Вольный каменщик

Вольный каменщик
или как не надо писать исторические книги

 Вот уже и февраль перевалил на вторую половину. Бурно отмечаем День всех влюбленных, праздник, к России никакого отношения не имеющий, вот-вот уйдем на долгие выходные – на носу 23 февраля. А там, глядишь, и 8 марта…  Празднуем, празднуем… А про скорбные даты как-то забываем… А между тем 2016 год – год 95-летия западно-сибирского крестьянского восстания, которое прокатилось кровавой волной по всей территории нынешней большой Тюменской области – от Тюмени до Обдорска, ныне Салехарда. Вспомнили об этом разве что краеведы, да и то не везде. Не в областном центре – это уж точно.
Но мне, журналисту, с темой 21-го года знакомой достаточно близко, забывать об этой годовщине как-то не с руки. Вот и решила на досуге почитать повесть Ник. Олькова «Гриша Атаманов». Тем более что, по собственному признанию автора, при написании этой книги он пользовался, в том числе, и моими материалами. 
Пока читала книгу, родилось определение для автора: вольный каменщик. В том смысле, что кирпичи в стену своего повествования он кладет, как ему заблагорассудится: то вдоль, то поперек, а то и вовсе ребром наружу. И ничего, что житель дома, то бишь читатель, за эти острые углы все время цепляется и шишки себе набивает. И вопросом задается: а из того ли места у каменщика руки растут? Попробуем разобраться…
Если вы не знаете, что события, описываемые в повести, происходят в 1921 году, вы никогда об этом не догадаетесь, потому что эта дата не звучит ни разу и нигде! Как будто бы перед нами не историческая повесть, где реальные события переплетаются с авторским вымыслом, а вполне себе современное фэнтэзи: выдумывай – не хочу!  Но согласитесь: никому же не придет в голову даже в самом жутком бреду изменить дату начала Великой Отечественной войны или начало битвы под Москвой… Или освобождение Ленинграда от блокады… Потому что это реальная история, которую менять нельзя! А вот с 21-м годом, получается, можно. Твори, вытворяй, читатель все скушает.   

Повесть «Гриша Атаманов», подобно «Тихому дону», начинается с пролога – знакомства с отцом главного героя, Данилой. Но на этом сходство и заканчивается. Хотя бы потому, что, в отличие от Шолохова, писатель Ольков ни время, ни место действия никак не указывает. Где происходят события, о которых он собирается рассказать, когда?..  А зачем? Пусть читатель включает мозги и начинает соображать. Вот сидела я и соображала…
Конечно, кому-то многое скажет пара строчек: «кругом окапывались переселенцы из Расеи… Народец был при копейке, власти снабжали на обзаведение…».
– А-а-а-а… – воскликнет искушенный читатель. – Значит, история-то началась году этак в 1894-м и никак не раньше!
– Почему же? – удивится читатель неискушенный и в истории освоения Сибири малосведущий.
Да потому что ссуды на обзаведение хозяйством переселенцам из России начали выдавать только в 1894 году! 
Если следовать авторской логике (и тексту), то, прибыв в Сибирь, как мы уже поняли, не ранее 1894 года одиноким молодым парнем, Данила рассчитывал сначала крепко встать на ноги, обзавестись хозяйством, потом жениться и нарожать кучу детишек. Время на это требуется немалое. А между тем младшенький, четвертый (!) сын Гриша, главный герой повести г-на Олькова, появляется на свет уже в 1898 году. Несостывочка, однако… 
С Данилкой, как на протяжении всего пролога называет отца семейства автор, вообще происходит что-то непонятное. Г-н Ольков постоянно упоминает о каких-то темных пятнах в его биографии. Скажет – и забудет, снова скажет – и снова молчок… И вот сидит читатель и гадает: да что ж такое было-то? Ты скажи уже! А если не хочешь – чего дразнишь намеками? «А ларчик просто открывался». В очерке ишимского историка Н.Л.Проскуряковой, посвященном семье Атамановых, опубликованном в альманахе «Коркина слобода» и внимательно изученном Н.Ольковым, есть упоминание о темном прошлом Атаманова-старшего. Но Проскурякова – историк, ей фантазировать не полагается, а Ольков – и рад бы, да почему-то не получается. Вот и кормит намеками… И таких  фальшивых «вбросов» по всему тексту – не сосчитать.
Вроде ерунда… Но, зацепившись за один острый угол, поневоле начинаешь ходить с опаской и смотреть, где еще поджидают синяки да шишки. А этого добра…   
Едва ли не главный бич повести «Гриша Атаманов» – провалы во времени. Такое впечатление, что автор – счастливый человек: счастливые, как известно, часов не наблюдают. Словно г-н Ольков намеренно не называет никаких дат, чтобы никак не сковывать себя временными рамками.
