Сонеты Шекспира 1-7. Перевод

Сонет 1.

From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world's freshсвежее ornament
And only вестник  to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content,
And, tender churl, mak'st waste in niggarding:
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
 

От прекраснейших созданий мы желаем потомства,
чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала,
но, когда более зрелая (роза) со временем скончается,
ее нежный наследник нес память о ней.
Но ты, обрученный с собственными ясными глазами,
питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности,
создавая голод там, где находится изобилие,
сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне!
Ты, являющийся теперь свежим украшением мира
и единственным глашатаем красочной весны,
в собственном бутоне хоронишь свое содержание
и, нежный скряга, расточаешь (себя) в скупости.
Пожалей мир, а не то стань обжорой,
съевшим причитающееся миру на пару с могилой.


Сонет 1 (Перевод)

От красоты мы жаждем красоты...
Чтоб роза никогда не умирала,
Младой бутон  вберет ее черты,
Возобновив цветение сначала.

Своею красотою увлечен,
Ты занят ей всерьез, но  бесполезно...
Так сам себе ты станешь палачом,
И без прикрас тебя поглотит бездна.

Явившись миру украшеньем дня,
Глашатаем весны короткосрочной,
Не сохранить тебе ее  огня -
Ты расточитель жадный и порочный.

А было б лучше мир сей пожалеть -
Зачать плоды и дать им шанс созреть.

  Сонет 2

  When forty winters shall besiege thy brow,
  And dig deep trenches in thy beauty's field,
  Thy youth's proud livery so gazed on now
  Will be a tottered weed of small worth held:
  Then being asked where all thy beauty lies,
  Where all the treasure of thy lusty days,
  To say within thine own deep-sunken eyes
  Were an all-eating shame, and thriftless praise.
  How much more praise deserved thy beauty's use,
  If thou couldst answer, `This fair child of mine
  Shall sum my count, and make my old excuse',
  Proving his beauty by succession thine.
  This were to be new made when thou art old,
  And see thy blood warm when thou feel'st it cold.



  Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
  и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
  гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
  все будут считать лохмотьями;
  тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
  где все богатство цветущих дней,
  сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
  было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.
  Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
  если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
  подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", --
  доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
  Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
  и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.

 * По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости


 Сонет 2 (Перевод)

Лишь сорок зим небрежно испещрят                                 
Морщинами раздолье красоты,
И твой роскошный юности наряд
Все примут за лохмотья нищеты.

Когда же спросят: "Где твоя краса,
Где всё богатство самых лучших дней?"
Ты отведешь потухшие глаза
И устыдишься старости своей.

Куда похвальней было бы сказать:
«Ребенок мой со мной чертами схож,
В его глазах сияет благодать,
Которой я был некогда пригож».

Пусть старость не расстанется с тобой,
Ты кровь свою увидишь молодой.

Сонет 3.


     Look in thy glass and tell the face thou viewest,
     Now is the time that face should form another,
     Whose fresh repair if now thou not renewest,
     Thou dost beguile the world, unbless some mother.
     For where is she so fair whose uneared womb
     Disdains the tillage of thy husbandry?
     Or who is he so fond will be the tomb
     Of his self-love to stop posterity?
     Thou art thy mother's glass, and she in thee
     Calls back the lovely April of her prime;
     So thou through windows of thine age shalt see,
     Despite of wrinkles, this thy golden time.
     But if thou live rememb'red not to be,
     Die single, and thine image dies with thee.


     Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь:
     пришло время этому лицу создать другое,
     так как, если ты не обновишь его свежесть,
     ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать*.
     Ибо где та, чье невозделанное лоно
     пренебрежет твоей пахотой?
     Или -- кто настолько безрассуден, что станет гробницей,
     чтобы из любви к себе не дать появиться потомству?
     Ты -- зеркало для своей матери, и она в тебе
     возвращает прелестный апрель своих лучших лет;
     так и ты, через окна своей старости**, увидишь,
     вопреки морщинам, это свое золотое время.
     Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти,
     умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой.
     --------
     * Т.е. лишишь какую-то женщину счастья материнства.
     ** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно
понять как "старыми глазами" или "в своих детях".



