Камбуз

Достаточно простоять сутки на  камбузе, чтобы потерять интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что только червячок какой-нибудь сдохший плавает, или, на худой конец, вестовой в лагун рукавом залезет…
А. Покровский «Творог»

Камбуз – это кухня на корабле, для тех, кто не в курсе. В нём готовят то, что на флоте называют едой.
С камбузом я познакомился на военных сборах после пятого курса института. Это когда студенты целый месяц играют в солдатиков, в нашем случае матросиков, чтобы после этого гордо прижать к груди автомат и произнести слова присяги, а, защитив диплом,  не менее гордо именоваться офицерами запаса. До этого они вынуждены целых три года идти на ещё более немыслимые жертвы: один день в неделю ходить в голубых тужурках и не опаздывать в эти дни к первой паре. И всё ради того, чтобы не отдавать два года своей жизни Родине, а если и отдать эти годы, то хоть с более весомыми погонами.
Слово «камбуз», конечно же, и раньше знал, и что оно означает тоже. И ожидал даже, что на учебном корабле «Перекоп» придётся столкнуться с неким подобием отсутствия комфорта, хотя наши сборы по сравнению с настоящей службой можно смело назвать отдыхом в пансионате с прекрасным видом на Петровскую гавань города Кронштадта. Тем не менее, камбуз произвёл на меня неизгладимое  впечатление, затмившее собой шуршание под койками крыс, аромат девятнадцати пар носок в кубрике, «собачью вахту»1 и храп с соседних коек. А ещё на корабле есть гальюн, но, так и быть, совсем уж о грустном не будем.
Стоит упомянуть о самом корабле. «Перекоп» – корыто восьми тысяч тонн водоизмещения, построенный в социалистической Польше, был, что называется «неходовым». То есть в море он не ходил. Техническое состояние не позволяло. Зато оно позволяло принимать на борт всяких курсантов в количестве до четырёхсот голов, проходящих «корабельную практику», и по этому поводу гордо именоваться кораблём первого ранга, хотя по водоизмещению корабль на этот самый ранг не тянул. Экипаж «Перекопа» состоял из десятка офицеров и двух десятков «нижних чинов». Из ста семнадцати положенных по штатному расписанию. Последние были поголовно «годки» в звании не ниже старшего матроса.
Рядом с «Перекопом» был ошвартован его систершип «Смольный». Он в море ходил, имел полный экипаж, и вскоре после начала наших сборов свалил в Германию с грузом кадетов на борту. Третий пароход из их серии – «Хасан» давно пошёл под резак.
И вот на «Перекопе» появились мы – студенты Корабелки. После погрузки на корабль разношёрстной толпы с баулами явно гражданской наружности, эту самую толпу заставили переодеться в осточертевшие голубые куртки, которые приходилось носить в те дни, когда нельзя опаздывать к первой паре, и назвали ротой курсантов. Мальчиками в голубом нам предстояло быть ещё несколько дней, после нам выдали рабочие платья. Наш взвод поселили в кубрик на третьей палубе по левому борту, иллюминаторы, как я уже говорил, открывали вид на Петровскую гавань.
Сразу же после заселения началось распределение нарядов. Их было довольно много: дежурный по роте, дежурный по столовой (назначались из командиров отделений), дневальный (два человека), накрывальщик-мойщик посуды (два человека) и, наконец, рабочий по камбузу (два человека). Если учесть, что почти каждый день был наряд «на картошку», половине роты скучать не приходилось.
Наш комвзвода Дима, не мудрствуя лукаво, сразу определил меня на камбуз вместе с ботаником Андрюшей с кафедры ядерных установок. Целый месяц тот преследовал меня, стабильно являясь моим напарником по всем нарядам. Всецелое пребывание в собственном внутреннем мире, стойкое неприятие мира внешнего в сочетании с неимоверным занудством делали Андрея чрезвычайно тяжёлым в общении.
- Ну, Андрюха, пошли вкалывать, - сказал я ему, и мы отправились на камбуз, в распоряжение старшины второй статьи Жени, занимающего на корабле высокую должность кока.
