Невосполнимая утрата

               




                               


Николай Иваныч принципиально курил только «Прибой».  «Беломор» тоже хорош, но дорог и всё-таки помягче будет. А прибоем как затянешься, так до жопы продерёт. Курить начал так рано, что и сам не помнит когда. Помнит только, что в первый класс пришёл уже опытным курильщиком. Свой полезный опыт он охотно передавал менее продвинутым одноклассникам и весьма в этом преуспел.

 
В зрелом возрасте не раз пытался бросить: врачи советовали, сердце прихватывало – не вышло. Уж больно крепко втянулся. Да и скучно без курёхи. С ней хоть какой смысл в жизни есть, а то ходишь, как дурак, коли работы нет, и занять себя нечем. Так и запить недолго, а этого никак нельзя. И того хватит, что отданы водке лучшие годы жизни. После лечения завязал вглухую.


Никуда не денешься: мысль о ней нет-нет а и навещает, но гонит её от себя Николай Иваныч и пока успешно. Да и в его столярном деле с водкой будешь дружить: без рук останешься. А куда же без них?


Руки у Николая Иваныча золотые. Только предмет приложения этих рук раздражает его в последнее время несказанно – наглядная агитация. В основном стенды для этой хрени и делает он в последнее время. Да кому она нужна! Только начальники на неё глаза лупят да друг дружку хвалят. Всё нам дуракам рассказывают, как мы хорошо живём. А сколько доброго материала на неё идёт?!  Одних табуреток сколько можно было бы сделать, всё людям польза. От агитации же только и пользы, что уборщицы обрезки досок домой таскают печку топить.


Касту начальников не любил Николай Иваныч. Иногда сгоряча посылал их куда подальше, за что прослыл работником со сложным характером, грубым и неуживчивым. Когда посещал его творческий порыв, любил над начальством поиздеваться. Он требовал от начальства незамедлительно загрузить его работой: не могу, мол, без дела сидеть. Обычно поначалу начальству это даже нравится, но со временем начинает тихо бесить, и если Николай Иваныч это заметит, то сие раззадоривает его ещё сильнее. Тут уж пускается он во все тяжкие. Игнорируя завхоза, прёт к директору в кабинет и требует загрузить его работой, но строго по своей специальности, так как знает статью кодекса о труде, которая прямо запрещает требовать от работника исполнения обязанностей, не предусмотренных трудовым договором, который считается заключённым даже в том случае, если не был надлежащим образом оформлен. Ну поди ж ты сладь с эдакой колючкой!


А в обширном подвале, где базируется  столярная мастерская при среднем специальном учебном заведении, всегда порядок и все задания выполняются им с  высоким качеством и досрочно. Меня он немного уважает за то, что я по достоинству оцениваю его работу.


- Это уже не столярная работа, а работа краснодеревщика, совершенно справедливо замечает он, видя, с каким интересом и очевидным одобрением я рассматриваю его последнее творение.  Не согласиться с ним нельзя.
Работать Коля начал с шестнадцати лет в сорок четвёртом году на вагоноремонтном заводе. Пацана взяли работать на поддержке. Собственно поддержка – это что-то вроде кувалды весом пятнадцать килограмм со сквозной рукоятью. Задача рабочего состоит в том, чтобы прижимать этой поддержкой здоровенную заклёпку к вагонной конструкции. А в это время другой рабочий расклёпывает её со своей стороны пятикилограммовой кувалдой.


- Ну и работёнка, - посочувствовал я ему. – Поди руки-то к концу дня гудели?
- Какое там руки! Весь гудишь, как царь-колокол, шатает тебя из стороны в сторону, как пьяного и почти ничего не слышишь. Выйдешь, бывало, из проходной,  а тут бочка с сырцом стоит, жлякнешь банку, сразу полегчает. А возле дома канава всё лето была полна воды. Ты её и так и эдак обходишь, а всё одно в неё свалишься. Вода тёплая… Искупаешься и довольный домой, а мать ругается… Ну, потом пообвыкся:  вроде полегче стало, и сырец здорово помогал. А на клёпке долгл почти никто не задерживался. Потом на другую работу ставили. Им, начальству, инвалидов плодить тоже ни к чему. Обычно всех молодых через клёпку пропускали. Это вроде как испытание. Если клёпку выдержал, значит, настоящий работяга. А кому же охоты быть не настоящим: стараются. И я почти год на ней отгудел, потом в слесаря подался, а потом уж в армию забрили.