Сонет 3 ( Перевод)

Пусть зеркалам изменчивым в угоду
Ты все еще любуешься собой,
Не предавай щедрот своей природы
И женщин благодати удостой.

Где та, чье невозделанное лоно
Пренебрегло бы пахотой твоей?
Иль, может, ты, поправ ума законы,
Гробницей стал для собственных детей?

Явив собой черты весны прелестной,
Ты - зеркало для материнских глаз.
Лишь так вернуть возможно в поднебесной
Златое время юности нe раз.

Не сохранив в потомстве образ свой,
Ты сам умрешь и он умрет с тобой.

Сонет 4.

        Unthrifty loveliness, why dost thou spend
      Upon thyself thy beauty's legacy?
      Nature's bequest gives nothing, but doth lend,
      And being frank she lends to those are free:
      Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
      The bounteous largess given thee to give?
      Profitless usurer, why dost thou use
      So great a sum of sums, yet canst not live?
      For having traffic with thyself alone,
      Thou of thyself thy sweet self dost deceive:
      Then how, when Nature calls thee to be gone,
      What cceptable audit canst thou leave?
      Thy unused beauty must be tombed with thee,
      Which usd lives th'executor to be.


      Расточительная прелесть, почему ты тратишь
      на себя свое наследие красоты?
      Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы
      и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр*;
      так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь
      обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать?
      Ростовщик без прибыли, почему ты используешь
      такую великую сумму сумм, и при этом не имеешь средств к жизни?
      Ведь, заключая сделки только с одним собой,
      ты, милый, обманываешь только самого себя;
      а когда Природа велит тебе уйти,
      какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить?
      Твоя неиспользованная [не пущенная в рост]** красота должна быть похоронена с тобой,
      Тогда как, будучи использованной, она живет в качестве твоего душеприказчика.


 Сонет 4 (Перевод)

Прелестный мот, с чего ты взял что вправе
Транжирить то, что получил от лун?
Природа  от щедрот своих  не дарит,
Дает взаймы тому, кто щедр и юн.

Ты расточаешь чар своих богатство,
Которое обязан передать.
Бесприбыльно такое казнокрадство...
И чем себя ты сможешь оправдать?

Пока тебя ласкает яркий полдень,
Ты сделки заключаешь сам с собой,
Какой отчет оставишь ты природе,
Когда закончишь путь бесславный свой?

Коль скоро ты заем не пустишь в рост,
Обогатится только лишь погост.

Сонет 5.

  Those hours that with gentle work did frame
  The lovely gaze where every eye doth dwell
  Will play the tyrants to the very same,
  And that unfair which fairly doth excel;
  For never-resting time leads summer on
  To hideous winter and confounds him there,
  Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
  Beauty o'ersnowed and bareness every where:
  Then were not summer's distillation left
  A liquid prisoner pent in walls of glass,
  Beauty's effect with beauty were bereft,
  Nor it nor no remembrance what it was.
  But flowers distilled, though they with winter meet,
  Leese but their show; their substance still lives sweet.

  Те часы, которые своей тонкой работой создали
  прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды,
  поведут себя как тираны по отношению к нему же
  и лишат красоты то, что все превосходит красотой,
  поскольку неутомимое время ведет лето
  к отвратительной зиме и там губит его:
  соки будут скованы морозом, а пышная листва исчезнет,
  красота будет занесена снегом, и всюду будет голо.
  Тогда, если эссенция лета не была сохранена,
  жидким узником, заточенным в стеклянных стенах,
  вместе с красотой будет утрачена ее животворная сила,
  не станет ни красоты, ни памяти о том, какова она была.
  Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима,
  они теряют* только свой вид, а их сладостная сущность по-прежнему живет.