Идти далеко не пришлось. Камбуз находился как раз напротив нашего кубрика по правому борту. Предваряло его небольшое помещение с ванной, аналогичной тем, в которых люди совершают омовение, а здесь же она была предназначена для складирования чищеной картошки. Тут же были три мешка с корнеплодом, ожидающие ритуала чистки. Сам камбуз оказался просторным помещением со стенами из белого кафеля и грязно-коричневым опять же кафельным полом. Вдоль борта располагались разделочные столы, напротив них, ближе к диаметральной плоскости ровный ряд больших металлических котлов, а у  носовой переборки плита, пенёк для рубки мяса, окошко в столовую для передачи пищи и большая автоматическая мясорубка. В довершении ко всему из угла раздавались какие-то псевдо-музыкальные звуки, там стоял магнитофон.   
Среди всего этого великолепия помимо нас с Андрюхой я заметил ещё четверых живых существ: маленького белобрысого кока Женю в белом одеянии, двух матросов в тельниках и большого рыжего таракана, ползущего по плите в направлении норд-вест. Мы тут же всецело завладели вниманием троих из вышеперечисленных представителей фауны, лишь таракан продолжал ползти по своим делам, не отвлекаясь на мелочи вроде нас с Андреем.
- Пацаны, вы кто будете? – спросил Женя.
- Да мы вот... С первого взвода... Нас сюда послали… - я тоже слегка растерялся.
- Послали, говоришь. Хорошо, что сюда послали, а не на х… - изрёк Женя, а матросы заржали. – Хотя, один х…, что туда, что сюда. Вы, наверно, курсанты?
- Ага, курсанты.
- Ну и зашибись. Приступайте к работе. Как вас звать-то, кстати?
- Василий.
- Андрей.
- Меня Женя. Это Дима и Олег,  - указал он на матросов.
- Ааа… Что делать-то?
- Вот вам швабра, вот ведро, вот тряпка, а вот пол, - тот, кого представили Олегом, указал себе под ноги. – Вперёд.
Андрей потянулся к швабре.
- Подожди ты, ё… твою! – остановил его Женя. – Переоденьтесь сначала. Эти ваши голубые куртки, ведь парадная форма. Испачкаете ведь.
- Повседневная, - поправил я его, и мы пошли в кубрик переодеваться.
Выражение «ё… твою» на флоте вовсе не оскорбление, а просто обращение к человеку, стоящему ниже тебя в табели о рангах, или равному тебе.
Переодеться мы могли только в тренировочные костюмы. Другой альтернативы наш скудный гардероб не предоставил.
- О, другое дело! – сказал Женя, когда мы вернулись в камбуз. – Теперь за работу.
Мы с Андреем переглянулись. Каждый из нас хотел, чтобы пол мыл не он, а напарник. Несколько секунд между нами шла молчаливая борьба, своеобразная игра в «гляделки». В конечном итоге первым не выдержал Андрюха: с печальным вздохом закатал рукава, взял ветошь и окунул в ведро. Затем стал старательно её выжимать.
- Не так! – остановил его Олег.
Мы удивлённо на него уставились.
- Объясняю. Ты, - он указал на меня, - поливаешь из ведёрка палубу, а ты трёшь её шваброй.
Тут Олег с Димой продемонстрировали, как это всё должно происходить. Палуба корабля не ровная, а выпуклая, так корпус прочнее, поэтому вся грязь и отходы производства вместе с водой самотёком отправлялись в дренажное отверстие в палубе у борта, что не стекало само, заталкивалось туда шваброй. Далее по системе сточной воды всё это оказывалось за бортом.
- А теперь так же от самой носовой переборки, - Костя вручил мне ведро, а Андрею швабру. – Исполнять!
С мытьём палубы мы разделались довольно быстро. Андрей довольно неплохо работал шваброй, только слишком торопился,  в результате чего я пару раз плеснул ему на кроссовки.
- Теперь что? – спросил я, когда работа была закончена.
- Ничего, - после недолгих раздумий произнёс Женя. – Отдыхайте пока.
Олег принёс откуда-то из подсобки два стула со сломанными спинками для нас, и поставил их между плитой и пнём для рубки мяса. После того, как мы на них уселись, матросы стали расспрашивать нас, кто мы вообще такие, а мы их, как им служится. А служилось им, как мне показалось, неплохо. Жили матросы по двое в четырёхместных кубриках (после нам их показали, не номера люкс, конечно, но, тем не менее), в увольнение отпускали регулярно. «Неустав» на корабле отсутствовал напрочь по двум причинам: во-первых, за взаимоотношениями личного состава тщательно следили офицеры; во-вторых, как я уже говорил, все срочники были «годки», гонять им было некого.
