Пронеслось

     1985 год для меня был особенно удачным. В январе назначили заведующим отделом. Не то, чтобы я рвался, но, поскольку два года эти обязанности исполнял фактически без должности, назначение казалось торжеством справедливости. Кроме того, 300 рублей оклад, 150 – премия плюс на лекарства в конверте. Меня вместе с женой приписали к поликлиники № 38 у метро «Красносельская». Там была своя больница, которой мы так и не воспользовались (а очень нужно было, просто вылетело из головы), более того, наш лечащий врач меня никогда лично не осматривала, но спрашивала, нужен ли бюллетень. Еще недавно она возглавляла поликлинику МВД, может быть, и сейчас при той же должности. Хорошая была тетка, хотя и легкомысленная.

     В конце февраля мы вдвоем поехали отдыхать в Сочи. Было как летом – ни одного хмурого дня. Запомнилась та поездка на всю жизнь. Даже заграницей так хорошо не бывало. Весной я получил дачный участок. В других редакциях из-за них дрались, ели поедом, интриговали.  А я попал в садоводческое товарищество без всяких усилий. Главному редактору дача была не нужна: он каждый год ездил ловить рыбу в правительственный санаторий «Валдай». У его зама имелась дача в Пушкино. Следующим по ранжиру шел я. Дача располагалась в 40 километрах от Москвы – у кагэбэшников по тому же направлению дачное хозяйство находилось на 20 километров подальше. Мы этим гордились. Мне было тридцать три года…

     Инициативную группу Центрального вещания на зарубежные страны Гостелерадио СССР возглавлял некий Сычев. Он дал взятку и прорвался в заповедную зону возле старой Екатерининской дороги. За нами туда влез Газпром. И теперь вокруг вместо девственной природы – Шанхай, виллы богачей чередуются с халупами бедняков.

     Сычев, несмотря на простецкую фамилию, напоминал индийского магараджу. Он мне лично говорил, что зарабатывает чуть ли не миллионы переводами с болгарского и на болгарский. Работал он обычным редактором, но «Волга» у него была новая последней модели, недавно он купил квартиру на улице Горького (то есть на нынешней Тверской). При вскрытии оказалось, что он держал «черную кассу» среди высокооплачиваемых сотрудников советского радио и телевидения. У него уже тогда было три инфаркта, и он помер одним из первых среди наших удачливых кооператоров…

     Летом нам нужно было ездить на субботники по благоустройству пока еще совместного владения, распределение участков произошло года через два после того, когда ругань стала переходить в рукоприкладство. Тогда я понял, что собственность – великая вещь и ради нее человек может зайти так далеко, что удивит даже самого себя.

     На первом субботнике я оказался в одной яме с Александром Андреевичем Кушниром и Ильей Семеновичем Симанчуком.  Наша задача состояла в том, чтобы расширить пространство до необходимых размеров. Мы орудовали лопатами и разговаривали. Мои напарники были лет на двадцать меня старше. Александр Андреевич некогда был спарринг-партнером по боксу набиравшего тогда силу писателя Лаврова. У него совсем недавно вышла тоненькая книжечка про Бунина, которая обратила на себя внимание и имела успех. Потом он перешел на детективы и по стопам Дюма начал публиковать их из номера в номер в газете. Кажется, в «Московский комсомольце».

     Кушнир был заместителем главного редактора радиостанции «Мир и прогресс». Это был советский аналог Радио «Свободы», то есть доля подрывной пропаганды там была большей, чем у обычного международного вещателя. Эти «подрывники» сидели даже отдельно от нас – не на Пятницкой, а на Таганке…

      Было жарко, нас покусывали слепни. И через какое-то время Илья Семенович, поправив очки и придав пристойное положение козлиной бородке, вылез из ямы и сделал официальное заявление:

     – Зачем мне этот участок?  Лучше еще одну книгу напишу…

     Для меня его слова показались странными. Я мог бы тоже написать книгу и даже две. Вопрос состоял в том, как их напечатать? А если ты печатаешь книги, то какие проблемы могут быть с участками?..

     Через несколько лет (еще при советской власти) меня вызвали, куда следует. Я был уже замом главного редактора, который своевременно оказался в отпуске (он и в августе 1991 года уехал отдыхать, возможно, случайное совпадение). Там, где следует, мне сообщили о подозрениях, что на радиостанцию «Мир и прогресс» проникли агенты сионизма. Моя задача состояла в том, чтобы поймать эту советскую радиостанцию в эфире, записать выборочно несколько передач на разных направлениях вещания и перевести на русский язык. Текст предоставить в течение недели. Я спросил, не легче ли взять пленки (записи всех передач на зарубеж хранились) и прослушать. Мне ответили, что записывать они могут одно, а давать в эфир совсем другое…

     Я помню, как мне стало страшно. Я понимал, что, скорее всего, никто и никогда не узнает, что я – предатель, но я-то буду знать об этом всю жизнь… Я записался на прием к тогдашнему председателю Гостелерадио Ненашеву. Михаил Федорович очень странно на меня посмотрел, когда я сказал, что предложенное мне делать неэтично и невозможно. Если есть вопросы, пусть вызовут товарищей, побеседуют…

