Мой добрый приятель

    Никогда  при  жизни  Н. А. Иванова,  а  тем  более  после  его  кончины, я  никому  не  лгал,  что  он  мой  друг:  он  был «добрый  приятель».  А  друзей  за  прожитые  почти  семьдесят  едва  ли  наберётся  десяток.

    Познакомились  мы  в  1973  или  в  1974  году.  Юрка  Берсенев  организовал  тогда  спелеосекцию  ДВНЦ,  сразу  решил  исследовать  подводную  пещеру  под  скалой  Пржевальского  и  привёл  однажды  вечером  высокого  худощавого  парня:
  - Вот  знакомьтесь:  лучший  аквалангист  Дальнего Востока  Николай  Иванов  по  прозвищу  Кол!
  - Нет,  Мурик  лучший, - спокойно-доброжелательно поправил  Кол.

    На  следующее  собрание  пришёл  медведеобразный  и  уже  чернобородый  Мурик – Александр  Мурахвери.  «Черноморский  грек»,  - подумал  я.

    Через  день  я  встретился  с  Колом,  и  он  повёл  меня  куда-то  в  гору  на  задворки  ТОВВМУ.  Незаметная  калитка – и  мы  на  территории  мастерских  с  компрессорной  станцией.  Меня  поразила  контактность  Кола:  будто  с  этим  «хозяином»  компрессорной  он  старый  задушевный  приятель.

  А  ведь  это  было  не  так:  «хозяин»  нетвёрдо  имя-то  Кола  помнил.  И  ещё:  я  был  уверен,  что  Кол – коренной  дальневосточник,  что  он  старше  меня.  А  он  приехал  в  Приморье  за  2 – 3  года  до  того  и  был  на  три  года  моложе:  вот  как  он  умел  уже  тогда  поставить  себя.  И  это  при  том,  что  я  два  года  командовал  взводом  в  армии,  состоял  в  старших  лейтенантах.

    Забили  воздухом  его  и  мой  акваланги;  помню,  Кол  доброжелательно  отметил  плюсы  и  минусы  моего  «Подводника»,  бегло,  но  внимательно  осмотрев  его.

Скажу  сразу – я  не  аквалангист:  с  раннего  детства  почти  без  перепонки  левого  уха  и  вечно  на  грани  хронического  воспаления  среднего,  а  то  и  за  гранью;  евстахиевы  заклеены.  Да  и  вообще  тогда  меня  не  отпустили  с  работы.  А  Берсенев  и  ребята  рассказали,  что  Мурик  и  Кол  обследовали-таки  тот  подводный  тоннель-грот;  будто  пришлось  толкать  акваланги  впереди  себя  и  дышать  «нестандартно».  За  спасибо,  конечно.

    Колоритный  Мурик  потом  встречался  мне  часто,  но – мы  почему-то  даже  не  здоровались.  А  вот  Иванов  кивал  мне  всегда  с  улыбкой.  Но  виделись мы  редко:  у  меня  пошли свои     рейсы.  «Менделеев»,  «Богоров»,  «Морг» ( не  подумайте  чего – это  «Морской  геофизик»)…  А  у  Кола – свои: «Каллисто»,  «Академик  Опарин»,  работа  на  МЭС  о.Попова,  на  «Востоке»,  кажется.

    Иногда  я  слышал  о  его  подвигах, о  группе  Б. В. Преображенского,  который  стал  известен  в  ДВНЦ  как  спец  по  кораллам.  Что-то  писала  многотиражка  «ДВ  учёный»,  с  редактором  которой  А. А. Калининым  я  общался  нередко,  что-то  упоминал  А. Пушкарь  в  своей  книжке  «Тихоокеанский  форпост  науки».  Раза  два  ребята  приносили  в  секцию  показывать  слайды  Кола  и  Мурика.  Но  всё  это – угасание  знакомства.

    И  вдруг  я  женился-таки,  в  тридцать  лет.  А  в лучших  подругах  моей  жены – жена  Кола  Иванова.  И  он  совсем  естественно  стал  со  мной  общаться  так,  будто  и  не  было  этих  трёх  лет  перерыва.
    Я  стал  бывать  у  него  дома:  на  днях  рождения  его  или  Тамары,  их  детей  Ильи  или  Аси.  Старшая  дочь  Аня  тогда  уже  училась  в  Новосибирске,  а  потом  укатила  в  Японию,  далее – по  всему  миру.
  Мне  сразу  стало  раскованно  и  уютно  у  Кола  в  доме,  легко,  как  нигде.

    Как-то  он  безо  всякого  повода  подарил  мне  книгу  Наумова,  Проппа,  Рыбакова  «Мир  кораллов».  Я  равнодушен  к  кораллам:  однажды  в  рейсе  наломал  на  рифе  два  ящика,  выбелил  их  и  отдал  все  тёще  своего  брата – это  в  стиле  Кола.  Сам  бы  я  такую  книгу  не  купил,  но  от  халявы  кто  откажется?

