Элемент

  Мне всегда сложно приходить к нему в дом. Дома, комнаты всегда хранят в себе душу человека, словно, живя в них, она оставляет след на всем, как, скажем, у девушек губная помада на стаканах, или просто отпечатки пальцев на стекле, разводы на зеркале в ванной, когда ты протер запотевшее после душа стекло, и так со всем. Сам воздух дома пропитывается жильцом. Именно поэтому мне всегда было сложно приходить к нему. Его дом был как он сам: напряженным, молчаливым, стоило переступить порог и ты уже чувствовал, что тебе необходимо уйти.
  Так было всегда и с самим Р. Как бы беспечно и случайно не завязалась беседа, всегда было ощущение, что разговор словно танец на очень тонких и натянутых нитях, которые врезаются в кожу. Не покидало ощущение, что каждое слово дается ему с большим трудом, словно он искусственно вылавливает звуки и выдавливает их из себя только для того, чтобы не обидеть собеседника. Поэтому я всегда терялась, если он начинал говорить что-то хорошее обо мне, нашем общении, потому что искренне верила, что сам он в этом не видит ничего привлекательного.
  Каждый раз, заглядывая ему в глаза я надеялась увидеть легкость, но в ней по-прежнему всегда была напряженная усталость, и она была такой тяжелой, грузом на его плечах, что ты невольно был убежден, что это навсегда. Атлант, которому не расправить плеч?
  Самым удивительном в этой всей ситуации для меня были другие люди, его настоящие друзья и любимые, я ведь была так, просто девчонка, с которой можно было поговорить, когда вокруг не оставалось больше людей и дел. Мы не значили ничего друг для друга, как мне кажется. И я не могла себе представить его в общении с другими. Был ли он и для них таким тяжелым собеседником? Или это лишь у нас оказалась такого рода феноменальная несовместимость? Я почти не верила, что этот человек способен любить, потому что. Любовь это своего рода взлет души, а может ли такая тяжкая душа хотя бы поднять свой взгляд на другого человека?
  Мы с Р. никогда не сходились мнениями. Хотя не знаю, сошлись бы мы, если бы говорили о чем-то бытовом. Наши разговоры всегда имели широкие масштабы. И мы смотрели на эти масштабы с противоположных углов зрения. Все, что я готова была в сердцах порицать, он поощрял со здравой аргументацией. И наоборот.

  Позавчера Р. пришел ко мне.
  Он, как всегда, молча зашел в мою комнату, было уже то время, когда за окном темно. Сел в самый темный угол, до которого не добираются лучи тусклой настольной лампы, я не видела его лица, но знала, что он смотрит на небо сквозь стекло. А неба словно не существовало. Зияющая черная масса замкнулась над нашими головами, и под ней мы все собирались спать. И все это было так странно; он усмехнулся: "У нас разговоры очень редкие, словно кто-то в тюрьме и кто-то изредка наносит визиты." Я подумала о том, как чертовски реальны эти слова, до страшного.
  Мне всегда хотелось верить во всякие сакральные смыслы и предназначения. Всегда хотелось знать, что все не просто так. "Иначе это какой-то убогий исход." - я сказала ему. Р. недолго молчал:
-Жизнь убога. Верить-не верить. Смотришь на мир, и хочется, чтобы быстрее конец его наступил.
-Хочется конца мира?
-Да. Потому что все мы здесь, более семи миллиардов недостойных его, незаслуженных жизней, все равно, рано или поздно, но обязательно устроим ему конец. Так лучше пораньше, лучше долго не ждать.
-А почему недостойных? А кто достоин? А что в нем такого, что нужно еще и достоинство?, - мои тысячи вопросов просыпались.
-А ты считаешь, что люди достойны жизни? Животные, они вполне достойны. Что такого в мире? Да он же прекрасен, да каждая его мельчайшая частица она в разы идеальней человека, он совершенен, его не нужно изменять, менять, переделывать. Нельзя любить людей больше, чем мир, иначе получается то, что сейчас есть.
-Но люди часть этого мира.
-Люди не часть. Ты думаешь, что если убрать людей как вид, мир исчезнет?

  Р. усмехнулся: "Если убрать элемент, а система при этом функционирует, значит элемент не имеет важности, в каком-то понимании он лишний. А уж тем более он лишний, если без него она функционирует лучше."