нас опрокинул стакан.
- Все, хватит! – решительно заявил Оленич, вставая из-за стола. - Поехали. Заводи свою шарманку.
-Это я мигом – вьехал в ситуацию Николаич. Вскоре мы немилосердно стучались головами  плечами о жесткие переборки ГТС. Николаич знал свое дело и ухарски вел транспорт. Мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Николаич повернулся к нам и прокричал: - Шабаш, приехали!  ГТС выбрался из очередной колдобины и, лихо развернувшись, застыл на месте. Потирая ушибленные места,  мы неуклюже выбрались из транспорта.  Огляделись. Недалеко синело озеро, в него, пенясь на валунах, вливалась небольшая шустрая речка.
  - Вот здесь и стоял самый большой хутор –  сказал  Оленич. Я крутил головой и ничего похожего на остатки жилья не увидел.
- И не увидишь – ответил Михалыч, после моего вопроса. - Сожгли все, когда финнов погнала в западную Саллу. Да и времени посчитай сколько прошло. Почти полвека. Пойдем, я тебе покажу остатки фундаментов. Он уверенно двинулся в плотный осинник. – Вон, видишь, впадина. Это и есть дом. Вернее то, что от него осталось. - Эге, копатели и до сюда добрались. Смотри, угол раскопали. Я посмотрел, куда указал Михалыч и увидел следы раскопа.
  –Чего ищут, Михалыч? - спросил я краеведа.
- Да все, что найдут! – в сердцах воскликнул Оленич. На горе людском хотят заработать. Финнов же погнали отсюда в двадцать четыре часа. Вес разрешили  лимитированный.  Что можно было положить на санки?  Дай бог одежду собрать. Март еще был на дворе. Все остальное оставили.
-Подожди, Михалыч – перебил я его. – П официальной печати Алакуртти и хутора сожгли сами финны, чтобы не оставлять Красной армии.
-Ты читай больше – неожиданно вмешался подошедший Николаич. С Алакуртти вроде так:  Спалили они  ее. Старое поселение и не восстанавливали, знаешь, наверное. Я согласно кивнул головой.
-Ну вот,- довольный проявлением своей эрудиции –сказал Николаич. А хутора пожгли наши. Здесь же до границы двадцать километров. –Михалыч? –воскликнул неугомонный Николаич, - ты историю, что финн рассказал, помнишь?
-Да помню, помню - неохотно пробурчал Оленич. Он стоял и задумчиво смотрел на «направление». Было над чем подумать главе сельской администрации, доведенного до ручки перестроечными процессами  села Алакуртти. Не представить, что в совсем рядом живет и процветает финская волость Куусамо с  центром  Салла. Я позже буду проезжать это место и увижу добротные дома, отличную инфраструктуру.
- Что за история?  Степан Михалыч- спросил я Оленича.
 - Да история нехитрая, откликнулся Оленич -  это пару лет назад было. Мы принимали группу финнов, жителей Саллы по пограничной программе. Встретил я их на КПП и поехали мы вот по этой самой дороге. Я смотрел на финнов и видел как они затихают и становятся напряженными.  Они  были детьми, когда  их  с родителями погнали отсюда.
- Ну вот - продолжил Оленич –  едем, дорога, сам видишь, никакая. Народ пожилой, чувствуется -  устали,  и мы решили сделать привал здесь. Тем более, что финны напоминали об этом хуторе.  Хотели бы посмотреть,  что от него осталось. Я  помалкивал, что смотреть там нечего. Народ вышел из автобуса. Остановился в изумлении. Смотреть действительно,  нечего. - Вот здесь мне стало не по себе - задумчиво вещал Оленич: - женщины плакали, мужчины вставали на колени и целовали землю. Чувствовал я себя хуже не придумать -  продолжал Михалыч  – словно  виноват в чем – то.
- Конечно виноват- прервал его молчавший до этого Николаич.- Именно   виноват, потому как ты, дружище, - приобнял он за плечо друга, представитель власти. Сначала советской, а сейчас без поллитра не разберешься, что ты представляешь.