    А  вскоре – опять  книга  в  подарок:  М. Пропп,  «В  глубинах  пяти  океанов».  Интересно,  что  через  год  он  вторично  попытался  подарить  мне  эту  же  книгу.  До  чего  не  жадный  человек;  я  вот  десятки  лет  помню,  какую  книгу  кому  дарил.

    Иногда  казалось,  что  Кол – гипнотизёр:  так  он  умел  воздействовать  на  людей.  Вот  пример:  однажды  он  привёз  из  Украины  кортик  эсэсовца,  убедив  контроль  в  аэропорту,  что  это вещественное  доказательство,  а  сам  Иванов – опер  КГБ.

    Иванов  органически  считал  всех  людей  равными,  без  чинов  и  званий.  Однажды  на  высоком  симпозиуме  предложили  ему  хоть  что-нибудь  доложить.  «Морские  звёзды  съедобны, - заявил  он. – Есть  японский  способ  варки:  непрерывно  помешивая,  подсыпать  в  котёл  лапшу.  Через  час звезда готова,  её  вынимают».  Седой  куратор  секции  спросил:  «А  лапшу?».  Кол:  «А  лапшу – на  уши  вешают».  Дураков  не  оказалось – никто  не  обиделся.

  Я  долгое  время  был  уверен,  что  Кол – биолог,  потом – биофизик,  и  лишь  недавно  узнал,  что  он  выпускник  знаменитого  Харьковского  физтеха.  Это,  видимо  потому,  что  мы  оба  железно  держались  правила  «Не  место  красит  человека»  и  довольно  равнодушны  были  к  анкетным данным,  званиям  и  т. п.

  Даже  диссертацию  Кол  защитил  чисто  из  бытовой  экономической  необходимости.  Ну,  тут  ему  крупно  повезло,  что  он  был  у  Преображенского.  Я  иногда  слышал,  как  Кол  панибратски-ласково  говорил: «Борька…»,  «а  Борька-то…».  Будто  о  родственнике.  Когда  вдруг  понял,  что  это – о  Преображенском,  сначала  покоробило.  Лишь  потом  сообразил,  что  это – особые  отношения;  и  кольнула  меня  белая  зависть  и  к  «Борьке»,  и  к  Иванову.  Потому  что  у  меня  было  диаметрально  противоположно.

    Я  влип  к  академику  В. И.  Ильичёву  в  очные  аспиранты.  Однажды  Ильичёв  был  вынужден  срочно  послать  меня  в  Корсаков  принять  «лидер  Сахалинской  гидрографии»  ГиСу  «Таймыр»  и  идти  начальником  рейса.  Пропп  описал  этот  «Таймыр»  довольно  верно;  правда,  капитана  Слугина  он  безбожно  облагородил:  при  мне  Слугин  был  запойный.

  Так  вот,  начальник  рейса  передо  мной,  директор  ИЗМИРАНа  А. Н. Пушков,  умер  от  инфаркта  прямо  на  мостике.  Мне  казалось – редчайший  случай;  мог  ли  я  предполагать,  что  практически  так  же  скончается мой  добрый  приятель  Кол  Иванов?

  Да  и  в  том  рейсе  Кол  был  со  мной.  Как  это?  Мысленно:  я  безбожно  подражал  ему,  я  просто  копировал  его  манеру  общения,  его  невозмутимость,  доброжелательность,  его  лёгкий  юмор (последнее  было  труднее  всего).  Только  так  можно  было  поладить  с  разношёрстной  отпетой  командой,  с  пёстрым  «научным  составом»  от  жуликоватых  студентов  Дальрыбвтуза  до  гордых  сибиряков  из  Томского  ТИАСУРа,  да  ещё  два  академика  и  один  член-корр  Украинской  Академии  Наук  из  Харькова,  столь  известного  Иванову.

    А  под  конец  рейса  меня  пригласили  на  совещание  верхушки  комсостава  и  открыли  тайну:  у  «Таймыра»  трещина  поперёк  борта,  склеенная  портланд-цементом,  залитым  в  двойной  корпус  между  шпангоутами.  Так  что  судно  может  переломиться  на  охотской  штормовой  волне.  И  показали  каюту,  которую  затопляет  помалу  забортной  водой.  Вот  уж  где  я  изображал  Иванова  и…  выкрутился.

  Ещё  и  сочинил  тогда  марш,  посвящённый  «Таймыру»  и  немного  Колу  Иванову  с  его  «Господь  не  выдаст – свинья  не  съест».  Напомню:  буревестник  по  поверью – душа  погибшего  моряка.

