Девочке с косичками

Поезд тянулся медленно и тяжело - еще бы, 16 вагонов! Летом, во время отпусков, всегда прибавляли лишних три, а то и четыре вагона  - люди ехали к морю. Август накалился последним выдохом лета, в вагонах было душно, особенно  в  плацкарте, а в их секции еще с зимы было забито окно. Проводница мило извинилась на возмущение пассажиров, но от этого воздуха не прибавилось. Мужчины, не стесняясь, обнажили свои потные торсы, женщины вытирались смоченными полотенцами и жадно пили воду. На полустанках продавали мороженое  вялой формы -  брикеты уже поплыли от жары.
 Раздражение в душе не унималось. Впрочем, это состояние посещало ее так часто, что стало частью ее характера. Причин могло даже не быть, это уже накопленное в ней. Думать и распутывать свои проблемы, когда они приходили, порой бывало поздно, как человеку, забывшему в пасмурную погоду зонт и попавшему под дождь. А дождило часто в ее жизни.
 Она сидела, упираясь спиной в уголок рядом с окном, не проявляя интереса к видам, что лениво пробегали мимо. Природа за  тусклым стеклом была малоинтересной - редкие деревца  на широко распластанных степях.
Наверху кто-то сладко храпел. Спать не хотелось. Она вспоминала, как поссорилась в очередной раз с сыном.  Гошка с издевкой в голосе заметил- «Ты уже лет десять туда не ездила. Чего сейчас спохватилась? Раньше надо было!»  Дурак, потому и не ездила, что тебя растила. Вымахал на голову выше, а ум опоздал. Теперь вот надо что-то дальше думать, школа заканчивается. Куда поступать?  Или сразу на работу- помощь не помешала бы в их семейном бюджете. И тут же – могут забрать в армию! Туда  не пущу - трупом лягу. Учился бы хорошо, проблем меньше. Но оболтусом растет! А у меня теперь  кроме него нет никого. Старше его, а сиротой себя чувствую. От него тепла к матери разве дождешься! Когда в последний раз пригрозил «Убегу!»-  схватило за сердце так, что сползла на пол. Сам испугался, уложил в постель, принес нитроглицерин. И в ту ночь приснился сон - отец ведет за руку и улыбается…
Он умер как раз десять лет назад. На похороны тогда не поехала - Гошка в первый класс пошел, и в это время сломала руку.  Ну, куда? А потом… жизнь закрутилась. Отцу что ли от этого легче станет? Лежит теперь, и никто ему не нужен. Своя личная жизнь не сложилась, то один обещал жениться, то другой был, женатый, клялся, что разведется. Два года тянул, пока сама его не выпроводила. Как в кино – «Картина маслом». И тут вдруг так потянула в «страну детства», как будто вот там и лежит заветный камень. Найду, нашепчу - и он все беды заберет…  Да что ж он так храпит! Духотища в купе, а билет, между прочим, денег стоит и за скорость, которой нет, и за комфорт, который отсутствует.  И жаловаться бесполезно. Она посмотрела в окно. Степи стали перемежаться лесопосадками. Скоро  будет кряж, а там уже родной город близко. Но ничего не кольнуло. До родных мест было еще часа три. Начала думать о ночлеге, - придется спать в старой привокзальной гостинице.  Что ж, туда и пойду. А может заглянуть в наш дом? Мы же недалеко жили - минут десять. Стоит или уже снесли?  И тут легкая дрема окутала и провалила в сон...
- Гражданочка, ваша станция скоро! Белье сдавайте. Билетик заберете? Ну, поторопитесь, поезд стоит две минуты.
Выйдя из вагона, она вдохнула сухой жаркий воздух, шедший от асфальта. Людей вышло немного. Не спеша прошла через вестибюль подремонтированного вокзала. «Полы поменяли, корпус покрасили. Посовременнее стало». – отметила она, выходя на привокзальную площадь. На стоянке увидела желтый автобус  -  ждал пассажиров. Старые клены растолстели в стволах, стояли неподвижно, опустив устало ветви, не чувствуя дуновения ветра.  Гостиницу было нетрудно узнать – но, увеличив оконные проемы, стало больше стекла и крыша новая.
«Ладно, сначала загляну на свою улицу, потом вернусь, вряд ли свободных номеров нет» - подумала она и, забросив ремень сумки через плечо, пошла от площади вглубь города.
