Лиза. Часть 5

Отчаянно брошенные слова обожгли душу и сердце. Выходит, больная, обречённая девушка ждала человека, который должен был принести ей спасительный яд, но пришёл я, неизвестно кто, не понятно откуда и, главное, не ясно, зачем? Значит, кто-то свыше решил, что всё должно было случиться именно так? Да, именно так! Значит, я всё сделал правильно, и теперь уже не имело никакого значения, кто и что подумает обо мне в этом реальном или нереальном мире?

Взрослые, по-отцовски возмущённые слова слетели с губ сами собой.

-- Какой яд? Ты что, с ума спятила?

В налетевшем волнении уже не думалось, насколько этично незнакомому мужчине обращаться на "ты" к молодой дворянке и дочери приютившего меня помещика. Лиза испуганно затрясла головой.

-- О, Господи... Вы и вправду не от Белявского?
-- Нет...

Показалось, что она вот-вот расплачется.

-- Умоляю Вас... Про яд... Не говорите никому. Папе не говорите. Не скажете?
-- Не скажу...
-- Слово чести?

Неосознанно улыбнувшись трогательной доверчивости её слов, я с такой же искренней убедительностью легко кивнул головой.

-- Слово чести...

От волнения она опять раскашлялась, прикрывая ладошкой измученный рот и снова потянулась вниз к плевательнице. Вскочив со стула, я торопливо отвернулся и поспешил к столику за водой. Стало вдруг страшно и пронзительно жалко эту молодую девушку, отчаявшуюся совершить над собой самое страшное. Я лихорадочно прикидывал, сколько же ей лет? В чуть более ярком свете её лицо выглядело удивительно чистым, гладким и совершенно молодым, но большие, очень умные и серьёзные глаза смотрели на меня совсем не по-детски. Да и по-настоящему взрослые, откровенно красивые губы, не смотря на болезненную сухость, не оставляли никаких сомнений, что Лизе значительно больше двадцати.

Наконец-то две заветные капсулы выдавилась из шуршащей фольги в ладонь. И опять волнением всколыхнуло нутро. Ведь её организм ещё не знает, что такое антибиотики. Вдруг эти капсулы, действительно, окажутся тем, что она так ждёт в этот жуткий вечер? Я тряхнул головой, решительно отбросив все сомнения - теперь что будет, то будет. Такова не моя воля, и мне не дано предугадать ничью судьбу, ни свою, ни этой девушки, ни её младшей сестры и их немолодых родителей, хоть и всё, что происходило сейчас, уже давным-давно свершилось, даже то, что свершится здесь через минуту, через час, через день.

Лиза, натягивая край одеяла к самому подбородку, не сводила с меня виноватых глаз, словно маленькая провинившаяся школьница.

-- Открывай рот, -- я протянул ей лежащие на ладони бело-жёлтые цилиндрики.

Она молча раскрыла слипшиеся губы и, обдав ладонь горячим дыханием, по-детски послушно приняла лекарство.

-- Не разжёвывай. Глотай и запивай водой.

Первый глоток, словно в страшном смятении, задержался на секунду, потом с отчаянной поспешностью провалился в горло, тут же последовал второй, третий, четвёртый. Ну, вот и всё. На душе стало неожиданно легко и спокойно, словно я сделал, наконец, то, что так настойчиво и мучительно требовала от меня судьба. Я обессиленно опустился на стул, чувствуя, как всем телом начинает овладевать жуткая, невыносимая усталость. Выходит, теперь я могу быть свободен, и необратимое время вправе отпустить меня обратно в свой век и свою прежнюю жизнь?

В отключающихся мозгах всё ещё бешено крутились бесконечные мысли, что сразу две капсулы - это, наверное, слишком много, что надо было дать ей пока одну, что антибиотики необходимо пить курсом и это всего лишь первая доза из трёх, что хорошо бы выпить ещё Терафлю, чтобы сразу сбить температуру и чуть облегчить дыхание, и что нужны какие-нибудь пробиотики, чтобы не было проблем с пищеварением, но где их взять в девятнадцатом веке?

Она тихо, печально  улыбалась, не сводя с меня спокойных, словно всё видящих и всё понимающих глаз.

-- А я через сколько умру?

Не было никаких сил в чём-то снова убеждать её. Да и зачем, когда всё уже свершилось и никто из нас не знал, ради чего? Я лукаво усмехнулся.

-- Через двести пятьдесят лет.
-- Странно... Вы смеётесь, а мне так хорошо с Вами. И даже умирать почему-то не страшно... Не смотрите на меня так и не осуждайте. Я никогда не подняла бы на себя руку... Один человек поклялся мне помочь, когда совсем плохо станет, взять на себя этот грех и уйти в монастырь. Но... Верно уже не судьба.
-- Утром тебе станет лучше. Упадёт температура и начнёт проходить кашель. И грех никому не надо будет брать. Поняла?
-- Вы останетесь у нас до утра?
-- Да. Мне теперь некуда идти...
-- От чего же?
-- Мой дом очень далеко...
-- Кажется, именно Вас я видела нынче во сне...

Странные, удивительно простые и пронзительно искренние слова что-то безжалостно перевернули в душе.

-- А может мы и сейчас видим друг друга во сне?

Она вдруг протянула руку и легко, почти невесомо прикоснулась огненно-горячими кончиками пальцев к моей руке.

-- Нет... Сейчас Вы не сон...

