Простор меж небом и Невой

   Стихия земли не хозяйка в этом городе. В нём властвуют вода и воздух. Белла Ахмадуллина нашла очень верные слова,  Андрей Миронов пропел их в романсе Маркиза, и теперь эту строчку используют в качестве заголовков. Я тоже не удержалась от соблазна. Потому что лучше не скажешь. Простор, полёт, нечто неземное всегда присутствует в метафорах  Петербурга. У Пушкина "юный град… вознёсся пышно, горделиво".  У Дольского "в удивительном вальсе кружились дома, и старинные храмы несли купола". Это город–морок Вячеслава Иванова и город–сказка, город–мечта Вячеслава Петкуна. Здесь  обитают мистические персонажи  Гоголя и призрачные герои Макса Фрая. Проходит, "дыша духами и туманами", незнакомка Александра Блока. Взлетает как птица девочка-видение Максима Леонидова.
 
   Александр Розенбаум  любит "возвращаться в свой город нежданно, под вечер", а мне нравилось приезжать на рассвете, одним из ранних московских поездов. На привокзальной стоянке тихо сказать таксисту: «Тореза 37, по Дворцовой, пожалуйста». Проехать кусочек Невского, а потом мчаться по пустынному Литейному и дальше по набережной Невы, обгоняя струи серебристого тумана. Въезд на  Дворцовый мост, и вот он, отрыв от земли. С этого мгновения ты словно паришь в воздухе. Сначала над рекой и Петропавловкой. Потом обозреваешь изумительные  фасады Петроградской и сонные, росистые парки Выборгской, искрящиеся  под первыми лучами солнца. Остановка в пункте назначения уже ничего не изменит. Ты воспарила и приобщилась к подлинной стихии этого необыкновенного города.

   Волшебное свойство Петербурга отпускать в полёты тех, кто изначально привязан к земле, я ощутила ещё в первый приезд, за шесть лет до получения  законной  временной прописки на проспекте Тореза, в общежитии аспирантов Академии наук. Знакомство с городом состоялось, когда мне было восемнадцать. Отбыв  трудовой семестр после первого курса университета в одной из южных автономий Советской России, я вдруг подумала, что оставшийся месяц каникул стоит провести в Ленинграде. Во-первых, я там ещё не была. Во-вторых, август в Махачкале обещал быть невыносимо жарким. В-третьих, две однокурсницы, освобождённые по справке от трудовой повинности, перед  отъездом «на белые ночи» искренне приглашали меня присоединиться. Белые ночи давно прошли, но приглашение оставалось в силе. Надо срочно телеграфировать и выезжать. В конце июля самолёт и прямой проходящий поезд Баку-Ленинград были абсолютно недоступны, однако  купить билет до Москвы (хотя бы плацкарт, верхнюю боковую) было возможно, если следовать известной кавказской традиции. C'est la vie; я это понимала и уже следующим вечером задрёмывала на верхней боковой в скором поезде, идущем на север. Первопрестольная была мне знакома с раннего детства благодаря частым переездам нашей семьи. К началу студенческой жизни накопился и личный опыт поездок через Москву, поэтому купить там билет до Ленинграда на неудобный поезд удалось без соблюдения кавказской традиции, широко распространенной и в самом центре  страны Советов.
 
   Вот, наконец, на Московском вокзале города-героя Ленинград меня встречают мои махачкалинские подружки Оля и Люда. Смущения на их лицах явно больше, чем радости. Оказывается, получив телеграмму, они звонили мне домой, но уже не застали, разговаривали с мамой. У них изменились планы - завтра вечером они уезжают в Москву. Но я не хочу менять свои планы: «Где междугородний телефон? – Давай сначала отнесём твои вещи. Это пешком, недалеко». Старинный питерский дом. Классическая коммуналка. В комнате на тридцать  метров живет Олина бабушка – интеллигентная дама преклонных лет. Мы знакомимся, и она просит Ольгу помочь ей принести из кладовой ещё один тюфяк, чтобы добавить к тем двум, что уже лежат на полу под неубранной постелью. Потом мы прощаемся до ужина и спешим в метро. Переговорный пункт на Канале Грибоедова: «Мама, всё хорошо, я в Ленинграде. Но мне негде жить, девочки, ты знаешь, завтра уезжают. Адрес тёти Зои в Пушкине у тебя далеко?... Продиктуй мне, пожалуйста…. Да, записала…. Да, хорошо.… И ты сама, отправь ей телеграмму». О, великая сила армейского братства! С тётей Зоей мы «вместе служили» пять лет в Нойштрелице, где её муж, подполковник Стрельников (дядя Володя) был командиром, а мой папа начальником штаба одной из  воинских частей ГСВГ.

