В двух мирах

В узком сером пространстве, отрезанном от всего Мира, горизонтом, бились две великие птицы.
Белая и чёрная; сияющая светом и пронизанная мраком — обе вцепились когтистыми лапами в живое, трепещущее, напуганное сердце, стремясь вырвать его друг у друга.
Посланные Тьмой злобные свинцовые тучи, прилетевшие раньше рассвета, мгновенно разрослись, набухли, закрывая собой путь, рвущимся на помощь розово-оранжевым стрелам, выпущенным восходящим Солнцем.
Солёные слёзы расплакавшегося неба, вливаясь в холодные волны седого моря, с грохотом разбивались о скалы, но крики дерущихся птиц были сильнее...

Солнце торопилось — шло время вечной, величайшей мистерии. Успеть. Не опоздать. Не допустить, когда иссякнут силы и опустятся крылья.
Достигнув зенита, метнуло в центр сплотившихся туч жаркий поток Света... острый, горячий, разящий...
Миг и вспоротое свинцовое тело раздвинулось, пропуская пламенные лучи спасения. Белая птица, ударив наотмашь мрачную соперницу, хлестнув заблестевшим от света крылом по её глазам, клювом — по чёрным лапам, вороному горлу — вырвала измученное сердце. Ещё миг и она несла его ввысь: за остриё скал, на чистый песчаный берег.
Аккуратно положив маленькое трепетное сердечко на золотистый песок, растворилась в солнечном свете. Сердце, согретое оранжевым теплом, золотой россыпью песка, легко вздохнув, благодарно улыбнулось солнцу....

                ЧАСТЬ 1.

— Ты собираешься бросить меня?
— Какая муха тебя укусила, - улыбка вышла фальшивой и, прикуривая сигарету, он попытался оттянуть время, отлично понимая, что сейчас придётся перенести очередной скандал влюблённой и разочарованной дамы, так не вовремя догадавшейся о его планах.
— Смешно, или ты полагаешь что я наивная аспиранточка, ослепшая от влюблённости в твою величайшую знаменитость, денно и ношно, открыв рот, готовая слушать философский бред? Нет, дружок, я не из таких, и на этот раз ты пожалеешь о многом.
— Если у тебя плохое настроение сегодня, давай встретимся в другой раз. Это разумнее, чем нести околесицу и ждать от меня оправданий, - сняв с вешалки куртку, он начал одеваться, стараясь сохранять спокойно-дружеский тон.
— Другого раза не будет. Можешь бежать за следующей благодетельницей, стелиться ковровой дорожкой, осыпать комплиментами, подарками, ведь ты рвёшься выше, а мои возможности протаскивания тебя по карьерной лестнице и шкале популярности, увы, исчерпаны, так что вперёд: на выход, - широкая улыбка осветила стареющее лицо некогда красивой брюнетки.
— Я позвоню тебе, когда ты успокоишься...
— Не стоит, дорогой. Не отрывайся от цели, куй железо, пока горячо, а вот я позвоню и непременно сегодня,-- как только ты выметешься за дверь. Выпью за твоё здоровье и звякну твоей жене. Должен же кто-то, в конце концов, поведать хрупкой богине о том, чем так занят её влиятельный, гениальный супруг на самом деле.
— Это угроза? Право, мне кажется ты точно сегодня чем-то расстроена, огорчена и сама не понимаешь что несёшь. Ну если хочешь я останусь и попытаюсь тебя успокоить...
— Нет уж, с меня хватит. Вон как глазки забегали, — испугался. Правильно испугался. Выкатывайся побыстрее, мне не хватит минутки, чтобы рассказать дражайшей супруге моего любовника все детали и подробности. А ведь ты знаешь: я люблю и умею рассказывать, а тут такой богатый материал. Она ведь ни сном ни духом? Ты и здесь урвал лучшее: видела её — настоящий бриллиант, подарок судьбы. Таких как я -- много, а она — одна на тысячи, если не на миллионы. Такие любят безответно, верят, ждут, терпят, живут ради того кого любят, отдают себя, свою душу без остатка, не требуя ни благодарности, ни признания — им хватает быть рядом, они умудряются создавать семейный очаг, хоть в шалаше, хоть в подземелье. Это жена, а жёнами чаще становятся, если удастся себя усмирить, реже -- рождаются. Вот твоя -- из тех кто и рождён, и призван. Да, я — стерва, но всегда предпочитала справедливость: у такого барахла как ты -- не должно быть не то что бриллианта, а даже обычного страза. Поэтому я и возьму на себя тяжёлый труд: открыть глаза на истину этому чистому человечку, которого ты, бессовестно обманывая, давно смешал с грязью. Расскажу о твоих приёмах, о том, какой ценой ты пробился в знаменитости: как бегал за каждой выгодной юбкой; о твоих творческих командировках, товарищеских банкетах, бессонных ночах в редакциях, типографиях и офисах...У меня не кружилась голова, когда ты подкатился ко мне, да и потом: во время такого бурного романа с показной страстью, морем цветов, духов, — я прекрасно всё осознавала: и что тебе от меня надо, и видела всю лесть, фальшь, ложь, показуху. Мне это не мешало, ибо я включилась в игру и получала своё удовольствие, пока шло моё время. А теперь оно закончилось, и я смогу быть покровительницей обиженной тобой женщины. Прощай, дорогой — наша игра закончена, а тебя ждёт следующий раунд: возвращение блудного мужа.
               