До ее улицы два пролета. Вот и она. Сердце немного забилось. «Наш четвертый дом с краю» - еще больше напрягаясь, вспомнила она. Да вот и он! Стоит! И кто-то там живет… Герань на подоконнике, занавески тюлевые. Чистенько. Интересно, кто же хозяин? Она подошла к лестнице, что вела к двери. Ступеньки были старые, перила из дерева слегка рассохлись. Кнопка звонка новая. И она нажала слегка. Раздался тихий перелив знакомой мелодии « Элизе» Бетховена. У ее нынешней соседки такой же. В магазинах разнообразия мало. Кто-то подошел и потянул затвор замка. Дверь открылась.  Женщина на пороге была в домашнем платье и переднике, слегка вьющиеся волосы с проседью зачесаны назад, взгляд усталый, вопросительный. И  тут обе женщины одновременно произнесли: 
-Ты?
-Вы?
Женщина с тревогой и вопросом осматривала гостью, а та подняла от удивления брови и заглянула  внутрь.
 - Я одна живу, никого не ищи. Ты откуда, прямо из дома? - она вздохнула напряженно,- Ну, проходи, чего стоишь? – и рукой пригласила в дом.
Еще не решаясь войти, она спросила,  - Теперь вы здесь живете?- В голосе не было упрека, но спросила не без удивления. Потом переступила порог.
- А ты что, за домом приехала?- в голос женщины прозвучали напряженные нотки.
-Да нет, не бойтесь, тетя Даша. Сами посчитать умеете, как долго меня тут не было, – и она зашла в дом уже смелее.
- Так ты только с поезда? – засуетилась женщина. – Давай накормлю. Квас есть холодный, окрошку сделала.
Она сглотнула слюну - Ох, окрошка с холодным квасом!
-А знаете, не откажусь. Духота была весь путь в вагоне. Продукты портятся, вода и та теплая.
-Иди, умойся с дороги, я все достану пока, – и женщина открыла дверцу холодильника. Холодильник был не их, привезенный. Но старой модели.
Умывшись, она села за стол.
-  Может, выпьешь наливочки? – простосердечно спросила хозяйка.
- Нет, окрошка как раз то, что надо, спасибо.
Она ела с удовольствием, а женщина, хлопотавшая рядом, изредка поглядывала с любопытством, ждала чего-то с напряжением.
-Тетя Даша, я хочу на кладбище сходить. Вы же знаете, где отцовская могила?
-Ну конечно, -  не глядя, ответила женщина.
- Я завтра зайду еще, покажете его могилу?
-Ну, что ж не показать…. А почему же ты так долго не приезжала?- этот вопрос, видно, стоили того напряжения, которое испытывала женщина.
-Тетя Даша, в тот момент я руку сломала, и Гоша был маленький - не с кем оставить…
-  Да с собой взяла бы… - робко вставила женщина.
-Ладно, мы это время уже проехали, - что было, то не изменишь. Жизнь бывает так заведет тебя… - она хотела перевести тему разговора.
-Так тебя жизнь ведет или ты ею управляешь? – женщина говорила спокойно, не ожидая продолжения - не ее дело учить. - Ты проездом или специально?
-Специально. Пора было уже давно. Спасибо за окрошку, - и она поднялась из-за стола.
-А ты куда собралась?- всполошилась женщина.
- В гостиницу. Подновили ее…
-И ты в родном доме не хочешь переночевать? – с упреком спросила женщина.- Я тебе постелю, а завтра с утра и на кладбище поедем. Позавтракаешь опять же нормально.
-А знаете, - она огляделась по сторонам, - наверное, останусь. Но завалюсь спать сразу. Ночью не спала - в тамбуре  простояла. Там хоть какой-то ветерок.
- Ну и ладненько, постелю сейчас…- и женщина пошла в комнатку за кухней.
  И тут она услышала бой часов. Тот же бой! Значит, они висят! И она прошла в комнату. Часы были такие же, может немного выгорели и стекло не так блестело.
                **********
….-Ну, девочка с косичками, принимай покупку, – будто наяву услышала она голос отца.
- Ой, а что это папа? И коробка какая большая! - она прыгала вокруг и прихлопывала ладошками.
