Цветочки

                ЦВЕТОЧКИ

Красноярск, учебный полк.
Здравствуйте дорогие папа и мама! Пишу на скорую руку. Вообще-то у нас ребята со всего Союза. Начинаешь с ними разговаривать, и так захочется поехать куда-нибудь, аж под сердцем колет, щемит, режет и всякое остальное. Я уж маленько привык в армии. Но все равно есть один факт, к которому привыкнуть нельзя – это как везде в армии – «деды». Не просто «деды», а сопляки сраные, возомнившие себя воинскими начальниками. И что странно, настоящие начальники знают об этом и не принимают никаких мер, чтобы пресечь этот беспредел. Более того, они, офицеры используют это обстоятельство в своих целях. Поэтому это безобразие долго не прекратится в нашей «амрии», как говорила, Вадисова сестра, Катя.
Лишь в кино и на картинках все хорошо, а на самом деле это все, лишь показуха, мрак и каменный век. Вчера произошел со мной случай. «Деду» не понравилось, как я ему ответил на его, откровенно дурацкое замечание. Ну и повздорили мы с ним крепко. Он мне пригрозил разборкой. Плевать я хотел на его разборки. Тем не менее эта ситуация будет длиться неизвестно сколько времени. Не известно, когда наступит развязка и какой она будет.
Думаю, что все обойдется. Задевает вот что? Ведь они, «деды», как с нами, молодыми солдатами, разговаривают? Как со сволочью какой-нибудь. Но даже пусть мы повздорили, что из этого? Кулаками махаться! У него есть друзья. Он не один. Но и у меня друзья появлются и вроде бы неплохие ребята. Все зависит, как я понял, от того, как быстро, мы молодежь, объединимся. Постараемся себя в обиду не давать. Я, чтобы –то нибыло, никому не дам унижать свое человеческое достоинство. Пусть будет со мной, что будет – гауптвахта, крест, тюрьма, но ничего подлого я над собой и своими друзьями делать не дам.
Пусть мне будет хуже. Пусть будут моими все наряды по кухне, по свинарнику, все полы, все туалеты. Пусть я буду на плохом счету у начальства, но в обиду себя и  своих друзей не дам! Жаль что офицеры такие, что на все закрывают глаза. Есть и хорошие офицеры, не спорю, но все равно глаза закрывают буквально на все и фактически пляшут под дудуку старослужащих. Очень гнетет и давит душу безысходность того, что происходит с солдатами первогодками.
Все  мы люди и обращаться надо друг с другом по людски, по человечески, даже если кто-то и выше по званию. В первую очередь надо быть человеком, а  уж во вторую ефрейтором.
Мы  все лысые. Может кто-то и оброс, но они снова на потеху себе стригут нас всех под гребенку. Всех!  Для них мы, все, просто  «Гады”! Отец, обязательно напиши рассказ про наш мытарства. Я хочу еще сказать, что в «Зоозоопарке”, так здесь называют областной сборный пункт, куда ты ко мне приходил провожать, был рай по сравнению с нынешним положением.  Но такого, что мы «гады», не будет!
Если  гражданская жизнь пошла по новому, то и армейская должна идти с ней  в ногу, а то лишь одна афиша:
Лучшие воины - спортсмены!
Отличники боевой и политической подготовки!
А на самом деле - тюрьма по ним плачет. Какие они лучшие, если разговаривают с нами, как со зверями. Одни маты и рев, а не разговор. Не надо думать, что такое позволяют себе только сержанты. Ровно так же поступает  по  отношению к нам и часть офицеров.
Сержанты и ефрейторы разговаривают с офицерами, как с самыми высокими королями, а с нами, как с последними тварями:
Ты как со мной  разговариваешь, мурло!
Пашел! Ком грю? Пашел!
Быстро!
Фуфло! Сартир у меня будешь год драить!
Молодой! Дух!
Пашел быстро!
Упал в коечку! И так далее и все в таком  же духе.
Если в туалете на сто десять курсантов пять очков и дают ходить всем вместе от двух до пяти минут, то получается 12-17 секунд на рядового! Ну, скажи, пожалуйста, какая нужда в том, чтобы с нами так поступали. Неужели нельзя нам разрешить поссать по человечески? Что, от этого обороноспособность государства пострадает, если мы еще хотя бы на пару минут в туалете задержимся!? И  что, офицеры не видят, что над нами издеваются? А если не видят, то зачем нам такая армия и такие глупые офицеры?  Да если были даже по два человека на одно очко! И то не хватит этого времени! Нет! Так жить нельзя! А на сержантов и ефрейторов, а их семь, два очка.
Если это письмо не дойдет, пусть читают те, кто вскроет, даже господа офицеры, наши начальники! Они достойны того, чтобы их называли не командирами, а начальниками. Тогда, по крайней  мере, армия и колония  подравняются и люди будут знать, что  армия и тюрьма - одно и тоже!
Все это тяжело снести. Пусть знают господа офицеры, что одна душа терпеть этого произвола не может и выражает это открыто. Да, мама, ты была права, когда говорила, что мне будет трудно. Трудно очень! Но не потому, что я много говорю, а потому, что я привык к человеческому общению с людьми. Даже в тюрьме, наверно свободней. А здесь всевозможные физические надругательства: приседания с табуреткой на вытянутых руках, отжимания от пола, хождение строевой до потери сознания и другие.
Пусть мне будет хуже, но молчать я не буду! Воспринимайте, мои родные, это, как хотите! Как клятву или что по хуже. Отец, очень нуждаюсь в добром разговоре с тобой. Даже присягу мы приняли не в очень  торжественной обстановке. Ваш сын.
Вот такое письмо мы получили с матерью от своего сына, студента второго курса педагогического института, имевшего черный пояс по «КАРАТЕ», ушедшего добровольно в нашу Советскую армию двадцать два дня назад с мыслью, навязанной ему средствами массовой информации: -Честно отдать свой долг Родине! Да еще писавшего заявление в военкомат о направлении его в республику Афганистан  для выполнения и интернационального долга, чем довел мать до полуобморочного состояния.
На мое же возражение ответил вопросом:
- Отец, а ты сам думал, что делаешь, когда оставил свою мать, жену и нас, своих детей, а сам улетел в республику Никарагуа выполнять свой интернациональный долг? У меня пока что, даже семьи своей нет. Ты там летал на своем вертолете, а мы все  от телевизора глаз не отводили, ловили каждое слово. Может быть что скажут про вас. Да и живы ли вы?
Что мне было сказать сыну, если в его словах была пережитая им самим правда.
Тема дедовщины широко обсуждалась на страницах газет, журналов. О ней говорили с экранов телевизоров худые журналисты и толстопузые генералы. С трудом верилось, что увиденное и услышанное реально имеет место в жизни. Не хотелось верить-то. Генералы доказывали нам, родителям, вырастившим своих сыновей в великих трудностях и лишениях, что дедовщины как таковой не существует, что тему эту высосали из пальцев худобедрые корреспондентки, чтобы восстановит общество против добрых генералов.
Да, действительно, эта тема отвлекала генералитет от дел первейшей важности, как-то: строительства личных особняков, дач и так далее.Теперь нам всем понятно, что в пылу перестройки заблудились отдельные генералы в трех соснах, случайно перепутали свой карман с государственным. А дедовщина была им как раз ой, как на руку. Перестройка задуманная руководством страны советов, похоже, содержала раздел о компрометации армии в обществе. Поэтому с генералов и не спрашивали за тот беспредел, что устанавливался в  армии по отношению к солдатам.