- Николаич, помолчи христа ради - оборвал Николаича глава администрации - без тебя тошно. Как вспомню эту историю...Да ну тебя – в сердцах оборвал Михалыч оратора.
 –Все, Степа, молчу, молчу - сник Николаич, понимая настроение друга.
-Я обратил внимание на одного финна – продолжил Михалыч. – В возрасте, но крепкий, подтянутый. Он все ходил вокруг и приглядывался. С одной стороны -посмотрит на остатки фундаментов, с – другой зайдет... Вытащил из сумки какой-то листок, долго крутил его. Потом пропал в осиннике. Вернулся, попросил у водителя лопату и снова исчез. Долго его не было. Остальные пассажиры успокоились, сходили к озеру,  фотографировались на память. А попутчика все нет. Я  беспокоиться стал. Мало ли чего...человек пожилой. Вдруг расстался крик. - Я аж вздрогнул – усмехнулся Оленич. Но крик был радостный и появился финн. Он почти бежал и в руках держал какой-то предмет. Я присмотрелся и понял, что это чайник. А финн тем временем подбежал к своим и стал им что - то обьяснять, показывая на кусты. Я тихо подошел к гиду и попросил перевести. Гид мне сказал, что он по рисунку определил, где стоял их дом, нашел кухню и решил покопать в надежде,  что может найдет что-то из вещей.
Финн настолько разволновался, что силы покинули его. Он сел на траву, держа чайник в руках и вдруг у него из глаз брызнули слезы. –Я сам готов был слезу пустить - усмехнулся Оленич.  - Оно же понятно, что чувствовал этот старый человек, который встретил память своего детства.
- Мы решили ехать - продолжил Оленич - гид обьявил посадку. Все пошли в автобус, а этот все стоял и смотрел в сторону, где когда-то был его дом. Затем вздохнул и пошел садиться. В руках у него был чайник. В автобусе он стал аккуратно очищать свою находку от земли. Работая, он что-то  рассказывал соседу. Гид тихо сказал мне, что он  говорит, что это их чайник. Он хорошо помнит его.
-Мы приехали в Алакуртти, была обязательная программа по осмотру села, посещению памятников войны  Финны вежливо слушали, но явно было, что в мыслях они далеко. Затем один из них попросил нас показать им старое Алакуртти.  Что все, что они видят, конечно, интересно, но они хотели бы поклониться старым местам, где они жили детьми. Вот здесь мне стало плохо.  Старое Алакуртти не восстанавливали. Село построили на новом месте, а там, где было попелище устроили свалку. Как это было сказать финнам! Выручил гид - продолжил Оленич. Он обьяснил, что сейчас нас ждет обед, а после  мы продолжим осмотр местности и он покажет где было старое поселение. Финны все поняли и безропотно пошли обедать.
 –Мы их отлично накормили. Выпили как водится. Народ пообмяк, стал разговорчивее. А финн все молчал и не расставался с сумкой, в которую он упрятал свою драгоценную находку. Я решился и через гида попросил финна рассказать о себе. Тот  сначала нехотя, потом оживленнее, заговорил: « Когда началась Зимняя война я был уже большой мальчик. Мне было восемь лет. Я рано стал взрослым, так как отец ушел воевать... –  здесь финн сделал паузу, подыскивая подходящее слово. Вообщем он был на фронте и я с матерью кормил  братишку и сестренку. Мы все время жили на этом хуторе. С нами по соседству жило еще несколько семей и мы помогали друг другу и ждали когда кончится война. И она закончилась...».  Он грустно улыбнулся.
-  СССР - огромная страна и Финляндия не могла  долго сопротивляться. Наш маршал Маннергейм обьявил капитуляцию   Финляндии , поблагодарив солдат финской армии за самоотверженную борьбу.  Финляндия вынуждена была отдать территории, которые требовала ваша страна. Я был маленький и ничего не понимал. Но из разговора взрослых  было ясно, что нас ждут нелучшие времена. И они наступили».
