Вилка черемшанская

Она забыла откуда приехала. Ей самой казалось - прибыла из одного порта в другой. Плоская сумка на золоченной цепи и чемодан. И  тревожное чувство рождает в салате черемша.
Она избегала смотреть в глаза. Она стала цифрой четыре. Она шла по городу и взгляд ее был скользким. То, что было когда-то свободной душой, стало вилкой с четырьмя крючковатыми зубцами. Она всегда была готова к приему вторых блюд, так как обладала неутолимым аппетитом. Она равнодушно скользила взглядом по витринам и стенам домов, по лицам людей и редкой городской растительности. Она оживлялась только тогда, когда видела то, что для себя называла "знаком". Ей казалось, что именно тогда двери  открываются, она чувствовала мистический восторг и в ее глазах загорался жадный блеск и она ощущала выжигающий нутро голод. И точила свою вилку. И двигалась нагло. Если ее не пускали в двери, она лезла в форточку. Если форточку закрывали, она просачивалась в щель. Так она и жила - потертая колючая жадная вилка в луже студенистой слизи. Ей казалось, что обладание цифрой дает ей власть над людьми, событиями, явлениями и знаниями. Она избегала смотреть в глаза, потому что боялась, что ее тайна будет раскрыта и она потеряет эту власть. Поэтому у нее не было друзей. Но были знакомые. Очень много знакомых. Она смотрела на людей непрямым взглядом, оценивая возможность очередного перекуса. И если такая возможность выпадала, она впивалась мгновенно, как растение росянка, внутри которого живет хищник. Ам-ням!
У нее не было своего дома, но она всегда где-то жила и обедала. Если она встречала кого-то 4 числа, то расценивала это как разрешение на любое действие и испытывала оргазм. Она могла, если хотела, притвориться ласковой кошкой и пробраться в чей-нибудь дом, потому что дом был четвертым. Она терлась о лица встречных четвертых по счету мужчин и получала приют. Засыпала на чужих диванах и пользовалась чужой посудой, слушала звуки чужой жизни, притворялась частью интерьера и даже могла быть полезной - могла, например,в благодарность покачать колыбельку чужого младенца, даже если ее никто не просил. Она цепляла вещи зубцами своей вилки, чтобы они хоть ненадолго стали ее собственностью. Удержаться она никогда не могла, начинала наглеть, сыпать в пищу яд и гадить в чужих домах. Когда ее выгоняли, она страдала от невыносимой боли и вопиющей несправедливости дней тринадцать - не больше. Но быстро оправлялась. Голод гнал на поиски новых возможностей. В сущности, она была очень несчастна. У нее не было себя, так как она чувствовала хоть что-то только тогда, когда ей удавалось зацепить мясо чужой жизни на зубцы своей вилки. Ей часто приходилось начинать новую жизнь, в чужих городах, в чужих домах, с чужими людьми. Она очень хотела забыть свое прошлое. Никто не знал, какое оно у нее было и почему она отказалась от него. Она хотела стать какой-то новой - любой, только не такой, как прежде. И она научилась избегать. И снова натыкаться на ту же вилку. Она сама не заметила, как потеряла разум в перьях от чужой подушки. Временная, транзитная, с ускользающим взглядом. Несуществующая. Всегда готовая к побегу на брысь. Совсем больная в середине жизненного пути. Зашедшая за грань. Она сама не заметила как зависть пожрала ее.