Вот и пахали наши дети на перестроечных генералов, а тех, кто не желал пахать на них вместо службы, отправляли в Афганистан, в Чечню и другие горячие точки. А их-то появилось множество вместе с перестройкой. Это сейчас нам понятно, почему в тех горячих точках не оказалось детей тех кто развязал эти конфликты, проклятые братоубийственные войны. Детки сановников отправлялись на учебу в США, Англию, Германию, но не в учебные полки Советской армии.
Простые люди остались с похоронками на руках или с искалеченными войной сыновьями, без образования и без средств  для существованию.
 Письмо сына буквально потрясло нас с матерью. Мать, обливаясь слезами, требовала от меня немедленно купить ей билет до места службы сына.
- Поеду в эту армию и заберу сына домой. Будь, что будет!
 Билет я ей конечно не купил, а сел и написал сыну письмо. Далеко не просто оно складывалось.
Здравствуй Володя! Мы с мамой очень обрадовались твоему письму, а прочитав его, несколько опечалились. Почему? Жалко своего дитяти. Уж больно тяжело ты рос. Сколько бессонных ночей провела около тебя мама?
Что написать тебе, Сын? Я очень понимаю твое дущевное состояние, но должен сказать, что это не самое худшее, бывает гораздо хуже. Сейчас мысли и волю надо подчинить службе и выбросить из мыслей имеющиеся неудобства.
Это, Володя, всего лишь служба. Это не война. Как выглядит война, я знаю не понаслышке и не по кино. Ее уродливую пашню, мы с Василием Николаевичем видели не раз и очень близко. Не позволяй себе расслабляться, тем более ожесточаться, даже если для этого, на твой взгляд, есть достаточно оснований.
Послушай, сынок,  что я тебе скажу и хорошо  подумай. Чтобы мы ни переживали, что бы с нами не случалось, знай, все проходит! Все в конечном итоге остается в прошлом. И это прошлое будет достойным, если мы не смалодушничали, не дрогнули, не позволили себе испугаться и уступить. В жизни надо держаться крепко. Ты посмотри, вокруг  тебя немало хороших людей. Правильно ты говоришь, что надо успеть объединиться. Это в любой ситуации пом ожжет выстоять.
Сын, действительно в жизни все проходит. Как сказал слепой поэт Эдуард Асадов:
В жизни все повторяется
Снег и метель в стекло
           Счастье не возвращается
К тем, от кого ушло…
Все мы творцы  своего счастья или своих неудач. Если позволить себе подличать, то и счастье будет потом подленьким. Я прожил жизнь на твоих глазах. Не подличал и не лицемерил, не брал чужого, никогда не обвинял никого в своих неудачах. Эту жизнь ты прожил вместе со мной. Если ты находишь, что моя жизнь приемлема для тебя, то пусть она будет для тебя примером.
Мне приходилось переживать и радости иогорчения, победы и неудачи, потерю друзей и родителей. Оценку том у, что происходит с нами сейчас, мы даем много лет спустя. Так что не хандри! Все идет нормально. Старайся на ход событий, по возможности, влиять больше. Не давай себя в обиду, не давай втоптать себя в грязь, но и сильно гордым, среди себе равных, быть не гоже. Все мы люди и нам свойственны пороки человеческие – и лесть, и ханжество, и тупость, и глупость, и непонимание неизвестного, невосприятие власти над
собой, и многое другое. Надо быть человеком и стоять на этом крепко. Посмотри на себя. У тебя крепкие руки, крутые кулаки. На таких, как ты, молодых, сильных стояла всегда Россия, наша Держава, которой мы с тобой присягали на верность.
 Это во-первых! Рассказ «Ягодка» мы тебе вышлем. Часы, что ты просишь, вышлю завтра же. Теперь  о добром разговоре. Сынок, я вырос без отца и меня бесконечно радует, что у тебя есть возможность хорошего, доброго разговора со мной.  Я и сам нуждаюсь в таком разговоре. Это доброе дело и оно всегда делает человека чище и устойчивее к окружающей жизни. Потому что в итоге ты получишь искренний совет близкого человека, которому можно доверять без оглядки.
 У меня к тебе  тоже есть небольшая просьба:
- Воздержись от резких критических оценок всего или части того, что тебя окружает, в том числе и от критических оценок действий своих командиров. Помни – власть – это ярмо, которое никому не нравится по вполне определенным причинам. Действуй в жизни по принципу:
-Не плюй в колодец, пригодится воды напиться!
Я с пониманием это говорю, потому что я тоже командир. И не просто командир, а командир авиапредприятия. У меня за спиной почти полторы тысячи человек. Две трети из них офицеры запаса. Наверняка не все довольны моими приказами и моими действиями, в силу различных обстоятельств.\
Я не считаю, что ты что-то там совершил такое, чтоб писать тебе об этом. Ради Бога, не думай так! Пишу только с тем чтоб вообще избежать любой ошибки. Ошибки тяжело переживаются, еще труднее исправить их, особенно, если они связаны с жизнью людей тебя окружающих.
 Служи, занимайся спортом, читай, смотри кино. Словом, делай все, что делают твои товарищи по оружию. Заведи блокнот и веди свой дневник. Положи свои мысли на бумагу, поговори с ней в тишине. Со временем это станет твоим духовным богатством. Относительно моего приезда к тебе. Приеду обязательно, но случится это позже, хотя мама настаивает на немедленной поездке. Сложные жизненные ситуации не терпят суеты и скороспешных решений. Потерпи, все образуется.
 Теперь о присяге. Присягу я принял тоже не в очень торжественной обстановке. Но ведь мы с тобой сейчас не на пионерском сборе. Присяга – дело серьезное! Это клятва на верность стране, своему Отечеству, где мы с тобой живем. В какой бы обстановке ни принималась эта клятва, она священна и остается клятвой на всю жизнь. Исполнять эту клятву придется не на параде победы, под крики – УРА, а там, где потребуется в самых прозаических буднях! На учебе, на плацу, в гарнизонном свинарнике, в карауле. Все это сложится в службу и займет два года жизни. 
Лично    мне, верность  присяге, принятой  в солнечный  день, в городе  русских  моряков, Севастополе, пришлось  выполнять вовсе далеко от дома, на Американском  - континенте. Без всякой помпезности, в  будни, под говор скорострельных   винтовок и пулеметов крупного калибра, под  многозначительное молчание четырех ствольных зенитных установок, готовых в любой момент выпустить дозу смертельного огня. Наш вертолет, перегруженный    солдатами и боеприпасами, не раз, а  по несколько раз в день должен был пролетать над их расположением.  И  мысль в голову приходила:
А  вдруг    солдатик, что сидит на вращающейся  установке, да нажмет на спусковой  крючок именно в нужный момент?
Да и в других   случаях:  на взлете, на посадке,   в горах, на границе   с Гондурасом, Сальвадором, Коста-Рикой, где тебя подстерегают не только случайности, но и готовый к бою противник. Связи-то со землей нет и никогда не знаешь, кто тебя там ждет. На войне быстро обстановка   меняется. Была высота наша, стала ваша. А  мы жили, летали, дежурили по кухне. Помнишь, как я писал тебе из Никарагуа?
-А  теперь, Володя, папа  варит   себе  кашку   сам. Помнишь?
Так вот, Володя, теперь ты варишь кашку себе сам. То чем ты сейчас занимаешься, дело серьезное.