А тот уже распаковывал покупку.
-  Ох… протянула она, широко раскрыв глаза – что это такое, папуль?
Отец раскрыл весь корпус и слегка качнул его - золотой маятник закачался, сверкнув на солнце.  А потом отец повернул сзади ключом и раздался мелодичный звон…
- Часы… волшебные?- ее глаза широко раскрылись.
-А то! – кивнул утвердительно отец.
Она провела пальцами по стеклу, убеждаясь, что они настоящие, они уже ИХ, и будут дома всегда.
- Сказка… - протянула она,  - дай еще послушать…- и отец повторил мелодичный мягкий звон.
Уже проваливаясь в сон, она снова услышала этот звон часов, и так стало вдруг спокойно и тихо на душе. Такого покоя она не испытывала, засыпая многие годы. Она видела отца, его руки, поднимающие ее вверх, его улыбку. И звон часов не смолкал, и тихим фоном сопровождал ее сон, совсем не мешая, а будто покачивая и усыпляя…
*******************
А утром она проснулась от запаха поджаренного сала.
- Доброе утро, тетя Даша! - она с любопытством смотрела на сковородку.
 - Ты глазунью любишь или омлет? – женщина  уже резала сочными ломтями огромные красные помидоры.
-Давайте глазунью. Отец часто готовил так.
- И чесночок в помидоры?- снова спросила женщина.
- И чесночок, - кивнула она.
После завтрака засобирались на кладбище.
- Автобус каждые пятнадцать минут ходит, но если поспешим,- поспеем на ближайший. – Женщина начала собирать со стола.
- Да нет, поедем на такси. Позвонить как? Ага, сейчас вызову,  - она взяла инициативу в свои руки.
 Машина подъехала быстро.  «Ну да, рядом же с вокзалом стоянка»- подумала она. Садясь на первое сиденье, обернулась, ища женщину глазами. Та, запыхавшись, спешила с нарезанным букетом астр.
-У меня перед окном растут…- оправдываясь за задержку, женщина открыла дверцу машины.
«А я про цветы не подумала»…- с укоризной подумала она про себя.
 Город за окном  мелькал знакомыми улицами. Впрочем, в центре что-то построили новое. Но мало что изменилось. В таких маленьких городах изменения не существенные. Малый город – мало денег, мало изменений - ничего не меняется в правилах…
 Городское кладбище стало шире в два раза. Ну да … столько людей переехало на постоянные квартиры.
Пока она расплачивалась с таксистом, женщина вышла из машины, ожидая гостью. Зайдя за ворота кладбища, пошла первой, указывая дорогу, двигаясь легко, несмотря на свою полноту, находя тропу, по которой, видно было сразу, ходила давно и знала закрытыми глазами.  Замедлив шаг, обернулась.
- Слева, видишь, большая ива, справа оградка  –  офицер лежит, памятник из мраморной крошки поставили.  Фамилия Иванов, легко запомнить.  Ну, а у отца памятник литой, железный, на работе сделали. В прошлом году вот покрасила. Цвет зеленый, летом сливается, конечно, – виновато заметила женщина, - а вот зимой выделяется. - И она смело зашла за оградку, у памятника пальцами провела по фотографии, будто здороваясь.
А с фото глядели знакомые глаза … Отец был, наверное, красивый,  она раньше не очень задумывалась об этом. Но сейчас убедилась, да, видный - черные брови вразлет, глаза смотрят с грустью, будто высматривая, спрашивая о чем-то. Лицо человека уставшего и потерявшего что-то важное в жизни.  Первый раз она смотрела на отца, как женщина - оценивающе. Было в лице его что-то доверительное и надежное. Она подумала, что с таким мужчиной  не боялась бы жить  и верила ему безоговорочно…
Женщина между тем достала банку с водой из сумки, сняла пластмассовую крышку и  поставила туда астры. Она отметила, что движения ее были привычны и посещала она могилу часто. Обе сели на лавочку, говорить не хо- телось. Наступило неловкое молчание.
- Я, пожалуй, пойду. Ты тут побудь, посиди. Автобус, я сказала, каждые пятнадцать минут мимо проходит… И остановка рядом с домом… Как  раз удобно…- женщина засуетилась, что-то доставая из-сумки. Она вынула изнутри  конверт, протянула гостье. - Он тебе написал тут…  Сказал, передать, когда приедешь. Ты знай, я тебя не могу винить, не имею права, но я уже думала, что ты не приедешь совсем.   Держи вот… - она отдала конверт, торопливо собираясь обратно.
