Саша

Последний выдох лета пришелся на конец сентября. Листья буро-красной сумятицей покрывали землю. Саша отвел взгляд от окна. Ему не нравилось тут находиться. Одноклассники галдели, а Розу Сергеевну никто не слушал. Саша посмотрел на противоположную сторону класса и сузил глаза. Двое одноклассников, развернувшись, разговаривали с тем, кого он ненавидел  вот уже два месяца, а поэтому он ненавидел и их за то,  что общаются с ним, а всех остальных презирал за то, что они ничего не знают. Мальчик вспомнил, как Иванов подошел к нему, пока он лежал на животе возле реки. «Эй, придурок, че разлегся прямо посреди тропинки», сказал Иванов. Саша поднял голову и прищурил глаза. «Да пошел ты!», огрызнулся он и положил щеку на траву. Через минуту они кубарем катились по траве, как бессмысленная газонокосилка, сминая собой все, что попадалось, пакеты, пластиковые бутылки и траву. Саша втыкал в бока Иванова кулаки пока были силы, но сам получал больнее и чаще. Две недели он проходил с бланшем, разглядывая перерождение крови под глазом от фиолетового до желтого. К сентябрю синяк зажил и исчез, а  память осталась.
- Здравствуйте, Роза Сергеевна, - заходя в класс, сказала Антонина Ивановна – Ну, вас дети совсем не слушают, даже в моем классе слышно как они тут галдят. Роза Сергеевна промолчала.
Класс застыл. Иметь дело с Антониной Ивановной никто не хотел. Она очертаниями напоминала бомбу, готовую разорваться в любую секунду. Бомба каким-то чудом передвигалась на двух тоненьких шпильках. Когда она выставляла одну ногу вперед, опирая ее на каблук, Саше казалось, что каблук сейчас надломится, запустит механизм и она рухнет на пол, а потом весь мир взорвется к едрене фене. Антонина Ивановна оглядела класс и, заметив Сашин пристальный взгляд, двинулась к нему. Саша посмотрел на туфли учительницы, взглядом утяжеляя их. Вот было бы здорово, если бы Антонина не смогла сделать следующий шаг. Но та двигалась к нему как огромный айсберг. «Ну что, Мысиков, где твои учебники?», подойдя к парте, спросила Антонина Ивановна. «Дома забыл», - буркнул Саша. Он не брал учебники в школу. «А голову не забыл?», - съязвила Антонина Ивановна. Класс засмеялся. «Лучше бы забыл и ее», ответил Саша и отвернулся к окну. За окном ветер невидимыми граблями рыхлил листья.
- Мысиков, ты в курсе, что у тебя два по истории за полугодие вырисовывается? -  не отставала Антонина Ивановна.
- В курсе, в будущем полугодии будет еще одна пара. Итого за год четверка, - ответил Саша, чувствуя раздражение.
- Мысиков, ты ведешь себя как дефективный, - подойдя вплотную, громко сказала Бомба. Класс загоготал. В Сашины щеки ударил жар. Когда одноклассники замолчали, он поднял глаза на учителя и ответил: «Взаимно». 
- Что ты сказал, Мысиков? Чтобы сегодня пришел на педсовет, - зло проговорила Антонина Ивановна и пошла из класса.
-  Мысиков, ты слышишь меня? – спросила Роза Сергеевна, положив ладонь на парту. Ученик посмотрел на ее гладкую, четко разрисованную морщинами руку, но совсем не старческую. В ней не было дряхлости, только резкие изломы длинных морщин на абсолютно гладкой коже. Он поднял лицо и встретился с Розой Сергеевной взглядом.