 Теперь о себе, вернее о нас. Мы живы и здоровы. Этого же желаем и тебе и твоим однополчанам. Служи честно. Не позволяй себе расслабляться. Служба есть служба! Я прошел медицинскую комиссию и снова стал летать. Завтра лечу в Новоаганск за вертолетом МИ-8. Мы с Николаем Бурачевским должны перегнать его на базу для выполнения ремонта после происшествия, в которое попали наши летчики. Дело связано с  лопастями несущего винта. Вот вроде и все о нас. Мама очень переживает за тебя. Все беспокоится, приходиться ее успокаивать.
Мама   ведь   у нас  с тобой    замечательная, правда?! Давай хоть друг другу скажем об этом, если не ей! Но ведь можем и ей сказать. Только возвращайся   домой. Скоро исполнится двадцать лет, как мы с ней поженились. Не успели и глазом моргнуть, как пролетели эти годы. Ну, вот и все, Сынок. Жму твою крепкую руку. Обнимаем и целуем тебя с матерью.
 БУДЬ МУЖЧИНОЙ, НО ЗНАЙ, ЭТО НЕ ТАК-ТО И ПРОСТО!

Тобольск   Август, седьмого числа,  1988 года.
 Отец
Примерно через месяц, отправив жену в отпуск, купил билет до Красноярска и буквально через день, был на проходной, в учебном полку. Старшим на КПП был прапорщик. Выслушал меня и сказал:
-Сейчас курсанты на плацу. Как только у них занятия закончатсяЮ вызовем вашего сына сюда.
Я прошел в комнату ожидания. Мне было слышно, как прапорщик по телефону звонил кому-то и докладывал:
-Тут к рядовому Василишину отец приехал. Видать большой начальник. Как почему? Он в форме, при погонах, с гербами на фуражке. Не знаю какой, но вроде бы авиационный командир. Ждет, в комнате ожидания. Есть пропустить! У меня сейчас нет никого, чтобы дать ему сопровождающего. Есть пропустить, как сын придет!
Сижу и думаю:
-Вот придет сейчас мой сын. Наверно забитый, голодный. И попытался представить себе, какие испытания достались ему, что ему приходится переживать. Воображение многое мне рисовало.
Смотрю в окошко. Время медленно идет. Вижу, идет по аллее к проходной солдатик. Ногами восьмерки вяжет. Голова опущена. Сердце мое упало, в груди холод, в висках застучало. Думаю:
-Что с парнем сделали сукины дети?!
Подходит ближе. Вижу, что не мой это сын. Ух! Вздохнул я с облегчением. Наблюдаю дальше. Нет моего сына. Снова к прапору. Он отвечает:
-  Не извольте беспокоиться! Скоро прибудет. Наверно уже в пути.
Я снова к окошку. Даже придремал немного. Ночь прошедшая была в самолете и практически без сна. Открываю глаза и вижу. Идет к проходной солдатик. Высокий, стройный. Четко идет, легко. Пилотка на нем и форма замечательно сидят, как по нему шитые. Здорово! Вот это выправка! Вот это солдат, защитник Отечества, а не фуфло какое-нибудь. Подходит ближе. Боже ж ты мой! Ахнул я в душе! Да это же наш сын. Я несказанно обрадовался такому обороту.
Обнялись, потискали друг друга. Прошли на территорию училища. Присели на скамеечке  в парке. Засыпали друг друга вопросами. Что, где, как, почему и так далее. Наговорились. Сын спрашивает:
-Папочкин, ты случайно чего-нибудь пожевать , не привез?
-Как не привез? Еще и как привез!
Открываю увесистый портфель и сумку. В портфеле рыба и копченая и слабо соленая, колбаса различная. Хлеб черный и белый. В сумке почти ведро свежих огурцов с грядки, красных помидоров. Напал на еду мой сын
Спрашиваю его:
-Володя, вас, что, не кормят что ли?
-Кормят, но слабовато! В порциях мало еды. Ты можешь угадать,  сколько порций минтая я съедаю за один присест, когда дежурю по кухне?
-Четыре. – попробовал угадать я.
Не.. а! Семь. Дома, я такого минтая, я и двух порций не съел бы. А здесь почему-то хочется кушать.
Наелся сын. Собрал портфель, сумку и говорит:
-Ну, а это все надо отнести ребятам. Они-то ведь тоже  есть хотят. Родители приезжают редко и далеко не ко всем.
Я в душе еще раз порадовался за сына. Хороший сын у нас с женой вырос. Не жлоб, не подлец, не сквалыга. За это надо сказать спасибо нашей матери. Что ни говори, я все больше находился на работе, то летал, то в командировке, а воспитанием детей занималась жена. Есть конечно и моя доля в воспитании, но она не сравнима с материнской.
-Давай, Володя, рассказывай про свою службу, а то мы с матерью приуныли там в Тобольске.
- Когда ты оставил меня в «зоопарке» (областной призывной пункт) и уехал, то продуктов, что ты мне оставил, хватило нам с пацанами на два дня, а прожили мы там, в ожидании «покупателя», неделю. Еда всухомятку. Спали на голых деревянных нарах. Все порядком надоело. Постепенно нас разбирали «покупатели» разных родов войск. Настала и моя очередь. Приехал наш «покупатель» - сержант из Красноярской школы младших авиационных специалистов (ШМАС). Набрал он нас пятерых. Все пять были студентами разных вузов. Закупили мы продуктов, сели в поезд. Через двое суток были в Красноярске. Прибыли в учебку.
И тут началось. Сержант, но уже другой, построил нас и говорит:
-У кого есть деньги и ценности, сдать мне сейчас же на храниние.
Кое кто сдал деньги. Денежки исчезли в кармане ушитых до обтяжки ног брюках сержанта. Как потом оказалось, навсегда. Повели нас на кухню. После приема пищи отдохнули. Построил нас сержант. Подходит прапорщик. Весь из себя блатной. Приказывает:
-У кого есть деньги и ценности, сейчас же сдать мне на ответственное хранение.
Ценностей ни у кого не оказалось. У нас с Серегой осталось по десять рублей. Мы их не отдали сержанту.
Спрашиваю у Сереги:
-Что будем делать?
Он говорит:
-Давай не будем сдавать. Что мы сами не сохраним?
Но кое-кто отдал прапору последние деньги. Последний раз видели эти деньги, когда прапор опустил их в бездонный карман своих широченных галифе.
Повели нас в баню. Дело уже к вечеру. Раздеваемся. Что делать с деньгами? Свернули мы купюры в трубочку и спрятали во рту. Помылись, выходим. Нашу одежду сержанты обшманали. У кого что нашли, забрали без объяснений, навсегда и бесповоротно. Одежду забрали. Каждому выдали форменное. Переоделись мы и ни у кого ничего не осталось. Разве что кто-то вроде нас припрятал. Достали мы свои десятки. Они хорошо сохранились.
Деньги эти нам потом пригодились. Когда мы, с ребятами, позволили купить себе в солдатском кафе, молочное мороженное. Случилось это дней через 15-20 после нашего прибытия. Как показала дальнейшая жизнь в учебке, сделали мы это опрометчиво и напрасно.
Прапорщик увидел нас в кафе. Узнал, что за мороженное расплачивался я. Вызвал к себе в каптерку и устроил мне  разнос.
-Где деньги взял? Почему не сдал, когда было приказано?
Кричит:
-Разгильдяй! Я устрою тебе сладкую жизнь! Дух! Кругом! Шагом марш!
 Ого, думаю, влетел я с этой десяткой.
 На другой день, после построения, прапорщик подзывает меня и еще одного солдата и говорит:
-Сегодня будете обслуживать санчасть. Там идет ремонт, на втором этаже. Будете носить туда раствор и стройматериалы.
