Лунный свет. Ги де Мопассан

Госпожа Жюли Рубер ждала свою старшую сестру Гентриетту Леторе, которая возвращалась из путешествия по Швейцарии.
Семья Леторе уехала около 5 недель назад. Мадам Генриетта оставила мужа возвращаться одного в их имение в Кальвадосе, где ждали интересы сестры.
Сгущался вечер. В маленькой буржуазной гостиной, залитой тенью сумерек, мадам Рубер читала книгу в рассеянности, поднимая глаза на каждый шум.
Наконец, звякнул звонок у двери, и появилась её сестра, укутанная в дорожные одежды.
И внезапно, даже не разглядев лиц друг друга, они пылко обнялись и начали целовать друг другу щёки.
Затем они заговорили, осведомляясь о здоровье, о семье и о тысячах других вещей, болтая, быстро произнося слова, перебивая друг друга, прыгая с предмета на предмет разговора, пока мадам Генриетта снимала вуаль и шляпку.
Настала ночь. Мадам Рубер позвонила, чтобы принесли лампу, и когда это было сделано, посмотрела на сестру, готовая вновь обнимать. Но она осталась стоять на месте, поражённая, испуганная, молчаливая. На висках мадам Леторе были две седые пряди. Вся остальная голова была чёрной и сверкающей, но на висках две пряди устремлялись, словно два серебряных ручья, в тёмную массу причёски. Ей едва исполнилось 24 года, и этих прядей не было до путешествия. Мадам Рубер смотрела на неё, поражённая, готовая плакать, словно какое-то таинственное горе поразило её сестру. Она спросила:
- Что с тобой, Генриетта?
Вторая улыбнулась грустной больной улыбкой и ответила:
- Ничего, уверяю тебя. Ты смотришь на мои седые волосы?
Но мадам Рубер схватила её за плечи и, внимательно глядя на неё, повторила:
- Что с тобой? Скажи мне. А если соврёшь, я замечу.
Они стояли лицом к лицу, и мадам Генриетта, которая побледнела почти до обморока, почти начала плакать.
Сестра повторила:
- Что с тобой случилось? Что с тобой? Отвечай!
Тогда вторая сказала побеждённо:
- Я… у меня есть любовник.
И положив голову на плечо сестры, она разрыдалась.
Затем, когда она немного успокоилась, когда её вздымающаяся грудь затихла, она начала разговаривать, словно Генриетта хотела избавиться от своей тайны, опустошить это горе на сестру.
Тогда они взялись за руки и сели на канапе в глубине гостиной, и младшая, обняв старшую за шею, прижала её к своей груди и слушала.

*
«О, у меня нет оправдания, я сама себя не понимаю, и я сошла с ума с того дня. Берегись, малышка, защищай себя! Если бы ты знала, как мы слабы, как мы легко соблазняемся и падаем! Для этого нужен сущий пустяк, разнеженность, небольшая меланхолия, потребность раскрыть объятия, ласкать и обнимать. На всех женщин это когда-то находит.
Ты знаешь моего мужа и знаешь, как я его люблю, но он зрел и разумен, он не понимает всех движений женского сердца. Он всегда одинаковый, одинаково добрый, улыбающийся, приятный, совершенный. О, как бы я хотела, чтобы он однажды грубо схватил меня в объятия, чтобы медленно целовал поцелуями, от которых соединяются два существа, которые служат словно молчаливым признанием. Как бы я хотела, чтобы он сходил с ума, имел слабости, потребность во мне, в моих ласках, моих слезах!
Всё это глупо, но таковы женщины. Что мы можем?
Однако мысль об измене никогда не приходила ко мне. Сегодня всё уже позади, без любви, без разума, без всего, потому что на озере в Люцерне светила луна.
Мы с мужем месяц путешествовали вместе, и он своим холодным равнодушием парализовывал мой энтузиазм, гасил мой пыл. Однажды мы спускались по склону на рассвете. Четвёрка коней дилижанса скакала галопом, и в утреннем тумане были видны длинные долины, леса, реки, деревни, и мне захотелось сказать мужу: «Как здесь красиво, друг мой! Обними же меня!» Он ответил с добродушной холодной улыбкой, пожав плечами: «Если нравится пейзаж, это ещё не повод обниматься».
Эти слова поразили меня в самое сердце. Однако мне кажется, что когда люди любят, им хочется ещё больше любви перед волнующими панорамами.
Во мне рождалась поэзия, а он мешал её рождению. Что я тебе говорю? Я была как котёл, полный пара и герметично закрытый.
Однажды вечером (мы уже 4 дня жили в гостинице Флуелена) у Робера была мигрень, и он ушёл спать после ужина, а я одна прогуливалась перед озером.
Это была сказочная ночь. Круглая луна мерцала посреди неба. Высокие горы, покрытые снегами, были словно в серебряных шапках, и тускло светилась вода. Воздух был тёпел – от такого воздуха слабеют и теряют сознание, разнеженные неизвестно чем. Но как же чувствительна душа к таким моментам! Как быстро она дрожит и чувствует!
Я села на траву и смотрела на это большое озеро, меланхоличное и прекрасное, и со мной случилась странная вещь: на меня нахлынуло неутолённое желание любви, бунт против унылости моей жизни. Что же, я ведь никогда не ходила под руку с любимым мужчиной вдоль берега, облитого луной. Разве во мне когда-нибудь рождались поцелуи, нежные и безумные, в одну из таких ночей, которую Бог словно создал для ласки? Разве я лежала в страстных объятиях в лунном свете летней ночи?
И я начала рыдать, как безумная.
Позади себя я услышала шум. Там стоял человек и смотрел на меня. Когда я обернулась, он узнал меня и подошёл:
- Вы плачете, сударыня?
Это был молодой адвокат, который путешествовал с матерью и которого мы несколько раз встречали. Он часто следил за мной глазами.
Я была так взволнована, что не знала, что отвечать. Я встала и сказалась больной.
Он начал идти рядом со мной в естественной и уважительной манере и говорил о нашем путешествии. Он перевёл всё, что я чувствовала, он понимал мои чувства, как я сама, и даже лучше. И вдруг он процитировал стихи Мюссе. Я задыхалась, неведомое чувство сжало мне горло. Мне казалось, что сами горы, озеро, лунный свет пели нежности…
И это произошло, сама не знаю как, словно в галлюцинации…
Что же касается его… я увидела его только на следующий день, когда мы уезжали.
Он дал мне свою визитную карточку!..»

*
И мадам Леторе, ослабев в руках сестры, начала вздыхать, стонать, почти кричать.
Тогда мадам Рубер с серьёзным видом произнесла:
- Видишь ли, сестра, мы часто любим не мужчину, а любовь. В тот вечер твоим любовником был лунный свет.

1 июля 1882
(Переведено 15 февраля 2016)