Уважаемые читатели!
Вот и наступил и китайский Новый год!
Несмотря на кризис, авторы полны оптимизма, чего и вам всем желаем. И живем надеждой. И помним все.
В следующих номерах – новые произведения уже печатавшихся в альманахе авторов, кого конкретно – секрет. Приятные неожиданности и нестандартные ситуации.
Право, иногда и за простой тариф не проедешь, а двойной у нас теперь по ЖКХ.…
Но это нас не останавливает….
Да, поэзия уже выложена на стихире, там - замечательные стихи Аллы Изриной, Станислава Сухомлинова, Ивана Шевченко и Александра Бутузова.
http://www.stihi.ru/2016/02/10/12763
Вопросы и предложения
Проза: Владимир Митюк vmityuk@mail.ru
Поэзия: Алла Изрина jk041@yandex.ru
Читайте! Альманах Двойной тариф, выпуск 6.
Алина Дольская
Шаль для гулящего мужа
– Давай! Соври что-нибудь! – я стояла перед стиральной машинкой с тазом грязного белья. Поверх кучи футболок и сорочек лежала белая рубашка мужа. Нижний край был испачкан ярко алой губной помадой. Славка, только что вошедший на кухню, застыл на месте, уставившись на красное пятно в форме размазанного сердечка.
– Помочь? – я с силой швырнула таз на пол и села на табуретку,– скажи, что у тебя сломалась машина и пришлось добираться на работу в переполненной маршрутке. Водитель резко затормозил, одна из пассажирок, сидящих напротив, упала и уткнулась тебе лицом в пах. При этом успела расстегнуть ремень на брюках, вытащить рубашку и вытереть свои губы.
Славка стоял, не шевелясь, и хмурил брови.
– Приблизительно так и произошло, – криво улыбнулся он, поднял рубашку, рассматривая пятно, и очевидно надеясь, что оно самопроизвольно растворится, – ничего не понимаю. Что за глупые шутки…
– Знаешь, мне это всё надоело…
– Люд, ты что?! – Славик опустился на стул и вдруг стукнул себя рукой по лбу, – вот стерва!! Нелькина работа! Она мне кофе на рукав пролила за полчаса до совещания у генерального, я на неё накричал, снял рубашку и заставил застирать пятно...
– За дуру меня принимаешь? – перебила я.
Славка встал, обошёл стол и попытался взять меня за руки.
– Милая, ты серьёзно считаешь, что у меня может быть что-нибудь с женщиной, пользующейся такой вульгарной косметикой?
Железный аргумент. Он быстро собрал сорочки, затолкнул в барабан машины и нажал кнопку пуска. Если бы на рубашке было застирано кофейное пятно, я бы это заметила. В этом месте она осталась бы не проглаженной.
– Люд, – Славик легко приподнял меня и прижал к себе, – давай не будем ссориться из-за твоих глупых подозрений? Мы скоро едем на море! Санька уже маску с ластами с антресолей достал.
Славик обнимал меня, прикасался губами к моим плечам, заглядывал в глаза. Он был красивым, ласковым, умным. Если бы этот случай был единственным! Если бы эту чушь из серии невероятных историй Мюнхгаузена я слышала впервые!
– Никуда я не поеду, – спокойно ответила я, отстраняясь от него, – и хватит этих дешёвых спектаклей. Нам лучше развестись. Я устала и от твоей лжи, и от всей этой грязи.
– Ты это серьёзно? – Славик попытался закурить, – я плохой муж? Плохой отец? Ты принимаешь такие решения за три дня до отпуска? Ты сможешь сказать сейчас сыну, что он никуда не поедет, потому что сходишь с ума от ревности?
Он подошёл к подоконнику и выдохнул дым в раскрытое окно. Верхушки старых лип, растущих у нашего дома, пестрели кружевом жёлтых цветов.
Славик, заложив руки за голову, потянулся. Очертания торса и бицепсов стали резкими, выпуклыми. Я перевела взгляд на его узкие бёдра и подумала, именно это со мной и происходит. Я не должна сходить с ума от ревности только потому, что этот зеленоглазый брюнет с фигурой древнегреческого атлета является отцом моего ребёнка.
– Ты прав. Такие решения сгоряча не принимаются. Нам надо некоторое время пожить друг без друга. Вы поезжайте с Санькой к морю, а я...
Настойчивая телефонная трель прервала меня на полуслове, механический бесцветный голос назвал номер абонента. Мне звонила бабка Нюра, услышать которую я была несказанно рада. Я вышла в прихожую и подняла трубку:
– Нюра, здравствуй! Нюрочка, как хорошо, что ты позвонила...
– Ты что, плачешь? – строго спросила Нюра, даже не поздоровавшись.
– Нет, тебе показалось, – сказала я, вытирая слёзы, – Нюра, я приеду к тебе пожить? Можно? Мне дядя Олег звонил. Просил посидеть с тобой. У него непредвиденная командировка. А у меня...
Нюра помолчала. Я представила, как бабка медленно перекладывает трубку к другому уху, освобождая руку для сигареты.
– Нюра, ты опять куришь?
– Я Нюра уже почти целый век. И нечего приезжать. Некогда мне тут с тобой.
– Чем же ты занята?
– Умирать собралась… – Нюра сообщила об этом недовольным голосом, как о досадной необходимости вынести мусорное ведро.– Водочки привези!
– А без водочки нельзя умереть? – огрызнулась я. Врачи прочили ей скорую кончину ещё лет десять тому назад и категорически запретили курение и алкоголь. Она покуривала и пропускала по пятьдесят граммов перед обедом, бессовестно пользуясь тем, что близкие не могли ей отказать. Старясь угодить, несли тайком всё то, чего единодушно решили лишить на семейном совете. Кто тащил любимые сигареты, кто маленькую бутылочку беленькой.
Престарелая бабка являлась моей дальней родственницей. Летом её внуки, мои троюродные братья и сёстры, переезжали на дачу, а она оставалась с дядей Олегом в пятикомнатной квартире, из которой почти не выходила.
Маленькая худенькая старушка, сохранившая ум и память, из-за болезни ног редко поднималась с кровати.
Бабка Нюра была им не родной. Воспитала и вырастила троих приемных детей, пятерых внуков, схоронила четырёх мужей и не желала знать своего возраста. В нашей родословной, благодаря ей, появилось столько новых ветвей, что многочисленные сводные братья и сёстры сами затруднялись объяснить, кто кому и кем приходится.
Овдовев в очередной раз, Нюра безропотно бралась за воспитание какого-нибудь народившегося чада. К родным детям своих мужей относилась с любовью и заботой. А поскольку приходилась собравшимся за одним столом и «мамой», и «свекровью», и «тёщей», и «тётушкой», и «бабулечкой», то после очередного внушительного юбилея её стали звать просто Нюрой.
Просто Нюра была гораздо больше, чем главой семьи. С таким уважением, трепетом и любовью, с какими мы относились к ней, относятся муравьи и пчёлы к своей королеве.
Нюрина болезнь периодически давала осложнения, трижды врачи советовали готовиться к худшему. Но трижды Нюра после очередного кризиса открывала глаза в палате, где стояло человек пятнадцать перепуганных потерянных родственников, и неизменно сердито задавала один и тот же вопрос:
– Кошку кормили?
Кошками Нюра называла всех своих полосатых и пятнистых животных, которым находилось место в просторной прихожей её квартиры. Животные периодически менялись, умирали от старости или терялись. Дети приносили в дом новых. Вместе с половичком и мисочкой для еды к ним переходила кличка «Кошка».
– Чего носами хлюпаете? Выгляжу неважно? На себя посмотрели бы, клоуны,– раздавался в палате её тихий насмешливый голос, – да не умираю я, не умираю. Передумала.
Все облегчённо вздыхали и бросались к ней. Кто-то начинал рыдать от счастья, кто-то пытался загородить дверной проём от возмущённых врачей, спешащих выяснить, зачем пустили толпу к умирающей?! Начиналось очередное цирковое представление, в котором были счастливы все: и взрослые, и дети. А Нюра закрывала глаза и что-то шептала себе под нос.
В один из таких счастливых дней я оказалась рядом и, опустившись перед кроватью на колени, наклонила ухо к её губам, пытаясь разобрать слова молитвы, которую, наверное, она читала.
– Вот балбесы! Послал же Бог родственничков! – недовольно шептала она,– сейчас опять всю больницу переполошат! Нашли, чему радоваться. Тьфу ты, аж смотреть противно…
***
С Богом отношения у Нюры не сложились. Единственная странность бабки, которую мы не понимали. Все прекрасно помнили о её сложной судьбе, начавшейся до революции и искорёженной войнами, голодом и сталинским режимом. Возможно, она оставалась верна своим атеистическим убеждениям, навязанным ей в юности. А может у неё, женщины с мощным материнским инстинктом, были свои счёты с тем, кто не дал ей собственных детей.
Нюра спокойно относилась к тому, что дети и внуки крестились в церкви и старались соблюдать религиозные обряды. Но икон дома не держала. В том месте, где обычно их помещают, у Нюры висели фотографии в рамках. Умерших родителей. Мужей. Детей. Внуков. Родственников. Друзей. Кошек.
– Нюра, а почему здесь нет твоей фотографии? – спросила я, помогая ей подняться из инвалидной коляски (мы только что пришли с прогулки).
– А здесь только те, кого люблю…
– А себя не любишь? Ноги сухие? Садись на диван, сейчас плед принесу, и молоко с мёдом подогрею…
– Ты сама-то ела, Людка? Весь день хлопочешь возле меня. Что я, дитё малое? Ступай…
– Нет, Нюра, никуда я не пойду. Славик с Санькой на море уехали. У меня отпуск целый месяц, пока твои грядки копают, будешь меня развлекать. Мне одной дома сидеть скучно. И от молока не морщись. Когда я маленькой была, помнишь, как ты мне его в кровать приносила? И приговаривала: «Деточка-конфеточка, звёздочка моя, дам тебе, любимая, кружку молока…».
Нюра довольно крякнула. Она не позволяла нам откровенно намекать о её немощности и строго пресекала любые попытки облегчить свои страдания. Посторонним людям, не знавшим её, Нюра казалась грубой и сварливой старухой.
Она действительно никогда не пыталась кому-нибудь понравиться. Мы же её обожали и ревновали к соседям и знакомым. Во время семейных торжеств к тому месту, где она усаживалась, начинали щемиться, гремя стульями, все, от мала до велика. Всем хотелось сидеть именно рядом с ней.
К Нюре шли поговорить по душам и спросить совета. Не имело значения, о чем шёл разговор: о желании одного из сыновей подать иск в суд на проворовавшегося партнёра, намерениях падчерицы избавиться от нежелательной беременности или раскаяниях правнука за стёртую в дневнике двойку. Чужие секреты навсегда оставались за закрытыми дверями её комнаты.
– А ты чего с ними на море не поехала? Охота тебе со старухой сидеть?
– Боишься, на двоих водки не хватит? – рассмеялась я, надевая ей шерстяные носки, – поговорить мне с тобой надо. Развестись хочу со Славкой. Он мне изменяет.
Нюра пригладила выбившиеся из-под гребня пряди седых волос. Расправила на коленях складки мягкого пледа. Положила поверх него маленькие, исчерченные сотнями темных морщинок руки.
– Вот тебе и раз. Кто б мог подумать…– Нюра посмотрела на меня с такой болью и отчаянием, что я пожалела, что взваливаю на неё свои проблемы, – и давно?
– Думаю, давно. Он у меня такой красивый, бабы ему сами на шею вешаются…
– Да я не про Славку! Водку давно пьёшь?
– Нюра! – нахмурилась я, – что за чёрный юмор? У меня трагедия! Семья рушится! А ты боишься, что я твою водку выпью! Вот скажи, как жить с этим?
– Это ты думаешь, что трагедия. Баб, которые вешаются, так их всегда вокруг пруд пруди. Вот тех, на ком дом держится, мало. Но разводиться и своими руками кому-то своего мужа отдавать… тем более, мужа хорошего, заботливого, работящего, – Нюра тяжело вздохнула, – так это надо быть полной дурой. Вот это трагедия.
Я прилегла на диван и положила голову ей на колени, пока это место не заняла Кошка. Нюра мягко провела рукой по моим волосам. И мне стало хорошо и спокойно, как в детстве.
– Думаешь, это легко? Терплю, терплю, но во мне, словно, ком разрастается. И душит так, что вздохнуть больно. Моя ревность живёт отдельно от меня. Вырывается наружу, как джин из бутылки. И такое вытворяет, что места для любви не остается, одна злость. И желание отомстить ему той же монетой, чтоб мучился и страдал. Я ведь, если захочу, у меня столько мужиков будет. Только свистни!
– Так скатиться никогда не поздно, деточка. Водку ты уже хлещешь.
– Издеваешься? Никогда не могла понять, когда ты шутишь, когда говоришь серьёзно. Нюра, а ты своим мужьям изменяла? – приподнялась я. Кошка, сидящая рядом с диваном и нервно подёргивающая хвостом, явно давала понять, что собирается запрыгнуть на колени Нюре, отвоевав своё излюбленное место.
– Как можно? Если любишь человека, сердцем-то привязываешься. И не нужен никто больше. Видела, может, в лесу, когда два дерева рядом друг к дружке прирастают, корнями сплетаются. Отруби одно, второе сохнуть начнёт. Это деревья. А что про людей говорить.
Нюра замолчала и принялась гладить соскучившуюся Кошку, наконец-то допущенную на хозяйские колени.
Четырежды Нюрина душа прирастала к душе любимого. Четырежды не признаваемый ею Бог разрубал эти сросшиеся корни. Четырежды Нюра падала замертво, узнав о кончине супруга, и отказывалась жить дальше. А потом находила в себе силы подняться и начинать всё с начала.
– Ты их всех любила? Всех четверых?
Она пожевала сухими губами, задумалась, хитро сощурилась.
– Это они меня любили! – и наклонила голову к Кошке, пытающейся что-то мурлыкать старухе в ухо. – Никому я твою кильку не отдам, не волнуйся. И Людка твою рыбу не съест. Сиди спокойно.
– Нюра, нельзя всех любить одинаково. Был же у тебя кто-то особенный, самый- самый…
Она тяжело вздохнула. Поправила гребень. Потрогала руками воротничок ситцевой блузки, подобранной в тон шерстяному пуловеру.
– Был. Последний, Андрейка, красавиц, хохол. Да ты его застала, помнишь, наверное? Вот гад, крови мне попил. Из дома убегал, как кобель некормленый. Влюбчивый был. Бывало, спутается с кем, так две недели от него ни слуха, ни духа. А потом приползает…
***
Дядю Андрея я не помнила. Зато мать, жившая в молодости одно время у Нюры, часто вспоминала эти ставшие притчей во языцех семейные спектакли. Рослый плечистый Андрей и в пятьдесят девять был орлом. Кареглазый, улыбчивый, с ямочкой на волевом подбородке. Волосы чёрные вьющиеся, с лёгкой сединой. Весельчак, балагур, любитель пропустить рюмочку, но непременно «за прекрасных дам». Мастером был отменным. Любую, даже сложную технику чувствовал, как пальцы на своей руке. Отбоя от клиенток не было. Особенно, одиноких.
Периодически дядю Андрея пыталась увести из семьи какая-нибудь Глаша или Даша. Нюра переставала есть, сутками стояла у окна и тихо выла. Дядя Андрей с головой бросался в новый роман, но через неделю другую неизменно оказывался на пороге своего дома, стоящим на коленях.
Кто-нибудь из детей обнаруживал блудного отца и сообщал новость Нюре. Она немедленно начинала приводить себя в порядок, усаживалась в кресло, брала в руки крючок и почему-то начинала вязать какую-то нелепую красную шаль. Ни до, ни после она никогда не брала в руки это вязанье.
Дядя Андрей, не вставая с колен, проползал из прихожей в зал и начинал что-то тихо говорить. Что именно, никто не знал. Дети деликатно закрывали за ним дверь, оставляя родителей наедине. Через час он понуро шёл в ванну мыться, надевал чистую одежду. Нюра с появившимся на щеках румянцем накрывала стол. Идиллия продолжалась несколько лет, а потом всё повторялось.
Повзрослевшие дети внесли изменения в ритуал возвращения Андрейки. Обнаружив отчима стоящим на коленях после очередного загула, они сначала отправляли его принять ванну, приносили свежее бельё, а потом допускали к Нюре, неизменно вязавшей бесконечную красную шаль.
Было непонятно, почему дядя Андрей, у которого часто находились более выгодные партии с состоятельными молодками, неизменно возвращался к своей Нюре. Ещё большей загадкой оставалось для нас то, почему Нюра, угасающая, как свеча после его очередного ухода, каждый раз снова прощала его.
– Нюра, я всё спросить хотела. Не рассердишься? Мне мать рассказывала, ты всё время вязала что-то, когда мирилась с Андреем. И не позволяла никому это вязанье в руки брать. До сих пор в комоде прячешь. Натка говорила, ты этим вязаньем мужа к себе привязывала. И знаешь мол, разные заговоры приворотные. Может, мне для Славика скажешь?
Натка была родной дочерью дяди Андрея, которая переехала к ним жить, когда бывшая жена красавца-хохла, сбежавшая от мужа, спилась и оказалась в лечебнице для душевнобольных. Три её сводных брата, доставшиеся Нюре от предыдущих мужей, могли часами рассказывать удивительные истории о том, как мачеха поднимала их после болезней, не обращая внимания на неутешительные прогнозы врачей. Внуки, которым посчастливилось быть отданными Нюре на воспитание, никогда не кричали по ночам, хорошо ели, рано начинали говорить и ходить, опережали по развитию своих сверстников.
Нюра задумалась, недовольно дёрнула плечами:
– Заговоров не знаю. А вязать начинала, чтоб Андрей не видел моих слёз и дрожи в руках. Слезами разве мужа удержишь?
– А что он тебе говорил каждый раз, когда стоял перед тобой на коленях?
– Не помню, я всегда внимательно петли в этот момент считала.
– Нюра!!
– Да правда, нарочно самый сложный узор выбирала, чтоб нельзя было отвлечься. Заканчивала очередной фрагмент и улыбалась ему, гаду ползучему.
– Ну, ты даёшь! Вся семья голову ломает над тем, что он тебе такое мог говорить, что ты каждый раз счастливая из комнаты выходила.