                ***

Дождь походил на сплошную стену, старающуюся преградить путь. Дворники не успевали, и по лобовому стеклу безудержным потоком лилась вода, делая его мутным и тёмным. Оставив машину на ближайшей стоянке, он пошёл домой пешком. Сильный порывистый ветер то норовил сбить с ног, то -- словно торопил, толкая в спину. Небо над всем городом было затянуто свинцовыми тучами, сквозь которые невозможно было разглядеть ни одной звезды, лишь огненные всполохи предгрозовых молний проносились по мрачным тучам, ненадолго освещая сонный город.
Шагая по лужам усталый и злой, старался ни о чём не думать, не обращать внимания на бешеные мысли, проносящиеся в голове. Нет, не получалось: они вылезали одна за другой, нагоняя новые и новые чувства. Страх, обида, презрение, омерзение от самого себя или что-то иное, или всё вместе, — рождало злость, гнев, раздражение и холод. Леденящий холод жестокости сковывал его душу и нечто тёмное, неведомое -- поднималось из самых глубин подсознания. Он шёл.
Где-то на середине моста ему показалось, будто что-то когтистое, хваткое вцепилось в плечи, ударив чем-то чёрным прямо по глазам. Вскрикнув от неожиданности, остановился, непроизвольно взмахнул руками, стараясь отогнать неприятного спутника, но плечи были свободны, и рядом никого не было, лишь странное ощущение, да боль и больше ничего и никого.
— Померещилось - ухмыльнулся и зашагал вперёд, не заметив слетевшего с его плеча сине-чёрного длинного пера...
                ***

Не раздеваясь, оставляя мокрые следы за собой, сразу прошёл на кухню. Щедро плеснув в высокий бокал коньяка, выпил залпом и вошёл в комнату.
Она сидела в своём любимом кресле, поджав ноги и уютно укутавшись в плед. Спокойная, усталая, такая, какой он находил её всегда, когда приходил под утро, зная, что она не будет спать, пока не встретит его. И когда её губы дрогнули в улыбке, фиалковые глаза потеплели от радости, он потерял последние капли разума. Волна ненависти накрыла его с головой. Никогда, никому на свете он не говорил таких страшных, мерзких слов, а сейчас, охваченный безумной злобой, гневом, не мог остановиться. Прижавшись спиной к стене, глядя прямо в глаза своей жены и продолжая сыпать оскорблениями, бить наотмашь сквернословием, он чувствовал только одно: растущую, поднимающуюся всё выше и выше злобу -- и ничего не мог и не хотел с этим делать. Наоборот, его душило желание унизить, растоптать, причинить самую сильную боль, и он, вновь и вновь, словно швыряя острые лезвия в её сторону, продолжал добивать ту, которую ещё несколько часов назад, боготворил; там, где всегда был счастлив, где не было ничего кроме тепла и света.
Возможно он бы и остановился, если бы она расплакалась или стала его укорять, раскричалась бы, набросилась бы на него с обвинениями в тех мерзостях, о которых уже наверняка знала. Но нет, на побледневшем лице исчезла улыбка, и вопреки всему что происходило, с её широко открытых глаз не скатилось ни одной слезы. В знакомых фиалковых глазах застыла боль, но с губ не сорвалось ни одного слова, крика, стона... И он бил дальше, сатанея от своих же собственных слов. В её адрес неслись упрёки, укоры -- в её никому ненужном внимании, в неумении, нежелании помогать ему добиваться места под солнцем. Да, это она и только она была виновата в том, что ему пришлось валяться в грязи, флиртовать, заигрывать с престарелыми дамами или секретаршами издательств, или тех, в чьих руках золотой ключик от славы и известности. А она — та самая дурочка, едва закончившая заурядный институт, полагающая, что мужу-писателю будет достаточно её восхищения им и его работами. Наивная, глупая книгочейка, думающая лишь о цвете обоев, торшерах, ужинах при свечах и прогулках под звёздами.
Закурив очередную сигарету, почувствовал, как осип его голос, но и это -- не остановило. Пусть лопнут связки, разорвутся сосуды в голове, может тогда в его глазах всё потемнеет, и сил на избиение больше не будет. А пока -- он будет бить каждым словом, и, в конце концов, одно из них достигнет желанной цели: вонзится острым клинком в самую больную точку, или заставит её страдать, плакать, упасть на пол, закричать, или разобьёт её сердце.
Он не понял как, но в руке оказался мобильник, лишь почувствовал его тяжесть и автоматически размахнувшись, швырнул его со всей силы и тут же увидел, как она закрыла голову руками и вжалась в кресло.
Повисшая тишина, казалось длилась вечность...
Он почувствовал усталость спины и плеч: холод промокшей одежды, подёргивание пальцев, сжимающих потухшую сигарету. Ледяное безразличие ко всему на свете, как обречённость, охватило его и, немного пошатываясь, развернулся и быстро пошёл прочь.
Он не видел, как захлопнулась дверь, не услышал как там: в комнате, зазвонил телефон и худенькая женщина встав с кресла, попыталась добраться до него, но не смогла, ибо слезы хлынули из её глаз, в груди отчаянно забилось сердце, с такой болью, будто некто рвал его на части. Она ещё успела прошептать: "Не уходи, родной", — прежде чем, потеряв сознание, упала на пол.