  Финн разволновался и замолчал. Сделав глоток чая, он продолжил:  «Я хорошо помню это. Словно все произошло вчера. На хутор пришли советские солдаты. Они собрали жителей и обявили, что мы должны срочно покинуть свои жилища и идти в сторону западной Саллы. Там мы перейдем   новую границу  с Финляндией.  Женщины стали плакать. Я помню окаменевшую мать с прижавшимися к ней маленькими детьми. Солдаты стали торопить нас. Они обьявили, чтобы мы взяли с собой только необходимые вещи. У матери все валилось из рук. Я помог ей собрать поклажу и положить на санки. Я видел как  у соседнего дома солдат сбросил с санок узел, который показался ему лишним. Мать не стала дожидаться, что нас тоже обыщут и сняла часть груза. Потом мы встали у санок и не двигались , словно надеялись, что произойдеи чудо и мы никуда не пойдем. Стало темнеть, ведь еще был март, но солдаты грубо погнали нас. Мать посадила младших детей на санки, я впрягся с ней и мы пошли. Мы пошли в никуда. Сзади оставался наш дом из которого нас выгнали.  Я шел молча, глотая слезы.  Сестренка и братишка смотрели на нас испуганными глазами и молчали. Мы, жители хутора, вытянулись в цепочку и побрели. Вдруг стало светло. Словно вставало солнце. Мы  повернулись и ... встали. Отказали ноги, не было сил идти. Это не вставало солнце, это горели наши дома. Их подожгли солдаты. Наш путь был один – вперед».
Финн замолчал. Молчали и мы.  Когда молчание затянулось и стало невыносимым,  финн продолжил: « В Салле нас никто не ждал. Оно и понятно, мы -беженцы и с нами нужно было делиться всем необходимым. Позднее, когда я буду взрослым, то узнаю, что  Финляндия потеряла одиннадцать процентов земли и приняла  четыреста тридцать тысяч человек, в одночастье лишивших домов, всего самого необходимого. Было очень тяжело. Но местные власти устроили нас и жизнь стала налаживаться. Потом снова началась война, другая. Мы ее называем войной-продолжением.  Мы узнали, что  финская армия вновь заняла нашу землю, но мы уже не решились возвращаться и осталась жить в Западной Салле.  Я преподаю в местной школе и всю жизнь  хотел посмотреть на родные места. Наше средства информации сообщали нам, что на месте наших хуторов ничего нет. Русский сделали там мертвую зону. Мы не понимали это. Зачем? Зачем нужно было выгонять людей на мороз, чтобы сжечь их дома, а потом забросить все. Я всю жизнь собирал материалы о своем крае. Но пресса очень неохотно рассказывала нам о вас. И вот теперь я посмотрел на все своими глазами. Я приеду домой и покажу своим родным  находку. Мои сестра и брат живут рядом и будут рады увидеть этот чайник, единственное, что теперь нас связывает с нашей  родиной.
Оленич закончил рассказывать.  Мы молчали. Действительно, чего здесь скажешь. Шла война, жестокая, на выживание.  Но потом, после войны, что мешало превратить этот  край в развитый сельскохозяйственный район. Нет ведь, нагнали военных и сделали милитаризованную зону. Оленич словно угадал мои мысли.
- А  финны просили эту территорию в аренду.- Сказал он. Об этом Козырев  (в те времена министр иностранных дел России) проговорился.
 –И что? –спросил я.
–Ничего- отрезал Оленич - сработал принцип: Ни себе,  ни людям. Разговор не складывался. Мы действительно не понимали что делается в нашей стране. Перестройки уже нет, а идет...? А что идет, говорить не хотелось.
- Мужики! По машинам! Есть хочется - скомандовал наш танкист и быстро нырнул в люк ГТС. Дорога обратно показалась не такой длинной. Мы молчали, да и Николаич, словно чувствуя наше настроение, не куражился, и машину вел осторожнее.
Совместив обед и ужин, мы сидели за столом и вяло переговаривались. Время было такое, что идти  осматривать окрестности было уже поздно. Спать -  рано. Оленич развел костер,  сел на обрубок дерева, и молчал, вглядываясь в набирающее силу пламя.
-Михалыч, а ты помнишь историю с губной гармошкой?  – вдруг заговорил  Николаич.
- С какой губной гармошкой? –оторвался от созерцания огня Оленич.