Она печально улыбнулась, но очередной приступ кашля оборвал нашу тихую, странную беседу. Лиза уже не просила отвернуться. Следы от прикосновений её пальцев горели на руке удивительным огнём, и я вдруг, торопливо высыпая в чашку с остатками воды пакетик лимонного Терафлю, поймал себя на мысли, что это было первое, по-настоящему живое и осязаемое прикосновение ко мне того мира, в котором я так странно и непонятно очутился. Я потрогал пальцами эти горящие следы, и снова захотелось вдруг изо всех сил ущипнуть себя, чтобы ещё раз убедиться, что это никакой не сон и не бред.

-- Лиза, на, выпей ещё лекарство.

Она также покорно и безропотно выпила всё, что было налито в чашке.

-- Ой, как вкусно! Что это было?
-- Лекарство. Называется Терафлю.
-- Какое смешное название...

Тепло растекалось по левой руке всё выше и выше, уже дойдя до сердца и заставляя его колотиться всё сильнее и громче. Надо было уходить, куда угодно, упасть, отключиться, хоть немного отдохнуть и привести в порядок мысли, вконец измучившие мою несчастную, седеющую голову. Я решительно встал с уютного, мягкого стула.

-- Доброй ночи, Лиза... Выкинь всё из головы и постарайся заснуть. Завтра утром тебе станет легче, а через три дня ты будешь здорова.
-- Доброй ночи, Георгий Яковлевич... Я буду стараться. Обещаю Вам.

Стараясь никуда уже не смотреть и даже не оглянувшись в дверях, я решительно вышел из горячего, душного тепла в холодную черноту коридора. Где-то в стороне огромной прихожей горели свечи, и я торопливо двинулся в темноте на этот свет. По ногам в тонких турецких трофеях сквозил холодный воздух, по вспотевшей спине уже бежали мурашки, и все мысли были заняты лишь тем, куда бы теперь упасть, чтобы поскорее вытянуть затекшие ноги, закрыть глаза и заснуть, хоть на немного, на пять минут, на час или на все сто семьдесят три бесконечных года.

На меня уставились тревожные, молча вопрошающие взгляды, словно на врача, вышедшего к родственникам после долгой операции. Надо было что-то говорить, что-то важное и, наверное, очень умное, и я не стал дожидаться ничьих вопросов.

-- У неё скоро жар спадёт. Может, ночью, может, под утро, -- я старался говорить в сторону стоявших рядышком Екатерины Дмитриевны и Софьи, понимая, что именно они останутся ночью с больной Лизой, -- Она будет потеть сильно. Возможно, ей постель придётся поменять и одежду надеть сухую.
-- Не беспокойтесь, Георгий Яковлевич, всё сделаем, -- Екатерина Дмитриевна тут же с суетливой родительской готовностью закивала головой.
-- Липовый цвет есть у вас?
-- Есть, есть. Поим её по МАврушкину завету.
-- Как пропотеет, надо много липы пить. И хорошо бы утром горячего молока с нутряным салом.

Я уже не думал, знают ли они о нутряном сале и том, что оно хорошо помогает при кашле?

-- Да-да... Как скажете, непременно дадим.

В голове гудело, и ноги готовы были опустить моё тело прямо на деревянный пол. Я перевёл взгляд на замершего, словно неподвижный солдат на часах, Якова Ивановича.

-- Простите... Кажется, мне необходимо куда-нибудь прилечь...

***

В просторной комнате было тепло, сухо и очень уютно. Слипающиеся глаза увидели белеющую в углу кровать, и уже никуда не желали больше смотреть, но тело настойчиво требовало найти перед сном ещё одно обязательное нечто. Уже без всяких намёков я поинтересовался у Якова Ивановича, как в его доме организовано отхожее место. Он с пониманием распахнул узкую дверь в самом дальнем, теряющемся в кромешной темноте, углу комнаты и осторожно внёс в неё большой канделябр. За дверью оказалась ещё одна небольшая комнатка без окон со столиками, фигурным зеркалом, комодом, блестящими медными тазиками и большим кувшином с длинным, широким носиком.

-- Здесь нужник, -- он указал на широкое деревянное кресло с массивными подлокотниками и круглой крышкой посредине, -- Вот полотенца Дуняша положила, вода умыться... У Вас всё уж, верно, не так?
-- Не так...
-- Как проснётесь с утра, мой слуга поможет Вам.

Зажигая одинокую свечку на овальном, матово поблёскивающем желтоватым шеллаком столике, он вдруг, вздохнул, погрузившись в тяжёлую задумчивость.

-- Всё в руках Божьих... Коль моя Лиза умрёт, я этого не переживу... Доброй ночи, Георгий Яковлевич.
-- Доброй ночи, Яков Иванович.

Наступившая темнота оказалась абсолютно чёрной и до глухоты тихой. Не было слышно ни вьюги, ни ветра, ни единого шороха, словно вместе с погасшей свечой вся комната провалилась в какую-то мёртвую бездну.
Тело погрузилось в жаркую, пышно взбитую перину, ноги вытянулись, накрылись толстым одеялом, голова утонула в мягкой пуховой подушке, и в один миг весь мир прекратил своё существование.

В следующий миг в ушах загрохотал громкий, напористый стук, закрытые глаза ощутили вокруг себя много света, а откуда-то справа и сверху донёсся глухой мужской бас:

-- Вы спите? Просыпайтесь! Просыпайтесь скорей!

========================================
Часть 6: http://www.proza.ru/2016/02/29/1405