   Следующий день в деловой его части начался на Невском проспекте. Ольга чётко сказала: «Зимний дворец – вон там. Ты его потом сама посмотришь. А сейчас нам надо за покупками». В Петровском Пассаже ничего интересного, кроме шуб, не увидели. А зачем нам дорогущие шубы, да ещё летом? В Гостином Дворе задержались в секции белья, купили себе по два комплекта импортных трусов «Неделька». Проходя мимо «Пряжи» я, заядлая вязальщица, соблазнилась  было югославским мохером, но Люда отговорила: «Он дорогой и всегда  есть. Потом купишь». На первом этаже продавали чешскую обувь фирмы «Цебо», но очередь тянулась на полгалереи. У нас просто времени не было. Вышли наружу, быстро дошагали до Фонтанки. Увидев на углу здания таксофон, Ольга бросилась к нему: «Надо обязательно позвонить Илье, чтобы пришёл на вокзал  проводить». Она звонит, вешает трубку, снова набирает номер. Люда рядом с ней оказывает моральную поддержку. Я деликатно стою поодаль на Аничковом мосту, смотрю на то, что передо мной, и чувствую, что улетаю:
               
                Кони вздыбились гордые,
                От ударов копыт
                В постаментах покорных
                Гул тяжёлый стоит.
                Взмыли дикие, сильные,
                Не признавшие стражей,
                Над кругами Гостиного
                И страстями Пассажа.
                Над народом, спешащим
                Вкусить от щедрот.
                А под ними Фонтанка
                Уныло течёт…

   В этот момент мой улёт прерывается. Ольга, так и не дозвонившись до таинственного Ильи,  оттаскивает меня от коней Клодта,  и мы спешим на Старо-Невский, чтобы в фирменном магазине польской косметики «Ванда» затовариться духами «Быть может» для себя и для подарков. Нам повезло, кроме модных духов в продаже есть голубые тени для век. Через пять дней я узнАю, что  недалеко от «Ванды» находится место не просто  улёта, а божественного воспарения  –  Свято-Троицкий собор Александро-Невской Лавры.
 
   На исходе моих первых суток  в Питере я благодарю Олину бабушку за гостеприимство, прощаюсь с подружками и, взяв дорожную сумку, отправляюсь на Витебский вокзал на электричку. В Пушкин приезжаю, когда уже темнеет. По бумажке с надиктованным мамой адресом нахожу нужный дом. Рядом с вокзалом,  это хорошо. Поднимаюсь на второй этаж, звоню. Дверь открывает тётя Зоя: «Лена, это ты? Господи, какая большая!»  Последний раз мы виделись, когда мне было тринадцать. Потом, за чаем, она подробно расспрашивает о родителях, о брате;  рассказывает, что знает о других семьях «нашего дивизиона».  Чуть смущенно объясняет свою ситуацию: «Лена, понимаешь, мы сейчас на даче живем. И Володя там, и Лида с маленьким. Я приехала в город за продуктами, нашла телеграмму и осталась, чтобы тебя встретить. Ты сможешь  сама здесь хозяйничать? Я тебе ключ оставлю. Вон там, на диване – постель. Еду себе сможешь готовить? – Тётя Зоя, миленькая, огромное спасибо! Не нужна мне  никакая готовка. Мне бы успеть за десять дней всё посмотреть. Я буду рано уезжать, питаться в городе и возвращаться только на ночь».
 
   Первым пунктом был Эрмитаж. Я подходила к открытию, покупала льготный студенческий билет, около часа стояла в очереди, чтобы попасть внутрь. А там начинались не улёты и воспарения, а скорее заплывы и погружения.  Магия  искусства увлекает в глубины эпох, характеров, событий. Глаза портретов смотрят в твои глаза. Жанровые сцены приглашают принять участие.  Природные стихии и жестокие баталии иных времён и стран устрашают тебя так же, как тех, кто изображён на картинах. Осматривая эрмитажные экспозиции по пять-шесть  часов в день, отдых, и физический, и эмоциональный, я получала на третьем этаже. Там всегда найдётся свободный табурет. Можно  сидеть и смотреть на полотна импрессионистов. Как хорошо, что  есть художники, которые предлагают  желающим просто разделить с ними радость жизни!

   После трёхдневной экскурсии по Эрмитажу я позволила себе подольше поспать на диване тёти Зои. А потом весь день провела в Царском Селе. Прошла по анфиладам Екатерининского дворца. Побродила возле Лицея. Там, где юный Пушкин в бронзе на скамье. Увидела воспетую им статую.
 
          «Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.
           Дева печально сидит, праздный держа черепок.
           Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
           Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит».