     – Да, перемудрили ребята, – согласился Ненашев. – Ничего не делайте. Я улажу…

     Потом через несколько месяцев Кушнир перешел работать к нам замом в Дирекцию информации, начальника «Мира и прогресса» направили в какой-то Американо-российский фонд. Радиостанцию закрыли и без моих усилий. Дело было в историческом особняке, в котором она размещалась. Теперь все это видишь, как дважды два… А Радио «Свобода» по-прежнему вещает и обзавелось собственным телевидением…

     В результате жеребьевки мой участок и участок Симанчука оказались рядом, но у соседа, как и обещал Илья Семенович, была полная тишина, он не собирался осваивать свои угодья. Про книгу он не наврал. У него жена работала в издательстве, и он выпустил не менее двадцати объемных книг в твердых переплетах на острые темы, включая убийство Листьева, но так в знаменитые писатели и не попал…

     Меня перед девяностыми включили в правление садоводческого товарищества «Эфир». По закону нам полагалась материальная помощь от предприятия в размере некоего процента от общих затрат на работы по благоустройству. В бухгалтерии сделали смету и подготовили соответствующий документ. Нам полагалось двести сорок тысяч безналичных рублей на строительство дорог, водонапорной башни и иных коммуникаций. Сумма казалась умопомрачительной. Подписать бумагу мог председатель или его первый зам. Первого заместителя я хорошо знал, почти каждый день ходил к нему на доклад. На его имя и составили просьбу о выделении средств. Владимир Иванович Попов поглядел на нее, потом на мое испуганное лицо и рассмеялся:

     – Тут приносят запросто на миллионы, а ты с какими-то тысячами…

     И небрежно подписал. В канцелярии поставили печать. И мне осталось спуститься на третий этаж и завизировать бумагу у руководителя профсоюзного комитета. Им был тогда Сергей Анатольевич Виноградов – мой нынешний сосед, шаркающий старик, который приедет или не приедет нынешним летом, одному Богу известно. Тогда он был крепкий спортивный мужик лет сорока семи. Летом он укреплял организм на море, зимой – в горах, а остальное время проводил на хороших московских кортах. Он посмотрел, что я ему принес, закурил, задумался, а потом решительно сказал:

      – С тебя один участок.

     Я с ним не был знаком, забрал бумагу и пошел наверх обратно к Владимиру Ивановичу. Виноградов догнал меня на лестнице и поставил визу на подоконнике у лестничной площадки, но уже через полгода каким-то ему одному известным способом занял участок Симанчука и стал моим соседом. И дом он построил себе бесплатно, отдав еще откуда-то взявшийся участок за строительство. Потом принялись запросто торговать участками, как пирожками, и оформлять за тысячу долларов бессмысленную приватизацию, ибо земля у нас была арендованная. Я в этом не участвовал, правда, меня никто и не приглашал…

      В начале нового века Кушнир перестал ездить на дачу. Как-то мы сидели с Александром Андреевичем в кафе на Пятницкой и пили сухое красное вино. Ему было уже под восемьдесят, и он только что решил отказался совсем от плавания, в том числе и в ледяной воде. Ему жизнь с каждым днем давалась всё труднее. Он вдруг признался мне, что капитулировал перед самим собой, и через несколько месяцев умер…

      Симанчук больше десяти лет занимал место помощника председателя, имел собственный кабинет, заваленный до потолка стопками какой-то печатной продукции, ходил ежедневно на летучки. Задача его была отмечать достоинства и недостатки вышедших в эфир материалов. Ни того, ни другого он делать не умел, он просто подробно пересказывал их содержание, что вызывало растущее раздражение членов коллегии. Илья Семенович был важным функционером одного из Союзов журналистов (а тогда, как и сейчас, их было несколько) и ему предложили возглавить журнал под претенциозным названием «Золотое перо». Он охотно согласился и через полгода прогорел, что было ожидаемо. Пришел на очередную летучку и радостно сообщил:

     – Я вернулся.

     – А вас сюда никто не приглашал, – заявил ему заносчивый Андрей Иванович Давыденко, он был правой рукой Оганесяна, которого Илья вылечил от псориаза. – И прошу больше здесь не появляться…

     Летом 2007 года Симанчук стал регулярно приходить к семи утра в общественный туалет на четвертом этаже Пятницкой, 25. Я к этому времени забегал сюда перекурить, прочитав половину выпуска. Илья, никогда не куривший, просил у меня сигаретку. Мы с ним дымили, и он рассказывал про своего талантливого сына-художника. Тот работал в том же издательстве оформителем. К осени Илья Семенович уже приходил на нашу туалетную встречу с собственной пачкой сигарет, хотя у меня и в мыслях не было ему отказывать. Я поинтересовался, в чем дело. Он ответил:

     – Приучился курить и без тебя. – Он оглянулся по сторонам и с загадочным видом мне доложил: – А ты знаешь, Андрей Иванович обещал меня взять обратно на работу.

      Больше я его никогда не видел…

15.02.2016