Служил в Германии. На третьем году довелось столярным делом заняться по случаю строительства клуба на территории части. Понравилось. Так к этой работе и    прикипел.


      В Германии Николаю не понравился климат, из-за, впрочем, непонятных особенностей которого малейшая царапина превращалась в незаживающую язву.
Мне много раз приходилось слышать об этом недуге от людей, служивших в самых разных местах и климатических зонах. В своё время пришлось испытать его и на себе. Скорее всего, климат тут совершенно ни при чём, а причина кроется то ли в перманентном стрессе, который испытывает солдат по ходу службы, то ли в авитаминозе. Скорее всего это явление сродни печально-знаменитой лагерной пеллагре.


Ещё его впечатлило, что немецкие подростки, ошиваясь возле части, при случае предлагали солдатам своих старших сестёр, тоже ещё несовершеннолетних,, всего за пять марок, видно, не от хорошей жизни…


А с работой у Николая Иваныча не  без проблем: виною тому его сложный характер. На мебельную фабрику он идти не хочет: там гонят план всё с молотка, всё сикесь-накесь. Чёткая и чистая работа никому не нужна. Её не ценят, за неё не платят. Так что идти туда смысла нет. В ЖЕКах платят мало, тоже какой смысл?


С частными заказами тоже не клеится: уж больно резок он в переговорах с клиентами, гонору через край. Мало кто знает. Что если уж возьмётся, то сделает на совесть. Вот и пробавляется по хозчастям разных заведений да ругается с директорами: характер такой.


В июне месяце, смотрю, вытащил свою циркулярку из подвала во двор: решил поработать на свежем воздухе. Директор покосился: станок оказался как раз под окнами его кабинета, но не решился возразить. Я полюбопытствовал:
- Да как же ты её вытащил, Николай Иваныч, в ней же кило пятьдесят будет, не меньше? И это ведь не мешок картошки: на спину не взвалишь.


- Как-как… Под мышку взял и вынес.
Думаю, шутит. Но когда увидел его за работой с голым торсом, то понял, что, пожалуй, и две циркулярки вынесет  за раз.
К осени станок занесён обратно в подвал, и я снова спускаюсь туда покурить с Николаем Иванычем, иногда в компании с его приятелем шофёром из соседней                организации Юрием. В отличие от меня они с Николаем почти ровесники. Юрий – весельчак, балагур и матершинник-виртуоз.


Так получилось, что сегодня мы вместе спускаемся по лестнице в подвал. Слышим, что циркулярка не работает, значит, вовремя пришли: не помешаем ударному труду.               Николай Иваныч уже курит свой «Прибой» , сидя на верстаке. Кепка надвинута на глаза, зажатая в зубах дымящаяся папироска агрессивно задрана вверх. Нам с Юрием     хорошо известно, что это явные признаки дурного настроения. Сегодня он мрачен, как никогда, и, кажется, не доволен нашим появлением.


- Ты чё сегодня такой смурной? – приступил к нему Юрий. – Ведь не с похмелюги: ты ж её не пьёшь.
- Ага, на хлеб намазываю. – нарочито противным, скрипучим, бабьим голосом ответил и взгляд в сторону отвёл: мол, видеть вас не очень-то мне и приятно.
- Нет, серьёзно, может случилось чего? – озаботился Юрий.


Помолчал, как бы восстанавливая душевное равновесие, и потом мрачно доложил:
- Сон хреновый видел.
- И всего-то… - хохотнул Юрий.- Я хреновых снов сколько пересмотрел, и не сосчитать. Ты, оказывается, не хуже тёщи моей: та, чуть сон не хорош, так уже и помирать собирается, и всё никак. Ну, колись, чего ты там углядел?