Взяли мы носилки. Пошли на растворный узел. Там в носилки наложили раствор.   Приносим к санчасти. Прежде, чем подняться на второй этаж, другой прапор говорит нам:
-Здесь, в санчасти, стерильность блюсти надо. В сапогах ходить туда нельзя. Разувайтесь здесь, на улице. Потом вернетесь и наденете свои сапоги.
Я ему говорю:
Мы разуемся, уйдем. Пока нас нет, сапоги украдут!
Прапор, как заорет:
-Молчать! Как разговариваешь со старшими, молодой! А Ну! Разувайтесь без разговоров!
Разулись мы. Отнесли носилки. Вышли, одели сапоги. Когда отнесли третьи носилки и вышли на крылечко, к сапогам, моих сапог и след простыл. Вместо них стоят какие-то опорки со свалки. Заметался я т уда сюда. А прапор как сквозь землю исчез. Нигде его нет. Ну, думаю, сволочь, украл мои сапоги. Это же явно они с другим прапором подстроили. Прямо хоть плачь и пожаловаться некому!
Доходил босиком до вечера. Благо на улице лето. Вечером прапорщик построил нас и увидев, что я босой, сделал вид будто он целый день не видел меня босым и начал орать на меня:
-Куда сапоги дел!? Пропил сволочь? Я тебя, гада, насквозь вижу! Я тебя с самого начала приметил, что ты не чист на руку. Ясно теперь на какие деньги мороженное жрешь, скотина!
В оправдание не дал даже рта раскрыть. А другой день, утром, на построении, офицер спрашивает:
-Рядовой Василишин, почему в строю босый?
Я ему все объяснил и про санчасть и про стерильность и про снятые  перед входом в санчасть сапоги, и что предупреждал прапорщика о том, что сапоги могут пропасть.
Капитан выслушал и приказал:
-Сходи к прапорщику, скажи, чтоб он тебя обул.
Прихожу к прапорщику. А он снова понес на меня:
-Сволочь! Продал сапоги?! Я тебе устрою кафе! Я тебя на чистую воду выведу! Кру…гом! Марш! Пошел вон! Отставить! Возьми стул за ножки! Вытяни руки! Сел! Сел, тебе говорю! Встал! Сел! Встал! Сел! Встал! Поставил стул! Пока не принесешь деньги за сапоги, будешь ходить босой, сволочь! Кру…гом! Пшел вон, скотина!
Не поверишь, отец, еле сдержал себя, чтобы не дать ему в морду!
Хожу три дня босый. Никому видно не до меня. Словно всю жизнь солдаты босые ходят. Снова капитан на построении спрашивает:
-Рядовой, Василишин, почему босый? Я же приказал тебе сходить к прапорщику и чтоб он тебя обул.
Отвечаю:
-Виноват, товарищ капитан, некогда было сходить. А он говорит:
-Сразу же после построения иди в каптерку, чтоб я тебя босым больше не видел.
Отвечаю:
-Есть!
После построения иду к прапорщику. Понимаю, что он мне будет не рад и не ждет меня. Едва завидев меня, грозно спросил:
-Деньги принес?
-Нет, не принес. Нет у меня денег!
Ах! Нет! Ты что надуть меня думаешь? Еще не родился тот, кто проведет меня!
-Мне капитан приказал прийти к вам и чтоб вы меня обули.
Прапор чуть не задохнулся от злости:
-Ах! Ты еще и капитану жаловался!? Упал! Упал говорю! Упал! Отжался! Упал! Отжался! Упал! Отжался! Встать! Говно! Кру…гом! Пшел вон! Стой! Вот возьми сапоги! И чтоб деньги мне за них принес! Бери где хочешь! Пусть родители высылают!
Подает мне старые, поношенные сапоги со стоптанными каблуками. Слава Богу! Я и им был рад. Помыл их, высушил, вычистил. Нашел резину, гвоздики. Подправил каблуки, начитил их до блеска и уже вечером стоял в строю, как и все.
Вечером, подходит ефрейтор:
-Ну, ты, фуфло, деньги мне за сапоги принесешь! Пнял! Ну, пнял! Остолбенел чо ли!?
-Никому, отвечаю, я за них не должен.
-Ну, ты! Фуфло! Как с дедом разговариваешь!? Темную захотел? А ну, марш в туалет!  Туалет будешь чистить! Жить там будешь! Пшел! Быстро пшел!
-Никуда я не пойду! Нечего меня пугать. Ничего я тебе не должен. И не пугай меня темной, я уже пуганый. Ночи здесь темные, а кулаки у меня железные!
-Маладой, взвился ефрейтор! Карась! Вот как ты со старослужащими разговариваешь! Сегодня устрою тебе после отбоя темную ночку! Говно! Падло! Я тебе покажу не должен!
Смолчал я. Ничего он мне не показал. Хотя ночка прошла без сна. Понял я, что мои кулаки сработали. Вообще-то я у командиров на хорошем счету. Учусь по программе на отлично. С физподготовкой у меня все в порядке. Все видят, что я подтягиваюсь на перекладине более тридцати раз.
Молча, я выслушал исповедь сына. Мне и самому в голову приходила мысль наподдать негодяям.
Встретился я  и с начальником учебки. И не напрасно. Он мне сообщил, что сын и еще несколько молодых солдат написали заявление об их отправке в Афганистан. Такой оборот мне был уже знаком. Я не удивился. Сказал полковнику, что это его заявление не первое.
-И тем не менее, что вы скажете по этому поводу? – переспросил полковник.
-Думаю, что у него еще маловато «масла-то» в голове. Неужели,  вы его и тех других молодых, зеленых пошлете туда?
В ответ услышал:
-Ни один из моих выпускников туда не попадет.
-Как вы это сможете сделать?
-А это уж мое дело.
С тем я и уехал назад в Тобольск. Но уже с хорошим настроением, с осознанием того, что наш сын вполне нормально все таки вписался в армейскую жизнь.
После выпуска из учебки, которую Володя закончил с отличием, ему было присвоено воинское звание ефрейтор. А мы с матерью тоже получили благодарность за надлежащее воспитание сына.
Володя был направлен для прохождения службы в учебный авиационный полк, который находился в Казахстане, в Джамбульской области, станция Луговая.
Мы с матерью успокоились. Письма от сына были наполнены армейскими буднями, повседневными заботами. Сын был назначен ответственным за работу дальней приводной станции полка. Работа на приводе была очень ответственной. Учебный авиационный полк обучал летчиков иностранных государств, которые приобретали для своих вооруженных сил советские истребители. Полеты были интенсивными и выполнялись круглосуточно. Этого требовала программа обучения.
Впрочем, в начале апреля, получил я от сына письмо. Было оно в служебной почте. Письмо оказалось тревожным. Сын писал, в начале письма, о причине посылки письма мне на работу.
Отец, причину того, что мое письмо к тебе не домой а на работу, поймешь после его прочтения. Это мужские дела и я не хочу, чтобы мама знала о случившемся. Далее он писал о  том, что с ним случилась неприятная история. Какая?
Получив от прапорщика Козявкина задание поехать на склад за продуктами, я вызвал машину и уехал выполнять приказ. Вернувшись с продуктами, обнаружил, но не сразу, что у нас на приводе украли радиостанцию. Остававшийся на приводе мой напарник, ничего не заметил. На улице весна и грязь у нас непролазная. Следы похитителя я быстро вычислил. По ним, с дальнего привода, я дошел до скирды соломы, что была не так далеко от нас. Затем следы привели меня на ближний привод. С привода следы вывели на бетонную рулежную дорожку. На рулежке следы кончились. Вор сел в машину. На рулежке были заметны следы от грузовой машины. Здесь же на бетоне осталась грязь от сапог. Вор обстукивал сапоги от грязи, прежде, чем сесть в машину. Соломинкой измерил длину следа от  сапога. Хорошо был виден рисунок подошвы и размер.