Пока мы беседовали, Женя стоял за плитой и колдовал над нашим сегодняшним ужином. Пару раз он просил нас набрать в большой лагун воды из котла и подтащить к плите. Пока всё было неплохо, за исключением того, что в магнитофоне крутилась кассета любимой жениной группы «Кабриолет». Тот, кто слышал, поймёт, кто не слышал, послушайте и поймите.
Вскоре на камбуз прибежал Костя, исполнявший в тот день обязанности дежурного по роте. Вслед за ним плелись Малой и Лёня-бильярдист. Оба были одеты в тренировочные костюмы.
- Всё, ваша смена закончилась, - обратился Костя к нам с Андреем. – Теперь Малой с Лёней на камбуз заступают.
- Какая жалость, мы только во вкус вошли, - изобразил я огорчение. – Пошли, Андрюха.
В кубрике я переоделся и завалился на койку с книжкой в руках. На сборы я взял с собой томик фантастики Житинского, его как раз на неделю должно было мне хватить, а на выходные нас обещали отпустить домой. Мои новоявленные «сослуживцы» в основной своей массе расселись по банкам вокруг двух столов, на которые в больших количествах были выложены пакеты с печеньем и сдобой, и ждали, когда закипит вода в электрическом чайнике. Несмотря на то, что наши офицеры настоятельно рекомендовали трёхразовое питание в столовой плюс «вечерний чай», процесс поглощения всевозможных булочек и «дошираков» в кубрике в течение всего месяца почти не прекращался. В результате, кое-кто со сборов вернулся изрядно поправившись.
Через пол часа вновь прибежал взмыленный Костя:
- Б..я, парни! Давайте снова на камбуз.
- Опять мы? – удивился я.
- Опять вы. Вы должны там работать до пяти вечера завтрашнего дня. Я просто всё перепутал.
Пришлось отложить книгу и снова переодеваться, а затем искать Андрея, который успел куда-то свалить. Его я нашёл на шкафуте левого борта, где обычно у нас были построения во время поверок. Андрей сидел на кнехте, устремив свой задумчивый взгляд на отходящий от пристани паром.
- Андрюха! – обратился я к нему. – Лафа закончилась. Пошли обратно на камбуз.
- Как так обратно на камбуз?
- Молча. Легко и непринуждённо. Костян всё перепутал, кулибин клёпаный. Наша трудовая повинность завтра до семнадцати ноль-ноль.
- Подожди, тебе кто это сказал?
- Да он сам и сказал. Бляха муха, Андрюха, заканчивай с занудством и пошли работать. И не сиди на кнехте, ревматизм заработаешь.
Андрей продолжал занудствовать ещё минут пять. Наш вышеизложенный диалог повторился ещё раза три. В конечном итоге, я позвал Костю. Тот был по-спартански лаконичен и убедителен:
- Толстый, кончай пи…ть и дуй на камбуз.
Женя и матросы очень удивились, когда мы вернулись вновь, выгнали с камбуза Малого с Лёней и выразили готовность трудиться дальше.
- Это баранизм нашего начальства, ничего особенного, - сказал я им, и они со мной согласились.
Приближался ужин. Мне поручили резать хлеб на всю роту, Андрею – вскрывать консервные банки.
Я подошёл к стеллажу с хлебом, взял белую буханку. Она была наполовину покрыта плесенью, и показалась мне какой-то лёгкой. Повертев буханку в руках, я обнаружил в ней небольшое отверстие. Тогда я разломил её пополам. Мякоть внутри почти полностью отсутствовала.
- Крысы, - услышал я из-за спины голос Олега. – Что, не видел никогда, как крысы хлеб едят?
- Теперь видел.
- Возьми этот хлеб, - он указал на другой стеллаж. – Он вроде получше. А этот чайкам выбросим.
Я выбрал десять буханок «получше». Затем взял нож и аккуратно срезал всю плесень, после чего начал нарезать хлеб ломтями. Когда я справился со своей задачей, пришлось помогать Андрею, тот всё никак не мог разделаться с консервами. Со стороны окошка, ведущего в столовую, уже раздавались возбуждённые возгласы, «жрать давай» или что-то вроде того. Женя распределял по котелкам гречу и кисель, мы их относили к окошку, где передавали накрывальщикам-мойщикам. Вслед за котелками отправили в столовую консервные банки и кисель.