Между ними существовал своего рода пакт о ненападении. До его установления, Саша относился к ней, как и к остальным учителям, существовавшим в его мире как будильник, заведенный на семь часов, необходимость по просьбе мамы сходить в магазин и разного рода обстоятельства. А обстоятельства сродни стене, за которую Саше пока было не перелезть.  «Мысиков, ну прекрати, я прошу тебя», спокойно сказала Роза Сергеевна, повернулась и пошла к своему столу. Ее фигура напоминала вазу, чуть суженную посередине, с плавными переходами под черной плотной юбкой и серым свитером.  Седые волосы были собранны в пучок. Из-под него постоянно выбивалась пара прядей, из-за чего под конец дня Роза Сергеевна выглядела как шальная, словно гонялась за детьми, хотя на самом деле она была нетороплива. Обычно Саше не нравились старики. Они отталкивали своим запахом, скрипучими голосами, нравоучениями, из которых он не понимал ни слова, и особенно когда тянули свои скрюченные руки к нему, прямо в его душу. Он шарахался от их заразной старости. Роза Сергеевна тоже была старухой. Только она представлялась Саше заключенной в старуху красивой женщиной. У нее было гладкое лицо, поверх которого нарисованы глубокие морщины и ясные серо-голубые глаза. Они не выглядели на ее возраст и не смотрели как другие старые учителя сквозь ребенка, они смотрели внимательно, как на друга. В тот день, когда они с Сашей заключили молчаливый мир, он оплевал ручку двери в ее класс. Саша наблюдал, как Роза Сергеевна выходит из кабинета учительской и идет тяжеловатой плавной походкой к классу, прижимая к себе обеими руками журнал. Взявшись за ручку двери, она замерла и оглянулась на детей. Те стояли как стая волчат, избегая взгляда, один Саша посмотрел ей в глаза, как бы спрашивая «Ну, и что ты теперь сделаешь?». Роза Сергеевна убрала руку, ее щеки покраснели, она опустила глаза, и Саше показалось, что она сейчас заплачет. Учительница поджала губы, достала из сумки платок, вытерла свои руки и ручку двери, и так же молча, не поднимая глаз, открыла дверь и зашла внутрь. Притихшие дети гуськом зашли следом, сели на свои места и стали ждать. Роза Сергеевна открыла журнал, сказала тему урока и, не поднимая глаз начала перекличку. Когда очередь дошла до Саши, она посмотрела на мальчика. «Мысиков», сказала Роза Сергеевна, «Возьми лист бумаги».  Саша подошел, взял листок и вернулся за парту. «Нарисуй что хочешь», сказала учительница. «Что вам нарисовать? Полет души что ли?», сохраняя остатки храбрости, ответил мальчик, он постарался, чтобы его голос звучал как можно наглее. «Хоть бы и полет души, что угодно рисуй», ответила спокойно Роза Сергеевна. Саша разозлился на ее равнодушный тон и решил нарисовать картинку настолько страшную, насколько хватит фантазии. Роза Сергеевна начала урок, не обращая на него внимания. Она рассказывала о древнеримских героях, задавала вопросы, вызывала учеников, а Саша рисовал череп и кровь, вытекающую из глазниц. Потом прикинул, что этого мало и дорисовал пару кинжалов, воткнутых прямо в голову и конечно две кости, расположенные ниже крест на крест. Череп для пущего ужаса он закрасил простым карандашом до черноты, ему даже самому неприятно стало смотреть на этот рисунок. В конце урока, испытывая почти гордость, Саша положил рисунок учительнице на стол. «Что это?», посмотрев на рисунок, спросила учительница. «Как вы и просили, Роза Сергеевна, полет души!», почти выкрикнул Саша. «Что же ты хочешь сказать, это и есть твоя душа?», спросила учительница. Потом она посмотрела на него внимательно и спросила: «Или это то, что она видит, когда летит?». Саша замялся, гордость и храбрость уступили место серьезности, внутри что-то дрогнуло. Он выбежал из класса, убежал под лестницу, где была подсобка Степаныча, учителя по труду. Здесь почти никогда не бывало детей, потому что Степан Федорович гонял их и проверял каждую перемену свой закуток на предмет курящих втихаря старшеклассников. Саша сел у стены и заплакал. Он пытался сдержать слезы, вытирая глаза, а слезы всё катились, еще и предательски всхлипывали. После звонка, Саша, дождавшись, когда дети разойдутся по классам и вестибюль опустеет, быстро побежал в туалет. Горстями плеская воду на лицо, он всматривался в зеркало, веки глаз опухли и покраснели. Не хватало еще, чтобы его таким увидели одноклассники, особенно Иванов.