– Людка, да что он мне мог нового сказать-то? Вот и теперь, кобелина, где-то опять бегает, – вздохнула Нюра,– вторую ночь всех их вижу, приходят ко мне, зовут. Только Андрейки нет. А я уж его подожду… Он этой шали красной так на моих плечах ни разу и не увидел. Как и слёз моих бабьих.
– Ты что такое говоришь? Кто приходит?
– Мужья мои. Пора мне... на этот раз действительно пора...
– Не пугай меня, а? – Я обхватила бабку за плечи. Холодные серые глаза смотрели на меня печально. В них светилась какая-то отрешённость и покорность.
…Последний и самый любимый муж Нюры умирал у неё на руках. Почти полгода она не спала по ночам, сидя возле его кровати. Однажды дядя Андрей пришёл в себя и, увидев в её руках крючок и красную шаль, заплакал:
– Я одной ногой в могиле стою, Нюра, а ты мне всё о моей вине напоминаешь. Хочешь, чтоб я и на том свете места себе не находил?
– Ну что ты, Андрей, что ты,– Нюра принялась поправлять подушки мужу, – на том свете тебе за эту шаль многое простится. Многое.
Он перехватил её руку, прижал к своему лицу и застонал.
***
Ночью я проснулась от странного шороха. Повернулась на другой бок, прислушалась. Из дальней комнаты раздавалось тихое бормотанье. Я встала, прошла босиком по длинному коридору и увидела узкую полоску света из Нюриной комнаты.
Бабка стояла на коленях перед своим "иконостасом" и била поклоны. Я хотела броситься к ней, но неведомая сила приковала меня к месту, лишив способности говорить. Я, словно онемев, замерла перед дверью, прислушиваясь к её словам.
– Ты уж прости меня, Василий, – Нюра коснулась лбом пола, – за то, что не вернулся с финской. За то, что забрали тебя из-за свадебного стола. За то, что не долюбить, не доласкать тебя не успела.
С пожелтевшего старого снимка в пространство безразлично смотрел молодой безусый парнишка с курчавым чубом над высоким лбом. Василию было девятнадцать, когда под его левую лопатку с хрустом вошёл холодный штык.
– Я ведь, Василий, от тоски руки на себя наложить хотела. С петлёй на шее Иван меня и снял. Пришёл за молоком для годовалого сына, а я только табуретку от себя оттолкнула. С Иваном – то нас беда свела. Год неурожайный выдался, я мать похоронила, он – жену, Лиду, подружку мою. В город на фабрику мы подались. Ивана мастером назначили. А я хворать стала сильно, на стройке застудилась. Так Иван от меня не отходил. А уж потом, такая у нас любовь началась, ни часа не могли друг без друга.
Нюра подняла голову и повернулась в сторону портрета, с которого на неё смотрел человек с открытым приветливым лицом в военной форме.
– Ванечка, дружок мой ненаглядный. Виновата я перед тобой Ванечка. Дочь тебе, как обещала, родить не смогла. Мёртвой девочка вышла. Но сына твоего спасла. Алёшка-то наш теперь…большой человек. Сам руководит заводом, который ты строил. А первенца своего в честь тебя назвал. Такой сорванец! А блины ест прямо со сковороды, как ты любил.
Второй Нюрин муж, Ванечка, ушёл на войну добровольцем и погиб в 41-ом при взятии безымянной высоты. Получив похоронку, она потеряла сознание, а пришла в себя в акушерском отделении больницы. Врачи сказали, что сохранить ребёнка не удалось.
…Нюра медленно поднялась, осторожно переставляя непослушные ноги, подошла к комоду, взяла в руки снимок в деревянной резной рамке. Любовно провела по нему рукой:
– Афанасий Никитич, мой генерал. Что-то ордена твои запылились, или мне показалось? Помнишь, парад Победы и танцы в нашем клубе? Сколько девчонок молодых на тебя засматривалось, а ты к нам с Алёшкой прикипел. Семья твоя во время эвакуации под бомбёжку попала. Говорил, Алёшка тебе пропавших сыновей напоминает. И предложение мне делал, разрешение у него спросив? Я ведь их тогда по детским домам два года разыскивала, твоих Юрку с Олежкой. Тайком от тебя, боялась, что не получится.
А как ревновал меня, помнишь? С работы встречал, называл вишенкой? Как в Москву ехать на повышение отказался, пока квартиру большую нам не дадут? Чтоб забрать сразу всех детей? Ты прости, родной, не знала я про твои осколки под сердцем. Спорила всё с тобой. Не берегла. А ты старался всё время быть рядом, зная, что мне рожать пора.
Мне потом врачи как сказали, что этот проклятый осколок повернулся, и операция уже не поможет, я дитё скинула. От испуга. А когда с почестями военными тебя хоронили, Юрка с Олежкой с двух сторон на руках повисли. Ни на шаг от себя не отпускали. Боялись, глупые, что я их обратно в детский дом отвезу. Олежка- то твой теперь – военный врач. Операции на сердце делает. А жениться, дурачок, не хочет. Говорит, вот если бы такую, как ты, Нюра, встретить. Нюра поднесла снимок к губам.
– Дольше всех по тебе, Афанасий, траур носила. Даже к рюмочке пристрастилась. А однажды, как снег на голову,– Андрейка. И моложе меня, и красивый, и бесшабашный, и весёлый, и на все руки мастер. Приехал из Киева к нам работать. Только я в его сторону не смотрела. По тебе тосковала, да и куда мне с такими хвостами? А он голову потерял, каждый вечер с цветами к порогу. Вот мои хвосты собрались все как-то втроём – Алёшка, Юрка и Олежка и решили его отвадить, избили до полусмерти.
А мне потом пришлось его выхаживать. Я днём раны залечиваю, а он ночью бинты срывает, чтоб подольше кровоточили. Пока «лечился», всё в доме перечинил, с мальчишками подружился. Увидели они, как он ловко с инструментами обращается, сами к нему потянулись. Особенно Юрик, его всегда к технике тянуло. Это благодаря Андрею он конструктором стал. Самолёты теперь строит. Андрей всех их любил, как родных. Ласковый был, да жалостливый.
Бывало, приду с работы, уставшая и сердитая, а он нам две сковороды картошки нажарит. Хрустящей, с корочкой. Огурцов с помидорами порежет в миску, маслом заправит. Селёдочку разделает, хлеба ломтями наломает. И всё с шутками-прибаутками, играючи. У меня самой рука к шкафу с графинчиком тянется. И так с ним всегда было легко и весело, что петь хотелось. Вот ведь человек какой был, такие страдания мне причинял, а уйдёт, и сразу темно и тихо становилось. Возвращался, и снова светило солнце.
Нюра поставила на место снимок Афанасия Никитича. За её спиной виднелся портрет дяди Андрея, написанный художником. Смеющиеся счастливые глаза красавца-хохла смотрели поверх Нюры в полумрак комнаты, освещаемой ночным светильником.
– Чего смеёшься? – сердито спросила Нюра, не поворачиваясь, – хорошо там тебе, без меня? Никто не пилит, не ругает. Может, снова себе молодку нашёл? Ты у нас по этой части ходок! И не ревную вовсе. Да нужен ты мне больно, кобель проклятый. Спасибо скажи, что я твоих зазноб с кладбища не погнала, когда хоронили тебя. Сбежались со всей округи, дуры бесстыжие. Я каждой в руки поминальный пирог протягивала, как чувствовала, напекла втрое больше, чем надо.
Чего радуешься? Мы теперь все годовщины отмечаем. Тебя поминаем. Ни одна слова плохого не сказала, так любили. Я? А что я? После тебя ко мне Матвей, сосед по даче, сватался, овдовел, дети разъехались. Говорит, приходи, Нюрочка, старость доживать вместе будем. А я как подумаю, придёшь ты домой, а меня нет. Будешь так стоять на коленях вечность, не зная, что я тебя, дурака, давно простила. Не прощу только, что с собой не взял. И не плачу я вовсе. Так, в глаза попало что-то. Какая шаль? Красная? Уже давно довязала. Хочешь, посмотреть?
Нюра замолчала, встревожено всматриваясь в темноту. Я поняла, что не имела права находиться здесь и медленно пошла в свою комнату. Заснуть больше не смогла. Думала о Нюре. О её судьбе. О её способности прощать. О тех уроках любви, которые она преподносила нам, отдавая себя без остатка своим близким.
***
Утром я сварила ей молочную кашу, положила в тарелку творог со сметаной и, поставив на поднос, понесла в спальню. Нюра просыпалась очень рано и часто снова засыпала после завтрака.
Она сидела в той же позе на кровати, в которой я оставила её, и дремала. На её плечах была накинута огромная шаль, спускающаяся ажурными кружевами на пол, как тонкое гипюровое покрывало.
Я поставила поднос на столик и опустилась перед ней на колени, не в силах отвести взгляда от такой красоты. Сложный замысловатый узор по краям напоминал лепестки закрытых цветов, похожих на свечи.
– Нюра…. – заворожено произнесла я, – неужели это творение рук человеческих?
Нюра приподняла веки и гордо ответила:
– Он даже не заметил, что у меня больные ноги. Я их прикрыла шалью.
Я осторожно потянула за край, стараясь рассмотреть основной рисунок, и когда увидела его целиком, замерла. С Нюриной шали на меня смотрел скорбящий лик Иисуса Христа. Изображение Спасителя было настолько правдоподобным и точным, что по моим щекам потекли слёзы. Создать такую рукотворную икону мог только глубоко верующий человек, получивший на это благословение свыше.
– Нюра, ты помирилась с Богом? – зачарованно спросила я, – «кто много любит, тому многое прощается»?
Нюра не ответила, посмотрела сквозь меня и кому-то кивнула.
– Иду…иду… – шепнула она, на несколько секунд неестественно замерла, и, тяжело выдохнув, уронила голову. Голубая выпуклая венка на её виске перестала пульсировать. Часы на стене остановились. Мне показалось, за моей спиной пронёсся легкий ветерок. Будто несколько пар рук одновременно протянулись к ней.
Теперь она могла встретиться с ними всеми, со своими умершими мужьями. Но спешила раскрыть свои объятья самому любимому, тому, кто и после смерти стоял на коленях и просил у неё прощение.
;
Сергей Паничев
Какой глупый роман
Женщина сидела в кресле ночью на кухне и читала роман без обложки.
Было жарко и душно, где-то на горизонте гуляла гроза, но здесь было тихо. Хоть окна были отворены, с улицы на девятый этаж доносился только слабый гул, напоминавший сопение.
Город, как пятилетний бутуз, спокойно спал, только иногда ворочался во сне.
Женщина забралась с ногами в кресло и уютно скукожилась, как умеют это делать только очень хрупкие женщины. Ее пышные волосы были сколоты в небрежную, но сложную прическу, отчего голова ее казалась слишком большой на таком щуплом тельце.
Время от времени по потолку пробегали волны света и отражения этих волн скользили по ее лицу.
Женщина читала роман и строила гримаски в соответствии с ее отношением к прочитанному. Гримаски менялись молниеносно: задумчивые и презрительные, насмешливые и трогательные, но чаще мелькала гримаска скуки и недовольства – нижняя губа отворачивалась вниз, а уголки рта ползли к подбородку.
Эти гримаски и отблески света прихотливо играли в контрапункт и в унисон, отчего женщина в кресле казалась то девочкой, то старушкой, то маленькой обезьянкой, а чаще всего всем вместе.
В соседней комнате захрипели часы и собрались бить полночь, но, вспомнив о том, что московское время ноль часов ноль минут, задумались, кстати ли бить. Ничего так и не придумав, часы пробулькали что-то невнятно и затихли.
Женщина в кресле недовольно отбросила книгу. Боже, какой глупый роман!
Кто их сочиняет? Никто из них ничего не знает, ничего не пережил и никогда в их жизни ничего не будет.
Она потянулась, закурила сигарету и задумалась, глядя в окно.
В сущности, она была права – бульварное чтиво, как и бульварная пресса, да и почти всякое печатное слово сочиняются не вылезая из дому, и чем автор меньше знает о том, о чем взялся писать, тем лучше для пользы дела.
Впрочем, оставим эту скользкую тему, тем паче, что женщина в кресле не думала ни о бульварах, ни, слава Богу, о литературе, она вообще ни о чем не думала. А, поправив выбившуюся прядь волос, вспоминала, как в первое студенческое лето после экзаменов она удрала тайком от мамы в Крым, где без памяти любила одного, безумно флиртовала с другим, а спала с третьим, кажется...
Она сняла комнату задешево, хозяйка звала ее Лерочкой, но воду отпускала скупо и тряслась над каждой каплей. А волосы, ее чудные волосы – сущая чума! – их требовалось мыть каждый день, и она тайком крала воду по ночам.
Конопатый краснощекий сосед-квартирант, смахивавший на самца бабуина, мельком странно поглядывал на нее и однажды ночью, когда она кралась с ведерком воды, сосед выскочил из-за своей двери и, шепча: «Пойдем, милая, пойдем, тебе будет очень-очень хорошо!», потащил ее к себе. Она охотно поверила ему, потому что больше всего боялась огласки ночных краж и думала только о том, чтобы не расплескать добытую с таким риском воду.
Он втащил ее в комнату, поставил ведерко у двери и с опытной ловкостью принялся ее раздевать. Все мысли ее были о воде, но тело само думало за себя и потянулось навстречу торопливым ласкам. По спине, трепеща, пробегали полоски и пятнышки мгновенного льда и жара и спускались к ногам, постепенно леденевшим. А руки, напротив, стали жаркими и упругими и обвились вокруг крепких плеч с шершавой кожей.
Раздев, он уложил ее на постель, разделся сам и со скрипом взгромоздился на кровать.
Но тут с ним случилось что-то странное. Верно от возбуждения, но глаза его поблекли и помутнели, он сладко зевнул, лег рядом, пробормотал: «Спокойной ночи, дорогая!» и через минуту захрапел.
Она встала, нацарапала записку: «Милый, спасибо за все» и ускользнула из комнаты, забыв драгоценную воду.
Наутро она сменила квартирную хозяйку. Новая хозяйка звала ее «милая Лерочка», воду отпускала еще скупее прежней, но зато выдавала, почти задаром, ведрами яблоки из своего сада. Она придумала умываться по утрам половинками яблок, вечерами обтирала ими все тело, отчего становилось свежо и весело, а драгоценную влагу тратила на волосы.
Здесь она флиртовала с соседом. Ах, как бешено она флиртовала, верно влетела ему в золотую копеечку. Они в три дня обошли все местные недешевые развлечения – танцплощадку, два с половиной ресторана, где ему пришлось дважды подраться, ездили на катере вдоль берегов и даже собрались в Севастополь.
Вечерами они гуляли в парке, где на аллее фонари горели через один. На свету они многозначительно молчали, в темноте беседовали преувеличенно громко о красивых пустяках. Но однажды ритм прогулки нарушился, фонарь над их головой с треском потух, словно лопнул. И вот тут она, пожалуй, позволила ему лишнего, так, самую малость. Малость, потому что через несколько секунд фонарь с шипением загорелся снова, они отодвинулись, посмотрели удивленно друг на друга, словно не узнали себя на свету и тотчас вернулись домой.
Третья хозяйка не обращалась к ней никак, она была глухонемая, но воды давала вволю. Здесь она влюбилась, отчаянно и навсегда. Боже, как же его звали? Ведь как-то, наверное, звали. Кажется, что-то на Г.
Он сидел на скале у моря и кидал камешки вниз. И она, конечно, сразу в него влюбилась. Да, так, сразу. Это была судьба. Так уж все вместе сложилось – и туман, и камешки, и море, и одинокий человек по имени Г.
В первую же встречу он сказал ей, что она будет его женой – так на роду написано. И она ему поверила и даже пыталась разыскать какую-то линию у себя на ладони, да так и не разобралась в сплетениях туманной судьбы. Если бы вы его видели, вы бы тоже ему поверили – такой человек сметет на своем пути все препятствия.
Он водил ее купаться в море по вечерам, а она водила его купаться в море на рассвете. По ночам она мыла волосы и, хотя не спала ни минуты, на рассвете она была свежа и весела. Она прыгала сквозь сизый утренний туман по желтым, как старые зубы, обломкам скал к морю, а он плелся за ней, сонный, влюбленный и немножко смешной, как большой плюшевый медведь.
Море было сиреневым, чуть-чуть озябшим, колыхалось изумрудной бахромой у подводных камней и дышало, поглаживая тихо волной берег во сне. Всей душой она была уже там, в море, в его сонной ленивой ласке, но подходила к нему медленно, крохотными шажками и вставала у самого краешка, так, чтобы волна чуть-чуть не доставала ее ног. Затем, дождавшись, когда море, отступив, вздыхало во сне, она вставала туда, где море лежало мгновенье назад, ощущая подошвой его благодатную влагу.
Море, вздохнув, лениво двигалось вперед, она отдергивала ногу, и так продолжалось до тех пор, пока море не оказывалось ловчее. Тогда оно, окончательно проснувшись и ликуя, окружало победно ее ноги венчиком прозрачной пены, и, отступая, пыталось увлечь ее с собой. Так, играя, оно заманивало ее на глубину, где неожиданно, всегда внезапно, обрушивало на нее большую волну, окатывавшую с головой.
Ее любимый, сонно улыбаясь, брел по мелководью, падал в глубину и быстро с шумом плыл к ней. Они смеялись и пели, и плавали. И море смеялось с ними, дышало все глубже и глубже, обрушиваясь на берег со всей скрытой, но еще ласковой мощью. Если бы они купались целый день, к вечеру море, наверное, совсем бы расшалилось и разворотило бы берег неистовым штормом, но они не давали морю разыграться, вылезали, спали все утро в тени под скалой и просыпались давно за полдень.
После заката они ходили в заброшенный персиковый сад, где в темноте наощупь срывали зеленые персики. Персики были незрелые, твердые и хрустели на зубах, но были сочными и кисловатыми. Они дарили друг другу персики и швырялись ими, искали друг друга в кустах и хохотали, внезапно столкнувшись в темноте. А на небе вертелись и шалили мифологические влюбленные, которыми был полон весь небосвод. Они тоже прятались и перебрасывались звездами и хохотали на всю вселенную.
Через несколько дней между ними состоялся решительный разговор, и они решили пожениться и уехать к нему в Москву. Он отправился за билетами на самолет, она побежала домой за вещами и паспортом, но, возвращаясь, увидела остановившийся автобус.
