Утро победы

Генрих Боровицкий

УТРО ПОБЕДЫ


День? Ночь? Который час? Пожалуй, уже утро. Какое сегодня число?...

*****

Когда мы вернулись с Урала в родной Житомир, половина дома - как раз та, в которой была наша квартира - оказалась разрушенной. Каким-то образом маме удалось , как тогда говорили, снять угол в квартире семьи Поплавских, на Хлебной улице. Поплавские - известная в городе польская семья, предки ее испокон веку жили в Житомире и были, очевидно люди состоятельные, так как  некогда им принадлежал весь дом – приличная усадьба. Я по сей день помню его до мелких деталей - дом номер 26 - и прилегавший к нему большой участок земли. Хозяйка, маленькая старушка, сразу поставила условие, чтобы к ней обращались «пани». Теперь же  бывшая домовладелица, всегда раздраженная и всем недовольная, и её дочь, сорокалетняя старая дева занимали в доме лишь кухню и  комнату. В этой кухне двумя буфетами в ряд – хозяйским и маминым выгородили «угол», где мы и поселились. Хозяйский буфет, стоял лицом  в сторону кухонной печи, наш – вплотную рядом, но лицом в наш угол. За этой «двухбуфетной» перегородкой стояли кровать, маленький стол и пара стульев - все наше  послевоенное достояние. После смерти моей тети - тети Брони - добавилась её швейная машина с ножным приводом -  наша кормилица: мама была портнихой, зарабатывала на жизнь шитьем на заказ. Ее машина пропала во время оккупации, и до тетиной смерти бедная моя мама с утра до вечера шила вручную,  как в позапрошлом веке.
А у изголовья нашей кровати находилась беленая мелом дощатая дверь в темный чулан, кладовку, как говорили в Житомире. В полном беспорядке «пани» хранила в ней какие-то запыленное ящики, лопаты, грабли и прочее барахло. Ох, уж эта дверь, ох уж эта кладовка! Пишу я  о ней не походя, не просто так! Потому что все описанное выше – всего лишь  введение: надо же чуть-чуть познакомить тебя, мой читатель, с обстановкой того давнего, тревожного военного времени, подвести к главному событию моего рассказа, в котором та кладовка приняла непосредственное участие.
А  оно, это главное событие, совершившись за тридевять земель от моего вдрызг разрушенного Житомира, докатилось до нас и вошло в мою мальчишескую душу, в мою память через ту вышеупомянутую дверь кладовки.
Стояли необыкновенно щедрые солнцем  и цветением майские дни сорок пятого года. Все жили ожиданием конца войны, - она давно уже катилась по немецкой земле и гудела где-то под Берлином. Кто имел радио, кто мог достать газету, те вслушивались и вчитывались в победные сводки Совинформбюро. Нехватка достоверной информации восполнялась слухами. После второго мая стали говорить, что война уже кончилась, только от народа это скрывают. Ходили и тревожные слухи о налетах  прятавшихся в лесах банд на села и маленькие городишки. Рассказывали о чудовищной жестокости  «бандеровцев» - отрядов украинских националистов, якобы не щадивших никого, разбивавших головы младенцев о стены. Полушепотом говорили о «Черной кошке» - банде, свирепствовавшей на Волыни западнее Житомира, опасались её налета на город. На неосвещенных пустых улицах в темное время действительно шалили бандиты, довольно часто слышались одиночные выстрелы и автоматные очереди. Ночью по городу ходили только вооруженные люди : военные патрули, офицеры и работники советских ответственных учреждений: им выдавали табельное оружие и инструктировали ходить с наступлением темноты  только по середине мостовой, а не по тротуарам, чтобы избежать неожиданного нападения из зиявших пустыми оконными проемами руин сгоревших, взорванных и разбитых бомбами домов. Эти рассказы и россказни впечатляли и устрашали взрослых, а детей и подавно. С наступлением темноты через запертую калитку, через закрытые ставни окон жуть все равно просачивалась в наш угол за буфетной перегородкой, освещенный слабым светом самодельной, сделанной из снарядной гильзы  коптилки. Опасность таилась в каждой тени в доме и в саду. Туалет находился в глубине сада, но с наступлением темноты - из-за страха выйти из дому - пользовались не им, а ведром, стоявшим в коридорчике.
Страхи – страхами, но, набегавшись днем, я засыпал крепким беззаботным детским сном у мамы под боком, в одной с ней  кровати. Нужна ли ребенку более надежная защита?
Но однажды, мама энергично растолкала меня и, не зажигая коптилку, в темноте, стала быстро меня одевать, бормоча что-то вполголоса и панически быстро. Со сна я плохо понимал происходящее, но когда мое сознание прояснилось, меня охватил воспитанный военными годами, бомбежками, обстрелами страх смерти. Я не оговорился, читатель: смерти! Обычно дети боятся чего-то неизвестного, неопределенного, просто страшатся, и все... Но мое детство было наполнено страхом умереть, быть убитым: в свои десять лет я видел так много смертей, крови и мертвых тел!
Щели ставень были темны, значит стояла ночь. Но в городе шла горячая перестрелка: вдали и вблизи грохотали выстрелы, автоматные очереди, доносились непонятные крики многих людей.
Мама завернула меня с головой в одеяло и бросила в кладовку;  да-да, в ту самую, забитую садовым инвентарем  кладовку, дверь в которую находилась рядом с изголовьем кровати. Поверх она положила на меня подушки: где-то она слышала, что пули не пробивают подушек. Сверху, как при обстреле с самолетов в сорок первом году, она легла на меня сама, закрыв меня своим телом.
- Наверно бандеровцы напали, - сказала мама. Лежи тихо!
Из моего «убежища» стрельба слышалась слабее,  поэтому стало не так страшно. Под тяжестью маминого тела было душно и скованно, но постепенно я успокоился и уснул.
Разбудило меня прикосновение маминых рук. Осторожно, стараясь не потревожить мой сон, она вынула меня из подушек и положила на кровать, - мне стало так приятно! Видно худое мое тело затекло в неудобной позе, ведь я лежал на каком-то твердом и угловатом хламе. Теперь мои руки и ноги могли распрямиться.  Сквозь щели ставень проникал серый свет  раннего утра. И стояла тишина. Абсолютная тишина, будто кроме нас двоих никого в мире не было.
Увидев, что я проснулся, мама сказала:
    - Пойду, узнаю, что произошло, - и  велела мне до её прихода с постели не вставать
Наверно, я снова уснул. Проснулся, надо думать, от звука маминых шагов на крыльце, потому что, как сейчас, помню: ослепительный утренний солнечный свет, ворвавшийся в внезапно отворенную дверь,  и влетающую в комнату маму, радостную, улыбающуюся….  Раскрыв руки, как крылья, она  бросилась на меня со словами:
- Победа! Генуля, сынок, победа! Ты понимаешь, победа! Генька, победа!
По ее лицу текли слезы. Она схватила меня в охапку, вырвала из постели и закружилась, держа меня на руках, в нашем тесном закутке, заглядывая в мои глаза и  трясла, трясла меня, не сознавая, что я уже все понял. И даже сообразил, почему стреляли ночью, но ничего сказать не мог, потому что мама, сияя глазами, прижала меня к себе, и трясла, трясла, целовала, смеялась, заливаясь слезами, все втолковывала, втолковывала, втолковывала:
- Это салютовали ночью, стреляли в воздух, а я думала, банда напала! Война кончилась! Господи, какое счастье! Геночка, это не банда, не банда, это победа! Победа! Да пойми же, война кончила-аа-ась! Победа!