 Сонет 5 (Перевод)

Пусть время тот искусный часовщик,
Что дарит взглядам праздник красоты,
Оно тиран и близит грустный миг -
Погибнут дивной прелести цветы.

Златое лето, встретившись с зимой,
Умрет, листвою землю заметя,
А после снег, сверкая белизной,
Скует морозом соки бытия.

Так если сок чудесного цветка
В стекле сосуда не был сохранен,
Его краса забыта на века
И сила животворная её.

Краса не вечна, но цветочный мед,
Что отдан был, опять ее вернет.

Сонет 6.

      Then let not winter's ragged hand deface
     In thee thy summer ere thou be distilled:
     Make sweet some vial; treasure thou some place
     With beauty's treasure ere it be self-killed:
     That use is not forbidden usury
     Which happies those that pay the willing loan;
     That's for thyself to breed another thee,
     Or ten times happier be it ten for one;
     Ten times thyself were happier than thou art,
     If ten of thine ten times refigured thee:
     Then what could death do if thou shouldst depart,
     Leaving thee living in posterity?
     Be not self-willed, for thou art much too fair
     To be death's conquest and make worms thine heir.


     Так не позволь грубой руке зимы обезобразить
     в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция;
     наполни  сладостью  какой-нибудь  сосуд,  обогати  какое-то  вместилище
[место]
     сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится.
     Такое   использование  [помещение  в  рост]  не  является   запрещенным
ростовщичеством,
     оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду;
     ты вправе породить другого себя
     или  стать  в десять раз  счастливее,  если  "процент"  будет десять  к
одному.
     Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь,
     если бы десять твоих детей десять раз воспроизвели твой облик;
     тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул этот мир,
     оставив себя жить в потомстве?
     Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен,
     Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками.

Сонет 6 (Перевод)

Не дожидайся хлада зимних дней -
Рука зимы жестока неизменно...
Ты соки лета перелить успей
В сосуд надежный и благословенный.

В твои младые дерзкие года
Нет более законного вложенья...
С десятикратной прибылью тогда
Тебя поздравит  верное решенье .                           

Ты вправе образ свой запечатлеть
И десять раз узнать себя в ребенке..
Не обойдет тебя старуха-смерть,
Но кровь твоя останется в потомке.

Коль не отдашь свою красу ветвям,
Она, увы, достанется  червям.

Сонет 7.

Lo in the orient when the gracious light
     Lifts up his burning head, each under eye
     Doth homage to his new-appearing sight,
     Serving with looks his sacred majesty;
     And having climbed the steep-up heavenly hill,
     Resembling strong youth in his middle age,
     Yet mortal looks adore his beauty still
     Attending on his golden pilgrimage:
     But when from highmost pitch, with weary car,
     Like feeble age he reeleth from the day,
     The eyes (fore duteous) now converted are
     From his low tract and look another way:
     So thou, thyself outgoing in thy noon,
     Unlooked on diest unless thou get a son.


     Гляди: когда на востоке благодатное светило
     поднимает пылающую голову, внизу все глаза
     отдают почести этому новоявленному зрелищу,
     служа взглядами его священному величеству;
     и когда оно взобралось на крутой небесный холм,
     напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,
     вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,
     сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;
     но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,
     как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,
     глаза, прежде преданные, отворачиваются
     от этого низкого участка пути и глядят прочь.
     Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,
     Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.

Сонет 7 (Перевод)


Лишь царь-светило озарит восток
Пылающей своею головой,
Он вызывает трепетный восторг -
Все взгляды с ним, как преданный конвой.

Когда вершины горнего холма
Достигнет он, как муж расцвета лет,
Все получая почести сполна,
Он не теряет свой авторитет.

Но стоит колеснице постареть
И покатиться с грозной кручи вниз,
Уж никому не хочется смотреть
На столь непривлекательный круиз.

Так, если сын твой не продолжит путь,
Ты о почете вечном позабудь.