- Ты возвращайся, дом то родной… - обернулась  женщина, и так же быстро и ловко, обходя оградки, удалилась.
Она сидела устало на скамейке, все еще рассматривая лицо отца,  не спеша оторваться от него взгляда, ощутив физически, как она соскучилась по нему…
Потом посмотрела на конверт. Он был запечатан. На конверте не было ни печати, ни адреса. Обычный белый конверт, только она сразу узнала почерк. Подписано было ДЕВОЧКЕ С КОСИЧКАМИ…
               ********
  «Значит ты  приехала и уже все знаешь?...Ну, тогда здравствуй, моя дорогая девочка…  Да, я  понимаю, что  ты уже взрослая, но это  для всех. А для меня ты все такая же «девочка с косичками». Ты знаешь, дети мало помнят и знают о себе. Их жизнь идет, они растут,  не видя себя со стороны. И только родители всегда с ними. Я даже видел тебя, когда тебя не было рядом. Ведь я всегда знал, как ты смеешься или плачешь. И всегда догадывался, отчего ты будешь плакать или смеяться.
 Ты, конечно, себя не помнишь, но когда мы с мамой забирали тебя из роддома, был очень жаркий день. Я сидел на переднем кресле такси и держал твое беспомощное тельце, завернутое в одеяльце на руках. Мы  немного открыли окно, и хотя ветер больше дул на маму, которая сидела сзади нас, откинувшись на спинку сиденья, этого хватило для твоего маленького организма. Ты тогда очень сильно переболела. И уже после кризиса, когда ты плакала  у меня на руках, и я носил тебя по комнате, я  прошептал тебе на ушко, как клятву, что никогда не оставлю тебя и всегда буду тебя защищать.
    Мама после тяжелых родов  так и оставалась слабой, и я во всем помогал ей. Только  кормить тебя не мог.
  Ты росла смешной девочкой, очень любопытной и непосредственной. Я помню,  ты, подрастая, старалась все время бегать. Быстрая такая была. И часто падала. А когда падала, то так громко кричала, что я пугался за твои связки. Возможно, ты боялась боли, и тебе вспоминался  твой  родовой страх. Ведь тебе трудно было, когда ты  появлялась на свет. Я брал тебя на руки, качал, отвлекал, и ты, успокоившись, и все еще вздрагивая от рыданий своим маленьким тельцем, обхватывала  мою шею руками и утыкалась лбом в мою щеку. А я переживал, что  не побрился накануне. Мне было жалко тебя. Но если бы ты знала, как я дорожил этими секундами!
 Я помню твои детский лепет и  первые слова, такие смешные и малопонятные нам. Мы научились отгадывать их, особенно мама. Из-за ее болезни, она  научилась тебя чувствовать и понимать, как никто другой.   
 Мне было не трудно тебе погладить платьице, приготовить завтрак. Вот только не мог заплетать тебе косички. Но и резать твои  гладкие светлые волосики ни за что не согласился бы! И тогда мама научила меня.  Мы взяли  нитки для вязания, мама отрезала их, закрепив узлом, и я тренировался на них. Мама тогда грустно смотрела на мои «учения - мучения». Мы  ведь не знали тогда, что она совсем скоро уйдет от нас навсегда, и мне придется еще долго самому заплетать твои косички, которые с каждым годом становились толще и длиннее. Когда ты пошла в школу, я гордо вел тебя за руку, а ты держала букет астр. И твои косички, уже ровно заплетенные мной, были самыми длинными в твоем классе! Я гордился тобой. А когда вас завели в школу, я, дорогая, зашел и  выпил стаканчик водки. Я просто хотел маму помянуть… Жаль, не видела она нашу радость. А помнишь, когда  забирал тебя из   школы, я встречал тебя словами: « Ну, здравствуй, девочка с косичками!" И  ты смеялась…
 Ты  раньше не замечала и не понимала, что нам трудно живется. Ведь из-за болезни мамы мне пришлось уйти с работы. Мы не могли себе позволить кого-то, кто бы смотрел за тобой и мамой. Пришлось мне работать дома. Конечно, заработки мои были уже невелики, но  нам ведь оставалось бы столько же, если б я продолжал ходить на работу, и мне пришлось  платить  сиделке и няне. Вот такая, доченька, арифметика получилась…
 Но я очень старался, что бы ты не чувствовала этого. Помнишь, как мы с тобой выбирали портфель форму и  туфельки? Я для того чтобы купить тебе это, подработал на разгрузке вагона.  Поначалу ты еще меня не  стеснялась. Да и я старался подготовиться к родительским собраниям, надевал выходной костюм. Но потом как-то уже  постарел мой костюмчик… Да, нам было трудно,  но я  всегда отказывался от мысли отдать тебя в интернат. Все-таки ты  перенесла много в своей маленькой жизни, была очень нервная, обижалась быстро. Я старался тебя успокаивать, но ты взрослела, и мне становилось все труднее справляться с тобой.
