Глава 23. Радостная весть

-Что же нам теперь делать, ребята?

Васек смотрел на нас красными, мокрыми глазами. Мы все молчали: новая рана болела в юных душах. Мало нам было смерти девочек. теперь еще и Митю забрали…

Мы все собрались в Слепом Овражке. Его прозвали так, потому что он почти не был виден с дороги. Место было тихое, спокойное. Только вот нам было отнюдь не спокойно.

-Никого, никого у нас не осталось, - всхлипнул Саша Булгаков, опустив голову. - Родители в Москве, Сергей Николаевич уже на фронте. наверное. А мы - тут, как осиротевшие… Как нам выбраться отсюда? Кто нам поможет?

Тяжелое уныние овладело нами. Я уже знала от мальчиков, что утром фашисты увели пленных из села. Там был и Митя. Куда их увели - не знал никто. Васек, Мазин и Петя Русаков сбились с ног, опрашивая людей. Но все было тщетно.

-Митя не будет работать на фашистов! Он убежит! - Глаза Коли Одинцова заблестели. - Или… или..

Он сжал кулаки, боясь сказать вслух страшные слова. Я с трудом удерживалась от слез: обруч, сковавший сердце, больно давил в груди.

-Вот что, ребята! - Трубачев вскочил на корягу, оставшуюся от поваленного дерева. Он был очень серьезно настроен. - Сейчас мы пойдем к Степану Ильичу, узнаем, чем сможем помочь взрослым. Нельзя нам без дела болтаться. 

-Правильно, верно! - загалдели мальчики. Я могла только кивнуть.

… И с тех пор для нас началась другая - военная жизнь. Только жили мы не вместе: Севу Малютина отправили к деду Михайлу, Мазина и Русакова - к местной колхознице Макитрючке. Я, Васек, Коля и Саша остались жить у Степана Ильича.

Мальчики ходили по селу, помогали колхозникам, чем могли. Кто-то просил посидеть с детьми, у кого-то остались коровы и их надо было пасти. Чаще всего можно было видеть Васька и его друзей возле школы, теперь увы, бывшей: там расположился немецкий штаб.

Я же сидела в хате. Подметала, мыла полы, посуду, помогала бабе Ивге готовить нехитрую еду ребятам. Иногда чинила мальчикам порванную одежду, но чаще просто лежала на кровати и глядела в белый потолок остановившимися глазами.

Делала все молча, на вопросы отвечала только “Да” или “Нет”. Боялась, что стоит открыть рот - и от моего крика содрогнется земля. По-прежнему не могла плакать: слезы доходили до глаз и не выплескивались наружу. А ночью боялась уснуть. Каждую ночь мне снился Митя.

И сны эти были страшными: то он бросался в огонь, пытаясь вытащить оттуда Валю, Нюру и Лиду; то стоял под прицелом вражеских винтовок, бледный, с окровавленным лицом. Девочки в моих снах обычно прижимались к нему, а он пытался отстранить их. Но раздавались сухие, щелкающие выстрелы, и Митя, с широко открытыми глазами, падал на землю. А рядом с ним падали девочки…

После таких сновидений я просыпалась с искусанными до крови губами и страхом в душе. Поэтому поздно вечером, дождавшись, пока все заснут, я выходила на улицу и там, присев на крыльцо, раскрывала комсомольский билет Мити. С фотографии на меня смотрели родные, сосредоточенные глаза брата: наверное, он волновался, когда его снимали.

-Только выживи, Митя! Братик мой, прошу тебя - живи! И прости, что не смогла тогда защитить тебя, вырвать из рук врагов!  - шептала я, прижимая билет к губам. И казалось, что в шелесте деревьев, в дыхании ветра я слышу тихий, ласковый голос: “Ничего, Аня! Прорвемся, сестричка!”.

...Так было и в тот вечер. Мальчики, набегавшись за день, дремали, а баба Ивга со Степаном Ильичом сидели за столом. Я ждала, когда и они отправятся на боковую, чтобы выскользнуть на улицу.

Вдруг в дверь хаты кто-то застучал: сильно, тревожно. Васек вскочил и испуганно поглядел на Степана Ильича. Тот неслышно подошел к двери:

-Кто?

-Я, Генка. - послышался тихий, дрожащий голос. Степан Ильич отпер, и Генка ввалился в хату. Он задыхался, одежда на нем была разорвана, но глаза весело блестели.

-Где конь?

-Отдал. - Генка вытер со лба пот и шумно выдохнул.

Степан Ильич помертвел лицом и схватил мальчика за руки:

-Ты что? Гнедка, колхозного коня… отдал? Врагу отдал? Говори же, ну!

Генка вырвался из сильных пальцев председателя колхоза и гордо взглянул на всех нас:

-Не врагу. Мите!