Автобус был маленьким, запыленным и очень усталым, как ишачок. Он тяжело дышал, жарко фырча боками. Она посмотрела на этот автобус, поправила мешавшую прядку волос, влезла в автобус, доехала до Феодосии, где пересела на поезд и отправилась домой.
Пепел упал с истлевшей сигареты на колено, раскололся и покатился серыми комочками на пол. Женщина вздрогнула, бросила окурок в жестяную крышку, служившую пепельницей, поправила мешавшую прядку, взяла роман и продолжила чтение.
Гримаски, соревнуясь с отблесками света на потолке и зарницами подходившей грозы, забегали по ее лицу, которое снова казалось то лицом девочки, то старушки, а то и маленькой усталой обезьянки. Гримаски сменялись гримасками, но недовольных было больше.
Какой, право же, нехороший, глупый роман!
И зачем только их сочиняют…
Набитый Томпсон. Старинный анекдот
Государыня-императрица, матушка Екатерина Алексеевна Великая, известно, довольно охоча была до мужеского пола.
Но ключа к душе ее никто, кроме двух сиятельных Григорьев, не нашел.
А в том, видно, заключалось дело, что в поздние государынины годы у сердца ее обитала левретка из числа комнатных собачек, прозванием же на аглицкий манер – Томсон.
Ласковая была собачка, и привычку имела, словно дите малое – ласкаясь, любила она кончик уха посасывать, а со стороны казалось, словно нашептывала что-то.
Словом, государыня была от того без ума и часу без нее прожить не могла.
На ту причудливую собачью повадку и обратил внимание царский повар Филлипыч.
Тот Филлипыч прежде был в большом почете – несравненный считался мастер по московским наваристым щам. Но государыня со временем (по причине слабости зубов и желудка) завела привычку к жиденьким иноземным супчикам, для чего и выписала ко двору изрядную шведскую повариху.
На то матушкино решение Филлипыч сильно обиделся и всё старался ту повариху с кухни выжить, но ничего из многих его стараний не выходило.
Тогда решил Филлипыч с другого боку наладиться.
; Я, – стал он на людях частенько говаривать, – задумку одну умыслил и через то своего непременно добьюсь.
И стали люди примечать его часто с царской собачкой: он ее лакомым кусочком прикармливает и на ушко ей что-то шепчет, а при том на кого-нибудь в упор глядит.
Со временем же через те случаи иные возвышались, а иных и взашей с дворцовой поварни гнали, хотя и не всякий раз по Филлипычеву выходило.
Тогда прослыл он среди дворцовых служебных людей человеком опасным и стали к нему относиться уважительно и сторожко.
Только с иноземной поварихой у Филлипыча дело никак не ладилось. А, может, и в том была причина, что она собачку тоже угощала (не с расчетом, а по доброте душевной) и ее куски той лакомее казались.
Через такую неудачу впал Филлипыч в черную тоску и даже малость попивать начал, за который грех грозились его с дворцовой поварни прочь выбить.
Но тут случился при дворе немалый переполох – пропала левретка государыни.
Поисками царской любимицы занялся сам петербургский генерал-полицмейстер Николай Иванович Чичерин, да всё впустую. Так же и Филлипыч к розыску со рвением присоединился и в том своем рвении преуспел – сыскал он ее неподалеку в Миллионной улице в куртине на дворе важного аглицкого банкира Вильяма Томсона, по-русски же Виллима Виллимовича. Собачка лежала на боку, лапкой подергивала и жалобно повизгивала, видать, лакомые кусочки не пошли ей впрок.
Филлипыч хотел бережно ее на руки взять, чтобы во дворец снесть, но тут к нему сам хозяин вышел, увидал его, верно, через окно.
; Кто ты есть таков, человек, и что в моем дворе делаешь? – строго спросил он и Филлипыча в живот тростью ткнул.
; Я, Виллим Виллимович господин Томсон, дворцовый служитель, из дворца послан. У государыни любимая собачка без вести подевалась.
; Так это она и есть? – удивился Томсон и посмотрел на нее с жалостью. – Бедная, бедная зверица, она ужасно страдает.
Он осторожно поднял левретку и сказал Филлипычу:
; Не беспокойся, милый старичок, я сам отнесу. А тебе за то будет от меня благодарность.
И с тем пошел ко дворцу, а Филлипыч ему следом с надеждой поспешал.
А на площади перед дворцом генерал-полицмейстер Чичерин в тот час поисками распоряжался. Конные посыльные туда-сюда скачут, пешие чины от разных мест с докладами летят, словом, кутерьма, точно на Петербург со всех сторон неприятель валом валит.
Подошел к нему аглицкий банкир и говорит:
; Не это ли вы потеряли и так усердно ищете?
Увидал Чичерин Томсона с Томсоном на руках, ни слова не говоря, подбежал, собачку из рук выхватил и на рысях к государыне помчался.
А собачка уже глаза закатывает. Увидала она матушку-императрицу, жалобно проскулила, напоследок ее в ушко лизнула, дернулась и с тем кончилась.
Государыня от того зрелища расчувствовалась до горьких слез, а после спросила, кто ту левретку сыскал.
; Банкир местный аглицкой Виллим Виллимович, – тотчас ответствовал полицмейстер.
; Я его запомню, – кивнула головой государыня, глянула на собачку и снова на глаза ей слеза набежала.
; Вот что, Николай Иванович, вели-ка ты Томсона к чучельнику препроводить, пусть он изрядно в своем труде постарается, а как изготовят – в кабинете моем чтобы тотчас поставили, на память.
; Как?! – опешил Чичерин и тут же поправился. – Как повелеть изволишь, матушка?
; Да ты что? – нахмурилась императрица. – Никак, батюшка, плохо слышать стал! Томсона – к чучельнику ни мало немедля, а уж тот, не чета тебе, свое дело вельми знает!
Генерал-полицмейстера, хоть он и тучен был, как ветром сдуло.
Вышел он на площадь, твердым шагом к банкиру подошел и на поклон его ответствовал:
; Виллим Виллимович, вышла тебе от государыни милость, велела она тебе пострадать. Приказано из тебя чучелу сделать и в кабинете Ея императорского величества на память и в поучение поставить!
Господин Томсон с лица спал, побледнел, глаза выпучил, а Чичерин его под локоток взял и тихо ему шепчет:
; Виллим Виллимович, ты человек иноземный, к нашему непривычный, но не сумлевайся, у Шешковского в Тайной экспедиции такие мастера служат! Враз с тебя шкурку снимут – глазом моргнуть не успеешь! Пойдем уж, чего там тянуть – только мучиться!
Тут полицмейстер глазом моргнул и передал банкира в крепкие полицейские руки.
А Филлипыч, видя такое дело, бочком да тишком, с площади совсем исчез.
Господина же Томсона повели с бережением, под локотки. А как тот опомнился, то завизжал по-бабьи, да по-звериному, в руках забился, вырвался и со всех ног прочь бросился, да как раз попал на пути выезжавшей со двора на площадь императорской карете. Кучер едва успел лошадей удержать, отчего горячие скакуны поднялись, немало что на дыбы.
Томсон, увидав за зеркальным стеклом светлый лик матушки-государыни, пал с размаху на колени и принялся биться головой о пыльный бутовый камень, что на площади недавно был уложен. Изо рта его быстро побежали, смешиваясь и моля о милости, аглицкие, французские и русские слова.
Государыня приказала опустить стекло кареты, и сперва была не совсем в понятии, а когда разобралась, то повелела подвесть под свои очи генерал-полицмейстера.
; Ты, я вижу, – начала она со сдержанным гневом, – преизрядный шалун! Как же ты хотел из человека христианскую душу наружу вынуть и взамен нее пустую древесную опилку положить!
; Матушка! – взмолился Чичерин. – По вашему же то повелению!
И тут же о случившемся ей поспешил поведать.
Когда государыня всё поняла, то долго смеялась.
; Раз Томсону от Томсона чуть не вышла беда, то за Томсона Томсона надлежит изрядно утешить! – порешила она. – Ты, Виллим Виллимович, ничего не бойся, будет тебе от меня подарок!
С тем и укатила.
А ночью напуганный аглицкий банкир, бросив дом, хозяйство и многие свои прибыльные дела, велел собраться, заложить карету и гнать без роздыху прямо до Риги. Там за немалые деньги спешно выправил он у генерал-губернатора паспорта и бумаги на выезд из России. Лишь на пограничной заставе близь Митавы догнал его спешный запыленный петербургский курьер, с низким поклоном передал от государыни в дар ящичек палисандрового дерева и пожелал доброго пути. Банкир не смел отказаться, но выехав за рогатку в чужие земли в гневе бросил оземь императрицын подарок. Ящичек от удара рассыпался, изнутри его выпало чучелко любимой государевой собачки, искусно изготовленное, а из распавшегося ее брюшка, мелодично звеня, посыпались многие золотые империалы.
Потрясенный Томсон понял, что собачка была набита червонцами, общим счетом в несколько тысяч. С того щедрого царского дара, как говорят, пошло великое богатство и известность римского славного банкирского дома «Томсон и Френч».
А Филлипыч из Петербурга совсем исчез, словно его и не бывало, и сыскать его никак не могли.
Правда, уже по кончине и матушки, и грозного ее сына Павла, в спокойные Александровы дни служил в кругосветной экспедиции капитан-коммандора Ивана Крузенштерна коком некий седой Филлипыч, изрядный, считался, дока в кухмистерском мастерстве. Да только служил-то он недолго, обогнув пол-земли, у диких алеутских берегов он пропал без вести. Бают, что его тамошние американы съели.
Да ведь, что люди не соврут для затейного-то разговора! Без того и не складывается, да только всему одинаково верить нельзя!
Мария Машук-Наклейщикова
Вася на дороге
1. Поиск
Петроградская сторона просыпалась, метлами дворников расчесывая космы улиц.
Поливальные машины ночью заставили грязные струйки воды сбежать к бордюрам проспекта. На остановке у Ленфильма бомж осоловелым взглядом буравил пивную бутылку.
– Братан, закурить? – потянулся было к своему отражению, потом махнул и улегся спать на лавочке.
В захламленной съемной квартире неподалеку веяло сонной негой.
На свалявшемся лежаке валетиком спали двое. Парень в дредах разметался во сне, длинные ноги касались пола. Угловатая поза остриженной девушки в мужской майке, томная грация юноши создавали впечатление, что ребята поменялись полами.
Нервный зайчик отразился от проезжающей машины и удачно скользнул между ресницами Митяя. Тот поёжился и, не просыпаясь, притянул к себе девушку. Почувствовав призыв, она натянула сползшее одеяло, повернулась к партнеру и обхватила его ногами.
– Ммм, не сейчас! – пробурчал он.
– Я и не собиралась, – Вася поднялась на кухню.
Шурша шлепанцами и, как Венера, прикрывая чашечки грудей руками, девушка обошла пыльный коридор, задержалась у трюма – доброе утро, герла, – и выплыла на прокуренную кухню. Жека с Аней – соседи из второй комнаты – были в отпуске в Крыму.
В холодильнике, обидевшись на игнор молодых желудков, пожелтел и начал слегка закручиваться сыр. Банка соленых огурцов и немножко воблы, такое хозяйство осталось от вчерашнего застолья. Тогда группа стопщиков заехала в Питер проездом из Мурманска на Байкал. Старые кореши, небритые романтики и продажные подруги дорог.
Почему продажные? Потому что Дорога – это все... Она заставляет пеших туристов перед выходом мечтательно садиться на несколько минут, сосредоточиться на путь грядущий, и включает рубильник у бывалых трассистов – если вышел, то все; назад вернуться стрём, только ежели младенец. Можно продать все, что у тебя есть, кроме чувства принадлежности Дороге, трассе. Это ли не сделка с Дьяволом?
Философские дебри не утренняя прерогатива Васи. Девушка вернулась в спальню за халатом. Теперь было уютнее курить под сипение чайника.
Василисой её назвала мама. Она хотела мальчика, и хотя в восьмидесятых не было УЗИ, народные приметы говорили, "маленький живот – к рождению сына", шарообразная, а не грушевидная форма его также предвещала мальчишку.
Роды прошли несложно, но поздняя роженица после рождения провалилась в забытьё, сильно ослабев. Врачи забыли сказать коронную фразу о поле ребенка, и к вечеру ей внесли розовощекий кокон, развернув который, мамочка с удивлением созерцала отсутствие того, что великий Фрейд считал предметом зависти лиц женского пола.
Санитарка покраснела и отвернулась. "У меня сын?" – "Не видите?" Так, собственно, и произошло примирение с несовершенством предсказаний. Отец ребенка был спокойнее и рассудил, что женщинам будет проще вместе, чем ему воспитывать драчуна и сорванца.
Родители Василисы в принципе получили спокойного отпрыска, которая не проявляла особых склонностей к учебе, не имела выдающихся талантов, но и не устраивала проблем по мере взросления.
Тем не менее, в двенадцать лет дочь надумала убежать из дома. Семья тогда жила на Урале, и девочку побуждали к такому дерзкому поступку не столько плохие условия дома или кризис подросткового возраста, сколько отсутствие ярких впечатлений и жажда познания нового. Подговорив пять человек, Васенька собрала рюкзак необходимых шмоток, сделала дубликат ключей и собиралась расширить линию горизонта в ночь с 15 на 16 мая 1993 года.
Девочка так настроилась на путешествие (о последствиях, естественно, никто из дворовой компании не думал), что перевозбудилась, и на нервной почве... заснула мертвецким сном. Поутру мама нашла дочь спящей на полу головой на дачном рюкзаке и, решив, что это игра, заменила рюкзак подушкой. Отец оказался бдительнее и, увидев среди содержимого рюкзака складной нож, карту Подмосковья и руководство по голосованию на дороге, разозлился. Вечером Васю ждала разборка, после чего ее не отправили в летний лагерь и заставили заниматься с репетитором немецким.
Через пять лет отчаянная голова поступила на отделение музейного дела в Петербурге.
Учиться ей традиционно было несложно, но... скучно. Чего-то не хватало для полноты ощущений, которые – она знала – должны были побудить ее совершить нечто великое, взмахнуть крылами и полететь над вольной Невой...
И однажды она познакомилась с Игорем. Вернее, их свело нечто: первокурсник в коридоре читал Мураками, которого только что перехватил в библиотеке.
– Интересно? – жадно спросила она.
Он прекратил читать и смущенно прикрыл страницу.
– Как все японское – надо вчитываться, это философия...
– Мои говорят, я урожденная философичка! Особенно, когда не учусь, как надо.
Игорь курил и мечтательно думал, как бы нарисовать смешную фигурку в зеленом платьице поверх оранжевых колгот...
2. Интерес
В студии было интересно. Гипсовые статуи, развешанные и поставленные к стене картины, предметы быта. Даже старый ржавый котел лежал в углу.
– А это зачем? – поинтересовалась Вася.
Рисовать! Игорь писал картины упоенно, Васька обычно наблюдала за ним, сидя на подоконнике и обхватив худые ноги руками. Размашистые движения, когда штрихует карандашом и неспешные, когда заливает акварелью. Тогда же она начала курить, пуская клубки дыма за окно. «Вот жажда жизни, – думала студентка».
– Давай, я тебя нарисую?
– Давай.
Вася улыбалась, когда Игорь серьезно размещал ее на гипсовом шаре, долго искал тени и еще дольше делал наброски.
– Ну, все, затекла спина, – ныла она и тогда оба спускались вниз за сигаретами и курицей. Почему-то они любили несерьезное мясо.
К сдаче экзамена надо было показать много эскизов. Игорь ходил задумчивый. Привыкнув к его темпераменту, подруга грызла яблоко на стремянке и пристально смотрела на него.
– Мне нужно сделать еще работу, – признался парень. Вася непонимающе скосила глаза на папку с ватманом и рамы с холстами.
– Попозируешь?
Вася шутливо развела руки в стороны: лепи из меня нужную позу.
– Не так, – сказал Игорь и набросил на нее вместо блузки прозрачный тюль...
Это была ее лучшая ночь и неплохая его эскизная работа. На довершение творения ему толком не хватило времени, зато Вася, наконец, умерила свое буйное жизненное любопытство практическим постижением энергетического обмена между Инь и Янь. Удивительно, что столь важная для нее близость с мужчиной оказалась совершенно спокойным событием для юноши. Через год он уехал переводиться в Москву, тогда Вася могла уже понимать, что собственно близость не обязательно требует продолжения. Оба учились в одном потоке, имели общих друзей и, хотя понимали друг друга, этого было недостаточно для перспективности отношений.
Продолжая учиться, Вася искала себя в студенческом театре, этот мир не привлек её глубоко, однако насладил трепетом публичного выступления. Ее темперамент требовал более неспешного созерцания происходящего, чаще несколько отстраненно.
В арт-лавке на задворках Невского она познакомилась с Женей, которая и свела Васю со стопщиками. Мир поиска, путешествий, экстрима заинтересовал девушку. Ей было уже девятнадцать, и она хотела найти свое лето, попробовать непредсказуемую жизнь...
Куря в подъезде Дома Писателей на Конюшенной с поэтессой Ланой, объездившей в свои тридцать полмира, Вася глотала слюнки:
– Что, по России не интересно?
Снисходительно выдержав паузу, Лана выдавала "Интересно. Для новичков", затем отхаркивала в консервную банку на подоконнике и, увлекая за плечи суетящуюся Васю, вела ее в комнату литобъединения, где назревал очередной лингвистический спор.
3. Опыт
По советам Ланы и других опытных ребят, Вася сперва решила поездить по России. Походные навыки помогут собраться в сложной ситуации, главное набросать маршрут.
Художников безбашенностью не удивишь, половина факультета путешествовали без билетов, многие хотели поездить с Васей. Непонятное упрямство звало проверить свои силы в одиночку, девушка хотела проехать из Питера на юг, к морю.
Набросав на карте примерные точки пересадок, Вася с трудом дождалась окончания сессии. Едва сдав последний экзамен, довольная студентка расцеловала однокашников и махнула в трамвай. Доехав до дома, принялась лихорадочно собирать вещи. Это взросление! Ее ждала большая дорога и много приключений.
