Я снова умерла...

Я снова умерла. Внезапно, во сне…

Понять этот факт мне помогло особое ощущение - безжизненности. А также то, что теперь всё вокруг – одни только ощущения, источником коих является не плотная материя, а нечто дымчатое, схожее с осенними облаками. Такой еле заметный, чуть дрожащий субстрат.

Я не помню дорогу в это затемненное помещение, возможно, ее и не было. Ведь здесь нет расстояний. Что-то вроде общежития. Или общего, то есть, плацкартного вагона, но более широкого. И, в отличие от поезда, помещение это не движется. В окнах ничего нет, абсолютно ничего – не то чтобы цветных зелено-голубых пейзажей, но даже и простых телеграфных столбов. Таких мило-привычных, сколько я ездила-то, полземли исколесила! А тут на одном месте. Эх...
 
Тем не менее, надо осваиваться. Медленно двигаюсь между двухэтажными койками, открываю тумбочки и шкафчики. Почти все поломанные. В них нет ничего интересного – какие-то убогие тряпки. Наволочки что ли… А раньше там лежали лекарства, бусы, всякая дребедень, я сама складывала...

Ёлки-палки! Да ведь я уже бывала здесь, именно здесь! Дежа вю!
Но ничего радостного в этом открытии нет. В нем сквозит одна нота - тоска, приправленная безысходностью.

И как подтверждение своему "открытию", вижу на колченогом столике картонную коробку неизвестного назначения, оклеенную тетрадным листком – для прочности, видимо. А на листке моим почерком фиолетовые формулы: а плюс б… А, ну да, я же была математиком. Впрочем, это громко сказано, просто училкой по этому предмету…
И что я умею еще?

Но, похоже, формулы эти тут никому не нужны. А коробка нужна. Может, для карандашей? Нет, никаких письменных принадлежностей, а также косметических здесь нет, как и зеркал. Но каким-то образом я вижу себя – с немытой и нечёсанной головой, с остатками туши на веках – да-а-а, видок… Фу!

Откуда-то приходит информация – скоро придут со смены крепкие и нахальные работницы комбината железобетонных изделий, будет тесно и душно. Пока их нет, что-то срочно нужно сделать, но что?

Сомнамбулически перемещаюсь дальше по коридору этой богадельни.
 
О, кажется, вижу наконец живое существо! Юноша  в светлой футболке, открытый лоб, белокурые локоны до плеч. И он явно (явно – здесь звучит издевательски!) намеревается меня обнять. Я уже ощущаю его тепло, и это мне нравится. Но тут же возмущаюсь:

- Какой стыд! Еще чего! А ну убери руки!..

Но юноша смотрит на меня недоумённо. Расшифровываю эту невербалику так:

«Что это ты вздумала себе, тетка? Ты на себя-то посмотри – какая тебе эротика?»
Понимаю, что я опростоволосилась, у него и в мыслях не было отнестись ко мне как к женщине. Обидела мальчика ни за что, дурында…

Бросаюсь в другую сторону. Юноша исчезает.

Стыдно и одиноко… Глазу задержаться буквально не на чем. В окнах пустота. И это жутко. Что-то я должна сделать? Мысли ворочаются чугунными утюгами. Клонит в сон.

Пристроившись на неудобной боковой полочке, впадаю в анабиоз. Сквозь него с трудом вспоминаю маму. Что обычно она советовала? Что же, что?… Или что читала? 
Я напрягаюсь. Ура! Вспомнила: Мойдодыр! Вот что читала я сама еще совсем недавно своей внучке. Всё смешалось-слилось в одно вращающееся кольцо: мама, бабушка, дочка, внучка. А я кто? Не ясно, но в ушах послышалось снова звонкая речёвка:
«Надо, надо умываться по утрам и вечерам, а нечистым трубочистам стыд и срам, стыд и срам!»

Вот оно! Вот что я должна – найти душ!

Поднимаюсь с проблеском радости – есть хоть какая-то идея. Впервые здесь…

Наверное, от этой идеи рядом со мной появляется табурет, на нем сидит грузная старуха, еще не дряхлая и доброжелательная. Вроде бы я в церкви ее видела когда-то...  А, она, кажется, ухаживает за совсем немощной, высохшей особой, лежащей с безучастным видом и горбоносым профилем на второй полке.
 
Старуха с табурета смотрит на меня с легким упреком:

- А чего ж ты не признала Женю-то? Это ж сынок Зины Гинзбург. Помнишь её? Вы рядом жили, в одном дворе на Сивцевом… Он с войны германской не вернулся…

Я молчу, пытаюсь соображать. Нет, Зину Гинзбург я не помню. Сына ее тоже… Хотя… Ведь что-то я к нему почувствовала? Что-то такое невозможно родное…

Активная старуха уловила, что мне сейчас нужнее не воспоминания, а полотенце. Она поднимается, берет со второй полки – от Зины - голубой сверток, протягивает его мне.

- На. Не смотри, что оно чуть запылилось. Им еще никто не пользовался. Видишь, фабричная бирка?

Я отдираю большую желтую наклейку, долго отдираю – клей прочный, старинный.

Благодарю обеих. И теперь уже более осмысленно направляюсь к душевой, хотя заранее вижу, что там внутри далеко не айс. Ну что ж, придется смириться. Главное, там должна быть вода.

Навстречу мне снова юноша – Женя, значит? Но он стал выше ростом, шире в плечах. И он улыбается, можно сказать сияет мне навстречу.

Я лаконично сообщаю ему:

- Я - в душ.

Юноша сияет от этого еще радостнее и кивает:

- Иди!

И тут до меня доходит:

«Это же ангел!»

Значит, в душ мне и дорога.

А потом, видимо, помогать за Зиной ухаживать… Интересно, есть ли тут памперсы?