Я пошел на работу, когда ты пошла в школу. Я уже понимал, что  ты взрослеешь, и надо тебе доверять. И ты, действительно, уже выросла из «девочки с косичками», и делала себе какие-то хвосты. Сама научилась. Но вот было трудно удерживать тебя дома. Ты подружилась с девочкой из благополучной семьи, старалась чаще бывать у них. Понимаю, что тебя тянуло туда. Мать твоей подруги была учительницей,  считала, что дружба с тобой  пойдет ее дочери на пользу. Ведь ее папа был большой начальник в городе. Баловал свою единственную дочь, как мог. Тоже ведь, отец.
 Помнишь, я достал тебе путевку в лагерь? Я что-то купил тебе вкусное, приехал в воскресенье, но тебя долго не могли найти. Ты стеснялась меня?  Ты говорила со мной тогда очень быстро и неохотно, и я расстроился. Но когда я ехал домой, я раздумывал и понимал, что ты все равно будешь от меня отходить. Ты вырастала. Ты становилась  красивее с каждым годом, и больше походила на маму. А раньше говорили - на меня… Девочка с косичками… Как мне было больно, когда в десятом классе  ты просто взяла и отрезала  свои косы.. Но еще горше мне стало оттого, что ты собиралась продать свои волосы и купить фирменные джинсы. Ты мне ничего не сказала. И я все узнал от соседской девочки. Как я ненавидел тогда всех торгашей, на которых ты напоролась! Разве джинсы стоили твоих кос? Но ты тогда была непримирима. Мне приходилось привыкать к тому, что ты сама начинаешь все выбирать в жизни. И мои разговоры с тобой мало помогали. Иногда ты соглашалась,  и даже плакала вместе со мной, но влияние жизни вне дома все равно забирало тебя. И теперь  уже я сиротел. А ты набиралась жизненных сил.
   Когда ты уехала с подружками поступать в другой город, я растерялся. Я не знал, что делать? Я понимал, но принять мне было трудно, что ты можешь вот так исчезнуть из моей жизни, будто вода из ладоней, и я не смогу тебя удержать… Странно, мы радуемся, когда наши дети начинают сами ходить, сами держать ложку, сами читать, но как больно чувствовать их  уход в свою жизнь! Это самое трудное родительское воспитание, которое устраивает нам жизнь - уметь жить без детей…
   Возможно, ты позабыла, когда ты еще была девочкой с косичками, как мы вечерами перед сном долго разговаривали, мечтали, пробовали самим побывать в сказке. Как я старался изображать перед тобой сказочных героев! Ты хлопала в ладоши, если у меня это получалось. Да и потом, ты слушала мои рассказы о маме, как мы с ней познакомились, и мы представляли, какая бы она была сейчас.