- С какой, с какой! Да перводчик, финн, рассказывал, помнишь?  – нетерпеливо настаивал Николаич.
-Ааа,-  протянул Оленич. – Так это давнишняя история и она не здешняя. Это дело было под Выборгом.
- Ну и что, что под Выборгом. Про финнов же. Ты расскажи, видишь Лексеич темой интересуется – не отставал наш гостеприимный хозяин.
- Что за история, Степан Михалович? – вклинился я.
-Что за история, говоришь?  Да ничего хорошего. Прямо скажу, жлобская история. Если бы не переводчик...он, кстати,  карел, не финн. ( Это Оленич – в сторону Николаича. Тот досадливо отмахнулся, дескать, какая разница. Давай, рассказывай) я бы не поверил, что люди так могут поступать. Ну да ладно, расскажу –  сдался Михалыч.
Было это несколько лет назад. Где-то в конце восьмидесятых.  Туристический автобус с финнами прошел границу под Выборгом и поехал по старой финской территории. Финны, которые ехали в автобусе, были уроженцы здешних мест.  Посему и ехали по составленному маршруту, чтобы  посмотреть на свою родину.
 – Я ездил по тем местам – отвлекся Оленич. –  Скажу, там дома стоят не чета нашим: каменные добротные. Финны тогда ушли по коридору и дома эти не сожгли  и не разбомбили. Их в спешном порядке заселили переселенцами  из Псковской и Новгородской областей.
Финны волновались, они смотрели в карты местности, у некоторых были  тетради с записями. Они явно готовились к встрече с малой родиной. Гид только успевал отвечать на вопросы. Автобус проехал какую-то деревню, -не помню название, –как финн, сидящий у окна, вскрикнул и попросил гида, чтобы водитель остановился.  Пассажиры  недоуменно посмотрели на коллегу, а он уже выскочил из автобуса и бежал к дому, едва видневшемуся с дороги.
Финн быстро поднялся на каменное крыльцо добротного, поседевшего от времени дома, и постучал в дверь. На стук вышел хозяин. Финн что –то говорил ему, показывая на крышу. Хозяин, русский мужик, одетый в привычный в те времена  спортивный китайский костюм, развел руками и пожимал плечами : «Дескать, ничего не понимаю». Подошедший переводчик прояснил ситуацию. Оказывается,  финн родился в этом доме, а в 1940 году, когда отодвинулась государственная граница, их выпроводили в Финляндию. Он хотел бы посмотреть дом. Хозяин недовольно пробубнил что-то, но разрешил. Вышедшие из автобуса попутчики с интересом наблюдали за земляком. Финн приставил лестницу к слуховому окну чердака и, неожиданно для его возраста, быстро поднялся к  и нырнул в него.  Какое-то время все, задрав головы, ждали появления. Время шло. Хозяин недовольно что-то сказал переводчику. Вдруг раздался радостный возглас. Из окна появился финн, в руках он держал небольшой деревянный пенал, густо покрытый пылью. Финн спустился, подошел к своим и под любопытствующие вопросы, открыл его. В пенале, заботливо завернутая в синее сукно, лежала губная гармошка. Когда финн развернул ее, она, как новая, сверкнула хромированными боками.  Дыхание времени ее не задело. Народ ахнул, а финн, дрожащими от волнения руками, взял инструмент и подул  в его. Гармошка отозвалась  незатейливыми звуками.Финны восторженно зашумели, а хозяин мрачнел на глазах. Он в раздражении дробил зубами  торчавшую во рту спичку. Финн немного успокоился и рассказал окружившим его попутчикам, что это его гармошка. Отец сделал ему подарок  на семилетие.
«Наша семья была небогатая, скорее среднего достатка - рассказывал финн, заботливо заворачивающий инструмент в сукно.- Считали каждую марку, каждый ерик, но не бедствовали. Я очень хотел иметь такой инструмент и даже научился у своего приятеля играть несколько песенок.  Но отец был строгий человек и просто  купить такую дорогую вещь, он не мог. Но и обижать отказом ему меня не хотелось. Я был единственный сын из трех детей, причем старший. И мы с ним договорились, что я буду выполнять часть работ, которую обычно выполнял работник. На том и порешили. Я ухаживал за скотиной, помогал матери по хозяйству. Вообщем, зарабатывал деньги не раз спращивал отца насколько я наработал». Финн перевел дыхание, народ внимательно слушавший его историю, засмеялся, а переводчик быстро пересказал ее мрачному хозяину.