Стояла жара, поэтому решила не брать много вещей. Выехала в блузке и ситцевых штанах, в дороге сменила на сарафан. Долго стопить не пришлось – на выезде из города сразу подобрал грузовик на Псков. Затем дальнобойщики, ехавшие в Клин. Потом семейная пара, ехавшая к беременной дочери. А следующая фура сама ожидала Васю: начала сигналить, едва на горизонте привиделась голосующая фигурка в сарафане.
– Эй, девушка! Почем финики? – засмеялись два парня в кабине.
Стопер не должен обижаться на странные шутки водил. Его цель – не теряя времени перемещаться. Вася подобрала с обочины рюкзак и влезла в салон к ребятам. По пути рассказала о своей учебе – в последнее время ей было интересно исследовать музейные технологии разных стран. Даже появилась мечта посмотреть мир, чтобы отразить это в дипломе.
– Когда выпуск? – поинтересовался водитель.
Не скоро, через два года. Но придется выбирать кафедру. Вася задумалась и уснула. Проснувшись, поняла, что машина не едет. "Приехали", проговорил один. Второй сказал, что нужно чинить мотор и высадил Васю. Идя по шоссе ночью, девушка старалась не заснуть, хотя мышцы сводило сонной судорогой и хотелось свалиться на рюкзак. Почему она не легла по туристской привычке в первом же лесу?
Заскрипевшие шины подали надежду на продолжение пути. Водитель услужливо затолкал рюкзак в багажник, усадил Васю и уже в дороге спросил, куда ехать. Дорога темнела, фонарей не было, было неясно, далеко ли до следующего пункта. Под утро водитель растолкал клюющую носом девицу. Довольно сильно толкнул, деньги где? Вася не понимала спросонок. Тогда он грубо вытолкал ее в поле подсолнухов, изнасиловал и отхлестал по щекам. Отъезжая, выбросил развороченный в поисках денег рюкзак.
Слез не было. Просто разрушилась беспечная юность. В такт совершенному злодеянию еще качался над головой девушки подсолнух, Васина свежесть капнула слезинкой на пыльный лист гелиотропа. Теперь ничего не хотелось.
Деньги он не нашел. Вася зашила их в прокладку, как научили ее стоперы. Алчный человек впопыхах не догадался обыскать чисто женское приспособление.
День в сердцах жарил воздух и трассу. Василиса брела по дороге и не тормозила машины. Грузный мужчина тормознул старый уазик, пригласил девушку внутрь и, дав плед, уложил подремать. Через два часа остановившись в придорожном кафе, угостил ее шаурмой, крепким кофе с мороженым и купил ей кока-колу. Наклонившись к уху, спросил, как она себя чувствует? Вася прислонилась к стене и зарыдала. Мужчина терпеливо стоял и ждал, пока прекратится истерика. Потом сказал, "Ну, ну".
Он купил за углом постинор и сказал, что это препарат от нежелательной беременности после полового акта. Тщательно вымыл руки на заправке, взял Васе кипу газет почитать. Не спеша покурил и, когда сел за руль, девушка не выдержала:
– Зачем вы помогли?
Водитель, не повернувшись, рассказал, как его дочь уехала из дома в пятнадцать лет с молодым человеком, который продал ее по системе трафика. Лиду перегнали в Сирию, откуда ей после трех лет жестокой проституции удалось, подкупив охрану, сбежать. "Тот вечер, когда она появилась на пороге дома, я старый дурак, никогда себе не прощу. Слова ей не сказал, решил разобраться поутру. На рассвете жена нашла ее повесившейся в саду. Я должен был… поговорить раньше".
Он не смотрел на попутчицу. Вася ощущала комок в горле и – странно! – понимала, что она везучая, раз осталась жива. Что, возможно, еще получится быть счастливой. И найдется новый Игорь. А мужчина...
– Детка моя... – зарыдал шофер.
Вася запомнила номер его машины. Вернувшись домой, она правдами и неправдами нашла людей, которые сообщили ей адрес того человека. Однажды ему пришла посылка от неизвестной с массажным покрытием на водительское кресло.
Конечно, это самое малое, чем она могла ему отплатить. Но какими словами выразить благодарность за подаренную ценность жизни?
4. Трасса
По привычке забравшись с ногами на подоконник, Вася смотрела на спешащую к метро толпу. Воспоминания дарили ей чувство принадлежности к миру прошлого, связанного с необозримым будущим. Делая наброски карандашом и философствуя, девушка ощущала целостность и полноту жизни. Несмотря на беспорядок в комнате, вчерашнюю стычку с Митяем, пришедшим навеселе. Даже с учетом того, что она была на пятом месяце.
Трудно было добиться такой целостности. Поиск себя, попытка собраться после того унижения на трассе и вновь неспособность долго выдерживать серую рутину города.
Подруга, психолог Дина, сказала – главное не замыкаться. Вытаскивала Васю в галереи, поездки по святым местам, потом методом контраста в стриптиз-клубы. Подействовало, искательница полноты жизни начала приходить в себя.
Выбор одежды долго причинял ей мучения. Попытки подчеркнуть фигуру напоминали о том, как безжалостно ею воспользовался проезжающий мудак, хотя добро в лице другого человека восполнило брешь в женской уверенности. Вася боялась носить короткие юбки, обтягивающие джинсы, не пользовалась косметикой. Даже знакомиться опасалась, признавая абсурдность страхов.
"Неизвестное", окрестил ее на дискотеке Митяй, когда они только познакомились. "Как?", спросила Вася, подтянувшись. "Ты – как икс в уравнении. Пока не решишь, не узнаешь". "А ты готов решать?", спросила она после минутного раздумья. Дима дружески щелкнул ее по носу.
Интересно, он не торопил события. Общались, вместе ездили в область, выезжали в горы. Он помогал ей советами по учебе, Вася отчасти вела его хозяйство на дружеских началах.
На выпускном курсе возникла напряжёнка с финансами, снимать вместе жилье оказалось проще. Митяй в одной комнате, Вася в другой. На кухне в накуренной атмосфере собирался их курс, оживленно спорил за бутылкой вина о техниках живописи и философии искусства. Любивший режим Димка рано отваливал спать в смешном рыжем халате и облезлых шлепанцах. Утончённая Вася, справившаяся к тому времени с боязнью обтягивающей одежды, в джинсах и майке "I love NY", смотрела вслед долговязому парню и чертила ногой вензеля.
Однажды на полуфразе Дима обернулся. Васька себя выдала: в расширившихся зрачках он прочел ту историю на трассе и... надежду найти понимание. "Глупенькая моя, – прошептал он, подойдя и обняв её за плечи, – Всё же прошло..."
Ее пижама отправилась на спинку его кровати, Митяевские шлёпанцы теперь принадлежали девушке, а худенькая спинка не вздрагивала во сне от скрипа шин; тыл надежно прикрывала волосатая Митькина грудь. Как ни странно, он перестал храпеть, когда половина его кровати оказалась занята угловатой девчонкой. Единым монолитом они посапывали до утра, пока дребезжащий будильник не выгонял их на кухню и потом на занятия.
Дима был классическим жаворонком, Вася тяготела к совиному режиму. Митяй не ездил стопом, она не интересовалась его байкерским периодом и хард-роком. Тем не менее, в универ они приходили, держась за руки, и даже курили по очереди, перехватывая бычок, как выражалась факультетская арт-тусовка.
К слову, диплом оба защитили на "хорошо", здесь их приравняла аттестационная комиссия. А потом ребята двинулись стопом в Европу. Потому что для обоих это было новое жизненное приключение...
;
Изабелла Кроткова
Город, где всё недорого
Этот день начался, как обычно. Тот же нескончаемый дождь за окном, та же серая мгла над городом... Тишину осеннего блеклого утра разрушил звонок телефона. Он так резко и пронзительно взвизгнул, что я вздрогнула, и кофе из чашки пролился на колени.
– Галя, ты напрасно переживала! – раздался в трубке бодрый голос моего мужа. – Я уже купил квартиру, и ты сегодня же можешь приехать. Всего за шесть – ты только вдумайся! – за шесть тысяч! И документы есть! Ключ у… (Игорь произнёс неразборчивое имя, которое ускользнуло от моего уха).
Уже два дня, как Игоря не было со мной. Он уехал в соседний город, где ему предложили работу. Странный город. Город, о котором никто никогда не слышал. Но что он только что сообщил? Я неправильно поняла или не расслышала?
– Так дёшево? И что за квартира? Откуда она взялась?
– Да я её даже не видел, – вдруг беспечно сказал Игорь.
Я нахмурилась, чувствуя, что происходит что-то, чего я не понимаю. Игорь купил квартиру. Даже не видя её! Тот самый Игорь, который шнурки для ботинок выбирает полчаса! Зачем, если мы живём здесь, совсем рядом? Предложенная работа, как сказал ему по телефону неизвестный работодатель, рассчитана не более чем на два месяца. В голове моей всё перемешалось.
Я осторожно вытерла колени полотенцем и задала вопрос.
– Игорь…, ты что, с ума сошёл?..
Муж не ответил.
– Игорь! – крикнула я, но в трубке почему-то раздались неприятные, дребезжащие звуки, словно кто-то начал пилить лес прямо возле уха.
Пить кофе совсем расхотелось, и я отставила чашку и посмотрела в окно. Смутное беспокойство охватило меня.
«Ничего не понимаю.… Какая квартира? И когда он успел её купить? За шесть тысяч! За эту сумму снять приличное жильё на месяц, и то вряд ли возможно. А тут – приобрести в собственность! Квартиру! Которую он при этом даже не видел. Нет, это уму непостижимо.… Это какой-то ловкий обман! Одурманили его, что ли?», – мысли обступили меня, как вражеские солдаты.
И почему ключи у…. У КОГО-ТО?
«И документы есть!» Документы.… За два дня?
Я вздохнула. Наверно, вернуть эти шесть тысяч уже не удастся. Но Игорь… Он ведь здравомыслящий взрослый человек! Какие бумажки ему подсунули, что он так легко расстался с деньгами? Ведь очевидно же, что…
Я поспешно набрала номер Игоря, но он был занят.
Невольно начало вспоминаться всё, что произошло незадолго до этого разговора.
Недели три назад моему мужу, уставшему от безденежья и безнадёжности поисков, где бы хоть немного заработать, вдруг позвонил незнакомец и предложил выездную работу. Она была хороша всем, за исключением одного – объект находился в городе, о котором мы прежде ничего не знали, некоем Глебовске-Нижнем. Как ни странно, городишко мы без труда обнаружили потом на карте нашей же области, и тем удивительней было то обстоятельство, что, дожив до двадцати двух и двадцати трех лет, соответственно, мы ни разу не слышали о нём ни в новостях, ни в газетах, да и вообще ни в одном источнике информации.
Однако после того как город обнаружился на карте, нам на каждом шагу вдруг начали попадаться упоминания о нём, вроде бы мимоходом и ненавязчиво, но как-то слишком уж часто. То на наклеенном на столбе объявлении, то в расписании автобусов на остановке, то в громком разговоре бабушек в поликлинике. Словно мы получили некий код, ранее недоступный.
Всё это нам не очень нравилось, а меня даже слегка пугало, и поначалу Игорь хотел отказаться от работы, но тут я, как молодая, но сварливая жена, упрекнула его в том, что уже полгода он мается от безделья, и заявила, что готова на всё, лишь бы ощутить в кошельке энную сумму…
Даже на временный переезд в незнакомый город.
И вот два дня назад Игорь, наконец, решился и отправился в Глебовск-Нижний разузнать, что к чему.
Но квартира.… Это было уже слишком! Обстоятельства её покупки были неожиданными, непонятными и даже немного жуткими.
Теперь я чувствовала в груди лёгкий страх. Игорь уехал только для того, чтобы познакомиться с городом и присмотреть нам какое-нибудь недорогое съёмное жилье на два месяца, в случае, если его устроит предложенная работа. И вот.… Купил квартиру. Когда? Зачем? И главное – почему так дёшево?!
Ничего не понимая, я снова позвонила Игорю, но линия по-прежнему была занята.
Вылив остывший кофе в раковину, я начала собираться в Глебовск-Нижний. Собираться мне было недолго – пальтишко да сумка, вот и все сборы. Проходя мимо почтового ящика, которым жильцы не пользовались уже лет десять, я вдруг заметила, что из нашей ячейки торчит обрывок то ли записки, то ли телеграммы.
«…ине Земцовой. Глебовск-Нижний, ул. Осиновая, дом.17, кв.47. Ждём…»
Начало и конец бумажки были оборваны, тем не менее, меня зацепило слово «Ждём». Игорь что, там не один? И меня ждёт кто-то ещё?
Неясная тоска сжала сердце, когда я вышла на улицу. Раскрыла старенький зонт и зачем-то постояла на пороге, оглядывая окрестности, словно в последний раз охватывая взглядом эти знакомые дома, тусклые утренние фонари. Над головой пролетела ворона и мерзко каркнула.
«На 8.35… Игорь уехал позавчера на 8.35…» – наконец, отмерла я и почти бегом отправилась на автовокзал, едва успев на утренний рейс автобуса, идущего в Глебовск-Нижний. В город, недавно открывший мне тайну своего существования и сейчас почему-то с нетерпением ожидающий меня.
В загадочный городок я прибыла уже в одиннадцатом часу и была слегка удивлена увиденным. Пустынная широкая площадь, далеко за ней виднеются низкие частные домики и, по-моему, даже торчит угловатая колонка. Вокзал тоже какой-то старый, перекошенный, и вообще ощущение, что я попала в семидесятые годы…
Автобусной остановки нет. Стоянки такси – тоже.…
Под ногами что-то сверкнуло…. Монетка. Я подняла её и поднесла к глазам. Серебристый полтинник, год выпуска – 1961. Откуда она здесь взялась?
– Подбросить на мотоцикле? – вдруг послышалось неподалёку, и от этого возгласа я чуть не выронила находку.
Чувство, что я попала в прошлое, укрепилось – передо мной вырос откуда-то парень на мотоцикле с коляской.
«Пожалуй, мотоцикл – это лучшее, что можно придумать в сложившейся ситуации…», – подумала я, оглядывая рослого парня, одетого не по сезону – в майку и светлые тонкие брюки.
И тут же поняла, что в Глебовске-Нижнем на удивление тепло для октября.
Мотоцикл выглядел, как новенький – словно только что с конвейера.
– Помещусь в коляску-то? Я ведь в пальто, – улыбнулась я игриво.
Парень неопределённо мотнул головой.
«Пожалуй, надо решать быстрее, а то придётся тащиться пешком…»
Чувствуя, что становится жарко, я сняла шапку и назвала адрес.
– Осиновая улица, дом семнадцать…
И зачем-то добавила:
– Квартира сорок семь.
Парень кивнул, взгромоздил меня в коляску и по-молодецки оседлал мотоцикл.
– У нас 22 градуса, – сообщил он невзначай.
– А у нас с утра было три… – ответила я медленно.
– У нас всегда жарко в июле, – охотно поддержал разговор парень, уверенно высвечивая фарами дорогу.
– Так в июле-то… и у нас жарко… – произнесла я ещё медленнее.
Парень странно посмотрел на меня, потом на моё пальто и шарфик вокруг шеи.
– Издалека прибыли? – спросил он, скрывая усмешку.
– Из Лычково, – я назвала свой родной город, находящийся в двух часах езды от Глебовска-Нижнего.
– Не слышал такой, – буркнул он.
«Сумасшедший», – подумала я.
– Всё-таки продалась квартира, – вдруг себе под нос пробормотал шофер.
– Какая квартира? – насторожилась я.
– Ну, эта, 47-я по Осиновой улице.
– А вам она что, знакома? – я почувствовала, как, несмотря на действительно странно тёплую погоду, кончики моих пальцев начинают леденеть.
– Знакома. А почему бы и нет? Город маленький, знакомых много.
– А хорошая квартира? – спросила я, доставая сигарету.
– Квартира? Да обычная квартира, уютная, большая, светлая. С балконом, – добавил он, вдруг повернув ко мне лицо, и я увидела, что глаза у него сильно косят к носу.
«Как же он ведёт мотоцикл с таким косоглазием?», – подумала я, а вслух спросила:
– А что, долго продавалась квартира?
– Год или полтора примерно. Точнее не знаю. После того, как там женщина в ванне умерла.
Я поперхнулась дымом и закашлялась.
– Как?
– Да никак, во всех квартирах люди умирают.
Услышанное оптимизма мне не прибавило. Купаться в ванне, в которой умерла женщина?.. Не знаю, смогу ли я?..
По спине пробежала неприятная дрожь.
– Наверно, лучше продать её обратно.
Парень снова взглянул на меня, и я изумилась, увидев, что глаза его удивительным образом выровнялись и совсем не косят.
– Вы не сможете её продать, – грустно покачал он головой.
– Почему? – холодная дрожь вновь волной окатила меня.
– В нашем городе её никто не купит.
– Даже за шесть тысяч? – поразилась я ещё больше.
– В нашем городе никто не купит эту квартиру. Просто вы приезжие, вот и купили. А у нас вы не найдёте покупателя. А квартира очень хорошая – светлая, новая, большая! – словно противореча сам себе, заключил он.
Я замолчала и стала смотреть на дорогу. Ну, устрою я Игорю!
…
Вокзал и ветхие домики сменились городским пейзажем. Появились многоэтажки, магазины с неяркими вывесками. Однако привычных супермаркетов, которые на каждом шагу встречались в Лычково – «Магнитов», «Огоньков» – не было и в помине. «Бакалея», «Хлеб», «Универмаг №19» – вот так именовались магазины Глебовска-Нижнего.
– С вас сорок копеек, – сказал парень, притормозив, наконец, в очень уютном микрорайоне.
– Сорок копеек? – не поняла я. – Да у меня и нет такой мелочи…
– Как это нет! Я видел, Вы в карман ложили! – обиделся парень.
Я вытащила из кармана найденный на площади полтинник 1961 года выпуска.
– Так это же старый.
Парень посмотрел на меня диким взглядом.
– Ну не новый. Ну и что? Это ж не галстук. Это ж деньги!
Произнеся этот афоризм, он поднял вверх грязноватый указательный палец.
Пожав плечами, я отдала ему полтинник и двинулась к дому под номером семнадцать – судя по всему, высокой «свечке» из светло-бежевого кирпича.
– Сдачу возьми! – крикнул он вслед, но я не обернулась.
Квартира номер 47 оказалась на 7 этаже.