   Как быстро летит время! Ты училась, работала, и начала встречаться с ребятами. А я был далеко и не мог  проверить - с кем ты гуляешь по вечерам… Ох, как я боялся за тебя!  Как ночами просил маму, чтобы она хотя бы сверху следила за тобой. И если  тебе грозила бы неприятность - дала мне весть,  хотя бы во сне. И однажды я приехал неожиданно к тебе. Это было весной, когда тебе уже исполнилось восемнадцать. Я стоял возле вашего общежития в ожидании, и я видел того сутулого парня, что провожал тебя. Как я был на него зол, - я считал,  что он не достоин моей красавицы! А ты потрепала его волосы, засмеялась, и исчезла за дверью. Хорошо, конец апреля был теплый, и я только утром пришел к тебе, сказав, что приехал утренним поездом. Ты была рада мне. Но потом стала быстро собираться, поблагодарила за мои скромные подарки, и убежала на занятия. Что я мог сделать? Твоя жизнь брала свое. Но мне так хотелось, чтоб из-за меня ты не пошла на твои пары,  и мы  бы с тобой погуляли по городу…
   Когда ты приехала через год ко мне и узнала, что к нам приходит Даша, тетя Даша, медсестра из нашей поликлиники, которая  помогала, когда ты болела, ты растерялась. И даже потом рассердилась. Но  она ведь тоже одинокая! А двум одиночествам легче. Я пытался тебе все объяснить, но ты не была готова к этому, и долго плакала. Ты говорила, что я забыл «девочку с косичками», когда  ты уехала, и  завел себе женщину… Глупышка, я любил только тебя и обещал, что она перестанет ко мне ходить.  Хотя мне было очень больно. И тете Даше тоже. Но я обещал тебе…
   А потом ты вышла замуж. Я узнал позже. Было обидно. Очень. Я понимал, что ты продолжала стесняться меня. Но ты все же  пригласила потом меня в гости. Вы тогда жили в небольшой квартирке. Я пробыл у вас три дня. Твой муж мне понравился. Он был внимателен и ласков с тобой, хотя я, как мужчина, заметил что-то тревожное, что еще не мог разобрать… Но я посчитал, что это моя родительская ревность. И когда я лежал на раскладушке в кухне, я слышал, как вы тихо смеялись чему-то, и думал, что дети растут уж очень быстро…
    Я никогда не обижался на тебя. Например, что ты не перезванивала, не спрашивала, как я доехал домой. Ты, наверное, всегда верила, что со мной ничего не могло никогда случиться. Но в тот раз  со мной действительно произошла неприятность. Я при падении сломал ногу. Ко мне снова стала заходить тетя Даша и помогать мне. И я был не против, а вдруг ты позвонила бы мне, а я не смог бы подойти к телефону?   
Я очень расстроился, когда тебе пришлось приехать ко мне с твоим малышом после твоего ухода от мужа. Я тогда вспомнил мою необъяснимую тревогу за тебя в тот мой приезд к вам, молодоженам.  Но кто знает наперед! Да и ты не прислушалась бы ко мне все равно. Я жалел тебя, но был эгоистично рад,  что мы снова вместе.  Да еще и  с  моим чудным  внуком! А потом ты уехала. Тебе же надо было как-то устраивать снова свою жизнь. И  Гошка остался со мной жить. Не долго, до школы. К тому времени,  ты уже нашла себе новую работу, и у тебя  появился новый мужчина. Да, конечно, я стал замечать, что быстро устаю, и все чаще болит сердце. Я уже не отказывался от помощи тети Даши. Я и так долго жил сам по себе…
   Я все чаще думаю, что  мне надо было раньше написать тебе это письмо. Что бы ты, возможно, прочитав его, смогла немного понять меня. Ну, вот так сложилась жизнь. И прости, что не смог тебе сделать ее красивой, как ты хотела, как иногда  мы вместе с тобой мечтали, когда ты еще была девочкой с косичками! Я хочу, чтобы ты знала и не расстраивалась, - я  все тебе прощаю. Все мои родительские боли и сиротство.  Ты знай - с того самого момента, когда ты так серьезно переболела, я чувствовал перед тобой всегда ответственность за твою жизнь. Мне трудно было тебе обо всем говорить, да и когда? Наверное, ты бы перевела тему на что-то другое, не выслушав меня. Но я обещал тебе никогда не оставлять  и защищать тебя,- я старался это делать, как мог.  Всю мою жизнь ты была моей самой любимой женщиной, хотя и «девочкой с косичками». Наверное, я не был хорошим воспитателем, многое не смог тебе дать. Только эта причина мне приходила на ум, когда ты забывала обо мне. Я всегда завидовал тем семьям, когда родители и дети жили рядом. Когда мы создаем семью, мы ведь надеемся, что это на всю жизнь. Но, это не значит, что так и есть в жизни. И вот пишу тебе это письмо, представляю тебя маленькую, смешную, потом повзрослевшую красавицу. И я радуюсь, что ты — моя дочь.
