Полустанок Часть 9

http://www.proza.ru/2016/02/11/1411 

   Велика Земля Сибирская: огромна и  богата, полноводна, щедра, но, для иного человека не так просто найти своё место, укромный уголок –  пристанище, чтобы скрыться подальше от городской суеты, от чиновничьих гонений, недоброго людского отношения и неправедной веры. Потому-то, наверное, на Руси, ещё с давних времён, появились в далёких таёжных лесах за Уралом старообрядческие скиты… Не только  желание сохранить православную веру Христову, но и не растерять душевное тепло и радости с детства, прошедшего под зорким родительским присмотром и потом жить, веруя, с пониманием того, что человек – частица природы,  земли,  ощущать и с благодарностью чтить это единение, как Дар Божий и озарение…

   – Ах ты, боже ж мой! Да где же моя  козонька-то?  – заголосила бабка Прасковья, глядя на то, как новоиспечённый пастух лежит на фуфайке, ногу на ногу, в небо глядит, да сочную травинку в зубах покусывает, – Где  же Нюшка моя, голубушка, кормилица-а-а…пропа-а-а-ла… Вот колышек, вот и верёвка  лежит… а как же она отцепилась-то…  Куда ты глядел?
  – Гы-ы-ы…Волки, волки прибежали… а я  их палкой, палкой бил…– подскочил Серёжка и, размахивая хворостиной, воображая битву с серыми хищниками, пустился в объяснения.
   Услышав голос хозяйки, Нюшка, не торопясь, пощипывая молодую траву, вышла из-за покосившегося могильного памятника, в кои веки установленного неизвестной старице.
 
  – Э-эх, Серёжка, Серёжка, думала, ты хоть за козой сможешь приглядывать, да и это, видать,  тебе не по плечу.
   В её голосе не было гнева:  просто пожурила парня,  да и сжалилась тут же:
   – Пошли-ка лучше отобедаем, чем Бог послал, каша гречневая стынет …потом Нюшку подою, молока попьём.
  – Гы-ы-ы… ешь, ешь, пока не почернешь, а почернешь, так помаячишь…гы-ы-ы… – повторял эту присказку парень много раз на дню, видимо, это единственное, что запомнилось ему из прошлой жизни.
 
   Серёжка поселился у Прасковьи с конца зимы, попросила  мужиков устроить к ней на постой:  изба большая, да и не так одиноко будет  век доживать.
   
   А история его появления в скиту такова. Как-то раз, лютым февралём прикатили на лошадях двое местных – Тимофей и Захар –  вернулись с дальней деревни, ездили по делам, закупить кое-то из инструментов для хозяйства. Рассказывали шумно, наперебой: «ехали, торопились… морозец-то не на шутку подгонял, вдруг глядим, на дороге человек лежит, его уж и снегом припорошило. Растолкали кое-как, а он ничего, кроме имени, и сказать-то не может…  всё твердит: «мамка, да мамка», а где живёт, куда его отвезти не соображает» Поняли  тогда, что он – божий человек, не оставлять же на верную смерть,  уложили в сани и привезли в скит. Народу в поселении хоть и немного, но решили, что прокормят  в складчину, не победнеют. Вот и прижился; помогает теперь дров в избу притащить, да ведро воды принести. Прасковья ему варежки и носки связала:  смеялся, радовался обновке, как ребёнок. По весне решила хозяйка поручить ему, стало быть,  приглядывать за козой, но, как оказалось, эта задача ему не по силам…Нюшка и та, как нечего делать, обхитрила ненадёжного пастуха.
   
  Местная ребятня,  как только лёд сошёл, звала его на речку ловить подлещиков, окуней, да ряпушку. Будучи веселого доброжелательного нрава, Серёжка хоть и нёс всякую околесицу, но дети его не обижали, смеялись, подшучивали, но без злобы. Так и текли дни, недели, месяцы его  житья-бытья  на новом месте, перепутав нити  незавидной бестолковой судьбы.

  …Тёмная полоса в жизни Ирины никак не хотела меняться на светлую.  Зара молчала,  подолгу смотрела в потолок, иногда плакала горько и беззвучно. Левую сторону лица, плечо, руку разбил паралич, но, через месяц, благодаря  заботливому  уходу  Ирины, старушка почувствовала себя лучше, потихоньку стала присаживаться в постели. За день съедала пару ложек каши, немного творога и стакан чая; пила мало –   стеснялась садиться на ведро.
   