Уважающий себя и читателя автор, прежде чем писать об исторических событиях, прочитает массу литературы, чтобы выстроить хронологию событий. Но г-н Ольков себя и этим не утруждает. Все, что он знает, а знает он только то, что прочитал в очерках про 21-й год, опубликованных в ишимском краеведческом альманахе, он без разбора «запихивает» в свою повесть. Что же получается в результате?
А получается: зимой неизвестно какого года (!) сидят на дальней заимке крестьяне, собравшиеся там по приказу некоего тайного комитета (!), и думу думают, как власти сопротивляться: «уже есть документ, по которому все, что ни на есть, будут отбирать. Это называется разверсткой и пришлют к нам продотряды, солдат то есть.  … Ульянов подписал приказ вытряхнуть хлеб из Сибири, какой-то Каганович – главный по тряске…» Говоря словами самого г-на Олькова: приплыли…
Начнем с того, что продразверстка действовала в Сибири на протяжении всего 1920 года, то есть началась практически сразу после освобождения от Колчака. И что такое продотряды – крестьяне уже отлично знали. Далее: «Ульянов подписал приказ» о новых объемах разверстки еще 20 июля 1920 года (!), и с чего бы об этом говорить среди зимы неизвестно какого года – это вопрос к автору: а вы-то об этом знали?  Ну, и… причем же здесь Каганович? В 1921 году он благополучно работал в Средней Азии, в ВЦСПС (организация профсоюзов), и к Сибири и уж тем более к продразверстке никакого отношения не имел. Но вот так захотелось г-ну Олькову!
Кагановича он еще вспомнит, так же как и мифический тайный комитет, белое подполье, которое по убеждению писателя, стояло во главе крестьянского мятежа. И что с того, что даже те, кто подавлял восстание, – главком по Сибири Шорин, предгубчека Студитов и многие другие – утверждали, что к трагедии привела необдуманная и жестокая политика продразверстки. Нет, утверждает Ольков, белое подполье!
 А дальше… дальше начинается такой разгул фантазии, что успевай только удивляться… Вспомним: крестьяне заседают на дальней заимке зимой. Так? В подтверждение этому читаем: «уже и конец января..». Через два абзаца: «февральскими метелями весь снег Сибири выгребло…». (Что-то неладное  с месяцами творится…) И вдруг… один из персонажей, некто Аркадий, говорит: «Надо обсудить и довести до людей, чтобы к октябрьским праздникам рапортовать…». Да что ж такое-то? Шутит, что ли, автор? Вот и один из персонажей сомневается: «Твой продкомиссар … брякнул насчет октябрьских…» Конечно, брякнул! – февраль на дворе.
Это еще что! Уже упомянутый Аркадий впервые появляется в повести во 2-й главе. Едет он в санях и раненую руку тетешкает. Кто такой, куда едет, откуда?... Да вам-то какая разница? Едет и вспоминает, как от Колчака бегал: «Был слух, что колчаковцы подбирают всех под мобилизацию… Уходить от родных мест с бегущей армией смысла не было… Бежал впереди отступающих войск… Решился на возвращение в родные места. Теперь уже шел навстречу фронту…». Может, я, конечно, чего-то не понимаю, но какой смысл в таких нелепых передвижениях? И не проще ли было затаиться в лесах, как умные люди делали, и переждать Колчака? Тем более, что он уже отступал… Но Олькову виднее, куда своего персонажа отправлять.
Кстати, воспоминаниями персонажа 2-я глава так и заканчивается. Куда едет Аркадий и зачем – остается за кадром… Возвращается писатель к нему снова только в 9-й главе. И только тогда становится ясно, что вернувшегося из своего более чем странного странствия Аркадия назначили председателем волисполкома. Прочитала – и сижу опять в непонятках: «К новой должности председателя Аркадий попривык…» – пишет автор. Ну, к новой, так к новой,  назначили-то недавно – как раз тогда, когда он от Колчака вернулся. Стоп! Так ведь Колчака-то уже год как нет! Тюменскую губернию освободили осенью 1919 года, стало быть и вернуться домой Аркадий должен был примерно в это время… А у нас-то уже, судя по всему, 21-й… Мозги закипают от таких «исторических вывертов»…
Вот и с Гришей Атамановым, главным героем повести, примерно та же история. Рассказ о нем начинается с эпизода, когда Гриша идет по улице уездного городка (когда и какого? – да сколько уже можно спрашивать?):        «… походкой военного человека, за годы окопной жизни не растерявшего навыки строевой подготовки». Нарисовали себе картинку? Красиво? Отлично! Но… На предыдущей странице читаем: «Даниле Богдановичу (кстати, в реальности – Михайловичу, но что автору с того?) многих средств стоило, чтобы сына отправили на Восток, подальше от фронта…». Опаньки! Немая сцена.