«Как много семёрок в адресе, – удивилась я, – хорошая вроде бы примета…»
Мне показалось, что мысль в голове озвучилась, как испорченная пластинка.
Приятным голосом – «Как много семёрок в адресе!»
Потом всё ниже и ниже, как поток с горы – «Хорошая, вроде бы…». И тягучим противным басом: «ПРИМЕЕЕЕЕЕТА…»
Я сжала виски и потрясла головой из стороны в сторону. Мысль улетела.
Неожиданно дверь открылась.
Я вошла.
Взору явилась просторная прихожая. Платяной шкаф до потолка – старомодный, но крепкий и дорогой. Слева дверь, наверно, там санузел. Справа залитая светом кухня.
Дверь в комнату располагалась прямо передо мной и тоже была открыта.
Не раздеваясь, я заглянула туда.
Прав был парень. Уютно, красиво, чисто, но почему же так недорого?..
Квартира была пуста.
А где же мой муж?
На столе лежал сотовый телефон Игоря. Он вдруг нервно запикал.
Засветился экран. «Новое сообщение».
Дрожащим пальцем я нажала на кнопочку. Открылся текст.
«Ключ под ковриком».
Сообщение пришло с номера «777» . Экран потух.
- Игорь! – звенящим от страха голосом позвала я.
Послышался какой-то звук. По–моему, из ванной. Там лилась вода. В ванной, где умерла женщина.
«Надо раздеться, помыться с дороги…» – подумала я как-то отстранённо, но не сдвинулась с места. Горло стало сухим и неприятно жало, словно его свело судорогой. Я замерла посреди комнаты, почему-то боясь сделать шаг.
Вода в ванной заплескалась громче. Может быть, Игорь там?..
Я повела глазами по обстановке комнаты и вдруг заметила в углу ещё одну дверь. Так квартира, оказывается, двухкомнатная?..
«Ключ под ковриком! Ответь!» – требовательно пикнуло сообщение. Странно, почему Игорь шлёт смс-ки не на мой телефон, а на свой собственный, и к тому же с номера «777»?..
Чувствуя, что пальцы не слушаются меня, я начала медленно набирать ответ.
«Дверь была открыта».
Вместо «дверь» написала «дварь».
Выскочили синонимы – «вдарь», «тварь».
«Вдарь, тварь!» – вдруг появилось на экране, и вслед за этим он благодушно оповестил: «Сообщение отправлено».
В ужасе я отбросила телефон. Он упал на диван и погас.
– Игорь!!! – закричала я в исступлении, хотя уже понимала, что Игоря в квартире нет.
Может быть, он там, за закрытой дверью второй комнаты? Разыгрывает меня?
Едва я, нащупывая каждый шаг, двинулась к этой двери, как мой сотовый в сумке зазвонил.
– О, Господи….
Игорь.
– Игорь! Это ты? Где ты?! – закричала я.
– Галчонок, ты уже приехала? – спокойно спросил муж. – Вот и умница! А что с твоим голосом?
– Где ты?! Почему твой телефон здесь, и что за смс-ки на него приходят?! – вскрикнула я истерично.
– Да я просто забыл телефон! А пишу с корпоративного, мне его сегодня выдали…
– А почему же ты… сам себе пишешь? – спросила я почему-то шёпотом.
– Потому что я уже перешёл на здешний тариф. Местные сообщения очень дёшевые… Я подумал, что ты уже должна быть здесь. Знаешь, здесь всё так недорого! Совсем недорого! – возбуждённо сообщил Игорь.
Я почувствовала, как страх потихоньку начинает меня отпускать. Сняла пальто и присела на мягкий раскладной диван, покрытый зелёным ковриком.
– Ты знаешь, я, по-моему, воду в ванной не выключил, – добавил Игорь примирительно. – Посмотри, а?
– А там… всё нормально, в ванной?.. – спросила я. – Ты знаешь, что там умерла женщина?..
Вместо ответа в трубке раздались помехи, и я услышала далёкий голос мужа:
– Тебя плохо слышно. Осваивайся там! Я скоро приеду!
Я глубоко подышала, чтобы окончательно успокоиться. Похоже, ничего страшного не случилось. Игорю каким-то счастьем удалось купить квартиру за сущие копейки. Только потому, что жители этого суеверного городка не захотели приобрести её. Конечно, мы не планировали покупать квартиру в Глебовске-Нижнем. Но за шесть тысяч…. Это оплата месячных коммунальных услуг в нашем городе! Так почему бы не воспользоваться случаем и не купить прекрасное жилье в уютном микрорайоне?
В глубине души я подумала, что раз Игоря не пугает неприятное происшествие, случившееся в ванной, то всё остальное не имеет значения. Ванну, в общем, можно заменить. А я…. Я не буду здесь мыться. И вообще, я скоро уеду. А он пусть поживёт здесь два месяца, на выходные будет приезжать, а потом оставит эту квартиру, если её и вправду никто не купит, и вернётся назад, в наше Лычково. В конце концов, шесть тысяч не такие уж большие деньги. Ему всё равно надо где-то жить…
Рассуждая так, я сняла пальто и переоделась в домашнее платье.
«Я подумал, что ты уже здесь».
Он подумал, что я уже здесь, и слал мне смс-ки на собственный номер. Ну, это ещё можно понять. Но содержание этих сообщений?..
«Ключ под ковриком».
Если я приехала, а ключ под ковриком, то каким образом я смогу прочитать сообщение с телефона, который забыт в квартире?..
Чувствуя какую-то несуразицу, я вновь замерла посреди теперь уже кухни.
На кухне стоял радиоприёмник семидесятых годов. В хорошем состоянии, как новый. Включить, что ли? От этой тишины и мыслей с ума можно сойти…
Заиграла приятная музыка в стиле «ретро». Потом запела Анна Герман.
«А вдруг сейчас объявят, что сегодня у них в студии Анна Герман?..» – почему-то подумала я и в безотчётном страхе уставилась на приёмник.
Но ничего подобного никто не объявил.
Я приглушила радио, и из ванной вновь послышался плеск.
«Вода!» – вспомнила я просьбу Игоря. Секунду помедлив, неловко перекрестилась и пошла.
В ванной было необычайно уютно. Зеленоватая кафельная плитка, чистенькие тазики, мягкие полотенца.… Как в гостиничном номере. Чьи это вещи, интересно? Я не буду даже притрагиваться к ним.
На дне ванны капельки влаги, словно кто-то только что вышел из неё. Душ склонил голову набок, а вот и вода. Течёт тоненькой струйкой из крана над раковиной. Странно, что плеск казался из комнаты таким громким. Сейчас он почти не слышен…
Туго закрыв кран, я вернулась назад, в кухню и начала готовить еду из привезённых с собой продуктов. Кое-что нашлось и среди запасов Игоря. А скоро он и сам придёт!..
Я вновь включила радио, где передавались ретро-песни, очень мелодичные и, казалось, давно забытые. И настроение моё немного улучшилось.
Игорь пришёл спустя два часа, когда необъяснимая щемящая тоска уже вновь начала пускать ростки в моём сердце.
Он показался мне каким-то незнакомым, и в первое мгновение я отпрянула от его приветливых объятий. И только спустя минуту поняла, в чём дело. Он был с головы до ног одет в новую одежду. У него были новые ботинки и сумка.
В руках Игорь вертел ключ, вынутый из-под коврика.
– Галчонок! Ты что, от восхищения потеряла на время рассудок и снова положила ключ под коврик?
Не успела я ничего ответить, как муж сграбастал меня и закружил по квартире.
– Ну, Галька, наткнулись мы с тобой на золотую жилу!
Я выскользнула из его крепких рук.
– Что ты имеешь в виду? И что это за вещи?
– Вещи я вчера купил в магазине. Ты видела, какие тут цены? Как в семидесятые годы!
Услышав про семидесятые годы, я невольно сжала в руке алюминиевую ложку так, что она больно вонзилась в мякоть ладони.
– Игорь, мне многое здесь кажется странным. Во-первых, тут очень жарко, хотя на дворе осень….
Но Игорь, не слушая, перебил меня:
– Ты что, не зашла ни в один магазин? Не узнаю свою транжиру. Вот, смотри!
Он распахнул сумку и начал демонстративно вынимать оттуда продукты.
– Конфеты – рубль пятьдесят. Вино – два восемьдесят. Испанское, заметь! Хлеб…. Нет, ты слушай! – он почувствовал, что я не хочу слушать, и повысил голос. – Хлеб – восемь копеек. Нет, ты понимаешь, что это значит? Понимаешь?..
– Я ничего не понимаю, Игорь! – призналась я, садясь на табурет с крашеным синим сиденьицем. – Как такое может быть? Ведь мы с тобой отъехали от Лычково всего на восемьдесят с лишним километров. Как может квартира здесь стоить шесть тысяч, а хлеб – восемь копеек?.. И, кстати, где ты набрал все эти копейки?
Игорь тоже присел рядом на табурет и положил локти на стол.
– Здесь рядом есть обменный пункт. Наши тысячи и сотни разменивают на эти копейки и рубли. За сто наших дают сто ИХ! Каким-то невероятным образом, у них в ходу ещё те, старые деньги! И всего на десять рублей – нет, ты только подумай! – я купил нам целый обед.
Игорь вновь раскрыл сумку и в довершение своего рассказа достал оттуда огромную рыбину и палку варёной колбасы.
С трудом укладывая в голове услышанное, я начала заваривать чай.
– Пойду, руки помою, – заявил Игорь и посмотрел на свои руки. – Какие-то они грязные у меня!
Уверенной походкой муж-добытчик направился в ванную.
– Игорь! – воскликнула я, остановив его на полдороге.
Я сама поразилась своему голосу – он взлетел под своды потолка словно взбешённый фонтан звуков… Словно хотел расколоть эти своды. Игорь обернулся.
– Помой, пожалуйста, руки здесь… – попросила я.
Муж изменился в лице.
– Галчонок, да что с тобой?..
Видимо, мой взгляд потряс его, потому что он вернулся и начал мыть руки над кухонной раковиной.
– Скажи… – спросила я, доставая чашки из висячего шкафчика, – ты уже пользовался ванной комнатой?..
– Нет, а что?
– Ты сказал, что утром забыл закрыть кран.
– После звонка тебе я поехал смотреть квартиру. Стал проверять всё. Открыл кран, и тут зазвонил телефон. Позвонили с новой работы. Я кинулся, а кран, видимо, забыл выключить.
– А руки ты в ней не мыл? Не умывался?
Игорь внимательно взглянул на меня.
– Что ты хочешь этим сказать?..
– Человек, который вёз меня сюда, сказал, что здесь в ванне умерла женщина.
Я посмотрела на мужа, мысленно внушая одолевавшую меня мысль.
«Давай уедем отсюда, родной! Ну, давай уедем!..»
Игорь задумался. Потом взял с тарелки увесистый бутерброд и ответил:
– Я понимаю, Галчонок, что ты чувствуешь.… Но нам всё равно придётся здесь жить.
После этой фразы сердце моё провалилось вниз.
– Но я… Я не хочу! Я передумала…
– Понимаешь, у меня есть идея. Мы могли бы…
– Игорь… – я взволнованно перебила мужа. – Меня отчего-то пугает эта ванная. Я понимаю, что всё это предрассудки, что если до нас в квартире кто-то жил, то кто-то и умирал, я всё это осознаю, но… – я судорожно вдохнула.
Мне показалось, что Игорь не слышал меня.
– У меня есть идея, Галчонок. Я тут кое-что прикинул. Смотри!
Я посмотрела Игорю в лицо. Меня поразил его взгляд. Он был напряжённым и почти бессмысленным. Глаза горели диким огнём.
– Ну, говори, – сдалась я.
– Я сегодня был в обменнике, который меняет наши деньги на эти, стародавние. Там работает такая приветливая девушка, её зовут Виолетта.
Я продолжала молча смотреть на него.
– Она обменяла мне всего десятку, понимаешь, всего десять рублей на их деньги. И я смог купить на них ну… не целого быка, конечно… – Игорь расхохотался. Под сводами небольшой кухни смех прозвучал неестественно резко, – но целый обед!
– Это я уже слышала.
– А теперь слушай дальше. Мы можем теперь с тобой стать богачами, понимаешь? Миллионерами!
В ванной вновь закапала вода.
– Игорь! – вскрикнула я.
– Что? – недовольно спросил он.
– Кран, похоже, опять открылся, хотя я его не открывала…
Игорь махнул рукой.
– Ерунда. Ты что, не хочешь стать миллионершей?
– Каким образом?
Муж довольно усмехнулся.
– Каким? Да обычным! Купи-продай! Только доход будет очень, о-о-очень крупным! Вещи в этом Нижнем Глебовске стоят буквально копейки! Мы можем скупать их здесь и продавать у нас в Лычково.
Идея Игоря заставила меня прислушаться к нему. Только едва слышный плеск воды из ванной отвлекал меня.
– Можем, пожалуй… – согласилась я неохотно. – Только давай тогда купим другую квартиру, если здесь они такие дешёвые…
Игорь крепко ухватил меня за руку.
– Галчонок, да эта квартира ничем не хуже других! Смотри, какая она просторная, уютная.… Да и зачем нам её менять, если она будет всего-навсего перевалочным пунктом? Первым делом мы купим с тобой машину, потом возьмём в аренду помещение для магазина…
– Но ведь эти вещи давно устарели. Ты же сам видишь, что здесь всё как из прошлого века. Кому они будут нужны у нас в Лычково?
Я налила себе ещё чаю. Всё происходящее казалось каким-то нереальным, как в кино. Этот город, где всё недорого, этот изменившийся и внешне, и внутренне Игорь, с новыми интонациями и новыми идеями…Я не стала спрашивать его об утренних нелепых сообщениях. Я чувствовала, что что-то в нём потеряно для меня навсегда.
Игорь заговорил возбуждённо и горячо.
– В магазине у Симона как раз полно современных вещей. Вещей из нашего века! Там и утюги, и микроволновки, и стиральные машины. Посмотри на меня! Все эти шмотки я приобрел у Симона!
Муж хохотнул.
– Он, по-моему, брат Виолетты, той, что из обменника. Он сказал…
– Кто такой Симон?
– Мой работодатель. Некоторые вещи нуждаются в починке, хотя выглядят как новые. Они, похоже, подержанные. Но мне какая разница? Он предложил мне двести пятьдесят рублей в месяц за то, что я буду приводить их в надлежащее состояние. Что-то отмывать, что-то чинить, что-то перекрашивать. Я сначала расхохотался, а потом понял, как они тут живут. Знаешь, по их ценам вещи в магазине Симона можно даже считать дорогими. По-крайней мере, они с Виолеттой не бедствуют, а совсем наоборот! У них есть грузовик, и как раз сегодня они привезли целую груду вещей. Виолетта лепила на них ценники. Это умора! «1.20», «8.40»… Только одна стиральная машина стоила у них аж тридцать рублей! Вот её-то мы и купим – она вполне приличная, а в Лычково продадим тысяч за восемь. Представляешь, восемь тысяч за одну только стиральную машину!
Я попыталась остановить поток слов.
– А где они сами покупают эти вещи?
Игорь посмотрел сквозь меня невидящим взглядом.
– Откуда мне знать. Да нас это и не касается. У нас будет своё дело, и, пожалуй, уже следующим летом мы сможем с тобой отдохнуть на каких-нибудь прекрасных далёких островах!
В ванне опять заплескалась вода.
– Я что-то очень устала, Игорь, – сказала я, – и у меня голова идёт кругом.
– Тогда пойдём, прогуляемся! – предложил супруг. – Я познакомлю тебя с Виолеттой и Симоном и покажу их удивительный магазин! Кстати, именно он и квартиру мне продал! И они с Виолеттой так быстро оформили все документы.
Документы, документы… Звук капель стал оглушающим.
– Хорошо, – согласилась я.
Игорь ушёл в комнату, а я осторожно открыла дверь ванной. Всё в ней оставалось таким же, как и прежде – розовые тазики, мягкие полотенца. Только почему-то снова капал кран над раковиной. Мне показалось это странным – ведь я, помнится, туго его закрутила, а после этого никто в ванную не входил.
На дне ванны по-прежнему сверкало несколько капелек воды.
Чувствуя, как, несмотря на воистину удивительное предложение Игоря и его грандиозные планы, тяжесть из груди всё никак не уходит, я вновь повернула ручку крана, завернув его как можно туже, и вышла в прихожую.
Игорь уже в нетерпении меня ожидал.
Магазин Симона оказался совсем рядом, в пяти минутах ходьбы.
– Он даже виден с нашего балкона! – заметил Игорь, как мне показалось, подобострастно.
Я прошлась вдоль прилавка. Цены и впрямь были ошеломляющие! Индийская ваза – 2 рубля. Красивый резной комод – 64 рубля. Современный телевизор – 27 рублей. Там нашлось и золото, и постельное бельё… Вещи были разложены и расставлены как-то хаотично, без всякой системы, и магазин больше походил на склад комиссионных вещей.
– Посмотрите, какой чудесный термос! – предложил мне Симон, улыбчивый брюнет итальянского типа. – Совершенно новый, с завинчивающейся крышкой и кожаным чехлом!
– Взгляни, Галчонок! – подхватил мой муж. – Ты ведь давно хотела такой!
Я взяла в руки протянутый Симоном термос. Действительно, я хотела именно такой – небольшой, с прорезиненной частью в месте захвата, с чехлом… Нам с Игорем он очень пригодился бы в походе.
Сбоку, на крышке термоса, застыла едва заметная алая капелька – наверно, от вишнёвого компота…
– Вещь совершенно новая! – повторил Симон, увидев моё замешательство.
– И стоит всего 4.70, – добавил Игорь.
«Даже если он и не новый, это неважно… – подумала я. – У нас в Лычково такой стоит 700 рублей, а капельку я отмою. Это пустяки».
Я вытащила кошёлек и заглянула в него.
– Мне нужно будет разменять 50 рублей, – промямлила я, всё ещё не веря в происходящее.
– Виолетта! – окликнул хозяин магазина.
Откуда-то из боковой двери вышла симпатичная блондинка лет двадцати. При виде её взгляд моего мужа оживился. На девушке была жёлтая юбка-карандаш и простая серая кофточка на пуговичках.
– Пожалуйста! – засуетилась она, открыла ящик маленького столика и протянула мне руку.
Я отдала ей синие полсотни и получила взамен целую горсть мелких денег образца семидесятых.