Прощай  же,  порт  Корсаков.
А  рейс  у  нас – не  сахар.
Опять  команда  «Боцману -  на  бак!»
С  гидрографами  флотскими
Мы  держим  курс  в  Охотское,
Подняв  полувоенный  синий  флаг.

Циклоны  бродят  где-то,
Но  сказано  поэтом,
Что  в  бурях  обретаем  мы  покой.
Вновь  качка  днём  и  ночью,
Солёной  пены  клочья
И  только  буревестник  за  кормой.

А  море  тут – пять  баллов,
И  шквал  идёт  за  шквалом.
И  вдавливает  в  воду  нас  туман.
Но  парни  мы – не  промах,
А  в  море  мы – как  дома.
И  не  братишка  чёрту  капитан.

А  служба – не  забава:
Отучит  мелко  плавать
Наука  гидрографии  морской.
Халатов  белых  нету,
И  нету  кабинету,
И  только  буревестник  за  кормой.

Вот  при  такой  работе
Мы – пасынки  на  флоте,
И  слишком  старый  наш  ГиСу  «Таймыр».
Его  ломает  море;
Ещё  мы  с  морем  спорим.
Ещё  мы  поглядим  на  этот  мир!

Вверх  «шарик-ромбик-шарик»,
А  мы  в  глубинах  шарим,
Даём  радиограммы  мы  домой:
«На  судне  всё  отлично,
Знакомо  и  привычно»
И  только  буревестник  за  кормой.

    Я  не  знаю,  что  это  за  судно  «Игорь  Максимов»,  на  котором  скончался  Кол.  Ну,  не  «Академик  Опарин»,  это  уж  точно.  Но  если  нечто  вроде  «Таймыра»…

    Чтобы  нам  лучше  понять  Кола  Иванова,  расскажу  ещё  один  сюжет.  Дела  у  меня  пошли  куда  лучше,  чем  ожидал.  Но  вскоре  на  Учёном  совете  Ильичёв  под  холуйские  смешки  отчитался  в  своём  научном  руководстве  так:  «У  меня  было  три  интересных  аспиранта:  первый – досрочно  умер,  второй – из  тюрем  до  конца  жизни  не  выберется,  а  третий – Бородин;  и  я  не  знаю,  какой  из  этих  двух  вариантов  он  выберет».

  С  подачи  Ильичёва  или  помимо  его,  но  я  попал  в  какую-то  дурацкую  разработку  местного  КГБ. 
    Аня,  старшая  дочь  Кола,  недавно  сформулировала  его  правило:  «На  большие  дела  гляди  свысока,  издали,  а  на  малые – тщательно,  вблизи».  Это – из  творчества  Мисимы.  Видимо,  я  это  чуял  и  раньше;  поэтому  довольно  быстро  всё  понял  и  стал  рвать  связи  со  всеми,  чтобы,  как  зачумлённый,  не  потащить  за  собой  друзей  и  знакомых.

  А  вот  в  Москве  и  Питере  в  тайне  от  местных  гэбистов  довёл  трёп  до  уровня  Е. К. Лигачёва.  И  пока  Ильичёв  примерял  кресло  Л.М. Бреховских,  под  ним  вырыли  яму,  в  которую  он  и  ухнул.

    Догадывался  ли  Кол  обо  всём  этом?  Я,  повторяю,  рвал  связи,  ничего  ему  не  говорил.  Кто  догадывался,  отшатывался  от  меня  сам,  даже  некоторые  ближайшие  родственники.
  Двое  пришли  мне  «на  помощь»:  один  оказался  сексотом,  другой,  подозреваю,  тоже.

  А  вот  Колу  я  верил  абсолютно.  Он  стал  особенно  внимательным  ко  мне;  бывало,  машину  свою  остановит,  чтобы  поздороваться  и  улыбнуться.  А  кто  Кола  знает,  подтвердят,  что  после  его  приветствия  с  улыбкой  на весь  день  хорошее  настроение.  Представьте,  какие  силы  это  мне  придавало.

  Кол  стал  привозить  то  корюшки  с  острова  Попова,  то  селёдки  из  бухты Витязь,  то  ещё  чего.  Конечно,  тут  роль  его  жены  Тамары  нельзя  не  учесть.  Крах  «перестройки»  и  «лихие  девяностые»  заставили  Кола,  насколько  знаю,  промышлять  гребешка  и  трепанга  на  грани  браконьерства,  порой  переступая  её.  Но  заповедники  он  не  грабил.

  А  вскоре,  ещё  при  Ельцине,  как-то  сказал  мне  с  облегчением: «Кажется,  налаживается  жизнь,  а?  Вот  и  рейсы  помалу  пошли!»
    Рыбные  подарки,  как  будто,  отпали.  Я  держался  репетиторством;  и  Кол  стал  подсылать  ко  мне  свою  дочь  Асю  учиться  математике,  физике,  английскому.  Не  очень-то  ей  это  было  нужно,  но  мне – поддержка.

