Взгляд

Он сидел, вдыхая сладковато-приторный аромат трубочного табака и глядел в густую темноту. Это была специальная смесь, которую он в пылу вдохновения смешал из трех оставшихся табаков. Получилось не так плохо, как ожидалось в начале, хотя особого выбора и не было. Все равно денег нет на новую отраву, лампочку уже который раз коротит, свечи давно уже были израсходованы на бессонную ночь в компании с книгой. Из еды был только кусок черного хлеба и последняя из ящика банка консервированной гречневой каши, от которой уже тошнило.

Темнота озарилась новой огненной вспышкой дыхания, осветив отражение в зеркале. На миг стал виден остро очерченный профиль ночного жителя комнаты, сжимающего в угловатых пальцах тонкую трубку с длинным мундштуком. Еще вдох - темнота вновь отступила, приоткрывая свой тяжелый бархат и показывая ажурно изрезанные холсты недавно написанных картин. Существо с трубкой саркастически усмехнулось. Даже акт разрушения прошел слишком артистично, когда эта чертова стерва-муза его вновь покинула и ушла, виляя задом, к другому творцу. С тех пор даже кисть и мастихин перестали петь с ним в унисон как раньше, он словно лишился рук с пальцами, словно не было нескольких лет совместного труда, великолепных картин, блиставших на различных выставках.

Но без рук он мог работать, не впервой. Исправлять ошибки, в скрюченной позе до боли в спине пытаться сделать идеальный штрих на ручке искрящегося в утреннем солнце хрустального графина. Но сейчас эта стерва не только забрала с собой твердый размах кисти, но и самое дорогое - его зрение. От этого хотелось выть и биться головой о стену. Он пытался сидеть в темноте, ежесекундно вглядываясь в ее смуглое полотно в надежде увидеть дверь, окно, да хотя бы маленькую щелку, как это было раньше, через которую на него вновь посмотрит мир несозданной картины... Где он увидит радугу в гранях алмаза дорогих сережек, кокетливо сверкающих в ушах пошлой дурнушки - дочери министра. Где он увидит притаившуюся огненную бестию в целомудренных глазах настоятельницы монастыря, замершей за чтением потрепанной временем Библии около догорающего мраморного камина. Где он заметит самое неуловимое чувство - скрытое преклонение - во взгляде голодного студента, когда мимо него пойдет, обдав его грязным снегом, тройка лошадей, верхом на одной из которых уверено восседает румяная аристократка в лисьем полушубке и игриво отстраняется от особо порывистого кавалера. Именно тогда приоткрывается та самая мистическая дверь в мир ненаписанных картин, где художник может разглядеть в мельчайших деталях еще несозданный шедевр.

Снова пряный вдох отчаявшегося творца, практически стон. В руках снова задумчиво крутится трубка, его верный друг, старый товарищ. Единственное теплое существо в этом здании. Все остальные вокруг лишь мертвые тени призраков, поселившихся на его картинах.

Тонкие пальцы изящно приподнимают один из лоскутов изрезанной картины. Все начиналось великолепно - президент одной из богатых компаний захотел иметь у себя в спальне композицию "Ужин в компании семьи". Во главе стола сидел он - влиятельный, властный, уверенный в завтрашнем дне человек, который привык приказывать и не ожидал от других ничего кроме сотрудничества и преклонения перед его авторитетом. Слева от него в задумчивости пристроилась серая мышка - его жена лет сорока. Она была похожа на мимолетный едва заметный бриз на море - вот-вот снова исчезнет и никто по нему скучать не будет до тех пор, пока не станет слишком поздно. Даже за столом она сидела как чужая, словно пришла на минутку спрятаться за всепоглощающей волной харизмы своего влиятельного мужа, а потом вновь утонуть в осточертевших мехах, шелках, бриллиантах, которые давно уже не греют пустую постель и не приносят никакого удовольствия.

Справа от отца семейства восседала главная надежда семьи и единственная наследница. Словно солнцем выбеленные волосы, яркий макияж, придирчивая улыбка на губах. В богатых семьях дети чаще всего вырастают избалованными до одури, уверенными, что купить можно все - начиная от шпильки, заканчивая дружбой людей. Эта девушка была такой же, когда художник приходил делать первые наброски. Пока отец отворачивался, она как мартышка строила страстные рожицы и предлагала художнику увидеться в более приватной обстановке. И, конечно же очень мешала рисовать. Было тошно работать с этой картиной, если бы не одно но...