 « Отец только смеялся над моими вопросами и говорил, что еще немного и заработанной суммы хватит. Наступил день моего рождения и мы поехали с отцом на ярмарку и там, в магазине, я выбрал понравившуюся мне гармошку. Отец, попыхивая трубкой, с улыбкой смотрел, как сияют мои глаза. - Финн помолчал, затем продолжил:
«Но радость была недолгой. СССР обьявил Финляндии войну. Мой отец ушел на фронт, а я, уже не за деньги, а на правах старшего, занялся хозяйством. У меня были две маленькие сестренки и их нужно было кормить».
Финн снова замолк, собираясь с мыслями. Гид  перевел рассказанное русскому хозяину. Он почему – то не реагировал на столь интересную историю, а только яростней жевал спичку. Похоже, что его вся эта шумиха с гармошкой раздражала.
 «Вскоре, вы сами это помните, нас погнали на запад, за Выборг. Разрешено было взять только личные вещи. Мать металась по дому, собирая нехитрые пожитки. Места не хватало. Я был ребенок и не понимал, почему сердитые дядьки в серых шинелях и странных островерхих шлемах, нас погоняют.  Я решил спрятать свою гармошку на чердаке. Подоткнув ее под стропилу,  успокоился, что надежно спрятал и смогу снова ее найти, когда мы возвратимся. - Финн  перевел дыхание.- Мог ли я знать, что мы покидаем свой дом навсегда»- грустно закончил он.
Затем он подошел к переводчику и что-то сказал. Тот, согласно кивнув головой, подошел к хозяину и перевел ему просьбу финна отдать гармошку. Она ему очень дорога. Он хочет показать ее своим детям и внукам. Хозяин раздраженно посмотрел на седого пожилого человека и резко ответил. Это слово и переводить было не нужно. Оно было понятно даже финнам. Убедительности ради он отрицательно покачал головой. Финны взволнованно зашумели и вразнобой стали говорить гиду, что это несправедливо, так как гармошка их спутника. Мужик снова хрипло сказал: «Нет» и протянул руку за инструментом.  Финн испуганно прижал пенал к груди  и  быстро заговорил. На глазах у него показались слезы.  Переводчик  стал убеждать хозяина дома, но тот только криво усмехался и даже что- то высказал. Переводчик не стал переводить сказанное, но его суть состояла в том, что, может, ему и дом  освободить. Финн словно понял, что этот хмурый русский, сказал что-то неприятное. Силы его покинули, он присел на ближайший камень, охватил голову руками и заплакал. Наступила гнетущая тишина. Финны стояли пораженные, они не знали, что делать.
Переводчик, а он действительно был карел из Петрозаводска.  Финкой у него была бабка, которая обучала внука, чтобы он помнил родной язык своих предков.  Это ему очень помогло при изучении карело-финского языка в Петрозаводском государственном университете. Гид первый сообразил, что нужно хозяину: «Давайте , мы ее у вас купим» - обратился он к русскому. Алчный огонь вспыхнул  в тусклых глазах хапуги. Он на мгновение задумался, затем кивнул головой,  назвав сумму. Переводчик охнул. Названной суммы хватило бы не на один музкальный инструмент. На взывание к совести, русский категорически качал головой и сделал еще попытку забрать инструмент. Финн прижал гармошку к груди и не желал с ней расставаться. Переводчик сказал ему, что находку можно купить и назвал цену.  Финны возмущенно зашумели. Сумма действительно была неправдоподобно велика. Нынешний хозяин финского дома стоял, широко расставив ноги в китайском трико с лампасами, и был явно доволен собой. Финн вытащил из кармана бумажник и торопливо пересчитал  купюры. Он отдал  их переводчику, сказав, что до указанной суммы не хватает, но он обязуется по приезду в Финляндию перевести недостающие  деньги. В ответ прозвучало хриплое:  «Нет, базар закончен» и снова рука потянулась за гармошкой.