 Вернувшись к скирде, я обошел ее и внимательно осмотрел. Нашел целлофановый пакет с какой-то травой. Пакет спрятал. Он мог не иметь отношения к похищению. На приводе измерил длину подошвы. Она соответствовала 43-ему размеру сапога. Некоторое время думал, как мне поступить. Пришел к выводу, что надо сообщить командирам. Позвонил прапорщику и сообщил ему о пропаже. Он приказал мне до утра никому об этом не говорить. А утром он приедет и во всем разберется. Я так и сделал. Ночью прошел дождь.
Утром приехал прапорщик и вместо того, чтобы разобраться со случившемся, два часа орал на меня. При этом он утверждал, что я продал радиостанцию. Отец, на 15 километров вокруг, голая степь. Только полковой военный городок есть. Кому я мог ее продать? Кроме привода мы нигде не бываем. Разве что верблюдам или волкам, что бродят в степи?
-Пиши родителям, чтоб везли деньги за радиостанцию. Она стоит 4500 рублей. Если отец не привезет дениьги, то тебя отдадут под суд военного трибунала. Так что поворачивайся скорее! А то в трибунале получишь срок и будешь тянуть его в штрафном батальоне!
 Ни о каком расследовании случившегося  он речи даже не вел. А я обратил внимание на то, что у него сапоги 43-го размера. После его убытия, внимательно осмотрел следы от его сапог. Размер и рисунок полностью совпадали. Я думаю, что сам прапор не воровал радиостанцию. Она достаточно тяжелая и тащить ее на себе семь километров, прапорщик не стал бы. Сильно это не похоже на прапора. Скорее всего, он кого-то подговорил из солдат, и потом встретил его на машине на рулежке.
Я не знал, как мне поступить и что делать. Радиостанцию я не брал, а возвращать вроде должен. Стал вспоминать то, что происходило с нами на приводе раньше. У нас стояли резервные бензиновые двигатели-генераторы, на случай отключения основного электрического питания. При внезапном отключении основного питания приводной радиостанции, мы должны запустить резервные двигатели и обеспечить работу привода и нормальное продолжение полетов. Так положено по теории, которую нам читали на занятиях в учебке.
 Большей частью движки стояли, но по графику мы должны были их запускать и держать в рабочем состоянии некоторое время, чтобы убедиться в том, что они выдают нужное напряжение соответствующей частоты. Когда я прибыл на привод, движки находились в не исправном состоянии. Сказал об этом прапорщику. Прапорщик пообещал прислать механиков. Время шло, а механиков все не было. Под это дело, прапор каждый месяц завозил на привод бензин Аи-76. Часть бензина забирал сразу, а потом практически в этот же день наезжали казахи на мотоциклах и у них, у всех, почему-то не хватало бензина доехать до дома. Как они узнавали день завоза бензина, мне не известно. Я понял, что это прапорская кормушка. А если, что случится с отключением питания, то крайние будем мы. Принялся за ремонт двигателей сам. И мне удалось их отремонтировать. Не достающие части привез по моей заявке заместитель командира батальона по технической части, майор Сергеев. Он же объявил мне благодарность за выполненный ремонт. Мы стали по графику проверять двигатели. Козявкин морщился, но бензин аккуратно списывал весь, не спрашивая, куда делся остальной. Казахам же мы стали отказывать в заправке бензином, ссылаясь на то, что остался неприкосновенный запас. Вот такие дела.
К вечеру на привод снова приехал Козявкин и привез опись оборудования привода, где фигурировала и украденная радиостанция. Заставил меня расписаться в ведомости о приемке оборудования привода, как материально ответственного. Дату поставил он сам. Число на момент моего прибытия на привод. Потом он, пригрозив мне еще раз трибуналом, уехал в полк. Дождавшись утра, я позвонил о случившемся зампотеху, майору Сергееву.
Приехали комбат, зампотех и с ними прапор Козявкин. Они сразу набросились на меня с требованием признаться в том, что я сам украл радиостанцию и продал ее. Я пытался им рассказать все по порядку, но меня не захотели выслушать. Офицеры были на стороне прапорщика. Они подтвердили угрозу прапора о трибунале.
Я вновь попытался им рассказать о похищении и тои, что по следам дошел до рулежной дорожки и там есть след. По следам они не пошли, а на машине выехали к тому месту, где вор стряхивал грязь с сапог. Дождем следы смыло, остались лишь пятна и расплывшаяся на бетоне грязь. Рассказал я им и о своей находке в стогу соломы. И напрасно. Они сейчас же обвинили меня в том, что я променял радиостанцию на анашу. Считая дело доказанным, комбат показал мне на ведомость, где стояла моя подпись, сказал:
Ты расписался за прием станции, и будешь отвечать за это по полной форме. За продажу станции в трибунале получишь срок. Либо родители твои должны привезти эти деньги и передать нам. Тогда мы это дело не предадим огласке. Пиши письмо отцу. Пусть везет деньги.
Отец, ты же знаешь, я не курю и анаша мне не нужна. Станцию я не брал. Но дело так обставили, что виноват кругом один я. Понимания и помощи от командиров нет! Выручить меня можешь только ты! Как это сделать, ты придумаешь. Надеюсь на тебя. Жду твоего решения.
                Твой     сын   Владимир       

Ехать надо было немедленно. Жене сказал, что еду в командировку в Омскуден. Купил у себя в авиапредприятии, бывшую в употреблении, радиостанцию. Такую же, что была у сына, на приводе. Набрал продуктов и вылетел через Омск во Фрунзе и далее поездом до станции Луговая.
Приехал в расположение полка утром.
 Был я в форме, как и положено командиру объединенного авиационного отряда. На КПП, по моей просьбе, вышел зампотех, майор Сергеев. Я представился. Рассказал кто я и зачем прибыл. Он был несколько удивлен и, я даже сказал бы, растерян. Майор предложил проехать в гостиницу, остановиться там и поговорить. В свою очередь я попросил его отвезти меня на привод, где проходил службу мой сын. Он согласился и через полчаса мы были на приводе.
Сын очень обрадовался. Майору я сказал, что жить буду здесь, на приводе, с сыном. Здание привода было сложено из кирпича. Для постоянного проживания людей не пригодное. Толщина стен 25 сантиметров. Потолком служили плиты перекрытия. Крышей служило покрытие из рубероида поверх плит. В помещении было холодно, хотя на улице стоял апрель, 20 число. Тепло держалось, пока топилась печь. Оба парня, и мой сын и его сослуживец, были простужены. Они бессменно жили на приводе, готовили, стирали и круглые сутки находились в постоянной готовности, так как полеты велись и днем и ночью. Везде надо было успеть. Короче - полная автономность. Зато оставшуюся часть дня и ночью мы с сыном в мельчайших подробностях обсудили все, что было связано со службой и с похищением радиостанции. Мне стало абсолютно понятно, что похищение радиостанции не обошлось без участия прапорщика. Теперь я был готов к разговору с командирами. Я был полон решимости добиться приема у командующего Туркестанского военного округа.
Когда 21 апреля на привод приехал командир батальона подполковник Безрукий, я ему сообщил о своих намерениях. Мы сели с ним на лавочке, где было оборудовано место для курения. Подъехали замполит и зампотех. Расположились рядом.  Володя в присутствии командиров пересказал все, что мы с ним обсуждали и о делах на приводе, и о пропаже, и о проведенном им расследовании. Подполковник молча слушал то, о чем говорил сын. Закончив рассказ, Володя ушел по делам, так как шли полеты. Мы же еще некоторое время сидели молча. Я нарушил молчание:
- Что скажешь, товарищ подполковник?