Ее глаза... Глаза девушки, наливающей вино в бокал матери семейства. На мгновение, на долю секунды обращенные к нему, ее зеленые глаза, взгляд испуганной, но настороженной лани, а после с такой же быстротой отведенные обратно. Столь тонких эмоций он еще не видел, казалось, что они перетекали из одних в другие, смешиваясь, журча, хохоча, словно коктейль "Зеленая фея" в бокале. Но как они были неуловимы. Все образы собравшихся за столом были такие простые, такие ясные, что даже не требовалось и часа нарисовать весь внутренний мир, пробивающийся через их взгляды друг на друга. Этот простой, скучный, плоский мир, лишенный настоящей живости, этот мир мертвых эмоций, мир, где сказки всегда имеют самый скучный из всех концов: где принцессы всегда выходят замуж по расчету, где принцы не будут искать таинственных незнакомок, встреченных на балу, что бы взять в жены, а просто сделают то, что посоветуют высоколобые мудрецы. Где нет места шалости, безрассудству, поступкам, которые не хочется и не надо объяснять другим. Место в этом мире лишь четкому расчету, где надо жить сегодняшним днем, лишь для того, что бы сделать завтрашний день еще более рассчитанным и скучным.

Но эта девушка. Просто горничная, которую решили взять в картину лишь для "массовки", что бы картина не казалась слишком уж пустой. Ее мир был совсем другим. Почему-то полностью ее глаза вытесняли все возможные образы с этой картины. Он хотел сделать ее центральной фигурой, хотел возвести ее на пьедестал, как Венеру в свое время возвел Боттичелли, и чтобы окружающие ее существа лишь поклонялись ей, он сам был готов бросить свою картину, разорвать сотни, тысячи таких же, лишь бы кто-нибудь подсказал как уловить этот взгляд.

Именно поэтому он столько раз снова и снова ходил в этот дом, делать наброски. Было бы слишком подозрительно, если бы он приходил рисовать только одну служанку, поэтому часто приходилось себя пересиливать, вновь и вновь рисовать скучные образы... Вновь и вновь терпеть страстные взгляды девушки с белыми волосами, давиться тоской при нанесении штрихов на лицо серой мышки, сидеть "по струнке" перед заказчиком... Лишь для того чтобы после этого вновь утонуть в водопаде этих зеленых глаз. Кто она? Как ее зовут? О чем она думает? Чем живет? Нравится ли ей застывать в одной и той же позе при каждом визите художника? Откуда в ее глазах столько жизни, столько безрассудного жара? Зачем она тратит это тепло на всех вокруг, зачем ей так пылать, затмевая всех остальных за столом?

Наступал рассвет и первые лучи ленивого оранжево-персикового Солнца гладили зеркальные массивы небоскребов. Пара лучиков пробились сквозь тяжелые задернутые наспех шторы и упали на противоположную  от окна стену. Вся она была увешана альбомными листами, где грифельным взглядом смотрела на него эта девушка. На каждом наброске глаза были разные - то в них плескалась печаль заката, то желание помочь каждому на свете, то еле сдерживаемый хохот от абсурдности постоянных визитов художника, который не может просто взять и нарисовать ее, наливающую в бокал вино. Ее образ скрывался от художника точно бабочка от дырявого сачка. Интересно, каким взглядом она посмотрит на него сегодня? Будет ли он лучше всех прошлых? Сегодня, когда он придет к ним вновь, объясняя, что картина - это не фотография, что невозможно передать все нюансы за один лишь визит и прочие глупости, которые на ходу придут в уставшую от недосыпа голову. Сколько раз он у них был? Пять, десять, сто? Он уже сбился со счету.

И вот, когда маленькие часы над выходом в подъезд показали девять часов, человек встал с древней скрипящей софы, вновь проматерился на ушедшую музу и, собрав в потрепанный рюкзак карандаши, бумагу и прочие принадлежности, окунулся в этот ревущий поток людей, которые как муравьи куда-то бегут, работают и тащат в свой муравейник новые проблемы и заботы.

Примерно в двенадцать он притронулся к латунной ручке массивной дубовой двери большого особняка. Послышались шаги и художнику потребовалось несколько секунд, чтобы натянуть самую фальшивую из своих улыбок и заставить себя ее держать до выхода из этого места.

"Здравствуйте, мы договаривались с господином..." - начал он уже заготовленную фразу, но почва ушла из-под ног и в сердце вонзились тысячи медных иголок.

