Великая статуя

Огромная статуя возвышалась в небесах. Спрятанная за снежной бурей она могла находиться в одиночестве сотни и даже тысячи лет, оставленная в покое посреди бесконечно моря льда и смерти.
Но люди не оставили статую одну. Они построили внутри нее небольшой город, в котором было место для всего – для выращивания еды, для сна и для активного отдыха. Большинство надеялось, что однажды старый мир вернется и можно будет выйти под лучи палящего солнца, но до тех пор приходилось налаживать жизнь внутри одной единственной конструкции.
Для многих из них не существовало другого выхода, они знали, что родились здесь и умрут здесь же, запертые в одном маленьком мире, где ошибки и нарушения правил могут привести лишь к печальному финалу. Нарушителей покоя и стабильности карали быстро и жестоко.
Места для всех не хватало, потому на эту вынужденную меру были согласны все жители величественной статуи.
Орхемон был одним из тех, кому довелось видеть солнце. Не то солнце, которое они собрали из десятков факелов под куполом жилого сектора, но настоящее, которое когда-то проглядывало сквозь нескончаемую бурю и давало надежду. Он верил, что однажды оно вернётся, а пока, в свободное от работы время он записывал истории о том, как было хорошо до того, как наступил конец времен.
Он думал о том, что, если однажды все станет так, как прежде – его труды помогут людям, вышедшим из статуи понять принципы работы мира и быстро разрастись из маленькой жестоко регулируемой группы в большое общество, которое вновь заполнит некогда богатую на ресурсы и урожай долину.
А дальше – пусть будет все как прежде. Пускай даже жестокие и кровопролитные войны вернутся, пускай вернется неравенство и несправедливость. Пусть вернутся расовое притеснение и жестокость внутри семей. Пусть люди будут людьми, регулируемыми лишь эмоциями, а не жалкой кучкой существ, вынужденных выживать, но не проживать свою жизнь так, как этого требовало общественное устройство.
Когда его часы показывали рабочее время, он собирался с силами, понимал, что в следующее свободное время должен будет уделить время сну, и выходил на работу. Он засеивал маленькие поля грибов, которые могли расти без света, снабжаемые лишь водой, разводил на костре из маленьких кусочков коры, прорастающих внутри статуи деревьев костер и топил на нем снег. Поливал растения.
Потом он шел на этаж ниже и рассыпал корм для маленьких животных с пятачками. В былые времена они были большими и полными энергии. Одного такого животного могло хватить на множество ртов, но теперь – будучи едой в вольерах они стали маленькими и волосатыми, а того мяса, что удавалось получить с них ели-ели хватало для содержания колонии, в которой они все проживали.
После нескольких часов он передавал работу сменщику, а сам, вновь забывая о сне садился за труд, в котором он описывал мир, лишенный страха перед будущим и предрассудков перед теми, кто якобы мог погубить все живое.
Так продолжалось много лет и могло продолжаться до конца его жизни, но в один момент Орхемон не выдержал. Жестокость, которая чаще всего обращалась к юным людям, в силу своего возраста, не желавших следовать общественным правилам сломала мужчину, который каждый день старательно рисовал в своем воображении мир где есть место свободной любви и мелкой преступности, которая заставляла двигаться вперед.
Крайней точкой стало давление хранителя на ученика Орхемона, которого тот учил читать и писать, и с самого детства вселял в него надежду на лучший мир, в котором будет место всему.
 - Ты не можешь его убить! – кричал Орхемон на хранителя, который многие годы назад был его лучшим другом, - он для меня словно сын!
 - Мы не можем делать исключений старый друг, - отвечал хранитель. Его морщины не расходились даже в самые эмоциональные моменты, а глаза провалились внутрь черепа столь глубоко, что его взгляд мог ощутить, наверное, только сам Орхемон, - я знаю, что жребий не дал тебе права на рождение своих детей, и теперь уже слишком поздно, но нарушив правило однажды – мы попросту исчезнем.
 - Мы могли исчезнуть много лет назад, - отвечал ему Орхемон, - но судьба дала нам шанс, который мы с тобой приняли. И кем мы стали? От нас с тобой не осталось ничего кроме прозвищ, которые дали нам колонисты, Хранитель и Творец, и не останется ничего совсем скоро. Мы даже не поймем, когда, потому что времени больше нет.
 - Я взял на себя слишком большую ответственность, и теперь, спустя много лет, я понимаю почему ты и все, кто был рядом с нами в тот день, когда мы вошли в нее – отказались от этой должности. Я понимаю тебя лучше, чем кто-либо другой, потому что мои эмоции никуда не исчезли. Я помню те времена, когда мы прощали даже убийц и воров, но теперь другие времена и я обязан делать то, что обязан.
 - Эти дети даже не понимают, что такое годы! – кричал Орхемон, только ему позволялось повышать голос на хранителя, - Для них вся жизнь это настоящее. Они живут запертые в огромной каменной статуе, неужели они не могут найти в ней места даже для любви?
 - Я не запрещаю им любить! – крикнул хранитель, - нельзя отнять чувства у человека, который проходит столь ранний период взросления. Я запрещаю делать детей! Если ты помнишь когда-то все мы негативно относились к такому поведению.
 - Ни никогда не убивали за него, заставляли лишь женится, да и то если парень не убегал в другой город.
 - Им больше некуда убегать, - ответил хранитель, - и у нас существует четко ограниченная численность. Иногда ты занимаешься едой старый друг, неужели нам хватит возможностей прокормить больше чем есть?
 - На одного ребенка хватит… - сказал Оргхемон, но уже знал ответ.
 - Сначала один, а затем все. Я не могу принимать решения, не смотря на перспективы, - обоснованно заметил Хранитель, - если бы ребенка не было, я мог бы закрыть на это глаза, даже учитывая то, что мальчишка попросту игнорировал систему жребия.
 - Я готов уйти за него. Старик на младенца – хороший обмен, следующий правилам.
 - Но ты мой друг! Что будет если мы все заменим друг друга на неготовых к выживанию детей? – спросил хранитель?
 - Однажды мы все уйдем, и станем почвой для еды будущих поколений. Я публично объявлю ребенка своим и не возникнет никаких проблем с законностью данного решения, - предложил Орхемон, - мой труд был закончен много месяцев назад, и я попросту расширяю его бесполезными воспоминаниями, которые никому не пригодятся.
Хранитель лишь кивнул головой, соглашаясь с решением Орхемона.
Когда горел костер, в котором стоял Орхемон, люди с почтением перешептывались. Он надеялся, что его заявление о родстве с ребенком воспримут по-настоящему, тогда ему и его матери будет выказано достаточно уважения.
Мальчишка, которому он спас жизнь с благодарностью смотрел на него. В последние мгновения своей жизни Орхемон жалел лишь об одном – о том, что он соврал всем в этой статуе и главное – соврал этому мальчишке.
Он и вправду был отцом и горел за своего настоящего сына.