               
                ЧАСТЬ 2.

Сколько поездов, самолётов, кораблей, автомобилей, в этот миг, мчались в самых разных направлениях, увозя миллионы пассажиров, спешащих по своим неотложным делам, и только одному человеку, съёжившемуся в углу мокрой перронной скамейки, некуда было ехать. Пустым взглядом он смотрел в бесконечность и не было в его голове ни единой мысли, как и ни один звук не доходил, сквозь пелену дождя, до его слуха. Иногда так заканчиваются жизненные маршруты, только и этот вариант: уничтожить себя физически, даже не проскользнул шальной мыслью в его голове, ибо его просто не было, а тот, кто сидел на скамейке — пустой фантом кого-то знакомого, но очень далёкого и еле помнящегося.
Очередной раскат грома, блеск молнии, заставили его выпрямиться и поднять глаза к небу. Там по-прежнему было мрачно и грозно: чёрные тучи, сгущаясь, опускались всё ниже. Казалось, что ещё несколько огненных ударов и небо рухнет на землю, навсегда, похоронив и город, и тех, кто не успел его покинуть.
— Это было бы самым простым решением — первая мысль, похожая на нормальную, пролетела в его мозгу.
— Хотя будет ли справедливо уничтожать всех из-за одного негодяя и труса? Нет, все остальные не должны страдать из-за моей мелкой душонки, сожранной амбициями. Все — нет, а она —да?
Откуда-то полезли воспоминания: обрывки фраз, взгляд её фиалковых глаз, его ненависть...Застонав, обхватил голову руками, пытаясь остановить вырывающийся страшный, невыносимый поток.
— Что же случилось со мной. Неужели животный страх, трусость могли превратить меня в монстра? Я смел кричать, оскорблять, жаждать крови, боли и всё только потому, что моя любимая узнала, кто я есть на самом деле. Немыслимо. В доме, где я всегда был счастлив, где тепло и свет разливались мягкой волной, а кольцо хрупких рук замыкало в безмятежном покое, я посмел убивать то, что было единственным у меня во всей вселенной. Я гнался за славой. Зачем, когда только её, сияющие счастьем глаза, и давали мне силы, желание писать. А когда читал и видел, что ей нравится — мне было этого мало? Да, — мало. Ведь я отлично знал, что пишу далеко не гениально, но остаться грандиозным только там -- меня не устроило. Тиражи, статьи критиков, известность... И что всё это давало? Неужели больше, чем радость близкого человека? Если бы круг моих читателей состоял из неё и нескольких друзей — это что-нибудь изменило бы? Ничего. Пришедшая популярность подогревала самолюбие и только. А сколько уловок, беготни по свиданиям, чужих постелей, столиков в кафе. Зачем? Я оставался счастлив только дома, а остальное не давало ничего, кроме ощущения грязи и азарта игры. Подлец! Я платил своим счастьем -- за пустоту. Или я вру сам себе? Мне просто нравилась такая жизнь. Сознайся в конце концов, что ты не только трус, но ещё и порочный мелкий воришка, обожающий прихвастнуть и поймать в свои объятья ещё одну юбку. Да, наверное, всё именно так, но теперь к чему устраивать самому себе сеансы психоанализа, когда там осталась единственная женщина, которая видела меня хорошим, умным, добрым; верила в меня, за что несколько часов назад я расплатился с ней, словно это она, а не я, была полным дерьмом, искалечившим мне жизнь.
Он встал и сделал шаг вперёд. Впервые за всё время подумал совсем о другом: что с ней сейчас. Ушёл в ночь, вонзив тысячу клинков ненависти в её душу, барахтающийся во тьме, убивал свет, живого человека.
— Я причинил ей боль и даже не обернулся, уходя. А теперь у меня нет права вернуться, чтобы узнать как она. Что с ней сейчас? Я мразь, посмевшая топтать её ногами, плевать в душу, сижу и рыдаю о своей никчёмности, когда где-то там, самый близкий мне человек, возможно, корчится от боли. Я не могу вернуться? Или мне страшно, как нашкодившему ребёнку, ибо я получу заслуженное? Да и пусть получу. Пусть она выгонит меня вон, пусть не откроет дверь и скажет всё за нею, но я узнаю по голосу, каково ей.
Он уже бежал навстречу ветру и дождю. Сердце билось в груди, но теперь он боялся другого: той боли, которая разрывала её уже несколько часов подряд.
— Милая, ты хрупкая, маленькая, а я сошёл с ума. Пожалуйста, потерпи, забудь. Пойми или дождись, пока я сам не скажу тебе о том, каков я на самом деле. А потом, гони меня в шею или оставь жить под окнами...я буду целовать тебе пальцы и никогда не посмею попросить даже взглянуть на меня или самому поднять глаза и встретиться с тобой взглядом.
Очередной удар молнии, раскроил небо надвое, и ему показалось, что откуда-то сверху, распахнув сияющие крылья, летит белоснежная птица. Он остановился и видение исчезло. Зато предрассветный луч солнца, прорвавшийся, наконец-то сквозь мрак туч, ослепил его. Солнце! Утро. Оказывается он забыл -- как это выглядит. Сбросив мешавшую, тяжёлую мокрую куртку на землю, он бросился в город, не заметив, как за его спиной недовольные свинцовые тучи начали уползать на запад, пропуская светящийся, жаркий -- солнечный диск.