– Ты можешь скупить полмагазина!.. – зашептал Игорь.
Симон вопросительно взглянул на меня.
– Нет-нет, мне только термос, – ответила я.
Хозяин заботливо упаковал покупку и обернулся к застывшей Виолетте.
– Можешь вернуться в обменник, дорогая. И захвати новые документы! По улице Гороховой, дом 62.
Взяв из рук брата толстую зелёную папку, девушка ушла.
Услышанный адрес меня слегка озадачил. У нас в Лычково тоже есть улица Гороховая. Редкое название для улицы, но её назвали так потому, что раньше там было гороховое поле. Какое-то смутное подозрение шевельнулось во мне. Я оглянулась на Игоря, но тот был занят разглядыванием стиральной машины, которую нам нужно было купить «в первую очередь».
– Завтра зайду за ней, только договорюсь о доставке!.. – прокричал он весело, выходя за дверь.
Хозяин проводил нас широкой доброжелательной улыбкой.
В квартире, куда мы вернулись, было по-прежнему светло, тихо и уютно. На кухне работало радио, которое мы забыли выключить. Музыка показалась мне застывшей на одной ноте, как в камере пыток.
– Выключи его! – неожиданно резко взвизгнула я.
Вместо этого Игорь внимательно посмотрел на свои руки. Казалось, он опять не слышал меня.
– Снова эти грязные пятна. Откуда они берутся? – растерянно пожав плечами, муж направился в ванную.
Я прошла в кухню, выключила радио и обречённо увидела, как Игорь моет руки под краном.
В это мгновение словно чёрная тень коснулась моего сердца. Я отвернулась к окну и ничего не сказала.
– Пожалуй, я и ванну заодно приму… – донеслось из ванной.
Посидев немного в удручающей тишине, слыша лишь плеск воды из ванной, я неожиданно для самой себя вернулась в прихожую и вновь начала одеваться. Накинула пальто, ботинки, взяла сумку… Нужно уехать отсюда. Я не хочу ночевать здесь. Неожиданно тусклый свет упал на мои ладони. Они были покрыты какими-то грязными круглыми пятнами, напоминающими по форме монеты.
Не сказав мужу ни слова, я вышла из дома-свечки и остановилась возле дороги. Надеюсь, что кто-нибудь за сорок копеек отвезёт меня на старый перекошенный вокзал…
Дорога была пуста. На улице уже смеркалось. Недалеко от дома обнаружилась остановка, к столбу возле неё была прибита старого образца жёлтая табличка с написанным чёрной краской от руки расписанием автобусов.
«Осиновая – больница – парк – автовокзал. Автобус №30. Время отправления – 7.20, 8.40…»
Мне вдруг показалось, что время прибытия автобуса похоже на здешние цены.
Я изучила расписание. Следующий рейс будет в семь часов вечера. Посмотрела на часы. Половина седьмого.
Остатки разума вернулись ко мне, и я решила вновь подняться в квартиру, чтобы сообщить Игорю о своём отъезде.
«Всё-таки нужно предупредить его… – подумала я. – Скажу, что я уезжаю, и сразу поеду…»
Я медленно поднялась на седьмой этаж. Прислонилась к перилам, чтобы немного передохнуть. Дверь в квартиру №47 была открыта. До меня доносился плеск воды из ванной.
Сердце моё вдруг подпрыгнуло, как мяч, и горячая волна захлестнула и обожгла изнутри.
Я вбежала в прихожую, распахнула дверь ванной.
Игорь лежал в ванне, неловко откинув голову. Его полная рука, которой он совсем недавно обнимал меня, бессильно свесилась с её белоснежного бока. Голубые глаза безжизненно смотрели в потолок.
Над раковиной раздражающе капал кран.
Я открыла его и вымыла руки.
Не разбирая дороги, я бежала сначала по ступенькам лестницы, потом по безлюдному тёмному шоссе, пока меня не подобрал случайный водитель «Жигулей», которые уже давным-давно не выпускались.
Потом я ехала в автобусе, прижавшись к холодному стеклу, за которым ничего не было видно.
«Я сбежала оттуда! Мне удалось!..» – стуча зубами, повторяла я, едва таща своё тело по освещённым улицам Лычково и постепенно приближаясь к нашему с Игорем дому. Меня шатало из стороны в сторону, один раз меня качнуло так, что я ударилась плечом о синий забор детского сада. Краем глаза я заметила, как шарахнулся от меня какой-то одинокий прохожий. Наверно, он обернулся и с удивлением и неприязнью посмотрел на меня, но я этого уже не видела.
Возле самого дома я вдруг остановилась, как вкопанная.
Термос. Я забыла там термос!
Нужно вернуться за ним.
Я постояла ещё немного, вжав голову в плечи, изо всех сил пытаясь обмануть саму себя. Наконец, с горькой улыбкой я признала, что это невозможно. Я знала, что термос здесь ни при чём. Вернуться нужно совсем по другой причине. Я сделала что-то не так. Я сделала что-то, чего нельзя было делать.
Обессиленная, я подняла голову и увидела наши окна. Они были тёмными и зияли, как зловещие чёрные глазницы. Зачем я пришла сюда? Меня здесь никто не ждёт. Игоря здесь нет. Он остался там, в городе, где так тепло. А ещё там всё очень недорого. А здесь только пустота и холод. Холод поздней осени. Холод промозглого, бессмысленного, нескончаемого октября. Словно в подтверждение моих мыслей, ледяные капли дождя упали за шиворот.
Тоска захлестнула меня с яростной, исступлённой, неистовой силой. Оторвав взгляд от окон, я побрела обратно. Если я немного прибавлю шаг, то, пожалуй, ещё успею к последнему автобусу на Глебовск-Нижний…
…
На лавочке возле пятиэтажного кирпичного дома в небольшом городе Лычково, как всегда, сидели старушки. Они обсуждали самые разные новости – свадьбу внука одной из них, новую должность сына другой и отвратительный характер снохи третьей.
– Простите, это улица Красная, 26? – вдруг прервал их беседу нежный голосок.
Старушки обернулись и увидели молодую девушку. В её руках была толстая зелёная папка. Девушка заглянула в неё, видимо, сверяясь с адресом.
– Да, – промолвила, наконец, одна из бабулек, распахивая ворот пальто. Весна нынче ранняя! – а Вам в какую квартиру?
– В семьдесят шестую, – охотно сообщила девушка.
– Это на третьем этаже, – медленно сказала другая старушка, внимательно рассматривая незнакомку, – но только она опечатана. Там молодожёны пропали без вести полгода назад. Вроде сироты…. А Вы им кто будете?
– Я-то? – очаровательно улыбнулась девушка. – Сестра. Наследница.
И, не успели досужие бабушки уточнить, кому именно красавица приходится сестрой, как та легко распахнула дверь подъезда и исчезла за ней.
Открыв квартиру своим ключом, девушка вошла в прихожую и, напевая популярную в семидесятые песню, подошла к зеркалу. Потом сняла пальто, оставшись в жёлтой юбке-карандаше и серой простенькой кофточке.
Улыбнулась каким-то своим мыслям и вынула из сумочки телефон.
– Симон? Я на месте. Отправляй грузовик, милый.
Вернув телефон на место, Виолетта прошла в комнату и оценивающим взглядом осмотрела вещи. Потом села за стол, достала стопку маленьких бумажных квадратиков и стала заполнять их, время от времени водя глазами по комнате.
Через несколько минут она встала, и начала спокойно наклеивать на вещи ценники.
Эльфрида Бервальд
Леди
Хмурое утро. Уже который день оно не радовало своей погодой. И сейчас, как всегда накрапывал дождь. Но сегодня небо не так густо затянуто облаками, птицы пели прямо над её конурой.
Она лежала, положив голову на лапы, сложенные крестом. И равнодушно смотрела из конуры во двор. Мимо, опасливо оглядываясь, кралась ворона. « – А, старая знакомая, – подумала собака, – ну-ну, иди, иди, сегодня нет настроения за тобой гоняться», – и отвернулась. А ворона бочком, вперевалочку подошла к е миске, в которой явно были остатки пищи. Озираясь по сторонам, она стала трапезничать. Это была серая ворона, довольно крупная. Она часто хозяйничала на огороде; ходила по грядкам, высматривая спелую землянику, которую тут же склёвывала. Иногда, разрыв землю, очищала её от муравьиного семейства. Вообще, на огороде она вела себя по-хозяйски.
Послышался скрип дверей.
– Леди, Леди, на! – это был голос хозяйки дома.
Ворона, недовольно каркнув, взлетела. Собака вскочив, подбежала к ступенькам крыльца. «– О, сегодня дали косточку с остатками мяса», – удивилась она и, виляя хвостом, затащила кость в конуру.
– Совсем глухая стала старая перечница, да слепая. Ворону и ту не гонишь от своей миски! Эх ты, собака, собака, – жалостливо произнесла хозяйка и ушла.
Ворона выжидательно смотрела на собаку, грызущую почти беззубым ртом кость. Она сидела на толстой ветке липы, растущей рядом, прямо за забором. Это было её излюбленное место, наблюдательный пункт, так сказать. Ей с высоты было все видно. Прекрасный обзор всего двора и огорода.
Вот прошла кошка с торчащим пушистым хвостом, за ней котенок, который очень близко подошел к собаке. Та угрожающе зарычала, котёнок весь изогнулся, и шёрстка его стала ершистой. Мол, смотри, я не боюсь! Но кошка по тропинке удалялась и котёнок, мяукая, побежал за ней.
Снова заскрипела дверь. Вышел мальчик лет десяти с сумкой в руке, сын хозяйки.
– Юра, обязательно купи корм для кошек и собаки, – послышался голос хозяйки из дома.
– Хорошо мам, не забуду. Хлопнула калитка, мальчик ушёл.
Собака, промучившись с костью, вылезла из конуры и пошла, виляя облезлым задом, по тропинке к забору. Начала принюхиваться и рыть землю, ей надо было справить свою нужду. Потом направилась к землянике, она ловко обрывала ягоды и глотала их. Затем зашла на грядку с горохом и начала покусывать зелёные стручки. Ворона, наблюдавшая за ней, быстро слетела с дерева на землю прямо к конуре. Заглянув в неё, схватила кость и снова взлетела на липу.
– Леди, Леди, – снова послышался голос хозяйки.
Собака, виляя хвостом, подбежала.
– Что же ты зеваешь? Ворона-то всё у тебя тащит и тащит.
Собака виновато посмотрела на хозяйку – за что она меня ругает?
Леди была обыкновенной дворнягой, меньше среднего роста собачьего. Шерсть коричневого окраса, только кончики ушей чёрные и пасть тоже черная, как у овчарки. Кличка Леди ей как-то не очень подходила, да на старости лет. Но когда она была щенком, все думали, что это овчарка. Поэтому и дали ей такое знатное имя из высшего общества.
Леди заглянула в конуру, ничего там не обнаружив, начала бегать по двору и громко лаять. Потом, подбежав к забору, за которым росла липа, встала на задние лапы и, подпрыгивая, залилась злым лаем на ворону. Ту, которая сидела на своем месте на ветке у гнезда, как ни в чем не бывало, и каркала во все свое воронье горло. Что она говорила одному богу известно, может просто смеялась над собакой. А вокруг кружили её подружки, подбадривая своими воплями.
Наконец, Леди успокоилась. Она решила, что толку лаять в небо, ворону не достать, тем более, что опять пошел мелкий, противный дождь. И вихляющей походкой поплелась в свою будку. Снова, положив голову на скрещенные лапы, Леди прикрыла веки. Мимо пробежали кошки за хозяйкой в дом, в тепло.
Стоял удивительно холодный июль. Она в своей долгой собачьей жизни не помнила такого слякотного лета.
«Отчего собаки не летают? – подумала Леди, – тогда бы ворона точно не осталась безнаказанной. Даже, если мне много лет, летала бы сейчас по небу, как птица, куда б душа не пожелала. А тут сиди в этой будке, жди подачки от хозяев. Хорошо ещё, что на цепь перестали сажать, как раньше в молодости. – Она устало вздохнула, – если умру, то в другой жизни буду птицей или человеком, а это бренное тело видно свыше мне дано для закалки духа в этой жизни».
Она стала засыпать под шум и визг тормозов проезжающих автомобилей. За забором было шоссе, совсем рядом.
Вдруг ей открылась удивительная картина. Она увидела, что оказалась в огромном зале с колоннами, где стены были увешаны зеркалами в прекрасных золотых рамах. Гремела музыка, и сотни нарядных людей кружились парами в танце.
– Смотрите, смотрите! Белая ворона! – закричал кто-то, но многие не слышали этого крика из-за музыки.
– Где это ворона, и кто?
Леди стала вертеть головой, осматриваясь. И вдруг в зеркалах увидела её. Леди удивительно легко воспарила и подлетела к зеркалу. – Ах, так это я белая ворона! – потрясенно воскликнула она, но не услышала своего голоса. Она начала разглядывать свои лапы, то есть крылья и, взмахнув ими, легко поднялась под купол зала.
– Какой ужас, я – ворона! Какое счастье, я летаю! Летаю! Сбылась моя мечта!
Она сделала несколько кругов над танцующими парами и удивилась ещё больше. Это были не люди, а разномастные породистые собаки. В старинных бальных, пышных костюмах. На головах большие парики, а в них у некоторых важных особ женского рода сверкающие заколки, а на ушах ленты и подвески. Все псы в черных фраках и белых рубашках с пышными кружевными жабо. На головах шляпы, чёрные цилиндры. Все, как один, ходили на двух задних лапах, то бишь, как двуногие люди. «Бедные, дрессированные что ли,– подумала Леди, – даже жалко их, как в цирке». Они кружились в собачьем вальсе. Кого тут только не было; важные сенбернары, (один сенбернар был у их соседей), доги, спаниели разных мастей, бульдоги, но многие породы Леди были неизвестны.
Высоко над залом висело несколько хрустальных люстр, от них шел яркий переливающийся свет. Леди перелетала с одной люстры на другую, наблюдая за происходящим, и думала; – « какая жалость, какая жалость, что я не могу участвовать в этом дивном праздничном балу». Она все слышала и понимала, но сама ничего не могла сказать, то есть пролаять, а только – карр, карр! – Мадам, ваш хвост потрясающ! – восклицал один галантный Мопс высокородной Овчарке. А та, поскуливая вертела им под платьем и, наклонившись к морде Мопса, что-то прорычала. И они, взвизгивая, захохотали.
У входов в зал стояли легавые в ливреях и старинных сюртуках. Если входила новая пара они, раскланиваясь, пропускали её в зал. Простых дворняг Леди не видела. У зеркал крутились маленькие болонки в кружевных платьях, с веерами в лапах и с перьями на головках. Они шумно общались и дергали за хвост стоящего рядом молодого терьера. Тот, высунув язык, обнюхивал каждую болонку и лизал их лапки в перчатках.
– Мадмуазель, Фи-фи, – говорил он одной вертлявой болонке, – Вы сегодня само очарование! Да-с, я давно хотел пригласить вас на рандеву, прошу покорно, не откажите-с…
Тут терьер снял со своей шляпы алую розу и воткнул в пышную прическу Фи-фи. Болонки восторженно завизжали и побежали в другой зал, а терьер и его друзья, рычащие от предвкушения, помчались за ними.
– Куда вы, глупые вертихвостки? – крикнула Леди, но раздалось только её карканье. Она полетела за ними и увидела там, за колоннами огромные двери и поняла, что это был выход в другие залы. А где же выход во двор, на улицу? И вдруг, словно неведомая сила понесла её через те огромные двери и другие залы, потом по узким коридорам на свет, на свежий воздух. Леди, удивленно озираясь, кружила в небе, а внизу виднелся незнакомый двор. Это был чужой двор, весь заполненный лошадьми, запряженными в кареты и коляски. Они стояли в ожидании чего-то. «Наверное, ждут своих хозяев», – подумала Леди.
В это время выбежало несколько терьеров в окружении болонок. Один из них, глянув в небо, воскликнул:
– Сударь Рекс, вон смотрите, отличная мишень летает-с!
– Где-с, капитан? – подскочил один из терьеров, азартно размахивая револьвером, – сейчас мы посмотрим, кто выиграет пари!
– Стреляйте же, сударь Рекс! Я вам уступаю первый выстрел! Вон в ту белую ворону!
И началась пальба под лай псов и восторженный визг болонок.
– Какой ужас! Кошма-р-р! – залаяла Леди, но опять поняла, что только каркает. Она заполошно металась по небу, а выстрелы так и сыпались ей вслед.
– Какая шустрая ворона, а, господа! Прямо-таки заколдованная! – восклицал капитан, перезаряжая револьвер, – чтоб я и не попал с первого раза! Это просто невозможно! Мадмуазель Фи-Фи, не мешайте-с, сделайте милость! – и терьер снова стал палить в небо.
Леди от страха не знала, куда спрятаться, она металась в поисках укрытия. Наконец, завидев за высоким забором огромные деревья, она стремительно преодолела расстояние через весь двор и достигла кроны одного дерева. Глянув вниз, Леди поняла, что очень высоко забралась. Она сидела на толстой ветке липы в густой листве и собачье общество, потеряв её из виду, наконец- то успокоилось.
Леди тяжело дыша, ругала сама себя: «И чего это ты, старая перечница, захотела быть птицей? Что хорошего то, вот и подстрелить могут запросто! Ну, летать, конечно, хорошо, но опасности больше, чем на земле». Тут она услышала над собой карканье. Уже смеркалось, а в листве вообще было темно. Она, озираясь, машинально ворошила свои перья клювом, хотя ей как собаке казалось, что вылизывает свои лапы. Леди вспомнила, как зимой грохали петарды у дома и кругом падали разноцветные звёзды почти целую неделю. Все собаки в округе лаяли и выли от страха, а она, забившись в свою конуру, носа не высовывала до рассвета. Был случай, что петарда взорвалась как раз рядом с проходившим соседским псом, так он ослеп. И Леди его больше не видела. А тут, оказывается, в птиц стреляют…
– Что это за соседка?– услышала она, – белая ворона? У нас таких отродясь не бывало. Еще и прихорашивается, вы только посмотрите на неё!