Михалыч  замолк, вздохнл и отпил глоток чая. – Никогда бы не подумал - сказал Степа, задумчиво глядя в костер, - что русский человек способен на такое. Но факт есть факт.
-И тут произошло такое, что я бы не поверил, если бы рассказывал кто-то другой - продолжил Оленич, - но я знаю этого переводчика и  могу ему верить. Финны сбились в кружок, о чем-то поговорили и  стали доставать бумажники.  Сколько они собрали денег я не знаю - сказал  Степан Михалыч, - да и переводчик не сказал, но то, что кошельки вытрясали до последней марки, он видел. Русский с кривой усмешкой наблюдал за финнами. Организатор мероприятия,  почтенного вида финн, явно старше всех в группе, подошел к переводчику и отдал ему деньги. Тот   передал их хозяину дома. Русский неторопливо пересчитал марки, не погнушался сосчитать и металлические монетки.
Переводчик терпеливо ждал окончания процедуры пересчета. Русский закончил считать и снова, обнажая в кривой усмешке прокуренные желтые зубы, что-то сказал гиду. Тот понял, что мало, не хватает. Это переводить было не нужно. Финны со злобой смотрели на хапугу. Денего больше ни у кого не было.  Тогда переводчик достал свой кошелек и добавил необходимую сумму. Оказывается, не хватало совсем немного. Русский  пробурчал что-то и, не оглядываясь, пошел к дому. А финнов как прорвало. Они стали смеяться, хлопать по плечам еще не пришедшего в себя коллегу, после чего пошли рассаживаться в автобус. Финн еще какое-то время  сидел на камне, словно не верил своему счастью. Он сидел и смотрел на некогда свой дом,  который  был такой близкий и дорогой в его воспоминаниях. Сейчас он был для него чужой. Что думал этот старый человек было понятно каждому. Потом он резко встал и, не оглядываясь, пошел к автобусу. Гармошку он по - прежнему прижимал к груди.
- Народ был оживлен- продолжил Оленич. - Смех стоял в автобусе всю дорогу. Все остались без денег, но никто не унывал.  Не смеялся только финн с гармошкой. Он  смотрел на всех  счастливыми глазами и благодарно улыбался своим попутчикам.
Оленич перевел дыхание. - Я никому не рассказываю эту историю.Разве что Николаичу. - Помолчав, сказал Степан Михайлович.-  Никому. Мне стыдно. Стыдно за свого соотечественника. Русский человек, который в трудную годину делился последней краюхой хлеба превратился в жлоба и хапугу. Почему! В чем причина? часто спрашиваю себя и не нахожу ответа.
- Не мучайся Степа- заговорил Николаич.-  Время такое наступило, каиново, останел человек, оскотинился.
-Да, перестройка натворила чудес – продолжил Оленич, - Я уверен, что в советское время такого бы не произошло. Финнов бы напоили чаем и гармошку подарили, радуясь, что человеку сделали приятное. Почему всплыло в человеке все низменное? 
-Вот здесь я тебе отвечу, Михалыч -  ввернул Николаич – Деньги, наживу поставили во главу углаю А русский человек всегда был богат душой. Вот душу сейчас старательно выхолащивают. . Ты посмотри, какая пена идет с телевидения. Мультфильмы и те - про дядюшку Скруджа. Тьфу! Говорить противно. Все снова замолчали. Костер прогорел.Раскаленные угли покрылись сединой пепла. Лишь изредка через нее прорывался лукавый язычок пламени, чтобы подразниться и исчезнуть. Почувствовалась усталость, все – таки был большой день. Время  Заполярья обманчивое. Несмотря на поздний час еще светло и  не хочется уходить в дом. Солнце бродило по привычному небосклону, не собираясь уходить, хотя в августе начинало смеркаться.  В далеке, на горизонте, появились сиреневые разводы.