Да,  когда-то ты приедешь сюда, в свой родной город. Возможно, даже скоро, если  что-то почувствуешь…Мы не увидимся больше. Больно от этого «никогда». Я хочу успеть сказать тебе «прости», если не был таким отцом, какого бы ты хотела иметь. Говорят – родителей не выбирают, а дитя родитель принимает  любым — каким народился…
   Вспоминай меня, — это нужно тебе. Пока ты еще этого не понимаешь. Значит, у тебя будет все хорошо. Ну, вот и все. Тетя Даша, когда ты приедешь, передаст тебе это письмо. И я его тебе так и подписал - «Девочке с косичками».
***************
 Она долго сидела молча, держа письмо в руках. Какая-то пустота была внутри, будто  было что-то твердое и не пускало ни дыхания, ни звука.
Руки тяжело лежали на коленях, пальцы держали письмо, но она будто продолжала слышать интонации отца вот здесь, рядом. Она подняла глаза на фотографию. Его взгляд был направлен мимо нее, в свое, известное только ему пространство, будто грустно думая о чем-то. Она долго смотрела на фотографию, и ей больше всего хотелось, чтоб он этот взгляд направил на нее. Только сейчас она почувствовала теплоту и наполненность, которую испытывала в детстве, когда он убаюкивал ее, держа ее руку в своей, большой и крепкой. Его хрипловатый голос, когда напевал что-то ей. Слуха у него особенного не было, и он, зная это, подшучивал сам над собой, когда пел детскую песенку, и согласно кивая, переходил на что-то монотонное с растяжкой и распевом. А она заливалась смехом. Сама она пела всегда хорошо. «У тебя мамин голос» -  с грустной улыбкой замечал отец.
 Внутри что-то стукнуло, заныло сердце. Твердость внутри, к которой она уже привыкла, вдруг стала ломаться, будто лед трескался под солнцем. Ее губы скривились, и изнутри вырвался стон, будто заскулила собака. Из глаз потекли слезы, и вдруг сильно вздохнув, она зарыдала  глубоко и пронзительно. Она выла и причитала, как плакальщицы на похоронах - протяжно, горько, по – бабьи, с отчаяньем, сотрясаясь всем телом,  будто хотела разорваться изнутри, чтоб вышла боль, тоска и горечь. Сколько продолжалось это, она не помнила. Потом, будто опустошенная, внезапно замолчала и затихла, опираясь спиной на оградку. Что она чувствовала? - боль потери, печаль сиротства?  Но, смотря на фото, она  вдруг поняла всю непоправимость жизни, –  как прошла мимо чего-то ценного, определяющего, и пошло  все не так. И уже не переиграешь, не изменишь. С сиротством она уже свыклась, и после смерти отца  продолжала свою жизнь – сама, ни с кем не советуясь, полагаясь только на себя, прощая себя и оправдывая. И сейчас только поняла, что ТАК ее никто не любил, и не был верен, и не готов был подставить руки в трудную минуту. Она жила без матери, и всегда слышала реплики - растет без материнской ласки… Но кто знал, как любил ее отец? А сама она понимала это?  Она считала, что их жизнь – это как фольга, блестит, но цены не имеет. И искала что-то более дорогое, как вон у тех, или у других. И делала ошибки, но не оглядывалась, не возвращалась к отцу – наоборот, убегала. И новые щелчки, и снова разочарования. Но только не назад! И что у нее? Гошка, которого она…. а любит ли она сына так, как любил ее отец? Может причина его отношения к ней в этом? Разочарованная и порой злая на жизнь, чего она сама добилась? Только то, что живут теперь в городе? А что она сама может дать сыну? Подзатыльник, когда сама растеряна, или вдруг начинает обнимать его со страстью, а тот увертывается, боясь ее материнских порывов. Ведь живут вместе под одной крышей, по сути, сиротами! Она вспомнила, как отец качал внука на ноге, держа его за ручки, подбрасывал под потолок, как когда- то ее саму. Как Гошка плакал и упирался, не желая возвращаться в город, и как увертывался от ее нового мужа – чужого, по сути, ему человека. Сколько трещин в жизни, сколько ям! Что-то изменишь.? Одна ошибка ведет за собой другую… Как стрелка на колготах, - только вот задела, а потянулось за ней стремительно целая полоска. Колготки можно выбросить, а жизнь придется продолжать…
Она вздохнула снова тяжело и протяжно, потом встала и подошла к памятнику. Она провела пальцами по фотографии, будто погладила лицо отца, испытывая чувство нежности и теплоты. Сразу вспомнилось ощущение на коже пальцев от его щетины, которую она часто гладила, приговаривая «шершавый папа», а он смелся тихонько, прижимаясь к ней.