- Что скажу? Идиоты! Прапорщик Козявкин все изложил совершенно по иному, в том числе и с подписью о материальной ответственности.
- Так что следует  за вашим заключением?
- Будем считать, что вопрос исчерпан. Со своим окружением я разберусь сам. А сын пусть спокойно служит.  Привод, конечно же, не место для постоянного проживания и тут я с вами согласен.
Зампотех добавил:
Служит Володя хорошо. Я ему благодарность объявлял за восстановление двигателей-генераторов, которые были неисправны больше года.
Следующий день был днем рождения Ленина. Всесоюзный субботник. Я сговорил ребят навести в этот день общий порядок на приводе. Накануне, по моей просьбе, зампотех прислал на привод ведро известки и смолы. Смолу мы за ночь растворили в бензине. Ею выкрасили, после побелки здания привода, его нижнюю часть. Во второй половине дня, на привод за мной приехали комбат, замполит, зампотех. Мы оставили парней на приводе, а сами уехали на базу отдыха. Была у них такая. Ночевал я дома у майора Сергеева. То, что я увидел, несколько удивило меня. Квартира у майора была мизерная и в ужасном состоянии. Ну просто каменный век. Как сказал мне Сергеев, это еще не худшее из того, где живут их офицеры. Он также пожаловался на то, что зарплата под стать квартире.
Мне стало понятно, почему та конура, где жил и служил мой сын с напарником, не вызывал у командиров никаких вопросов. Она выглядела лучше, светлее и просторнее, чем квартира у заместителя командира батальона.
Отличие заключалось лишь в том, что  солдаты постоянно подвергались облучению самолетными локаторами.
С майором Сергеевым у нас установились дружеские взаимоотношения. Закончив свои дела, улетел домой. Все закончилось благополучно. Но, как оказалось, это  было еще не все.
Наступило лето. Сын писал, что служба идет нормально, что он жив и здоров. С нового дальнего привода его перевели на старый дальний. Условия службы стали несколько лучше, чем прежде. В августе сын прислал письмо с просьбой о моем приезде. Получил я коротенькое письмо и от майора Сергеева. Он писал о том, что мой приезд был бы сейчас очень кстати. Впереди авиационный праздник. Не мешало бы еще раз встретиться. Приезжайте. Поговорим. Не все можно сегодня доверить бумаге. Эта приписка меня очень насторожила.
Принял решение лететь и немедленно.
Добирался очень сложно. Через Омск, через Ташкент. Из Ташкента целую ночь на автобусе до станции Луговая. Утром добрался до места. Сын, несмотря на ранний час, словно ждал меня. Только взлаял пес, что жил на приводе, из здания вышел Володя. Мы обнялись.
-Здравствуй сын!
-Здорово, отец! Не думал, что ты решишься еще раз приехать. Даже не надеялся.
-Володя, а что это за синяк у тебя под глазом?   «Деды»?
-Нет не «деды».
Сын неспешно рассказал очередную историю про события, которые называют одним, известным нам словом, дедовщина или неуставные отношения. Только не думай, отец, что  происходящее зависит только от солдат, сержантов и, так называемых «дедов». То что  «видно» каждому, это шелуха. Истинная причина тщательно прячется. Все, с молчаливого согласия офицеров и даже по их установке.
С наступлением лета, меня перевели служить на этот привод. Здание здесь капитальное. Хозяйство обширное. Солдат здесь не двое, а шестеро. На том приводе, может тоже должно было быть больше солдат, но они работали в другом месте. Начальник привода и всего этого хозяйства, старший прапорщик Рюмке. Кроме хозяйства привода у прапора есть дом, сорок соток огорода, летний сад, баня и свое хозяйство. Как он говорит, объект номер один. Четыре коровы, стадо баранов, до десяти свиней. Даже свой, привезенный из части, двигатель-генератор стоит во дворе на всякий случай. Живет он в несколько раз лучше наших офицеров. Кое-что они от него имеют. Например, если приезжают проверяющие, то баня, закуска, самогон или спирт авиационный, барашек или поросенок от него без дополнительных напоминаний.
На свинарнике сразу же пропадает часть наших продуктов, которые прапор получает нам со склада. Это старая картошка, протухшая рыба, прогорклый маргарин и другие полностью и не полностью пропавшие продукты. Не понятно, кто и зачем закупает для солдат испорченные продукты.
Считается, что всю эту гадость нам скормили. Так сказать мы получили свое, а там как хотите. На хозяйстве у Рюмке постоянно работали три солдата, а то и пять. Один все равно должен был дежурить на приводе. Я сразу отказался от работы на личном подворье прапорщика. Выслушав меня, он поморщился и не стал возражать. На приводе всегда был в моем лице солдат способный обеспечить самостоятельно работу привода.
 Жена прапора хорошо кормила ребят. Они же парились и у него в бане. Это было, пожалуй, единственное место, где можно нормально помыться. Ребята плохо знали оборудование привода, но хорошо знали, когда кормить свиней, пропалывать огород, заготавливать сено и многое другое.
  В один из дней, Рюмке забрал пятерых солдат на вывозку сена. Я же остался на приводе один. Приходит ко мне толпа подростков, казахов, лет по 15-17. Совершенно беспричинно напали на меня и поколотили. Разбили губу, подбили глаз, наставили синяков. Отец, не думай, что я струсил или, что я не могу постоять за себя. Видно было, что я сильнее каждого из них. И если бы захотел, то мог поломать им несколько рук, ног. Разбить некоторым лица. Я был сильнее и ловчее каждого, но я был и старше их. Представь себе реакцию местного населения, если бы я поступил, как мог. Меня просто разорвали бы на части их отцы. А защиты от офицеров нет и не будет. Тем более, как мне показалось, ситуация разыгрывалась по какому-то сценарию, который возможно придумал в том числе и мой прапор. Это дела и с бензином, и с работой на подсобном хозяйстве. А так, они увидели, что я не очень сопротивляюсь, помахали кулаками и ушли. Я даже не стал тебе писать об этом.
Когда о моем избиении местными казахами узнали солдаты в казарме, возникла очень сложная ситуация. Дело могло кончиться жесткой отместкой местным пацанам.
После случившегося ко мне приходили просить прощения и старые казахи, и родители бузотеров. И сейчас приносят нам дыни, арбузы, бешбармак. Наши офицеры, в первую очередь комбат, тоже просил не предавать огласке случившееся. Я дал слово, что никуда не буду заявлять. Хрен с ними! Как-нибудь переживу.
После построения, на привод приехал майор Сергеев. Мы были рады снова увидеть друг друга. Поговорили с ним про дела в батальоне, о реально существующих трудностях. О случившемся с сыном, мы тоже говорили достаточно долго. В заключение он сказал:
Сын у тебя, Алексей Викторович, умный, рассудительный парень. Если бы он дрогнул, и в испуге, пришиб кого-то из подростков, то была бы беда.
Во вторых, если был он написал заявление в прокуратуру, то командир батальона тоже был бы снят. У нас не так давно произошел пренеприятнейший случай, связанный с замполитом и если бы к нему присовокупилось это событие, то беды нам не миновать. Ты наверно слышал о том, что Верховный Совет принял решение возвратить студентов-солдат в институты? Мы приняли решение демобилизовать своих студентов. Слава Богу, их всего трое, в том числе и Володя.