    Погиб  Мурик.  Говорили,  что  на  третий  день  Кол  нашёл  его  тело  на  дне  бухты  Витязь.  Возможно,  не  так  было,  но  я  тактично  не  расспрашивал  Кола:  знал,  что  на  него  мучительно  подействовала  процедура  опознания  тела,  опись  всякая  и  т. п.

  Кол  забрал  к  себе  старшую  дочь  Мурика  и  кормил  её  как  свою,  пока  не  приехали за  ней   из  Украины  родственники  Мурахвери.
  При  этом  он  ещё  успел  прислать  эту  старшеклассницу  ко  мне  раз  пять  позаниматься  математикой.

    На  последних  каплях  веры  в  государство  я  пошёл-таки  регистрировать  свою  нелегальную  частную  школу  японского  языка.  А  в  районной  администрации  все,  кому  не  лень,  стали  вымогать  взятки.  Кол узнал  о  том,  пришёл  ко  мне  и  спросил:
    - Сколько?  Семь  тысяч?  Возьми  вот…
    - А  если  больше  потянут?  А  если  вообще  пролечу  с  этой  затеей?
   - Ну,  ещё  деньжат  найдём.  А  пролетим,  так  вместе.
    - Отлично!  Я – морально,  ты – материально.
    - Да  ладно  уж!... – засмеялся  он.
Я  начал  кипятиться:
      - Нет,  я  так  не  играю!  Скорее  сам  сдохну,  но  такую  мразь  кормить  не  буду!
    - «Эту  страну  погубит  коррупция», - процитировал  Кол  Боярского  из  «Человек  с  бульвара  капуцинов».  Тут  рассмеялся  и  я.  Помнится,  более  сильного  политического  заявления  я  от  него  не  слышал.

    Но  и  Кол  иногда  учил  моих  детей.  Вот  один  пример.  Моя  дочка-подросток  года три  участвовала  в  радиоконкурсах  «Живая  планета» - по  экологии  и  смежным  вопросам.    Кажется,  И. С.  Арзамасцев  задал  вопрос:  «Какая  ракушка  с  кровью  алой,  как  у  человека?».  Консультации  не  возбранялись,  и  дочь  позвонила  Иванову;  он  тут  же  ответил : «Анадара!».  И  приз,  атлас  Арзамасцева  под  ред.  Преображенского,  с  отличными  фото,  часть  коих  сделал  друг  Кола  К. Обезьянов,  достался  нам.  Такой  вот  междусобойчик.
               
    Лишь  после  кончины  Кола  я  узнал,  что  его  отцу  в  ежовщину  предложили  застрелиться:  он  влюбился  в  дочь  расстрелянного  «врага  народа»,  морского  офицера  дворянской  крови.  Там  закончилось,  как  и  у  меня  с  Ильичёвым;  а  от  любви  молодожёнов  родился  Кол.  «Мы  изменили  своим  отцам – и  сгубили  своих  сыновей», - написал  Киплинг.  Кол – не  изменил  своему  отцу;  и  дети  у  него – нормальные.  Вот  почему  я  думаю,  что  он  догадывался  о  моих  проблемах  с  КГБ.

  Вообще-то  я  подозреваю,  что  Кол  Иванов  был  человеком  немалых  страстей,  только  глубоко  это  прятал.  Когда  перегрузил  себя,  седина  стала  выдавать,  что  уже  запредельно,  потом  и  сердце – не  каменное.
    Лишь  на  похоронной  трапезе  я  увидел  вторую  семью  Иванова:  маленькая  кореянка  и  её  взрослый  высокий  сын,  поразительно  похожий  на  Кола,  даже  голосом  и  грацией.  А  М. Пропп  рассказал,  что  «Кол» - это  не  усечение  имени,  а  описание  фигуры  молодого  Иванова.

    Лет  семь  назад,  в  магазине,  в  спорткомплексе  «Спартак»  совсем  не  знакомые  мне  парни  рассуждали  меж  собой: «Вот  Кол  бы  разобрался,  оценил  бы  правильно…».
  Я  не  утерпел:  «Иванов?  А вы  откуда  его  знаете?»  Они  посмотрели  на  меня,  как  на  идиота:  «Кто  же  его  во  Владике  не  знает?  Это  же  гуру  дайвинга!».  Меня  распёрло  от  гордости.

  « -  Он  был  Король!
   -  Он  Человек  был  в  полном  смысле  слова!»
  «Пришло  время  замахнуться  на  Вильяма  нашего  Шекспира», - процитировал  бы  тут  насмешливо  Кол.
    Он  был  мой  добрый  приятель.  Приятелей – море,  но  добрых – по  пальцам  руки  пересчитаю.