 
Закурили… Николай Иваныч прикурил новую от старой. После продолжительной паузы вопрошаемый бросил в мою сторону недовольный взгляд: не хотелось бы об интимном при постороннем… Да, с другой стороны, не такой уж я и посторонний, хотя, конечно, и не свой. Ну да ладно… Вздохнул…

               
Приснилось мне, что вешаться я решил…
Юрий поперхнулся дымом, закашлялся и сквозь нервный смех:
- Ну, ты даёшь… Надо тёще подсказать, пусть тоже такой сон посмотрит. Может ей это поможет похарчиться, наконец, а то всё тянет кота за хвост – не дождёшься.


И собрался я вешаться не то чтобы в принципе, а уже вот срочно, сейчас, и чем быстрее. Тем лучше. Забегал, засуетился: верёвку ищу и не могу найти.
- Погодь-погодь,- встрял Юрий. – А причина-то в чём, из-за чего вешаться надумал, не просто же так?


- Да не знаю, не помню!.. Самому интересно. И помню, что причина-то была, а что за причина, вспомнить не могу, и с самого утра меня это бесит. Как это так?!  Вешаться собрался, а из-за чего, вспомнить не могу…


- Да, обидно, - опять похохатывает Юрий. – Это прямо как на войне: если за Родину, за Сталина, то это пожалуйста, а за просто так – это никому не интересно.


- Стал верёвку искать. Весь дом облазил – нет верёвки. Я в сарай. Там у меня верёвок полно, из всех углов торчат, на всех гвоздях висят. Но за какой  конец не потяну, всё неподходящая: то хилая, то короткая, то хрен знает какая… Стал я эти обрывки связывать, по две для прочности вместе складывать: узлы не держат. Вот вроде связал – вся в узлах – потянул: она развязывается.

Потом вроде связал накрепко, дёрнул: порвалась. Я аж взмок весь. Стою посреди сарая, смотрю по сторонам, глазами подходящий конец выискиваю. Вдруг вижу: торчит подходящий конец из угла. Я потянул. А она с большой палец тощиной, крепкая на вид, чёрная, блестящая, короче, то, что надо. Вытянул я  её – как раз кусок метра четыре – больше чем достаточно. И ещи какая-то она осклизлая. Думаю, хорошо петля затягиваться будет: неохота же долго ногами дёргать…


Я смотрю, весельчак и балагур Юрий как-то посерьёзнел. Похоже, эта висельная тема стала его напрягать. А Николай Иваныч продолжает:
- Стал я узел для петли вязать. С этим я тоже помучился из-за осклизлости, но, наконец, справился. Вышел во двор. У меня там старая яблоня, и сук на ней подходящий имеется.


- Погоди, Иваныч, погоди, - опять встрял посерьёзневший Юрий. Оно   и понятно: речь-то идёт о жизни и смерти. – А где твоя-то в это время была? Чё ж она тебя не остановила?!


- Да не было её! – раздражённо с досадой. – При чём тут она?.. Она и в жизни-то мне надоела, так ещё и во сне на неё смотреть… Привязал я верёвку с петлёй на сук, отошёл и даже залюбовался. Висит она такая красивая чёрная, блестящая надёжная, на змею похожая, на ужака, или на гадюку, покачивается, прямо как живая и будто зовёт меня…


Юрий замотал головой, забормотал в полголоса:
- Ох, и не люблю я змей, ужаков этих, - и даже передёрнуло его.
А Николай в раж вошёл видно почувствовал. Что ему просто необходимо выговориться. Соскочил с верстака жестами себе помогает…


- Ну, думаю, пора, чего медлить-то? Перед смертью не надышишься. Подошёл, и перед тем, как в петлю лезть, дай, думаю, потяну просто на всякий случай. машинально, мол, прочность проверю, хоть, вроде, и не сомневался… Потянул, да и не сильно. А она прямо так легко, мягко рвётся точно посередине. Оказывается, сверху-то у неё оболочка красивая, чёрная, блестящая, а внутри волокна белые, мягкие и шевелятся, как черви, как глисты что ли…
Юрий издал какой-то невнятный звук и тоже слез с верстака.