   Разговор о Сергее не начинали, но у обеих на сердце лежал камень. Зара не могла себе простить, что в тот вечер расскандалилась в ответ на угрозы парня:     «… Иришка  мотоцикл мой забрала… отдай мотоцикл, я мамке скажу… всех побью, ножом порежу!» – орал он, ревел и рвался в дом. Зара долго распекала его, материла даже,  кой-как  вытолкала за забор, а потом глядела вслед, как Серёжка выскочил на дорогу и побежал по направлению от деревни… Не остановила его тогда, не послала в сторону дома и  погубила, а теперь  думала: «пропал человек бесследно»,  безутешно мучаясь  виной.  Если бы она знала, что Бог смилостивился и оставил парню жизнь! Ирина боялась узнать какую-то, наверняка, жуткую правду и откладывала выяснение до срока, а может и навсегда.
   
   Весна  наступала медленно: то пригревала, радовала теплом, то вновь, на день-другой, уступала место  снегопадам и  метелям.  Но властное солнце решило по-своему: к маю, только в тени укрывались остатки сугробов, напоминающих пологие кучи мелких осколков битого стекла. На дорогах ручьи пробивали путь сквозь оставшиеся наледи, а ребятня с азартом и смехом крошила каблуками  края подтаявшей кромки.
   
   Место Нюры – продавщицы, которая, как раз к майским праздникам разродилась  здоровым крепышом, заняла родственница заведующей магазином. Ирина не решилась оставлять Зару без присмотра надолго  и поэтому от предложенной работы отказалась. Раз в две недели она ездила на вокзал, по-прежнему торговала домашними заготовками  и картошкой. Поезда прибывали,  пассажиры, что выходили на перрон, казались чужими, неприветливыми и требовательными… Тыкали пальцами в огурцы, проверяя крепость, кто-то пробовал картошку, уверяя, что недоваренная… По-прежнему хорошо раскупались только семечки, что очень радовало Авдотью.
   
   Ирина поспешила в магазин, чтобы купить бутылку постного масла, сахарного песку, а для Зары – леденцовых  конфет.
   – Валентина! Мать твою… Ты же обещала на той неделе, что колбасу получишь и где она? Жрать-то, что прикажешь? Одни кильки в томате, мы уж скоро жабры отрастим, объелись кильками-то… давай хоть папирос что ли, – размахивая руками, негодовал местный конюх Василий, который хоть и был вечно под хмельком, но – добряк, каких свет не видел.
 
   – Чего ты развопился? Давай, забирай своё курево и отваливай. Мне  надо магазин закрыть на полчаса, пойду отпускать водку и продукты для Парамоновых… горе-то какое у них… сына привезли в цинковом гробу, даже открывать не велят… будь она проклята,  эта война! Сколько ещё наших ребят  не вернутся домой живыми из Афганистана… прости господи и помилуй, – мелко    перекрестилась Валентина и  небрежно кинула на прилавок две пачки «Севера» Василию.
 
   – Иришка, а тебе чего?  Давай, быстрей отпущу тебя и всё, пойду…   подготовлю товар по списку для поминального стола.
   
   Автобус пробирался по размытой весенними дождями, слякотной дороге… Ирина прислонилась виском к стеклу, не обращая внимания на то, что голова стукалась о него на каждом ухабе. Валентина, сама того не зная, заронила в её душу тоску и теперь плохие предчувствия переворачивали сознание. Писем от Кости не было: «а вдруг и его тоже послали туда служить?» – с тревогой думала Ирина.  Без толку она подходила к почтовому ящику и заглядывала, с надеждой получить долгожданную  весточку, хотя почтальонка Татьяна, зная, что соседка, с которой с детства жили на одной улице и дружили,  ждёт письмо от любимого, не стала бы  просто так бросать конверт в ящик,  обязательно  крикнула у калитки или даже зашла в дом и заставила плясать…
   
   Зара засыпала, как младенец после массажа, приёмы которого  быстро освоила  Ирина.  Свирский видел результат, хвалил её  и всерьёз поговаривал, что «такой массажистке впору идти к ним в амбулаторию работать на полставки». 
   