   И я долго, до самого вечера сидела на берегу Большого пруда, глядя на  воду и на Чесменскую колонну. Отдыхала от обилия впечатлений.

   Но Питер звал. В план следующего дня вошли: Александро-Невская Лавра,  Литераторские мостки, Исаакиевский собор, Медный Всадник, Марсово поле, Инженерный замок и, как место лирического отдохновения, - Летний сад. Вечером – спектакль в Пушкинском (Александринском) театре с Бруно Фрейндлихом в роли Пер Гюнта. Программы остальных пяти дней  смешались в памяти. Имеется доказательство их насыщенности – измятая и истертая на сгибах карта достопримечательностей.

   Общаясь с городом, я знакомилась и с его обитателями. Была трогательная встреча в кафе «Молочном», на Невском, когда ко мне подсела петербурженка-ленинградка с тарелочкой ленивых вареников: «Деточка, к Вам можно?»  Там имелись  свободные столики, но ей нужна была я – случайный собеседник в её одинокой старости, когда так не хватает живых слов участия. Прихлебывая кефир из гранёных стаканов, мы проговорили целый час. О жизни, о городе, о блокаде.
   Был эпизод с группой подростков, почти моих ровесников. На закате жаркого дня, буквально падая от усталости, я присела на скамью на Площади Искусств. (Помните классические советские скамейки с высокой выгнутой спинкой?) Напротив меня расположилась пятёрка парней. На вид пятнадцати-шестнадцати лет, они были из тех, кого активные старушки называли патлатыми и подозревали в антисоветчине. Подтверждая правомерность таких подозрений, один из них (с гитарой) сидел на спинке скамьи, ногами на сидение, и пел: «Мне снятся вишни губ и стебли белых рук – Прошло всё, прошло, остался только этот сон». Друзья подпевали: «Остался у меня на память от тебя портрет, твой портрет работы Пабло Пикассо…». Одеты они были в джинсы и белые футболки, т-шотки, которые только входили в моду. Простые, без принтов и довольно балахонистые. Подошёл милиционер и жёстко, но без хамства призвал ребят к порядку. Они белой стайкой снялись со скамейки, будто вспорхнули, и быстро пропали из виду, свернув на Невский. Мне так хотелось броситься следом, оказаться в сказке про диких лебедей, закричать: «Возьмите меня с собой, ведь я ваша сестра Элиза!». Другие встречи и мимолетные знакомства с разными людьми - коренными жителями, туристами советскими и иностранными – происходили часто, ведь август это месяц отпусков, пик сезона. Но целью моего путешествия был всё-таки Блистательный Петербург.
 
   Поездка в Петергоф – впервые и навсегда – только на теплоходе в солнечный день, и только при условии, что работает весь Большой каскад. Чтобы мощные струи фонтанов вознесли тебя к ликующим небесам. Такое было со мной, потом повторилось с дочерью. Вода - моя стихия по зодиаку, и её доминанту в «городе на Неве» я ощутила сразу. Любимый питерский анекдот  – про итальянских туристов, которые на автобусной экскурсии проезжают по мостам города и пристают к гиду с вопросом: «Это Нева? – Нет, это Фонтанка. Это Нева? – Нет, это канал Грибоедова. Это Нева? – Нет, это Мойка». Наконец, автобус въезжает на Дворцовый мост, и туристы хором кричат «Волга!!!» Что ж, итальянцам свойственно бурное и образное выражение эмоций. Только реки эти очень разные.  Волга – роскошная русская барыня с восточными корнями, склонная к персидской неге. Даже трудится она лениво и снисходительно.

                Накатила волна – отхлынула.
                Лодка лёгкая спину выгнула,
                Закачались в заводи лилии,
                Колыхнулась берега линия
                И прохладу ветер принёс
                На заволжский солнечный плёс…
 
   Нева - это Наина из поэмы-сказки Пушкина. Красавица и колдунья финно-угорской глухомани. Её мощные струи вызывают и восторг, и страх. Кажется, огромные рыбины, поднимаясь к поверхности, выгибают свои округлые бока и опять уходят в глубину. Когда стоишь на мосту и видишь их под собой, невольно встаёшь на цыпочки и тянешься к небесам.
 
   За время первой поездки в Питер мне удалось увидеть многое. Но только в годы аспирантуры я прочувствовала необъяснимую притягательность  Васильевского острова. Помните, у Иосифа Бродского?  «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать….»
   