Завтра 18 августа, день Воздушного Флота СССР. Это ведь и твой праздник. Мы с командиром приглашаем тебя к нам на праздник. После праздника начнем готовить документы на демобилизацию.
День Воздушного Флота, стал днем открытых дверей в полку. Истребители стояли на рулежке и были доступны для осмотра всем желающим. Дети лазили по боевым машинам и даже садились на места пилотов. К сожалению, была отменена летная часть парада, демонстрационные полеты.
После официальной части, мы выехали на «фазенду». Я еще раз услышал исповедь офицеров о нищенском содержании армии. Офицеры не имели не только достойной зарплаты, но не имели нормального жилья. Кочевая жизнь их семей не позволяла завести даже приличный письменный стол для детей, не говоря о мебели и других вещах необходимых для нормальной жизни.
Замполит рассказал о происшедшем с ним неприятном случае.
Он, буквально, несколько месяцев назад приехал в полк из Германии, где служил несколько лет. Здесь жилье представить не могли. Жена с детьми уехала к матери, на Украину. Сам он жил в штабе, в своем кабинете.
- Сам понимаешь - жизнь без жены, для мужа, что помойная лужа! Так и случилось. Люблю, грешник, пива попить. Сдавать бутылки ходить, вроде бы не удобно. Не заметил, как накопилось штук тридцать. В штабе служит писарем рядовой Васюков. Говнюк! Вызвал я его и приказал собрать все бутылки и снести в магазин. Он сделал все это. А тут, как на зло, внезапно прилетел командир дивизии с проверкой. Встретили мы их. Подходим к штабу. Идет разговор о трудностях нашей службы. И тут, в самый напряженный момент, из дверей штаба выходит это «фуфло» с двумя авоськами бутылок. Я прямо обмер. А генерал, как увидел и сразу:
Солдат, ко мне!
И что ты думаешь? Это «быдло», чеканя шаг, под звон бутылок в обоих руках, подходит к генералу и докладывает:
Товарищ генерал, рядовой Васюков по вашему приказанию прибыл!
Что это значит, рядовой Васюков? Говорит генерал и показывает на бутылки.
 А этот гаденыш, говорит:
Товарищ генерал, выполняю приказ товарища замполита!
Какой приказ?
Собрать в кабинете товарища замполита все бутылки и сдать в магазин.
Генерал говорит ему:
-Выполняйте!
Рядовой отвечает:
Есть выполнять, товарищ генерал!
Ты не представляешь, что я пережил. Отменили очередное звание, а с ним и новое назначение, за одно и внеочередное представление квартиры и так далее. Тфу ты! Черт! Плюнул замполит в сердцах. Представляешь, какие неприятности пришлось пережить и мне и комбату.
Да, уж действительно, случай просто анекдотический! – подумал я.
Ночевал я дома у майора Сергеева. Утром, испив чаю, пошли в штаб батальона. Проходя по дорожке к входу, увидели прямо под окнами комбата, на отмостке здания, лужу блевотины. Кто-то из офицеров явно перебрал вчера в честь праздника и не донес содержимое своего желудка до  дома. Вошли в здание. Поднялись на второй этаж и вошли в кабинет комбата.
 Безрукий строго выговаривал стоявшему перед ним на вытяжку сержанту:
Ты, что, не понял? Приведи солдата. Пусть возьмет ведро, метлу, тряпку и всю эту дрянь немедленно уберет. Кру…гом! Иди выполняй.
Некоторое время мы втроем беседовали в кабинете. Подошел замполит. Разговор не заметно перешел на случай, происшедший с замполитом из-за рядового Васюкова, служившего в штабе писарем. Внезапно наш разговор прервал телефонный звонок. Подполковник взял трубку. Выслушав сообщение, комбат побледнел. Положив трубку, он сообщил:
Позвонили из штаба дивизии. К нам сейчас вылетает самолет Ан-12. На нем  прибывает группа инспекторов.
Подполковник, дрожащими руками прикурил сигарету. В этот момент в дверь постучали. На полученное разрешение открылась дверь и вошел сержант.
Ну, что еще? - раздраженно спросил комбат?
Товарищ подполковник, солдаты отказываются убирать блевотину.
Как отказываются? - еле выдохнул комбат. От негодования у него перехватило дыхание. Ты, засранец, как разговариваешь с командиром? Давно зарядкой не занимался! Да если через пять минут эта мерзость от моего окна не будет убрана, я тебе такое устрою, что ты не то, что на чердаке спать будешь! Языком лизать будешь эту лужу! Мне не важно, как ты заставишь солдат, но если не выполнишь, то пеняй на себя! Пшел вон, скотина! Кру…гом! Марш! Через пять минут доложишь!
Сержант стремглав выскочил вон. Воцарилось тягостное молчание. Все мы, в том числе и я, потянулись к пачке с сигаретами.
Обращаясь к замполиту и зампотеху, подполковник приказал:
Вот что, доблестные замы! Ноги в руки и за час, пока летит самолет, побывать во всех, нам подотчетных подразделениях. Возьмите прапоров, сержантов, делайте, что хотите, хоть на уши всех поставьте, но чтоб везде был образцовый порядок. Если инспектора что обнаружат, пеняйте на себя. Я вас предупредил. Не намерен каждый раз отдуваться за вас. Каждый получит по заслугам.
Мы остались вдвоем. Ситуация складывалась не простая.
 - Чего молчишь, Алексей Викторович?
 - Да просто нечего сказать. Я ведь в армии не командовал. У меня в объединенном отряде около 1500 подчиненных, но я себе не могу позволить так говорить с ними. У меня и профсоюз и партконтроль, и всевозможные комиссии. Партком в конце концов. Жалобами завалят!
- Извини, сорвался. Надоело, то у одного, то у другого прокол, а все складывают на мои плечи.
В дверь постучали. Командир резко ответил:
Да, войдите!
Вошел сержант.
Товарищ подполковник, все убрано, вычищено, вымыто с порошком, стена подбелена известкой.
Ну вот! А ты говорил, что не хотят убирать! Командовать тоже надо уметь. Молодец! Объявлю благодарность на построении!
Рад стараться! Отчеканил сержант. Разрешите идти?
Иди. Найди старшего прапорщика Рюмке и передай, если там  у него, проверяющие что обнаружат, шкуру спущу! Понял?
Так точно!
Сержант ушел.
- Алексей Викторович, ты сегодня поотдыхай. Видишь, как нельзя не ко времени проверка. А завтра займемся дембельскими делами. Лады?
- Хорошо. Дай мне какую-нибудь машину добраться до дальнего привода к сыну. И завтра утром за мной машинку пришли. Или зампотех пусть заедет за мной после построения.
- Добро! Сделаю! До завтра!
До прихода машины было время. Я зашел в канцелярию, чтоб хоть одним глазом взглянуть на проклинаемого начальством писарчука Васюкова. В кабинете был один молоденький, милейшего вида солдатик. Если бы не военная форма на нем, то я не дал бы ему и шестнадцати.  Увидев меня, он встал и доложил:
-Рядовой Васюков. Оформляю отпускные документы на рядового Дьяченко.
-Садись, Васюков. Это ты тот писарь, что ходил замполитовы бутылки сдавать?
-Я. Неохотно подтвердил солдат.
-А на чердаке, тоже ты живешь?
-Да! Я. А что? Может это кому интересно стало?
-Напрасно сердишься. Как тебя зовут?
-Сергеем.
-Сережа, а ты мне можешь рассказать, что произошло с тобой после встречи с генералом. До встречи что было, я уже знаю. А что было потом?