-Эге, мужики – заговорил Николаич, -  дело - к дождю. И правда, появился ветер, зашумели тревожно кроны сосен. Уплотнился воздух, вокруг все посерело, стало призрачным.
- Пошли в дом - скомандовал наш хозяин – пора на боковую. Дождь зарядит на все ночь. Мы не споря потянулись за ним. Дождь в Заполярье - обычное дело: начинается когда ему вздумается и закончится, когда заблагорассудится. Посему вопросов и не задавали. Дождь – так дождь,  спать - так спать. Когда  мы зашли в дом, то нас охватил плотный горячий воздух. Словно закрыли в коробке. В  уши полез настырный комариный звон.
 Комары, это исчадие Заполярья. Как здесь спать. Николаич  прочувствовал наше паническое настроение и крикнул из соседней комнаты, где что –то искал: - Счас пологи найду. Так что не бойтесь, не сожрут.  В это время  мелкие капли дождя царапнули не совсем чистые окна.  Дождинки зацепились за пыль и лениво, не спеша, сползали вниз, оставляя за собой гусеничный след. Там, внизу, на подоконнике, они расплывались темным пятнышком. Вскоре дробный стук по крыше заявил, что дождь разыгрался и надолго. Стекла стали ясноглазыми и за оконом проклюнулся пейзаж: серый иллюзорный. Глядя на такие пейзажи  в голову начинает лезть всякая чертовщина.
- Похоже надолго зарядил  – это Николаич принес нам пологи и серые содатские одеяла. –Не обессудьте, что есть. Это он намекнул на отсутствие белья. –Подушки, там, на койках. Спать!- скомандовал он. – Завтра рано разбужу. Ну и ладно. В тишине комнаты раздался разнокалиберный звон и бряцанье пружин. Это взвыли и заиграли пружины старых армейских кроватей.
Быстрее всех заснул Николаич. Его мощный храм волнами шел из соседней комнаты. Так мог спать только человек не обремененный совестью и проблемами. –Позавидуешь, - подумал я – слушая рулады, которые выводил лесной отшельник. Сон ушел. Я лежал с открытыми глазами и прокручивал в памяти события сегодняшнего дня. Заросшие иван-чаем и осинником разрушенные фундаменты домов. Изуродованные танковыми гусеницами, заброшенные поля,   бочки из- под бензина, разбросанные по берегам озер и рек. И рассказы, главное услышанные от неьбезразличного человека.  Рассказы берущие за живое.
 Я  не берусь судить события полувековой давности, когда разразилась война между маленькой Финляндией и навалившимся на нее всей своей мощью СССР. Это уже история. Но история с губной гармошкой это еще не история, чтобы беспристрасно препарировать ее.  Захлестывают эмоции. Почему  появился в нашей, совсем недавно  благополучной стране этот моральный урод? Он родился  после войны. Не голодал, не ходил раздетым  - разутым, учился в советской школе. И вдруг такая черствость. Привычно винить перестройку, которая словно поганой метлой подняла в воздух всю нечисть? Стоит ли. Были годины похуже на нашей земле. Может, что-то низменное таится в нашей душе? А события последних лет взбаламутили слежавшуюся грязь и пошла на поверхность серая ноздрястая пена. Не знаю.А  может от того, что  жил этот юродивый  не на своей земле, не в своем доме? Нет и не было у него корней, прочно державших его на земле. Может от того, что он окупант? Пусть не явный, но не привечает его отобранная у финнов земля. Не греет, она его.  Да и не выкладывается он на этой суровой, не очень плодородной земле. Так, живет случайными заработками. Отсюда и душевная черствость.  А что будет дальше, когда жажда наживы, незаработанных денег овладеют сознанием большинства?  Так, размышляя о бренности бытия, я заснул.
Проснулся от зычного крика хозяина: - Кончай ночевать! Подьем! В окнах плескался серый рассвет.  Было сумрачно. Продолжал моросить дождь. Небо плотно занавесилось тучами и солнце безуспешно пыталось пробиться через них. Север он и есть север, куда без дождя.
После утреннего чаепития  мы быстро собрались, попрощались с гостеприимным хозяином и тронулись в обратную дорогу.