                ЭПИЛОГ.

Я лежала на спине большой, летящей вниз птицы, глядя на белоснежные облака. Ощущения, желания исчезли: ни дуновения ветра, ни тепла, ни холода; даже ни одного удара сердца, словно его и не было, и вообще, ничего не было, — только я, и сияющая бесконечность света.
Потом море, песчаный берег. Там: у воды лежало живое, израненное сердце, и я подошла ближе, а оно исчезло, как и птица, и набегающие волны...
Всего лишь сон, только просыпаться не хотелось: боль в груди, слёзы и почти нечем дышать.
— Прости меня.
— За что? - он не понимал её: слова, улыбка.
— Тебе было очень плохо, а я не смогла помочь, ибо не знала тебя. То сердце — твоё или моё, а может быть, оно у нас одно на двоих. Пойдём, покажу тебе сад за домом.
— Ты очень слаба...
— Не важно,

                ***

Этот заброшенный пустырь трудно было назвать садом: сплетающиеся высокие травы, сорняки, одичавшие, неухоженные садовые цветами, вперемешку с полевыми; и шелест ветра среди густой листвы живой изгороди из сирени, да прочих кустов и деревьев.
— Мы приведём его в порядок: вырастим самые лучшие цветы, ароматные травы. Они поднимутся, — окрепнут новые мысли, и всё изменится. Ты поставишь несколько скамеек для тех, кто устал или что-то напутал в жизни. Разные люди станут приходить сюда размышлять, успокаиваться, находить ответы. Здесь всегда будет светло. Днём — от солнечных лучей, ночью от множества больших и маленьких фонарей. Их свет станет маяком для сбившихся с Пути, даже если и нас уже нигде не будет, другие станут находить наш сад, увидев свет. Те, кому есть о чём подумать в тишине, разобраться со своими мыслями, понять себя, своих любимых, дабы не случалось бед, и любящие не теряли бы друг друга. Здесь каждый получит время научиться понимать и беречь тех, кто ему дорог.
— Мне очень хочется вернуться домой, — её взгляд потеплел, - Там есть чай и время. Как ты думаешь, мы увидим ещё когда-нибудь ту птицу?
— Разве это так важно?.
— Не знаю. Она вестница или та самая птица счастья. Нашего, наверное тоже, ведь это она вернула нам сердце.

— Мы будем счастливы и так.
— Возможно. Ведь кто-то поверил и дал нам ещё один шанс. Смотри — её перо — она прилетала.
               
                ***
               
Далеко в небе, усталая белая птица, взмахнув на прощанье крылом, стала подниматься ещё выше, растворяясь в солнечных лучах. Ей было легко: всё что могла, она сделала и теперь, уходя, верила, что её силы были потрачены не напрасно.