От пустых коридоров школы становилось не по себе. В главном вестибюле техничка Анна мыла пол. Большая грузная Анна очертаниями напоминала дом из украинской деревни. Тяжелозадая и широкая она чаще всего была одета в белую блузку и безразмерную юбку в пол, на плечах у нее каким-то чудом держался цветастый платок. Анна флегматично наматывала тряпку на швабру.
Саша решил, что этот урок прогуляет, раз уж опоздал, и направился под лестницу Степаныча, чтобы там, в полутьме подождать перемены, а потом незаметно выскользнуть и затеряться среди одноклассников. Он уселся на свой рюкзак, прислонился спиной к стене и услышал голоса на лестнице. Там стояли Антонина Ивановна и школьный психолог Людмила Сергеевна.
- Послушай, Люда, ну, это просто позор какой-то. Ее даже дети ни во что не ставят. Как так можно, -  говорила Антонина.
- Почему ни во что не ставят? – ответила тихим голосом Людмила.  Они не были хорошими подругами.
- Нет, ну ты представляешь, - так же тихо возмущалась Антонина, - вчера она, увидев Ковтарёва с пятого класса за школой с сигаретой, знаешь, что сделала? Она выменяла у него пачку шоколадных сигарет на сигарету, что он курил. Ты понимаешь, ни к директору, ни за родителями, а просто дала пачку шоколадных сигарет. Это уму непостижимо. Я не понимаю, что она с детьми делает, зачем? Популярность себе зарабатывает что ли?
- Мдаааа, - протянула в ответ Людмила Сергеевна.
- Я думаю, нам следует с этим разобраться. Если каждый будет воспитывать детей как хочет, что тогда получится? Они же станут неуправляемыми, - еще больше заводилась Антонина. Саша представил, как она сейчас упирается по обыкновению одной ногой на шпильку. Всё же она должна сломаться, стойкость шпильки противоречила законам физики. Саша усмехнулся, представляя как за грохотом тяжелого тела Антонины, последует пронзительный противный звонок и всеобщая эвакуация школы.
К школьному психологу Саша относился насторожено. Людмила вела уроки семейной этики. Она  говорила о таких далеких перспективах, что они казались вроде загробной жизни -  когда-нибудь наступят, но точно не сейчас. Саша перекидывался записками с Кацнельсоном, худощавым длинным мальчиком в очках. «Посмотри под стол Людмиле, прикинь, у нее там вместо ног копыта и туфли болтаются на них как трещотки из кабинета музыки». Прочитав это, Саша загоготал в голос.
- Мысиков, что с тобой? – обратилась к нему Людмила Сергеевна. Посмотрев на нее и представив копыта, Саша засмеялся еще громче. От того, что нельзя смеяться солнечное сплетение скрутило щекоткой. 
- Извините, ржу, не могу остановиться, - пытаясь подавить смех, ответил Саша.
- Ну почему же ржешь. Ржут лошади. Ты же не лошадь, – улыбнулась Людмила. Несколько девочек захихикали.
- Люди тоже ржут, - упрямо заявил Саша, посмотрев Людмиле в глаза.
- Люди могут ржать как лошади, но они не лошади, - ответила Людмила, - показать?
Саша удивился ее смелости, ответил «Ну, давайте», сам не веря, что она это сделает. Людмила, запрокинув голову, раскрыла на всю ширину рот и всерьез издала звук похожий на ржание. Класс засмеялся.
- Ну, вот, показала тебе все свои вставные зубы, - улыбнулась Людмила Сергеевна, – теперь садись. Зубы у Людмилы и, правда, были странные, с металлическими пломбами, он бы постеснялся такие показывать. После, когда он видел школьного психолога, вспоминал ее вставные зубы, почему-то лошадиные.
Педсовет назначили на четыре часа. Саша узнал об этом от классного руководителя. Любовь Владимировна встретила его в коридоре на перемене, сказала, чтобы после уроков шел на второй этаж, в кабинет литературы. «Эх, Мысиков. Что же мне на этот раз про тебя соврать хорошего?», вздохнула она. Саша пожал плечами, ему было всё равно.