- Сами жрать будете? – спросил Женя. – Вам тут осталось.
- Будем, - ответил я, - конечно будем.
Мы сходили за своими кружками и ложками в кубрик, миски, заменявшие тарелки, нам выдавали. Впоследствии стали покупать одноразовую пластиковую посуду. Руки мы с Андреем вымыли прямо на камбузе, из котла. Вообще, на корабле с водой было очень тяжело, как, впрочем, и во всём Кронштадте. Её давали три раза в день по пять минут как раз в то время, когда весь личный состав должен быть в столовой. Ещё вечером можно было сбегать на ПЭЖ2 и, угостив вахтенного сигаретой, выклянчить воды в душ. Эх, если б знали вы, насколько добрым и услужливым становится русский моряк, если угостить его сигаретой.
Есть нам, пришлось, держа миски на коленях. Зато вместо киселя в наших кружках плескался апельсиновый сок, а вместо тушёнки семьдесят какого-то года выпуска в миске лежала вполне свежая селёдка. Всё это Женя урвал для нас от офицерского ужина.
Наслаждались своим привилегированным положением мы с Андреем не долго. Накрывальщики-мойщики стали возвращать на камбуз котелки, которые нам предстояло отмывать. Сами они мыли только миски, и у них имелись для этого заблаговременно закупленные моющие средства. Мы же должны были мыть котелки и отдирать пригоревшую кашу в лагуне, имея в наличие только холодную воду. В единственном котле, в котором работал подогреватель, вода закончилась, а пополнить её запасы раньше, чем утром не представлялось возможным.
С котелками особых проблем не возникло, после оттирания ветошью, споласкивания и не очень пристального визуального осмотра можно было считать, что они чистые. С лагуном всё вышло гораздо серьёзнее, пригоревшая греча никак не хотела с ним расставаться. Наконец, я не выдержал, пошёл в столовую и отнял у накрывальщиков-мойщиков нашего взвода «Фейри». Сильно, конечно, сказано – отнял, скорее, позаимствовал, тем более, свою работу они уже заканчивали. Нам с Андреем ещё предстояло облагодетельствовать роту «вечерним чаем».
Помимо традиционных завтрака, обеда и ужина на корабле был предусмотрен «вечерний чай». Ровно в двадцать ноль-ноль личный состав роты (точнее, тех, кого сумеют найти) в четвёртый раз за день сгоняли в столовую и вручали каждому стакан чая и белый хлеб с маслом. Лично меня находили редко, в это время я предпочитал играть в настольный теннис в учебном классе, который располагался палубой выше. А выпить чашку нормального чая с нормальной булочкой без плесени я мог в любое время дня и ночи, было бы желание.
Женя велел нам взять только что отмытый от гречи лагун, высыпать в него большую пачку чая, набрать воды и поставить на огонь. После этого я снова резал хлеб, а Андрей делил масло на каждый из четырёх взводов. Когда жидкость в лагуне закипела, мы спустили его на пол, и Женя стал разливать чай по котелкам огромным алюминиевым половником.
После «вечернего чая» роте предстояла «вечерняя прогулка». Один раз я видел, что это такое. Людей выстраивают повзводно в две колонны, и они наматывают круги по пирсу. Пока наши товарищи «гуляли», мы с Андреем в очередной раз отмывали котелки и лагун.
- На сегодня почти всё, - сказал Женя. – Осталось палубу вымыть и до завтра свободны. Завтра в шесть прих;дите сюда.
До того, как лечь спать я развлёк себя тем, что сходил на построение по случаю спуска флага, хотя, мог этого и не делать, так как официально был в наряде.

Подъём на корабле ровно в шесть утра, но уже за десять минут до означенного времени в кубрике начал раздаваться грохот выдвигаемых из-под коек рундуков. Некоторым товарищам, похоже, не спалось, и они торопились поскорее начать новый день.
Я открыл глаза и обнаружил себя на закреплённой за мной нижней койке, лёжа на спине. Первое что, я увидел, было лицо моего друга Сани, нашего ротного старшины. Он свесился с верхней койки и смотрел на меня. Смотрел долго, вероятно, пытался вспомнить, где раньше видел эту заспанную, мятую рожу.