Продолжайте сохранять молчание, потому что дальше читаем: «офицер улыбнулся: писарем будешь при штабе…». Еще ниже: «Комиссар … заулыбался: это хорошо, что ты писарем при штабе служил…». Так «окопной жизни» или «писарем при штабе»? Нет, я ничего не имею против обоих вариантов, но как-то хочется большей определенности. И мельком брошенная фраза, что из штаба Гриша на фронт попросился, доверия уже не вызывает.  Может, потому, что звучит она из уст человека, у которого своя история еще более неубедительная. А как иначе, если писатель позволяет себе называть его «офицер уездного военкомата»… Это в 1920-м (или в 21-м?) году… Слово «офицер» по отношению к советским служащим звучит у Олькова еще не раз. Например: «офицер контрразведки». Красной, замечу, контрразведки… А вот еще: «Ишимская группа советских войск»... Мд-а-а….
А Гришу на фронт писателю Олькову обязательно надо было отправить! Чтобы опыта военного набрался. Иначе как объяснить, почему 23-х летний сынок местного богатея сумел армию создать, да еще какую…
Рассказ о вербовке Гриши Атаманова «офицером военкомата», который по совместительству является представителем белого подполья в Омске и Тюмени  и вот так запросто открывается штабному писарьку да еще и уговаривает его (а Грише – на минуточку! – 23 года…) принять командование повстанческой армией, вообще не выдерживает никакой критики. Это надо просто читать! Песня! Но давайте о личном…
История Гриши Атаманова – это история Монтекки и Капулетти 21-го года. Командир повстанцев полюбил жену убитого коммунара, мать троих детей, беременную четвертым ребенком, и спас ее от расправы. За что и пострадал сам. Это реальность. У г-на Олькова все гораздо прозаичнее: парень  Гриша любит девушку Глашу. Проблема только в том, что отца Григория убивают красные (чего в реальности не было…), а Глашиного отца - коммуниста убивают повстанцы. Уходя из родного села, Григорий зовет за собой любимую, но она категорически отказывается: «никуда не поеду! … Будь проклята та любовь!... Ухожу, и не ищи…». И Гриша рукой машет: будь, что будет. На дворе, запомним, первые дни февраля… Одна глава проходит, другая… На дворе по-прежнему начало февраля, это без вопросов, потому что дату автор наконец-то называет сам: 9-е число. А что же Глаша?.. Она уже с Гришей, да не просто так, а беременная! Ну, дурное дело, оно, понятно, не хитрое, хотя, по словам автора, Глаша с родителями жила до смерти отца – иначе прибил бы, и себя блюла. Когда ж успела-то?! Да уже и на третьем месяце… Чудны дела твои, господи…
И таких нелепостей в повести – успевай только считать.
Если начать подробно разбирать историческую составляющую, то написать можно еще не одну страницу. Не буду уподобляться г-ну Олькову и забивать голову читателю. Скажу только одно: много и подробно он пишет лишь о тех событиях, о которых есть материалы в уже упомянутом мной альманахе «Коркина слобода». Поэтому, к примеру, о взятии деревни Травное написана большая глава. А вот о штурме Ишима – ни строчки, хотя на протяжении многих страниц мы читаем призывы непременно взять город и железнодорожную станцию, чтобы перерезать артерию, связывающую Россию с Сибирью. А все потому, что нет в альманахе исследований, посвященных попытке захвата повстанцами Ишима. А фантазии на пустом месте, видно, разгуляться негде.
И невдомек автору, что крики его героев о необходимости срочного захвата железнодорожной станции – не более чем его собственные выдумки. Потому что к моменту штурма города – 10 февраля 1921 года – уже три дня как была захвачена станция Голышманово: она удерживалась повстанцами с 7-го по 11 февраля. Взять ее было гораздо проще, чем хорошо укрепленный уездный город. А всего мятежники удерживали контроль над железной дорогой в течение 3-х недель! Но не было в «Коркиной слободе» очерка про эти события. Он был написан много позже, в 2011 году… Г-н Ольков, конечно, его не читал, а самому найти нужные материалы… не судьба. Сложно писать историческую книгу, не зная истории.

Нет повести печальнее на свете… чем та, что написана «вольным каменщиком»… Заканчивается она замечательной «высокохудожественной» фразой, над которой, я уверена, автор долго думал: «Атаманов закрыл глаза, и слеза сверкнула на его щеке в свете восходящего утра...». Вот и мне… что-то плакать хочется…