На пороге, замерев в немом вопросе прятала взгляд его девушка с неуловимыми глазами. Эти два океана зелени сейчас не выражали ничего кроме всеобъемлющей тоски. Веки ее раскраснелись и опухли, по щекам расплылись едва заметные красные пятна, белки ее глаз сетью капилляров опутывала обреченность.

Было сразу заметно, что девушка недавно плакала. Даже не так - безмолвно, навзрыд, боясь, что ее услышат, украдкой вытирая выступившие слезы в темном углу столовой.

"А, вы тот самый художник? Я доложу господину Виноградову о вашем визите" - голос девушки был как мед на его душу, он никогда не слышал таких прекрасных звуков. А ведь сегодня был первый раз, когда она с ним заговорила, но вся радость от этого бессовестно затмевалась бурей в ее глазах, готовой вновь и вновь вырываться наружу, но только лишь когда никто это не видел. Она уже развернулась, чтобы подняться по лестнице в кабинет заказчика.

"Стойте," - он не узнавал свой голос. Скорее это было похоже на вскрик чайки унесенного сильным порывом ветра.

Она застыла в дверном проеме.

"Что произошло?" - прямо спросил он.

"Простите?.."

"Что с вами случилось?"

"Я не совсем понимаю о чем..."

"Вы прекрасно меня понимаете," - отрезал он, - "Что с вашими глазами?"

"Что...?"

"Я спрашиваю - что с вашими глазами?"

Она мгновенно отвела взгляд,  поняв, что вся ее конспирация провалилась. Странно, но после этого случился небольшой просвет - вновь заиграли блики в этих луговых зрачках, появились легкие морщинки вокруг глаз, вновь пара отголосков внутреннего мира запела друг с другом. Снова появилась Она - та самая горничная с картины, смотревшая ланью на тонущего в чужих мирах художника.

"Вы первый кто заметил, что что-то не так," - с грустью прожурчала она, - "Почему?"

Пришло его время искать что-то взглядом в розовых кустах у крыльца. Как ей объяснить, что глаза видятся ему везде и ради этих глаз он испортил несколько почти готовых картин, что приходит он сюда не ради этих пошлых рисунков, а ради  ее глаз. И их выражение настолько неуловимо, что оно бросило ему нешуточный вызов.

"Я... Я очень часто вас рисовал и... И мне не сложно увидеть такие перемены," - начал неуверенно он. - "Что все-таки произошло?"

Она обернулась, посмотрев куда-то вглубь дома, и, кажется, прислушиваясь. Потом резко наклонилась и даже немного заговорщически прошептала:

"Вы безрассудный человек?"

"Что?" - опешил он.

"Вы безрассудны? Можете сорваться с места в неизвестность в компании незнакомки?"

"Всегда," - через мгновение ответил с улыбкой художник.

"Тогда пошли," - она по-детски пожала плечами и громко хлопнула дверью, после чего взяла его под ручку и чуть ли не бегом потащила юношу за калитку.

Уже на выходе их настиг строгий окрик:

"Лена! Елена! Куда ты собралась?" - по ступенькам крыльца темного дерева спускался Виноградов. - "У тебя еще работа, я тебя никуда не отпускал!"

Девушка молниеносно развернулась, на одном порывистом движении как приливная волна хлынула к бизнесмену и с размаху ударила его по гладко выбритой щеке. Господи, какой гнев плескался в этих океанах, художник даже сам не заметил как за пару секунд достал блокнот и хотел начать первым попавшимся карандашом ее зарисовывать. Но вовремя остановился, поняв, что это не то что она хотела бы видеть.

"Ты больше не посмеешь прикасаться ко мне, идиот!" - каждое ее слово сочилось ядом, она только не плевала ему в лицо.

Виноградов ошеломленно прижал свою ладонь к раскрасневшейся щеке и опасно тихим голосом, отчетливо проговаривая каждое слово, в которых клокотал зарождающийся вулкан, прошептал:

"Не смей здесь больше появляться," - потом с яростью посмотрел на случайного свидетеля, - "Ты тоже, маляр чертов."

"Даже не думала об этом," - насмешливо ответила девушка, схватила опешившего художника за руку и уверенными шагами направилась прочь за калитку.

Она шла быстро и молча, держась с ним за руки, словно опаздывая куда-то, иногда распихивая локтями попадающуюся толпу. Вскоре богатые коттеджи сменились многоэтажками, искусно переплетенными с "хрущевками" и торговыми центрами. Юноша решил не перечить и идти за ней, тем более сейчас ему все равно выбора не было - заказ пропал, дома ждет одна единственная банка гречневой каши и перегоревшая лампочка. Спешить абсолютно некуда, но ослабленный табаком и редким питанием организм просил пощады уже через пятнадцать минут.