   Вечерами, Ирина заваривала чай и устраивалась с книжкой стихов, приглушив  свет, наброшенным  на абажур  настольной лампы, платком. Стихи… Как часто она находила в строках те же самые мысли, что тревожили и заставляли трепетать её сердце. Это не Евгений Евтушенко писал для неё «Заклинание»,  это Костя просил её:
«Весенней ночью думай обо мне
и летней ночью думай обо мне,
осенней ночью думай обо мне
и зимней ночью думай обо мне.
Пусть я не там с тобой, а где-то вне,
такой далёкий, как в другой стране…»

   И она думала.   
   «Любовь… может быть, она и должна жить где-то там – далеко, далеко… за семью горами, за  семью морями?  Ведь самое важное и бесценное,  это  встретить её. Каждый человек ждёт в своей жизни того самого полустанка, пристани, остановки… Просто,  теперь я знаю, что ты – моя любовь – есть и будешь, потому что не можешь умереть, перестать быть… это одна единственная настоящая правда, моё дыхание, стук сердца… Однажды ты пришла и озарила  мою душу и я уже никогда не буду чувствовать себя одинокой. Я  просыпаюсь с мыслью о том, что ты есть и засыпаю, понимая, что ты со мной  и  живу дальше… Когда темно, ты зажигаешь во мне свет, когда холодно – согреваешь, когда мучает жажда – утоляешь её. Я буду ждать  долго, долго... сколько понадобится, ведь однажды, может случиться так, что ты захочешь быть рядом»…

  … Зара умерла во сне. Похоронили её июньским погожим днём, когда кажется, что солнце посылает на землю столько света, воздуха и тепла, что только живи, да радуйся, но жизнь перекраивает всё по-своему.  Ирина сидела на табуретке, уронив руки в подол, смотрела на гору перемытой после поминок  посуды и вспоминала, как Зара, видимо, предчувствуя свою кончину, говорила тихим, уверенным голосом: «Костя, Костя  – твоя судьба… будешь жить с ним в счастье и согласии … не мечись, не мучайся… люби и береги свою любовь»…
   
   Шли дни за днями, недели за неделями… Ирина часто приходила на кладбище, могила мамы была тут же рядышком,  аккуратно расправляла на венках ленты, приносила цветы.  Два дорогих человека, к которым она шла поплакать, поговорить, как будто слышали и понимали её; постепенно становилось легче и спокойнее, а, главное, прибавлялось сил  жить дальше.
   
   Олег Анатольевич время от времени проведывал Ирину,  спрашивал, не нужна ли  в чём-то  помощь и однажды, как бы, между прочим, предложил жить вместе, уверял, что если она не против, то останется в Кременце насовсем. Получив отказ, Свирский посещения прекратил, а встретившей его однажды у магазина Ирине, на  вопрос  «чего ж не заходите?» равнодушно, не глядя в глаза, ответил, что «много работы,  да и уезжать собираюсь».
   
   День только начинался. Татьяна тащила на плече сумку, набитую газетами и журналами. С  письмами в руке она локтём толкнула калитку:
   – Иришка, ты дома? Иди-ка,  письмо получай!…
   Первым из дома выскочил Таврик и понесся  навстречу почтальонке.
   – Таня, привет! Танюша… зайди в дом, хоть отдышись… такую-то тяжесть таскать, не дай Бог, – кивая на сумку, лепетала Ирина, безуспешно стараясь не выдавать своего волнения; казалось, вот-вот  ноги подкосятся, и рухнет  тут же, у порога. Она вопросительно смотрела на Татьяну, но её лицо  не выражало никаких эмоций.
  – Да подожди ты, письмо-то  пришло… да  не то, которое ты  так ждешь!
   
    Ирина  вслух прочитала обратный адрес на конверте:
  – Город  Барнаул… ой, это же письмо от тётки Анны, маминой сестры… давненько я ей не писала, может с год, а может и больше… Тань, помнишь, я тебе рассказывала, что ещё девчонкой была, когда мы с мамой ездили к ней погостить?
  – Помню, конечно,  ладно, ты  читай, а я пошла, некогда… дай Бог,  мне   к обеду справиться с разноской, Колька со школы придёт… – спускаясь с крыльца, сказала Татьяна.
   