   В самом начале 1980х Институт языкознания находился на Университетской набережной 5А, в главном здании Академии наук. Это Джакомо Кваренги, конец восемнадцатого века. С фасада -  белая колоннада, на фоне которой человек  теряется безнадёжно. Но языковеды обитали не в «барских палатах», а в «кухаркиных комнатах», куда проходили со двора, через чёрный ход. Внутри - тесные коридорчики, закутки с продавленными диванчиками. Единственное большое помещение, изначально пятиметровой высоты, было разделено горизонтальным настилом. Верхнюю часть, фактически чердак, занимал Актовый зал. Подниматься туда приходилось по крутой и узкой винтовой лестнице. Персоны, посещавшие институтские мероприятия, появлялись в зале длинной вереницей из люка в полу. Но какие  там были умы! Александр Владимирович  Бондарко. Профессор, член-корр Академии, создатель  научной школы функциональной грамматики. Во время лекций для аспирантов его голову, на фоне слухового окошка, часто окружал солнечный нимб. И он, будто  Бог Саваоф, вещал с кафедры: «Мы идём от значения к форме! Мы идём от функции к средствам!»   Агния Васильевна Десницкая. Профессор, член-корр Академии, специалист по индоевропеистике, германистике, историческому синтаксису, исследователь языка Гомера.   С каким изяществом она поднималась в туфлях на высоких каблуках по той самой винтовой лестнице на торжественное празднование своего юбилея! На плечах - огненно-рыжая лиса, на лице – легкая, чуть провокационная косметика. Эти люди умели держать марку. Владимир Михайлович Павлов, профессор, доктор филологических наук. Мой научный руководитель. Он был юным стрелком-радистом, когда их самолёт сбили над территорией Германии. Экипаж уцелел, но попал в плен. И хотя в сумятице конца войны удалось довольно быстро освободиться,  несколько десятилетий потом ушло на «стирание клейма». В.М. Павлов не просто поднялся, он достиг заоблачных высот и как лингвист-профессионал, и как личность. Помог ему в этом другой небожитель – Владимир Григорьевич Адмони. Литературовед, переводчик и поэт, доктор филологических наук, профессор. Член-корреспондент Гёттингенской академии наук. Почётный доктор Упсальского университета. Впервые я услышала его имя на консультации перед вступительным экзаменом. Спросила сидящего рядом Серёжу из Тамбова: «Адмони? Кто это?» Сергей почти с презрением ответил: «Если собрать написанные им книги, стопка будет выше тебя». Потом, в первый год аспирантуры проходили спецкурс, и я, как заворожённая, слушала лекции В.Г. Адмони о вторичной предикации, имплицитных грамматических категориях, полифоническом синтаксисе, партитурном строе предложения. Семинар он мог начать с чтения стихов, которые сложились по пути в институт, пешком через старый город.

                «Тополиная пряжа плывёт в вышине городской.
                Тополиная пряжа ложится на камни и воду.
                Словно луг одуванчиков вспугнут далёкой грозой -
                И они поднялись, и они потянулись в дорогу.
                Подвенечного платья никто не спрядёт, не сошьёт.
                Только белую пену неспешно колеблют каналы.
                И такие же белые чайки, напрасный закончив заход,
                С хриплым криком опять начинают кружиться сначала».

   Владимир Григорьевич был рецензентом моей диссертации на предзащите. Возвращая мне рукопись накануне заседания Сектора теории грамматики, он сказал: «Вы всё правильно написали. Я даю положительный отзыв. Идите, работайте дальше». Благословил.
 
   В моём питерском окружении был  ещё один человек, знавший прелесть   незримых полётов. Случайно познакомились в общежитии. Интеллигентный  молчун. Тёмно-карие чуть насмешливые глаза и шевелюра как у Эйнштейна. Сначала возник взаимный интерес. А потом мы воспарили. Почти как на картине Шагала «Поцелуй» или «Над городом». Приземление произошло недели через две, когда он сообщил, что ему надо срочно вылететь домой в Свердловск – на юбилей отца и по другим важным делам. Очень ранним майским утром мы отправились в аэропорт. На обратном пути из Пулкова я была единственным пассажиром экспресса. Под шорох дождя и в такт движению стали складываться строки:

                Повстречалась – разминулась.
                На прощанье оглянулась.
                Самолёт уже над лесом
                В молоке тонул небесном.
                Что - ошибка иль судьба?
                Проза или ворожба
                Той колдуньи сумасбродной,
                Что всегда во всём права? -
                Закружилась голова.
                Что же это? Да иль Нет?
                И молчание в ответ.
                Повстречалась – разминулась.
                А ко мне душа вернулась.

  Раннее утро. Скоростное шоссе в тумане. Тепло мягкого кресла. Сонное, благостное умиротворение и предчувствие, что всё будет хорошо: «Он улетел. Но он обещал вернуться». Тут я вспомнила, кому принадлежат эти  слова в мультике про Карлсона, и расхохоталась на весь пустой автобус.