- Ну тя, Иваныч, со сном твоим.., - лицо побледневшее. Не иначе как подвело его слишком яркое образное мышление. К двери развернулся.
- Да куда ты пошёл-то! – попытался остановить его Николай. – Я уже после этого проснулся!


Но Юрий, матерясь себе под нос, зашаркал к лестнице, сплёвывая себе под ноги и бормоча на ходу:
- Да не люблю я этих змей, ужаков этих, глистов..., а то я  щас тут блевать начну.


- Вот он, гусь… Расскажи ему… А мне каково? Я весь в поту проснулся. И главное, не понимаю, не помню, из-за чего это я, а может из-за кого?..
Задумался, шаря по карманам рабочего халата, папиросы оттуда вытащил, в куртку переложил: ко двору собрался – время пять вечера. Вдруг застыл на месте. Выражение лица мучительно-сосредоточенное..


- Ты что, Иваныч?
- Кажись вспомнил, из-за кого…
- Из-за кого?
- Да из-за своей, из-за Тамарки.
- А что она?
- Что, не помню, но вроде как из-за неё…
- Так это же «вроде как». Это же не точно?
- А из-за кого же ещё?! Всё из-за них, из-за этих баб, больше не из-за кого!.. Вчера ей грю: "Что ж ты, дура, мясо из щей не достала?!" А она: "Я забыла..."
Изобразил что-то вроде пародии на книксен, голосок снова бабий противный.
- Я грю: "Вот так..... твою мать!"
Подумал.
- Щас приду, бить не буду, но отматерю по первое число.
И решительно потащил свой велосипед наверх к выходу.





 
Так получилось, что утром следующего дня я пришёл на работу к десяти часам и ещё на подходе заметил, что, вопреки обыкновению, ворота территории открыты, а внутри у чёрного хода стоит машина, как бы не скорая помощь. Ну, точно она. Не иначе как кому-то плохо стало. Да кому же это? Может быть секретарше?  У них с директором в последнее время кризис отношений наметился по причине беспардонного вмешательства в их личную жизнь законной директорской супруги.


Тем временем я подошёл к чёрному ходу и увидел, что из дверного проёма на носилках выносят не кого иного, а Николая Иваныча. Судя по его посеревшему лицу, что-то серьёзное стряслось с ним. Может, руку отрезало циркуляркой? Нет, крови не видно, и руки на месте. Маленькая, сухенькая уборщица Андреевна посвятила меня в ход событий. Локотки к бокам прижаты, ладошки обескуражено смотрят вверх…


- У мине швабра сломалася: я к Коле. В подвал спускаюсь – там тихо. Захожу и сначала подумала, что нету никого, а он сидит прямо на полу, и папироска рядом валяется, дымится ещё. Я к нему: «Коль, Коль», а он прямо никакой: бледный-бледный и сказать ничего не может. Я тогда бегом скорую вызывать… Он ещё утром с Пал Палычем поругался: работу, говорит, давай… Ох и чудик: дочудился… Да Тамарке его на работу дозвонилась. Она там недалеко в комбинате работает: встретит.


Врач в несвежем халате уже было полез в кабину.
- Доктор, что с ним?
- Инфаркт обширный, скорее всего.
- Выкарабкается?
- Да должен: пятьдесят четыре – это ещё не возраст… А курил он много?
- По две пачки в день.
- Ну, теперь откурился.


- Надо же, он вчера как раз жаловался, что сон плохой видел.
- Это нормально. У кого сердце начинает барахлить, те всегда плохие сны видят. Какое сердце, такие и сны.
Машина выехала на улицу, мигнув в воротах на прощание стоп-сигналом.
Что ж, не повезло тебе, Николай Иваныч: откурился, утратил, выходит, последний смысл.