Потом мама, стесняясь, велела мне никогда не рассказывать, как она струсила, как мы встретили победу в темной кладовке. Сама же она вспоминала об этом вслух лишь изредка и только в кругу семьи.
А старая пани-хозяйка и её дочь спали так крепко, что не слышали ночной пальбы, радость победы досталась им без всяких волнений, как покупка с базара. В том нет их вины: они пережили оккупацию в городе, а Житомир за два с половиной года четыре раза с уличными боями переходил из рук в руки. Они научились спать, не просыпаясь от близкой стрельбы.

Я же всякий раз, когда приближается 9 мая, когда отмечают очередную годовщину великой Победы, с трогательной иронией вспоминаю, в какой  страх, в какую панику вогнало нас первое прикосновение её крыла.
С тех пор мой праздник Победы - не парады и не громкие марши. Мой день Победы - это  залитое счастливыми слезами мамино лицо. Это внезапное исчезновение  страха смерти, взорвавшееся во мне наивное детское ликование: не убит, не убили, буду жить! Мой праздник Победы - всегда чистое майское утро и ослепительное солнце, внезапно ворвавшееся  сквозь проем распахнутой двери в затемненную ставнями кухню. И... та беленая мелом дверь в кладовку с садовым хламом.

*****

...Что-то мне плохо спалось этой ночью, душно, тревожно. Тело затекло, подушка скомкалась и стала твердой. Тихо. Который час?  Пожалуй, уже утро. Какое сегодня число? Господи, да сегодня же 9 мая! Утро Победы!

                Лейпциг. 2001 г.