Леди перестала вылизывать лапы, то бишь, перебирать пёрышки. Она повертела головой и, посмотрев наверх, застыла в изумлении. Там, сквозь листву из темноты сверкали глаза, много глаз черных теней, сидящих на ветках прямо над ней. Это была целая стая чёрных ворон. Рядом с ними и выше висели большие гнёзда. Глаза их недобро сверкали, Леди стало страшно. Ей захотелось завыть по-собачьи, но ничего не получилось. Тогда, почесав лапой холку, (и здесь блохи одолевают), она смело каркнула:
– Да, я ворона, хоть и белая! И что вам не нравится?
– Какая ты ворона? Да от тебя псиной за версту несет! – прокаркала большая чёрная тень, и вся стая взбудоражено захлопала крыльями.
– Вон от наших гнезд, пришелица! Пошла отсюда, кар-р! – раздавались со всех сторон вопли ворон. И Леди показалось, что их огромные клювы, сверкающие, как мечи, нацелились на неё. Они угрожающе приближались. Она в испуге прижалась к стволу дерева. Ей было страшно смотреть вниз, очень высоко. Леди забыла, что может улететь от грозной стаи, только куда? Скоро ночь, и в темноте плохо видно, она ведь собака, а не кошка.
А клювы-мечи все ближе и ближе.
– Вон отсюда, странная пришелица! Нам не нужна такая соседка,
кар-р! – неслись отовсюду вороньи голоса.
Тут Леди получила удар клювом по голове, потом еще, и еще, – «ах, если б я была собакой, я бы выпотрошила их из перьев»! – в отчаяние подумала она. Но тут она стала падать, но земля не приближалась, а как бы плыла от нее. А Леди парила в невесомости. Навстречу летели какие-то животные. Она увидела, что это две собаки, овчарка и дворовый пес. Они смотрели на неё очень добрыми глазами. И ей стало радостно и хорошо, как в щенячьем детстве.
– Леди, Леди, – звали они её за собой, – лети за нами.
– Я лечу, лечу, – отвечала она и изо всех сил замахала крыльями, – только я ведь ворона, да еще белая…
Но собаки, как призраки, стали растворяться и исчезать, и она услышала знакомый голос:
– Леди, да что с тобой сегодня? Все спишь и спишь, а ворона опять в твоей миске хозяйничает, – это был голос хозяйки, – ведь ворона тебя даже в лоб клюнула, а тебе хоть бы что! Где ты? На небесах, что ли?
«Ах, если бы вы знали, где я была»! – подумала Леди, окончательно проснувшись. И стала лаять, бегая по двору:
– Какое счастье, я опять собака! Гав! Гав! Я бегаю по земле! Гав! Гав! Какая радость, я не каркаю! Р-р-р, гав!
Она подбежала к забору, за которым высилась все та же липа, а на ней все та же серая ворона. Она, как и прежде глядела на нее с высоты и каркала во все свое воронье горло. А собака Леди, виляя хвостом, все лаяла и лаяла. Но без всякой злости, а даже радостно. Будто хотела ей рассказать что-то очень важное.
;
Михай
Белый портфель
1
Был тёплый ласковый вечер, который не предвещал ничего необычного. Я возвращалась домой из Национальной библиотеки. На мне надеты модные джинсы с дизайнерскими дырками на коленках и попе, и майка в серо-розовую полоску. В руке – портфель из чёрной гладкой кожи, который я купила, когда поступила в аспирантуру. Учитывая мой небольшой рост, я держала его за маленькую ручку, покачивая взад-вперёд в такт шагам.
В портфеле лежит моя, почти законченная, диссертация на тему «Деформирование преднапряжённых железобетонных изгибаемых элементов составного сечения», паспорт и валютная карточка с тысячью долларами.
Итак, лето, вечер, ветерок, почти законченная диссертация, тысяча долларов, но…
Одна гаденькая мысль постоянно сверлит мне мозг: «Я беременна. Почему это случилось именно сейчас? Что делать: рожать или не рожать?»
Проходя мимо яркой уличной рекламы: «Только у нас! Неделя летней распродажи шуб и дублёнок по самым низким ценам!», я зашла в магазин модной одежды. Глаза расползались в разные стороны от обилия и красоты предложенного товара. Казалось, что продавщицы улыбались только тебе почти натуральными улыбками, сверкая безупречными зубами.
Не собираясь ничего покупать, я надела на себя дымчатую дублёнку, отороченную белым мехом, посмотрела в зеркало и очень себе понравилась. Мысль «рожать или не рожать» плавно перешла в мысль «Купить или не купить».
Пока я мучилась гамлетовским вопросом «тратить или не тратить тысячу долларов, лежащих на карточке в моём чёрном портфеле», мимо меня прошла знакомая, с которой я когда-то училась в институте. Она остановилась недалеко от меня, шаря глазами по дорогим шубам. Её взгляд остановился на моей дублёнке. Она узнала меня и, похоже, не очень обрадовалась встрече со мной. Я ей мешала.
Но, тем не менее, мы перекинулись ничего не значащих парой фраз. Наконец, дошли до обсуждения дублёнки, в которой я продолжала стоять и париться. Знакомая окинула меня безразличным взглядом с ног до головы и сказала:
– Ну…. Для разнообразия гардероба можешь купить.
Вдруг мне захотелось ей рассказать о своей проблеме:
– Я беременна.
– Ну, ты мать даёшь! Как тебя угораздило?
– Сама не пойму.
– И что решила? Будешь рожать?
– Не знаю. Мне уже сорок семь лет. У меня двое взрослых детей. С большим трудом поступила в аспирантуру, о которой мечтала, пока растила детей. Диссертация уже почти написана, вот лежит в портфеле. Осенью защита. А тут раз – и беременна. Ума не приложу, что делать.
– В таких делах трудно что-либо советовать. Мать, сама решай свои проблемы.
– Ладно, пока, – с грустью сказала я и сняла дублёнку.
Ко мне с милой улыбкой подошла продавщица:
– Ну что, берём?
– Нет.
– Почему?
– Мне надо такая же, но с перламутровыми пуговицами, – почему-то сдерзила я и вышла из магазина с мыслью, с которой вошла: «рожать или не рожать».
2
Пока я находилась в магазине, на улице стемнело, и кое-где уже зажглись фонари. Мне ближе по тёмной улице, но можно сделать крюк, зато идти по освещенному проспекту. Ведь у меня в руках мой любимый чёрный портфель, в котором лежат диссертация и тысяча долларов. И вообще, я беременна, наконец.
Немного посомневалась, и всё-таки пошла по пустынной тёмной улице. Проходя мимо моста, я остолбенела от удивления: на расстеленном пледе под мостом лежала в открытом купальнике школьная подруга Валя.
– Привет, Валя! Ты что, обалдела загорать в темноте?
– Привет, подруга! Что хочу, то и делаю. Это моя свобода выбора, – с вызовом в голосе сказала она.
– А ты не боишься, что тебя какой-нибудь маньяк изнасилует?
– Ты что! Я об этом мечтаю! Кроме тебя, ни одной живой души за весь вечер.
Валя выглядела шикарно, несмотря на возраст: мы с ней одногодки.
– А я беременна, – выпалила я.
– Ну, ну, – сказала Валя и с сарказмом посмотрела на меня.
Я обратила внимание, что у неё красивая дизайнерская стрижка. Мне захотелось такую же.
– Где стриглась?
– Мне дали телефон одного крутого мастера. Но к нему просто так не попадёшь. Хочешь, тебя заведу? Беременным же не отказывают.
– Конечно, – согласилась я, – и прямо сейчас.
– Да без проблем, – сказала Валя и быстренько натянула на себя платье из тонкой цветастой ткани, на бретельках и с разрезами по бокам.
Она повела меня тёмными переулками, как по лабиринту, к мастеру.
3
Наконец, мы подошли к заветной двери. Подруга постучала условным стуком. Дверь никто не открыл. Второй раз Валя постучала более настойчиво. Тот же результат. В третий раз мы уже стучали вдвоём.
Я расстроилась. И только мы собрались уходить, как дверь приоткрылась, и на пороге появился мужчина лет пятидесяти.
Его лицо мне показалось очень знакомым, и я сказала:
– А я Вас знаю! Вы много лет работали в парикмахерской рядом с нашим домом, в мужском зале.
– Вы ошибаетесь! Я никогда там не работал. И вообще я никогда не работал в парикмахерских. Заходите, коль пришли.
Но я была твёрдо уверена, что уже видела это лицо, очень своеобразное и запоминающееся. Он худощавого телосложения, с чуть ссутулившейся спиной. Тонкий с хорошо заметной горбинкой нос и круглые бесцветные глаза навыкате. Волосы прямые и тонкие, с проседью, почти до плеч, уложены волосок к волоску, подстрижены как под линейку. Сразу видно, что он чистюля и педант.
Пока мы шли за ним по коридору, я успела шепнуть подруге:
– У меня карточка, наличных нет.
Валя поспешно всунула мне в руку мятую стодолларовую бумажку:
– Этого хватит.
Она осталась сидеть в зале на мягком кожаном диване, а я прошла за мастером в маленькую уютную комнату с приглушённым освещением, где он будет нечто творить из моих волос.
4
Мастер предложил мне лечь на кушетку, как в косметических салонах или стоматологических кабинетах.
На мой удивлённый взгляд он вкрадчивым и тихим голосом прошептал:
– Это моя фишка, я всех клиентов обслуживаю именно в таком положении.
Я скинула мокасины, удобно легла на кушетку, немного волнуясь оттого, что не совсем понимала, как он собирался меня стричь, да ещё в полумраке. Успокаивало, что за дверью сидит подруга.
Мастер включил тихую музыку. Я узнала мелодию. Это была одна из самых известных композиций Дюка Эллингтона «Караван», навевающая атмосферу экзотического Востока.
Он подошёл ко мне и аккуратно, заправскими движениями профессионала, укрыл до подбородка пелериной белого цвета, что мне не очень понравилось. Он сгрёб длинными костистыми пальцами все волосы мне на макушку и начал стричь, одновременно разговаривая со мной тихим вкрадчивым голосом, который я еле слышала на фоне саксофона, выводящего восточные рулады:
– Как только я увидел Вас в пролёте двери, то сразу был сражён. Вы даже не догадываетесь, до какой степени красивы. Не всем дано рассмотреть истинную красоту.
Конечно, я лежала и млела от таких слов. И даже очень хотела верить, что он говорит от души, а не мастерски вешает очередную лапшу очередной клиентке.
Саксофон набирал обороты, а мастер продолжал творить: выдёргивал клоки волос, что-то накручивал, срезал, расчёсывал, обдувал феном.
– Короче, я предлагаю тебе стать моей любовницей, будем встречаться у меня в этой комнате два раза в неделю. Я буду тебя стричь, делать укладки и любить. Я – нежный, чуткий, внимательный.
Этот его переход от нежных слов к деловому тону, от «Вы» к «ты» поверг меня в шок. Я продолжала лежать в ступоре, а он продолжал, как ни в чём ни бывало:
– Меня зовут Юрий Соломонович. Запомнишь?
Он был так в себе уверен, что даже не поинтересовался, как меня зовут.
Юрий Соломонович наклонился ко мне, и молча начал нежно меня обнимать, между делом осторожно просовывая руки в мои дизайнерские дырки в джинсах на коленках и попе. Я ощущала тепло рук и силу его костлявых пальцев.
Да, он был очень нежен и аккуратен, и мне доставляли удовольствие все его прикосновения, как через одежду, так и по телу через дырки в джинсах. Дюк Эллингтон продолжал ускорять темп каравана, идущего по раскалённому песку пустыни, а Юрий Соломонович проникал всё дальше и дальше. И уже одна его рука сжимала мою грудь, которая полностью умещалась в его ладони, а вторая рука оказалась между ног. Его дыхание участилось. Мне показалось, что он издал еле слышный стон наслаждения. А может, это был мой стон. Я уже ничего не понимала.
Мелодия была полна движения и перемен. В ней всё было так естественно переплетено, она увлекала за собой в пустыню и уже не только ноги стали вязнуть в песке, а всё моё тело. В горле пересохло, и мне срочно понадобился глоток воды. И как гром среди ясного неба «я же беременная!»
Я начала отчаянно сопротивляться, отталкивать его цепкие руки и пытаться из лежачего положения встать.
– Ну, ну, – тихо шептал он, – сейчас ты упираешься, но через некоторое время всё равно придёшь ко мне.
– Никогда! – выдавила я из себя, но почувствовала, что он был прав. Я начала сомневаться: дальше строить из себя недотрогу или поломать все стереотипы о своей недоступности и стать его любовницей.
В это время он стянул с меня белую пелерину и подвёл к зеркалу в толстой позолоченной раме, чтобы я оценила его творение, и спросил:
– Ну, как! Тебе нравится?
Я взглянула на себя и поняла, что мне не совсем нравится. Он сделал мне ровненькую чёлку, как под горшок, а на макушке из моих волос, перекрученных по спирали соорудил нечто вроде двух рожек.
Я не стала разрушать конструкцию мастера, хотя она мне всё больше и больше не нравилась. Молча, протянула ему сто долларов, но он жестом отказался, скривил тонкие губы, мол, я его этим оскорбила.
И тут опять на меня напали откровения:
– Понимаете, Юрий Соломонович, я не могу быть Вашей любовницей, я беременна.
– Не волнуйся, я помогу тебе избавиться от этой проблемы.
Его даже не удивило, что мне уже сорок семь лет, а я забеременела.
– Нет, я сама должна решить эту проблему, – ответила я тоном, не требующим возражений.
Юрий Соломонович как-то сразу поник, понимая, что со мной ему обломалось. И, вполне возможно, подобное случилось с ним впервые.
5
Мастер любезно открыл мне дверь в зал, где сидела подруга, и обиженно отвернулся от меня. Мне стало его жаль, и я решила дать ему хоть какую-то надежду:
– Вы не дали мне свой номер телефона. Как же я с вами свяжусь, если решу свою проблему, – немного помолчала и добавила, – если решу.
Юрий Соломонович оторвал от старой газеты клочок, корявым почерком написал цифры и протянул мне этот огрызок. Я машинально засунула его в карман джинсов. В глазах мастера мелькнул хитрый огонёк: «ага, клюнула!» Он закрыл за собой дверь, в полной уверенности своей победы.
Мы остались в зале вдвоём с подругой. Я протянула Вале сто долларов, типа не понадобилось. Она округлила глаза, на что я соврала:
– Сегодня акция. Последнему клиенту услуги бесплатно.
И тут удар молота по голове: «А где мой любимый портфель с диссертацией и с карточкой на тысячу долларов?» От нервного шока у меня подкосились ноги.
– Может, забыла его под мостом? – заботливо спросила Валя, – Я сбегаю, тут недалеко, а ты пока посиди, тебе нельзя так волноваться, ты же беременная.
Через некоторое время она вернулась. В руке у неё был портфель из белой кожи.
– Чёрный не нашла, был только этот, белый. Возьми его.
– Нет! Мне нужен только мой, чёрный.
– Да какая разница! Бери белый. Ты даже не знаешь, что в нём лежит. А вдруг там лежит то, что тебе сейчас больше необходимо.
Но я упёрлась, как баран:
– Хочу свой чёрный портфель, и всё тут!
Мысленно я уже оплакивала потерю: диссертацию, тысячу долларов и собственно сам портфель.
От белого портфеля дуло холодом, или мне это только казалось. Он был чужой, он был чей-то, он взял на себя ауру неизвестного хозяина, а я не знаю, что из себя представляет этот хозяин. Зачем брать на себя чужую карму?
Я вздрогнула от громкого и напористого голоса подруги:
– Смирись с потерей чёрного портфеля со всеми его потрохами внутри! Попробуй начать новую жизнь с белым портфелем. Не бойся! Тебе сорок семь лет, большая половина жизни уже позади. И её уже не вернёшь. И беременность ты себе надумала. Ну, какая беременность в твои годы! Это самый настоящий климакс. Тебе не хочется признаться самой себе, что всё – климакс. Очнись! Бери белый портфель, и идём домой. Дома посмотришь, что там. Не бойся! Если не понравится, выбросишь, и все дела.
Подруга силой всунула мне портфель в руку, и мы вышли из дома Юрия Соломоновича в кромешную ночь, только изредка при свете луны поблёскивал портфель белой глянцевой кожей.
Ольга Сафарова
Трамвай судьбы
На днях он опять разбил машину так, что она не подлежала восстановлению, сам отделался только царапинами и ушибами, оперативно продал искорёженные останки профессиональным угонщиком; тем всегда нужны чистые документы. Как всегда легкомысленный и беззаботный, он пришёл с деньгами домой, бросил широким жестом их на стол и весело сказал жене, всё ещё не свыкшейся с невыносимой лёгкостью бытия любимого супруга:
– Деньги, ну прямо как с неба свалились, давай купим что-нибудь красивое и нарядное тебе и мне, мне – новые джинсы и бас-гитару новую.
– Давай, а ещё давай тебе бархатные чёрные брюки купим. А мне куртку такую замшевую с бахромой по рукавам в ковбойско-индейском стиле, – саркастически ответила жена и заплакала, – ты когда-нибудь повзрослеешь? Опять чудом жив остался, и – деньги ему с неба свалились, сколько тебе лет, чудовище ты моё?
– Тридцать семь, а что? Вся жизнь впереди, только хвост позади!
Жена засмеялась сквозь слёзы, хлопнула дверью квартиры, промахнула пролёт лестницы и выскочила на улицу. Как раз подлетел к близкой остановке трамвай. Она метнулась в него, – быстрей уехать, куда глаза глядят подальше от этого паяца, жизнь с которым сплошная трагикомедия, фарс, театр абсурда. И ведь ничто его не берёт, видать в рубашке и с серебряной ложкой во рту родился, катится по жизни красивым блестящим шариком по гастролям со своим ансамблем. То на самолёт опоздает, то в драку ввяжется, то тонущую девочку спасёт и на банкете в его честь веселится…
Похоже, Господь к нему двух Ангелов-Хранителей приставил… – так она думала, глядя невидящими глазами за окно. Она вытерла слёзы и уже улыбалась, представляя своего неунывающего разгильдяя, но снова запечалилась, – ей уже под тридцать, пора детьми обзаводиться.
Да как тут обзаведёшься, когда муж – сам как ребёнок, хуже – вечный подросток! Как она устала от этой жизни, как на вулкане.