   Анна подробно описывала перипетии жизни. Рассказывала, что осталась одна; дети – два сына –  женились и  разъехались,  а  теперь её одинокая старость слишком часто даёт о себе знать болезнями, да  немощью; звала Иришку к себе, «квартира большая, места хватит,  в город переедешь, осмотришься, на работу устроишься… да и жить  вдвоём всё-таки веселей,  нечего там, в деревне, одной куковать».
   
   Как ни старайся свою жизнь налаживать наилучшим образом, она всё равно  нет-нет, да и поставит тебя перед трудным выбором, от которого голова пойдёт кругом. «И что теперь делать? Как я  дом-то оставлю, могилки… кто же за ними будет ухаживать… а Таврик – мой верный дружок, как я его брошу? И тётку тоже жалко… одна, без помощи, без поддержки…»
   Два дня прошли в постоянных раздумьях, а взгляд так и тянулся к шкафу, где наверху стоял, обёрнутый газетами тот самый дерматиновый чемодан.
   
   Настя зашла на минутку, принесла куриных потрошков для Таврика.
   – Ну что решила, Иришка? Чего делать-то будешь? Как же ты тут всё бросишь… да и не поехать, тоже вроде…
   – Ой, и не говори, – перебила её Ирина, – сама не знаю… прям на распутье стою: куда, в какую сторону направиться? Но, решение, как ни крути, ни верти,  а принимать надо. В общем, так… поеду я к тётке, думаю, за неделю обернусь, привезу её к себе в Кременец… вот только бы уговорить получилось… а к тебе у меня  просьба, – посмотреть Таврика, ну и ключ от дома оставлю,  на всякий случай.
 
  – Да что ты, конечно! Таврюша, пойдёшь к нам пожить? – потрепав по голове собачонку, улыбнулась Настя, –  мы его сами любим, не пропадёт,  глаз с него не спустим, не волнуйся.  Да-а-а… а может и правильно ты решила… что ж поделаешь, старость, она ко всем придёт, да вот в одиночку с ней  справляться очень тяжело.
   Сборы были недолгими. Ирина  обняла Таврика, пообещала, что скоро приедет и отправилась в путь-дорогу.
 
   Тётка Анна встретила племянницу радушно, с восклицаниями: «как же ты выросла, совсем взрослая стала!»… Сидели, пили чай, говорили долго, взвешивали все «за» и «против», развеивали сомнения,  обдумывали, что предстоит сделать и, в конце концов, перевесили убеждения Ирины.  Написали письма сыновьям Анны, чтобы позаботились о квартире и через неделю собрали два чемодана вещей, один из которых потом пришлось оставить, так как сил унести такой багаж не хватало.
   
   Ирина смотрела в окно вагона, вспоминала о давних детских восторгах и сердце сжимала тоска  от сожаления, что всё то, далёкое и счастливое, так быстро пролетело, и нет уже, и никогда не будет той самой куколки, убаюканной в конверте из казённого  полотенца…
   
   – Ну, здрасте, наконец-то  появилися, не запылилися! – увидев, выходящих из вагона Ирину и тётку Анну, всплеснула руками Авдотья, – ой,  а как же вы с такими-то чемоданами… Иришка,  слышь, там, за углом Иван из вашей деревни на своём Запорожце стоит,  сбегай к нему, попроси, чтоб  подвёз, чего вам на автобусе мучиться.
 
    Ехали до Кременца с комфортом. Анна  с любопытством смотрела на лесные чащи вдоль дороги… «Грибов-то здесь, наверное… хорошо бы побродить, а то я там, у себя, почти постоянно сидела в квартире… лифт часто ломался и на воздух не выйти». Иван затормозил прямо у дома Ирины.
   
    Дверь отворилась, Таврик чуть ли не кубарем скатился с крыльца и с визгом бросился в объятья хозяйки. Ирина присела на корточки и подхватила счастливую псинку на руки:
  – Таврик,  лапка моя, собачуля моя… а ты что же, от Насти сбежал?
 
  Она распрямилась и обомлела. На крыльце стоял сияющий Костя и вытирал руки полотенцем:
  – Здравствуйте,  хозяева дорогие! Проходите, не стесняйтесь, а то мы вас  так заждались, что сил  больше никаких  нет…