"Подожди, куда мы идем?", - задыхаясь, спросил художник, когда они пошли вдоль одетой в серый камень набережной городской реки.

"Тебе не все равно?" - отмахнулась она, даже не замечая перехода на "ты".

"Ну я как бы остался из-за вашего конфликта без денег и без большого заказа, который дал бы мне возможность существовать еще пару месяцев. Так что я хотел бы знать хотя бы куда меня тащат"

Резкий разворот на 180 градусов и уже бушующие в буре два зеленых моря устремлены вплотную на него.

"Ты даже не представляешь что эта сволочь хотела со мной сделать, что предлагала взамен на визиты к нему. Он даже не принял отказа! Этот денежный мешок привык покупать все, что видят его алчные глазки, и не сомневается, что все в этой жизни так думают! Так что не смей мне говорить, что я не права!"

"Я этого не говорил," - спокойно начал он, - "Я просто ожидал хотя бы банальнейшего "прости" за то, что мне сейчас придется голодать..."

Гнев испаряется на несколько мгновений. Делается несколько успокаивающих вдохов.

"Прости," - проронила она и вновь слезы нарисовали на ее щеках две дорожки, а губы сжались с одну тонкую линию, запирая вырывающийся крик.

"Ничего страшного," - ответил он, сам смеясь своим словам - "Теперь хуже быть не может, падать ниже уже некуда. Ты безработная, я без заказов. Теперь только вверх."

Девушка невольно улыбнулась, пару раз всхлипнула и как-то очень трогательно кулачком вытерла глаза.

"Я Лена," - сказала она.

"А я Виктор," - Ответил он.



Вы наверное сможете увидеть ее где-нибудь в своей жизни. В галерее современных художников, на обложке какой-нибудь книги, в интернете... Эта картина была удостоена множества премий и наград, критики были в восторге от мастерства художника, считая, что это лучшее из его творений.
Это был потрет, где девушка сидела на окне многоэтажки, свесив одну босую ступню с подоконника в пустоту и игриво поливая из миниатюрной лейки нежные фиолетовые цветочки только что распустившейся лобелии, ниспадающие из горшка на улицу. На ней была красно-белая юбка до щиколоток в стиле боха, белая футболка очерчивала слегка оголенные плечи. Распущенные волосы цвета спелой пшеницы в беспорядке волной были перекинуты на спину и каскадом струились по ее плечам. Улыбка бледных губ была адресована скорее не наблюдателю, а только определенному человеку, застывшему за мольбертом. Кстати, он тоже присутствовал на этой картине - уместил в отражении от стекла открытого окна свой полный внимания взгляд, изучающий и анализирующий любые движения модели, любые перемены в ее глазах. А это было самое важное на этой картине - ее глаза - именно они зачаровали публику. Никто не понимал как он их нарисовал, некоторые даже судачили о каком-то волшебстве, на что художник лишь неопределенно качал головой. Глаза, которые сочетали в себе все эмоции, чувства, порывы одновременно и нескончаемым потоком дарили их зрителю. Хотелось ходить вокруг этой картины, так как взгляд ее менялся с каждым градусом угла обзора. То она печальная как прощающаяся с детством выпускница старших классов, то она властная как избалованная принцесса, то вдруг кажется, что прямо сейчас она заплачет от жгучей тоски по чему-то потерянному и по тому, что никогда не вернется, то она смеется своим зеленым взглядом над повисшей в воздухе шуткой - вот-вот и зритель тоже начнет глупо хихикать... Эта девушка играла, манила, спорила, кричала, веселилась - и это только одним взглядом. Именно за него художник и получил свои премии. В будущем он редко когда будет рисовать другие портреты, кроме как репродукции этой девушки и продавать их за большие деньги галереям во всем мире. Он никогда не был против, открывая вновь и вновь через ее глаза смотрящему на картину человеку ту самую дверь в мир ненаписанных картин. Правда для каждого эта дверь показывала свое: пейзажисту - ненаписанные просторы лугового разнотравья, писателю давала услышать мелодию стихов, которые он обязательно напишет, музыканту виделась гениальная нотная партия того инструмента, на котором он предпочитал импровизировать. Всем картина помогала и никогда не смела что-то забирать взамен.