-А вы никому, это?  Не скажете? А то и так мне жизнь, не в радость!
-Да нет же! Обещаю! Никому не скажу. Только ты не выдумывай ничего.
-Ладно! Как генералы со свитой уехали, замполит Мураковский вызвал к себе сержанта с нашей роты и приказал устроить мне темную. До вечера сержанты зло на мне срывали. Им же нужно было «урыть» меня. Вот они и прикапывались. Уже перед самым отбоем сходил я в туалет на оправку. Только вернулся, построил нас прапорщик в казарме и спрашивает:
-Кто с вас в туалет последний ходил?
Рота стоит. Все молчат. А кто знает? Нас более ста.
Я вас русским языком спрашиваю:
-Кто с вас в туалет последний ходил?!
Снова все молчат. Тогда один сержант говорит:
-Я видел, как из туалета рядовой Васюков выходил. Ты чо, Васюков, помалкиваешь? Умнее всех чоли? Салабон!
Прапор, как с цепи сорвался:
-Ага! Так что же ты, морда поганая, слепой что ли? Что же ты гадишь мимо очка! Сержант, отведи этого засранца в сортир.
Строй стоит. Сержант повел меня в туалет. Там, прямо посредине помещения, была навалена и размазана по полу большая куча кала. В умывальнике были испачканные раковины, краны и даже стены. Повел он меня назад. Поставил перед строем и потребовал объяснений. И хоть что я ни говорил, мне никто не поверил. Еще двое сержантов подтвердили, что они видели, как я выходил из туалета, а потом в туалете и в умывальнике они обнаружили беспорядок. Вы сами посудите, зачем мне все это делать? Какой смысл?
Роту оставили стоять до тех пор пока я не сделаю приборку. Я быстро прибрался. Помыл ведро. Пошел вылить воду в туалет. Захожу, а там все снова измазано, окурков набросано. Возвращаюсь в умывальник за водой, а там тоже все вымазано. Сержант орет:
-Молодой, скотина! Шевелись, дохляк! Пока не приберешься, рота будет стоять! Пшел быстро! Издеваешься над ротой, засранец!
Трижды я пытался все убрать. И все повторялось сначала. Я один, а сержантов много. После четвертой приборки, я понял, что роту готовят к тому, чтобы устроить мне темную. Рота стояла уже около двух часов и наверно все проклинали меня. Я не выдержал и сорвался:
-Что вы делаете со мной, сволочи? Урыть хотите? Бейте, гады, бейте!
Вообщем приборку заставили делать роту. Потом отбой. Ночью меня накрыли одеялом и вся рота приложилась ко мне. Кто кулаком, кто бляхой, кто сапогом. Чем кончилось не помню. Потерял сознание. Очнулся в медсанчасти. Больше месяца кашлял кровью. После выписки из санчасти, я в казарму не пошел. Мне было очень обидно. Свои же пацаны избили ни за что. Я писарем и до этого случая служил. У нас, в здании штаба, есть на чердаке закуток, где мы складываем бумаги на сохранение. Там оборудовал себе уголок и сказал командиру роты:
-В казарме жить больше не буду. Если хотите, то убейте сразу, пока я еще не выздоровел, но в казарме жить больше не буду. Вот там, на чердаке я и живу и в штабе служу.
-Сережа, а домой, ты не писал об этом?
-Нет у меня дома. Родители мои - пьяницы. Их лишили родительских прав. Воспитывался я в детском доме. Там же я работал до армии.
-Что думаешь дальше делать?
-Не знаю. Полгода осталось мне служить. Как-нибудь дождусь своего часа, а там глядишь, что-то изменится.
После того, как я выслушал рассказ  Сергея, то что случилось с моим сыном предстало совсем в ином плане. Сын понял ситуацию и попросил меня вмешаться в ход событий. А у этого пацана никого. Один, как перст! Даже если бы и насмерть забили, никто не всполошился бы. Похоронили бы молча. И в документах записали, что умер от какой-нибудь болячки, скажем, от дизентерии. И все! Да, вот такие дела!
Нет дедовщины в армии, господа генералы! Уж вы, как никто, знаете! Сколько же молодых жизней загублено с вашего молчаливого согласия. Кого забили насмерть, кто сам в петлю залез, кто, по случайности, сам ударился о какую-нибудь железку и сам нанес себе смертельную травму. Что, не удивительно?! И  суд и военная прокуратура охотно верят почему-то в эту чушь. И не только верят, но и своими решениями охотно подтверждают, с упорством попугая:
- Нет дедовщины! Нет дедовщины! Нет дедовщины!
Сколько крови наших детей пролито, сколько слез и не ради защиты Отечества! Да для такой ли участи, мы родители, ростили своих детей умными, честными, бесхитростными, с открытыми сердцами, чтобы всякая нечисть использовала их не окрепшие умы в темных целях. Да и самим солдатам надо крепко задуматься над тем, против кого их посылают воевать, чьи интересы отстаивать, в кого стрелять. Прежде, чем нажать на спусковой крючок, подумай хорошенько и посмотри, а не твоя ли мать, не твой ли отец или брат, или соседский пацан перед тобой.
Четверо наших деток на острове Танфильева оборону четверо суток против своих однополчан держали. Вертолет, вызванный офицерами для их уничтожения, сбили. Какой храбростью и стойкостью надо обладать, чтоб совершить такое!?
И какой подлостью должны были обладать их командиры, бросавшие в атаку против них других, но тоже наших детей. Зачем!? Что могли сделать эти четверо на острове, в Тихом океане, куда могли деться. Разве что вплавь переплыть океан и сдаться властям Америки. Зачем же все-таки их надо было атаковывать?
 На память приходит случай попытки угона самолета Ту-154 семьей Овечкиных. Угон предотвратили, но какой ценой? Уничтожен самолет, убито, искалечено десятки ни в чем не повинных людей. Ради чего? Не лучше ли было купить билеты всей семье и отправить их в Англию навсегда, если уж им надоело жить у себя на Родине?
О случившемся на острове, средства массовой информации, раструбили на всю вселенную, но быстро охладели к этой теме. Видимо не очень выгодным оказалось это сочившееся горем и кровью событие. Что взять с убитых горем родителей. Вот на выборах, там другое дело. За деньги так распишут негодяя, что люди отдают за него голоса. А на самом деле на этих, заблудившихся в государственных и житейских делах, проворовавшихся кандидатах, клейма поставить негде. Зато журналисты и телеведущие при деньгах и ответственности никакой.
А тут, что тут? Постреляли, убили несколько человек. Ну и что? Бабы еще нарожают! А то, что за всем этим лучшие годы жизни, отданные воспитанию детей, горе и слезы, так это не их, журналистов, касается, а нас родителей. Это наше горе, которое все виды власти, что сплелись в финансово-экономическом экстазе собственного обогащения, не хотят с нами разделить. Главная проблема для них, как удержать «наприхватизированное». Кто же защитит наших детей от произвола? Вопрос этот остается открытым.
Так и не сказали народу правду, что же произошло на острове в далеком океане. В чем причина? Уверен. Ребята эти настоящие герои. Если это не так, то пусть меня опровергнут и ответят на вопрос объяснением этих четверых пацанов. Почему такое стало возможным? Что с ними стал?  Да узнаем  ли когда-нибудь? 

Сын демобилизовался. Закончил Тобольский педагогический институт. Женился. Растут у него две дочери, мои любимые внучки. Работает в Тобольске тренером в спортивном комплексе. Работает с детьми. Уверен, что его воспитанники никогда не примут участия в беспределе по отношению к своим товарищам.

Тобольск. 1995 год.