Она немного упокоилась, повнимательней взглянула в окно – за поворотом мелькнул мост – Аларчин? – нет, вроде Цепной…. Да в какой же она трамвай села, не глядя? Должно быть в 41-ый, раз на площади Тургенева. Остановки почему-то не объявляют.
Она огляделась, народу в вагоне было мало, неподалёку сидел симпатичный мужчина лет сорока, лицо его показалось ей как-будто знакомым, он улыбался. Она оглянулась, – кому он улыбается? Сзади никого, значит, улыбается ей, с чего бы это? Аааа, наверное ему показалось забавным, что она, то вытирает слёзы, то улыбается, гримасничает ещё, наверное, своим мыслям.
Она опять посмотрела в окно, куда же она едет? Вдруг ответом на её мысли раздался почему-то гнусавый голос вагоновожатой:
– Трамвай идёт по двадцатому маршруту…
Интересно, и куда же это? Она опять осмотрелась, как давно она не ездила в трамвае, почему так мало пассажиров? Или теперь всегда так, наверное, – у многих машины, в метро все переместились, в автобусы. А тут в трамвае так просторно, спокойно. Она опять посмотрела в окно, – нет, не узнаёт ничего, места какие-то незнакомые…
Ну и пусть, вот заедет на окраину, заблудится, потеряется…
Она снова взглянула на того мужчину, он приветливо покивал ей и заговорил:
– Вы меня не узнаёте, я ведь был аспирантом у вашего папы, домой к вам приходил, бывало.
И она вспомнила, да-да-да, ей было лет десять, а ему лет двадцать, То-то лицо знакомое, она, помнится, даже влюблена была, а он на неё и внимания не обращал, … или обращал?
Мужчина застенчиво улыбнулся, пересел к ней поближе:
– А я ведь в Вас непозволительно влюблён был, в девочку-то лет двенадцати! Я Вас сразу узнал, увидел, Вы чем-то расстроены, то плачете, то смеётесь. Не вышел на своей остановке, с Вами вот поехал. А куда Вы едете вообще? Ведь маршрут поменялся, а Вам, вроде, всё равно?
– А мне действительно всё равно, – ответила она задумчиво.
Он что-то продолжал говорить о своей работе, о её покойном отце, о своей холостяцкой жизни. И она подумала – вот ведь трамвай судьбы.
Перемена маршрута, встреча эта случайная, влюблённость детская, и он такой спокойный, симпатичный, папе и маме он так нравился, помнится. Судьба?
Он продолжал:
– Я вижу, Вы расстроены, … о, Лесной проспект, парк Лесотехнической Академии недалеко, Вы ведь здесь поблизости жили в те времена, на улице Орбели. Давайте выйдем, прогуляемся, и Вы мне расскажете о своих проблемах. Ведь когда проговариваешь доброжелательному старому знакомому свой душевный сумбур, – и для себя становится всё яснее и понятнее.
Она подумала, – а почему бы и нет, он такой рассудительный, милый. А вдруг это судьба? И она согласно кивнула.
Трамвай остановился, они вышли, пошли по проспекту, впереди виднелся вход в парк, – умиротворяющая зелень высоких деревьев, шелест листвы, щебет птиц. Её охватило чувство покоя, и вдруг зазвонил её мобильник, весёлый голос мужа:
– Ну, ты куда улетела, птица моя, куда ускакала, кобылица моя… – и чей-то голос вмешался:
– Слушай, это же, прям, строка песни – птица моя, кобылица моя.
И снова смех, и голос мужа кому-то в сторону: – конечно, песня…
И снова ей:
– Где ты обретаешься, песня моя, я сейчас за тобой приеду, я тачку на прокат взял и уже сгонял в магазин «Кастл-Рок» на Лиговский и купил тебе куртку замшевую всю в бахроме и себе кожаные штаны! Ты где, у метро «Лесная»? Купи себе мороженое и стой, где стоишь, я через 15 минут буду.
Она успела сказать:
– Не гони, опять разобьёшься, – и он отключился.
Она взглянула на своего спутника:
– Муж сейчас за мной приедет.
Тот грустно улыбнулся:
– Ну, тогда до следующей встречи в случайном трамвае… – и сел в какую-то отходящую маршрутку.
;
Светлана Лащёнова
Мой дядя
Майский день. Время ближе к полудню. Синее без единого облачка небо. Ярко светит солнце. Однако немного зябко. Дядя в наброшенном на плечи кителе стоит посреди двора. Я рядом. Смотрю на него снизу вверх. Разглядываю звездочку на его груди. Она сияет, искрится на солнце. Потом я узнаю, что это Звезда Героя Советского Союза.
Гостил у нас дядя нечасто и не подолгу. В его присутствии тесное наше послевоенное жилище казалось просторнее. Был он неговорлив, не докучал расспросами и, тем паче, поучениями. С ним было уютно, спокойно, тихо, хорошо.
Не только в «осени первоначальной», но и в любое время года бывают дни, когда «нет безобразья в природе», когда она отдыхает. Мир в природе, мир и в душах людей... С таким погожим ясным днем я бы сравнила дядю.
Отцы многих моих одноклассников воевали. И когда заходили разговоры в духе известного стихотворения С.Михалкова, но только о папах, я не упускала случая сказать: «А мой дядя – Герой Советского Союза». А вот расспросить его когда, где, за что получил он Героя не удосужилась ни в школьные годы, ни потом. И вот теперь о его жизни и его подвиге узнаю из интернета.
Младший брат моего отца Белоус Владимир Никитович родился 14 июля 1916 года в городе Харькове. Украинец.
Семилетка, техникум механизации сельского хозяйства, работа на МТС.
В Красной Армии с 1937 по 1940 год. Служил он командиром орудия в отдельной мотострелковой дивизии войск НКВД в Москве.
Война, 1 июля 1941 года мобилизован в армию повторно и направлен на учебу в Днепропетровское артиллерийское училище.
В течение августа 1941 года принимал участие в тяжелых оборонительных боях на подступах к Днепропетровску. Ранение, эвакуация в город Томск, где в январе 1942 года окончил ускоренный курс училища и, получив звание лейтенанта, был оставлен в нем командиром взвода. В декабре 1942 года переведен в Горьковское военно-политическое училище на должность заместителя командира батареи. Здесь он прослужит почти год.
Он рвется на фронт, пишет рапорт за рапортом, но только в октябре 1943 года его просьба была удовлетворена. 10 ноября 1943 года он прибыл в 640-ой артиллерийский полк 60-ой армии Первого Украинского фронта. И с первого же дня он в пламени ожесточенных оборонительных боев. Его батарея принимала участие в Житомирско-Бердичевской (конец 1943 года) и Ровно-Луцкой (февраль1944 года) операциях. В боях на подступах к городу Дубно был тяжело ранен. Госпиталь почти на полгода. После него в августе 1944 года будет направлен в 142-ю артиллерийскую бригаду 33-й армии. Примет участие в боях на Пулавском плацдарме на реке Висла.
14 января 1945 года началась Висло-Одерская операция. В канун ее артиллерийские батареи 142-ой бригады должны были способствовать прорыву всех рубежей обороны в районе населенного пункта Яновец. После артподготовки и перехода пехоты в наступление он и еще три радиста проникли в тыл противника и окопались в снегу на опушке леса у села Бабин ( 25 км восточнее города Радом). В течение суток он корректировал огонь не только своей батареи, но и других, что позволяло артиллеристам наносить большой урон обороняющемуся противнику.
15 января, вычислив советского корректировщика, фашисты пошли в атаку. В неравном бою все три радиста погибли. Остался один. У него две гранаты и несколько патронов, а вокруг десятки приближающихся противников. И тогда он вызывает огонь на себя. Огненный смерч накрыл его и фашистов. То, что выжил – чудо. За этот подвиг связисты были посмертно награждены орденами Красного Знамени, а он представлен к званию Героя Советского Союза.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм лейтенанту Белоусу Владимиру Никитовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 5591).
Война продолжалась. В феврале 1945 года он участвовал в боях на Одерском плацдарме, а в апреле – в Берлинской операции. Бой за город Ютеборг, выход на берег Эльбы, встреча с частью американского пехотного корпуса. День Победы над фашизмом был отмечен в торжественной обстановке вместе с американскими союзниками.
После войны в 1946 году окончил Курсы усовершенствования офицерского состава (КУОС) и до 1949 года служил в Германии. Затем был переведен в Прикарпатский военный округ, где занимал ряд офицерских должностей в артиллерийских частях округа.
В 1961 году в звании майора вышел в запас. Жил в Одессе. Работал на заводе Январского восстания. В его честь на здании завода установлена мемориальная доска. Умер в 1976 году. Похоронен в Одессе.
Несколько месяцев не дожил дядя до шестидесяти лет. Он был четырежды ранен. Боли претерпел сверх меры, поэтому даже обычные уколы были для него непереносимы. Помню уже в Одессе, отказавшись от укола, он вскрыл ампулу и выпил ее содержимое. Старые раны. Они не заживают, они замирают. До поры до времени.
-Мы не от старости умрем,
От старых ран умрем, -
писал поэт-фронтовик Семен Гудзенко.
Запомнился один бытовой эпизод, связанный с дядей. Он навестил нас перед отъездом в Одессу. В тот солнечный апрельский день мы оставались «на хозяйстве» одни. Ближе к вечеру, но еще засветло возвращаюсь домой.
Открываю дверь-тишина. В комнатах пусто. Заглядываю на кухню. Уютно устроившись в кресле, дядя читает газеты. От утреннего беспорядка не осталось и следа. Пусто в раковине и на столах. Посуда вымыта и расставлена по местам. На полу ни соринки.
Дядя встречает меня словами: «А я тебя поджидаю. Вот картошечку почистил. Будем ужинать». Заглядываю в кастрюльку на столе. Вижу белые крахмальные разводы на воде.
Удивление и смущение, неловкость и благодарность – все сразу. Ком в горле, тепло в груди и урок на всю жизнь: уходя, хотя бы ненадолго, - убери за собой.
Как же хорошо было просто быть с ним рядом.
Как прошел ужин, о чем говорили – не помню. Вот тогда бы и расспросить дядю обо всем... И он бы многое рассказал. Сейчас-то я знаю: самый молчаливый человек разговорится, если почувствует искренний интерес к себе.
Десять лет назад в Москве я посетила музей на Поклонной горе. Захожу в зал Героев Советского Союза. Волнуюсь: вдруг дядю забыли, не внесли в список. Но вот они Герои-однофамильцы Белоусы и Белоусовы (их девять), а вот и дядя Белоус Владимир Никитович. Долго стою у доски, ухожу и возвращаюсь снова и снова.
Бережно храню фотографии дяди. Вот одна из них. Рядом с орудием группа ветеранов. Дядя среди них. Все при орденах. На обороте читаю: «Два расчета орудия № 3922. Передают «родную» на вечное хранение в Музей вооруженных сил СССР. 6-7 мая 1971 года, г. Калинин» (фото Г. Чернова).
Именно из этого орудия 2 августа 1944 года в 22 часа были нанесены первые артиллерийские удары по фашистской Германии.
Сейчас это орудие стоит у входа в музей. На нем большими красными буквами написана фамилия командира 142 артиллерийской бригады полковника Ершова.
Дядя «породнится» с этим орудием позже. В том же августе 1944 года он прибудет в 142 бригаду после госпиталя. Висло-Одерская и Берлинская операции будут еще впереди.
Герой Советского Союза Белоус Владимир Никитович. Мой дядя. Родная кровь. Родная душа.
Благородство ему имя. Благородство внешнего облика, ненавязчивое душевное благородство, благородство поступков.
Я надеюсь, что еще смогу побывать в Одессе, посетить могилу дяди и положить на нее цветы.
;
Борис Готман
Лондонские хроники. Фишки Portcullis House
Как известно, англичане подарили Миру много уникальных изобретений.
Даже Левша, посланный в командировку в Туманный Альбион, был удивлён и потрясён тем, в частности, что люди на заводах "англицких" сытые, а ружья свои они кирпичом не чистят.
Пытался он тайну эту страшную Государю поведать, даже "полушкипер аглицкий" ему помочь пытался, но где там…
Даже в моё время "калашниковы" перед проверками начальство битым кирпичом драть требовало…
А британцы и сегодня, наверно, в силу своих крепких традиций, продолжают удивлять мир.
И делают они это без всякой помпы, так ненавязчиво, что мне с большим трудом удалось найти в интернете далеко не полную информацию о самом удивительном здании, которое приходилось видеть.
Здание это называется Portcullis House – Поткалис-Хауз.
С "хаузом" всё понятно, а Поткалис (Portcullis) переводится как подъёмная решётка крепостных ворот, или как геральдическая решётка.
Эта самая подъёмная решётка (в крепостных воротах) – читатель видит её на моей иллюстрации внизу справа – принадлежит геральдике семьи Тюдоров и является символом Британского Парламента.
Когда говорим о символе парламентариев, вспоминается, что слово Portcullis имеет ещё одно значение, а именно - серебряная монета, чеканившаяся при королеве...
"Дом подъёмной решётки" был сооружен в качестве офисного здания для депутатов британского парламента из-за недостатка площади в Вестминстерском дворце – здании парламента.
Здание построено в южном конце набережной королевы Виктории на берегу Темзы.
В здании расположены кабинеты, примерно, трети депутатов, остальные размещаются в Здании Нормана Шау (Norman Shaw Buildings) и в самом Вестминстерском дворце.
В 1994 году было снесено здание, стоявшее на этом месте ранее. Под этим зданием проходила линия метро Дистрикт и намечалось строительство новой линии со станцией Вестминстер. Новая линия и станция должны были строиться под существующей линией, которую потребовалось временно перенести.
По окончании строительства двух новых станций, в 1998 году началось строительство Поткалис-Хауз, которое было завершено в начале 2001 года.
Архитектурное бюро Михаила Хопкинса ( Michael Hopkins and Partners) сделало проект в стиле, напоминающем викторианскую готику, к которой относятся существующие здания Вестминстера. В то же время некоторые элементы здания связывают его стиль со стилем зданий, ранее построенных Норманом Шау, в частности, выдающиеся высоко над крышей трубы.
Следует отметить совершенно нетрадиционное назначение этих труб – это вовсе не дымоходы, как на соседних зданиях, а высокоэффективные воздухозаборники систем кондиционирования Поткалис-Хауз. Это первая в Европе система нагнетания наружного воздуха, использующая для этой цели климатические особенности и не имеющая ни электрических, ни других двигателей для этой цели.
Здание отличает и особо надёжная конструкция, обеспечивающая его защиту от возможных атак террористов. Несмотря на то, что под Поткалис-Хауз расположены две станции метро, ему не страшны даже взрывы в них.
Кстати, очень необычен и дизайн новых станций. На моём нижнем левом снимке виден фрагмент "космического" интерьера станции Вестминстер.
Часть внутреннего пространства Поткалис-Хауз выполнена в форме, напоминающей корабль под парусами. Здание оснащено суперсовременными системами связи и оповещения, связано с остальными зданиями парламента подземными переходами.
Всё, не хочу больше писать о других потрясающих конструкциях этого самого экологического на сегодня здания в мире.
Напоследок упомяну только о ещё одной особенности Поткалис-Хауз, о которой до сих пор встретил только одно упоминание в интернете:
"24 сен 2007 ... Не менее интересно здание на углу Бридж Стрит и набережной Виктории. У него странные трубы на крыше и трансформирующиеся окна на фасадах: они выдвигаются и вдвигаются... Это - так называемый Portcullis House - офисное здание, которое строилось с 1998 по 2001 год" ("Лондон глазами русского", Житейские истории, Хроники Жакко giacco.ru/index.php?newsid=129).
В условиях Туманного Альбиона многие здания строятся с эркерами – выступающими из плоскости стен окнами, увеличивающими площадь остекления и "улавливающими" естественный боковой свет.
В то же время эркеры значительно увеличивают наружную поверхность зданий, что вызывает дополнительные затраты на их отопление зимой и охлаждение в тёплое время.
Создатели Поткалис-Хауз, если верить приведенному выше сообщению, пошли совершенно новым путём – эркеры нового здания "убираются" внутрь, если в кабинете никого нет, и выдвигаются наружу, когда в этом есть необходимость!
Возможно, именно это видно на моих снимках, особенно на увеличенном снимке фрагмента фасада, где легко заметить разницу в положении эркеров. Повторю ещё раз, больше нигде сведений об этих эркерах не встречал. Может быть, кто-то из читателей располагает данными о них?
Кабинеты, выходящие во внутренний двор, такими эркерами не оборудованы, но у них есть небольшие балконы.
А уж как бы удивился Левша, увидев такую конструкцию, по сложности и точности изготовления во много раз превосходящую ту самую блоху...
В следующем номере –
***
Инна Нюсьман, Трек номер 8
Я просто не могу не рассказать эту историю. Во-первых, потому что я блоггер. Мои читатели знают меня под ником Tiamat_666. Я давно веду свой блог, но ничего более захватывающего, чем эта история со мной не случалось. Соответственно, думаю, все истории в блоге после этой потеряют всякое очарование. Во-вторых, молчать об этом тоже сложно. Рано или поздно я кому-то проболтаюсь, но люди не поверят, скажут, что я выдумываю. Хотя, есть еще Стивен и Адам, тоже ставшие частью этой истории, – свидетели того, что произошло.
Продолжение – в номере 7.
Альманах Двойной тариф вып. 6 электронная версия
© Copyright: Владимир Митюк, 2016
Свидетельство о публикации №216021301885
Свидетельство о публикации №216021301885
Рецензии
Большое спасибо Владимиру за интересный альманах!
Желаю "Двойному тарифу" процветания, а его инициаторам и авторам - неисчерпаемого творческого вдохновения!
Изабелла Кроткова 14.02.2016 18:37 • Заявить о нарушении
Желаю "Двойному тарифу" процветания, а его инициаторам и авторам - неисчерпаемого творческого вдохновения!
Изабелла Кроткова 14.02.2016 18:37 • Заявить о нарушении
Спасибо, мы стараемся, а вы пишите!
Посмотрел недавно - страничка закрыта, но успел скачать, и читал в командировке!
Конечно, идеи и сюжет заимствуют, увы...
Владимир Митюк 14.02.2016 19:27 Заявить о нарушении
Посмотрел недавно - страничка закрыта, но успел скачать, и читал в командировке!
Конечно, идеи и сюжет заимствуют, увы...
Владимир Митюк 14.02.2016 19:27 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 3 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.