Когда педсовет начался, Любовь Владимировна велела ждать в коридоре. Саша стоял, прислонившись к стене, пинал ногой воздух и думал: «Разогреваются, стервятники». Ему стало страшно. За дверью неразборчивые голоса сливались в шум похожий на огромный пчелиный улей - надвигающийся на него как черная туча мир взрослых. Он не представлял, что сейчас будет. Может, исключат, может, поставят на учет в комнате по делам несовершеннолетних, может, просто расскажут какой он чудовищный и ничего путного из него в этой жизни не выйдет. При любом раскладе, было паршиво. И уйти нельзя.
- Входи, Мысиков, - открыв дверь, сказала Любовь Владимировна. Саша зашел в кабинет. Учителя сидели за партами. Над их головами со стен смотрели портреты писателей – все как один осуждающе.
- Ну, что, Мысиков, давай с тобой разбираться, - вставая с места, сказала Антонина Ивановна. Она обвела учителей взглядом. – Сегодня я зашла на урок к Розе Сергеевне, дети шумели, хотела помочь коллеге успокоить их. Так вот, Мысиков мало того препирался, он еще и оскорбил учителя. Это ни в какие рамки не лезет. Мы не первый раз, коллеги, говорим о поведении Мысикова, учителей не слушает, огрызается. Сколько это может продолжаться? Наверное, пришло время что-то решать.
- Саша, это не первый раз, когда учителя жалуются на тебя. Что с тобой происходит? – спросила Любовь Владимировна – ты понимаешь, что тебя могут исключить из школы? Что с тобой тогда станет? Ты не сможешь получить профессию. Кем ты будешь? Никем.   
У Саши пересохло во рту. Губы стали ватными, он промямлил: «Я не оскорблял».
- Что ты сказал, Мысиков? Мы тебя не слышим. Говори громче. Как учителей оскорблять и огрызаться, так голос есть, а как отвечать за свои поступки, сразу сник? – наклоняя голову в его сторону, сказала Антонина Ивановна.
Саша смотрел в пол. Его тошнило от нее, от Любовь Владимировны, от всех их, рассевшихся здесь квашней. Он поднял глаза, посмотрел на Розу Сергеевну, та смотрела на свои ладони, сложенные на парте.
- Я вас не оскорблял, - еще раз повторил он, глядя Бомбе в глаза.
- Мысиков, за вранье даже разговаривать с тобой не о чем дальше. Вообще неуправляемый, - бросила в его сторону Антонина и обратилась к учителям – Я думаю, надо решать вопрос о его исключении, коллеги. Пусть идет на все четыре стороны, всех нам на путь не наставить, да и какой пример он для остальных детей.
- Мысиков, извинись перед учителем, ты с ума сошел так разговаривать! - воскликнула Любовь Владимировна.
- Я. Никого. Не. Оскорблял. – отчетливо произнес он и отвернул лицо к двери. Пусть уже что угодно решают, лишь бы отпустили поскорее.
- Понятно всё с тобой, Мысиков, - вздохнула Антонина, - Ну что будем решать, коллеги?
Учителя загалдели. Саша не слышал, что они говорят, горло перехватили слезы.
- Саша никого не оскорблял, не обзывал и он не радиоуправляемая игрушка, чтобы поступать только так, как сказали. Учителя замолчали и посмотрели в сторону тихого голоса, сказавшего это. Роза Сергеевна продолжала смотреть на свои руки и говорить. – Саша умный мальчик, может быть вспыльчивый, непослушный, но он не оскорблял Людмилу Ивановну. Он сказал ей «взаимно», в ответ на то, что она назвала его дефективным. Получается, что это учитель его оскорбила, а не наоборот. Поэтому кому тут извиняться и за что, это вопрос.
- Роза Сергеевна, замолчите, вы что делаете? – надвигаясь на нее, проговорила Людмила Ивановна. Роза Сергеевна подняла глаза, ее щеки покраснели.
- Саша, выйди из кабинета, - быстро проговорила Любовь Владимировна. Саша посмотрел на Розу, та закрыла глаза в знак, мол, всё хорошо, иди.
Вечером он увидел Розу Сергеевну в окно. Она шла из магазина, держа в руках пакеты. Чуть сутулясь, она смотрела под ноги, заключенная в старуху красивая женщина.