  ************
…И вот она снова стучит в двери своего старого  дома. И на пороге женщина, с интересом рассматривающая ее.
- Тетя Даша, я не надолго… - поспешно оправдываясь, она зашла в дом.
-Ты хотела бы дом продать?- с тревогой спросила женщина.
-Да нет же, какой дом? У меня квартира в городе! А, кстати, вы здесь сразу после смерти остались?
- Нет, еще до, он болел часто. В присмотре нуждался. О тебе тосковал сильно…
-Тетя Даша, не упрекайте меня…
- А как ты сама-то?  Семья есть? – женщина перевела тему.
-Не сложилось, не склалось, разлюбилось, развелось…- с горькой усмешкой ответила она.
- Жалко тебя, - потом спохватившись, - ну, ты сама знаешь, как жить.
- А умела б и могла - руль по-другому повела…
-Так, давай выпьем, что то ты не в ладу с самой собой… Идем, садись за стол, - женщина стала накрывать , изредка поглядывая на гостью.
- А как Гоша твой? Большой парень уже?
-Трудности возраста и совместного проживания с матерью, - тон оставался  горьким.
- Чего же так, хороший вроде мальчик был, веселый, открытый.
- Тетя Даша, – вдруг  с отчаяньем обратилась она к женщине – Что же я так долго сюда не приезжала! Как же я виновата перед отцом! Перед вами…- она смотрела не на женщину – куда-то в себя, в свою жизнь,  - и качала головой от разочарования и отчаянья. Потом подняла взгляд и просительно обратилась,
-Тетя Даша, могла бы вы отдать мне часы?
Та вначале будто не поняла вопроса, но потом, резко поднявшись со стула,  поспешила к стене с часами.
 - Да бери, конечно, бери, детка, - и от этого обращения ей вдруг стало так тепло, и слезы навернулись на глазах.
Они вместе сняли часы. Женщина сбегала в комнату и принесла старое льняное покрывало. Она аккуратно, как ребенка завернула корпус часов, перевязала тонкой веревочкой.
-Ну, вот так довезешь. Как же хорошо, что ты приехала! - женщина подперла ладонью подбородок и тихо смотрела на то, как она собирается в дорогу.
     ****************
На весь путь туда и обратно ушло три дня. «Что дома! Как Гошка?» - думала она и, подходя к своему подъезду, затем задрала голову вверх, ища свое окно на пятом этаже. Створка была открыта, значит, сын дома. Что она расскажет ему? И как он встретит ее? Как они буду жить дальше?
Лифт по закону подлости не работал. Она тяжело поднималась с сумкой на плече и с часами на руках. Слышно было,  как идут стрелки.
«Они идут, значит, осталось что-то живое от отца!» - думала она, тяжело поднимаясь по этажам. Ей друг показалось, что ритм часов, мелодичный звон подчинит все остальные звуки в их доме. Она несла завернутые часы осторожно, как ребенка, к которому испытывала нежное чувство, и хотелось оберегать его.  И часы, и то чувство, которое заполнило ее.
Конечно, она расскажет сыну, как побывала у деда на могиле, и они будут вспоминать его вдвоем, и повесят часы на стену.  Гошка поможет, он же уже почти мужчина. И часы будут отбивать своими мелодичными ударами время, напоминая им об отце и деде, и будет по-семейному тепло и уютно  в их доме.  И она будет стараться помнить отца, и он, конечно же, станет неощутимо помогать ей хотя бы просто любить в ее не совсем уж сложившейся жизни. Не забывать любить…
Время нельзя повернуть назад, об этом понимаешь только теряя, зато они с сыном будут наблюдать теперь за его движением. И помнить, что время оно одно – сегодня, вчера или завтра, и в этом законе ничего изменить нельзя. Но может что-то поменяется в их жизни?