Коза Майка

    Во время войны бабушка, проводив мужа и сына на фронт, осталась одна с двумя дочками: Аней и Клавой.  И все бы ничего, да вернувшись с Севера, как говорила бабушка, у семьи не было своего жилья. Дед снимал небольшой старенький домик во дворе у каких-то людей, которые сами кое-как  сводили концы с концами. Все жили так бедно, что и представить невозможно. А тут еще из деревни к хозяевам приехала девушка-сиротка, которой по какому-то завещанию доставался тот самый флигель, где жила тогда еще молодая бабушка с Аней и Клавой.


    Бабушка работала санитаркой в госпитале, платила за флигель, жили впроголодь. Девочки подрастали, а не обуть, ни одеть было нечего. Бабушка хоть и была мастерицей на все руки, и подрабатывала к основной зарплате, когда ей предложили выкупить этот флигель, она его купить не смогла, хотя и просили за него совсем немного. Об этом мне рассказала тетя Аня, когда мы встречались с ней в последний раз. Бабушке пришлось искать другую работу, где бы давали хоть какое-то жилье. Ей повезло.  Однажды бабушка шила платье одной  заказчице, как потом оказалось директору школы, и та, выслушав печальную историю, предложила бабушке работать сторожихой, выполнять обязанности технички, истопницы и всякую, не предусмотренную никакими договорами работу. Директора школы звали Полина Пантелеймоновна. В этой школе было много учителей, эвакуированных из Ленинграда. Помню, что одну из учительниц звали Софья Антоновна.  Впоследствии, все учителя обшивались у бабушки, она вязала им носки, чулки, делала накладные косы, выбивала салфетки.


    Для меня, гостить у бабушки в школе - было просто наслаждением. А бегать по широкому коридору - просто восторг! Конечно, я не понимала, что я мешаю детям учиться, да и как понять, если мне всего–то было три года. А может еще и не было. Еще в коридоре проводился урок физкультуры. Уж тут для меня было что-то невообразимое. Я сразу вставала последней в  линейке и делала все, что делали дети.  А когда урок заканчивался, я, поняв, что меня никто не видит, карабкалась по шведской лестнице под самый потолок. Смотреть оттуда, из-под потолка, было интересно и страшно!


    Помню, как мне купили новые ботинки. Они так громко топали, и это было так интересно, что как только бабушка выпустила меня из виду, я тут же надела  эти ботинки и убежала бегать по коридору, как можно громче стуча при этом! Софья Антоновна вышла из класса и завела меня к себе на урок. Дети писали, а мне выдали пластилин, и велели посидеть немножечно. Я так увлеклась, что вела себя тихи и мирно до самого звонка!


    Даже когда кончилась война, ленинградские учителя еще долго не могли вернуться домой, в Ленинград. Помню, как Полина Пантелеймоновна, сокрушалась, что ей в очередной раз пришел отказ из Ленинграда, на ее просьбу вернуться в город. Было какое-то объяснение, что ее квартира занята, а переселить новых жильцов нет возможности, так как  в городе много разрушенных домов, а для ремонта нет материалов. Указывалось, что нет даже стекла, чтобы застеклить рассыпавшиеся стекла.

 
    Пока никто из ленинградских учителей не мог уехать, жизнь стала потихоньку налаживаться.  Директор школы разрешила бабушке держать козу.


    К этому времени, дедушка вернулся с фронта, а через три года вернулся из госпиталя мой отец вместе с нашей мамой и маленькой Светой.

 
    Помните, что папа, помотавшись по квартирам, взялся строить свой домик? И вот когда он его построил, вернее, сделал то, что успел за лето, бабушка отдала нам свою козу Майку. Когда бабушка работала в школе и обшивала учителей, никто претензий к козе не предъявлял. Майка слонялась по огромному двору школы, не раз была уличена во всяких проделках, типа потоптала грядки на школьном огороде или объела липу, да и дети дразнили ее, задирали, и она мотала рогами, чтобы напугать ребятишек. В принципе, Майка долго жила у бабушки, все ее знали, но видно стало совсем нельзя дальше держать козу при школе. Вот бабушка ее и отдала нам, тем более, что в нашей семье было уже трое детей.


    Помню первую осень в доме, построенном отцом. Это был второй дом от леса. Сразу за домом Голубчиковых начинался огромный лес, который тянулся, как я потом узнала, до самой Тюмени и дальше. Помню, как выпал первый снег. Я смотрю в окно, а там стоит маленький стожок сена для козы. Солили капусту, а крупные листья и кочерыжки мама положила у стожка, для Майки. Ночью прибежали зайцы из леса и отполовинили Майкино угощение.  Мама сокрушалась, а папа сказал: «Зайцам тоже надо!».


    Меня отпустили погулять одну во дворе и в огороде. Мама сказала: - «Иди, посмотри заячьи следы!». И я увидела эти следы и какие-то черные горошинки, которые я собрала и положила в карман, чтобы дома ими играть.
Тут из стайки выпустили Майку! Сначала она поела зелёных капустных листьев с обрезками морковки, а потом я вздумала на козе покататься!
Не знаю, откуда я это придумала, скорее всего, всякими придумками, я была обязана Свете, старшей сестре, которая уже училась в школе, много читала нам, детям, и придумывала всякие проделки. То мы тыкали пальчики в розетку, то лизали ручку двери на морозе, то рассматривали луну, стараясь увидеть, как брат брата на вилах несет.


    Подойдя к козе, я вежливо ей объяснила: - «Давай играть! Ты меня покатаешь, а я дам тебе горошков черненьких, поиграть!». Коза не возражала.
Я стала громоздиться к козе на спину. Закинула одну ногу, схватилась за шерсть на загривке, и готова была уже поудобнее устроиться, но тут козе что-то не понравилось, она взбрыкнула, сбросила меня, сбила с ног и  выставила рога, чтобы защищаться. Я испугалась, вскочила с земли и понеслась к крылечку. Коза за мной. Бежит сзади и поддаёт мне рогами. Дескать, придумала чего.   Мои–то горошки покрупней будут, чем заячьи.
Я мигом взлетела на крыльцо, и, не рассчитав, тут же  свалилась с противоположной стороны крыльца, так как оно было еще не достроено. Коза и тут успела, подскочила и, не знаю, чем бы это все кончилось, если бы на мой рев не выбежала из дома  мама.


   У меня потом долго болело плечо, а коза кормила нас, детей молоком. Мы с бабушкой летом рвали козе липовые листья в «козьем загоне». Было такое прекрасное место леса, в котором прошло наше детство, и которое  все мы любим до сих пор.