- Вьетнамец3! – произнёс он, наконец. – Ты зачем меня ночью пи…л?    
- Не понял? – тогда я действительно его не понял.
Понимание пришло ко мне несколько позже. Дело в том, что Санёк является обладателем весьма плотной комплекции, и койка под ним значительно провисала. По этому, ворочаясь во сне, я всё время задевал его то коленом, то плечом.
- Команда встать, койки заправить! – возвестила общекорабельная громкоговорящая связь.
Я поднялся с койки, встал на холодную, покрытую синим линолеумом палубу босыми ногами и начал одеваться. Все мои товарищи, также как и я, облачались в тренировочные костюмы, им предстояла утренняя зарядка на пирсе. Я посмотрел в иллюминатор. За ним было хмурое, сырое утро. На набережной не было ни души. Лишь огромный серый кот, презрев непогоду, сидел на баке ошвартованного рядом тральщика и умывался. В этот момент я подумал, очень даже неплохо, что мне не надо идти вместе со всеми на пирс.
Дверь в камбуз была заперта. Но обрадоваться этому обстоятельству мы с Андреем толком не успели, пришёл Женя и открыл её. Оказавшись внутри, я услышал какой-то шорох и грохот падающей на пол посуды. Это крысы, хозяйничавшие в камбузе в отсутствие человека, почуяли его приближение и начали разбегаться по своим норам. Я даже успел заметить в одном из углов лысый крысиный хвостик.
- А что вы кота не заведёте? – спросил я Женю. – На тральщике он есть, сам только что видел.
- Я просил, кстати, их одолжить кота на недельку. Больше и не надо. Потом его все подкармливать начнут, он обнаглеет и крыс ловить перестанет. Пока, вот, не дают.
Женя поставил в магнитофон свою любимую кассету «Кабриолета», нажал на «play» и стал отдавать распоряжения. Андрея он отрядил резать хлеб, а мне указал на чугунную сковороду, покрытую внушительным слоем жира:
- Ночью эти козлы, Дима с Олегом, рыбу ловили и жарили. Отмой, пожалуйста.
На мытьё этой сковороды я убил где-то час. Опять же в моём распоряжении была только холодная вода, а «Фейри» просить было не у кого. Собственно, сковорода так и осталась жирной. Её я задвинул как можно дальше, чтобы меньше попадалась коку на глаза. Затем тщетно пытался отмыть руки от жира.
Пока я возился со сковородой, Андрей успел почистить лук, и теперь доставал Женю вопросом, куда девать ошмётки.
- Без палева в люмик, - ответил кок улыбаясь.
- Куда?
- Да в люмик всё выбрасываешь, только осторожно, - уточнил Женя.
- Куда-куда?
В конце концов, ему пришлось взять у Андрея миску и продемонстрировать, как надо с ней поступить. Он подошёл к иллюминатору, высунул в него голову, убедился, что со «Смольного» в сторону систершипа вроде бы никто не смотрит, и высыпал содержимое миски за борт.   
Олег принёс откуда-то брикеты порошкового киселя, высыпал их на стол и стал показывать, что мне с ними делать:
- Берёшь киянку и х...чишь по пачке. Вот так, - последовало несколько мощных ударов по брикету. – Теперь разворачиваешь, разминаешь и бросаешь в лагун.
Мне ничего не оставалось, кроме как мять жирными руками розоватый порошок. Утешала одно, пить этот кисель я точно не буду.
Когда мы с Андреем вовсю наслаждались отмыванием лагунов после завтрака, в камбуз прибежал офицер с погонами капитан-лейтенанта, похожий на разгневанного суслика. Его праведный гнев был направлен на кока Женю:
- Женя, какого х… не был на подъёме флага?!
- Ээээ… Трищ капитан-лейтенант, я большого сбора не слышал…
- Не п...ди! Всё ты прекрасно слышал! К тому же сам за временем следить должен. 
- Серьёзно не слышал! – Женя тоже повысил голос. – И вообще, я от плиты отойти не могу, мне роту дармоедов-курсантов кормить надо! Вот всё на х… брошу и пойду флаг поднимать!
- Вы, я смотрю, товарищ старшина второй статьи, совсем ох…и, - офицер вдруг перешёл на «вы», - будете наказаны.
- Да насрать! – отрезал Женя и повернулся к плите.
Кап-лей тоже повернулся и вышел. Я был в шоке. Вот вам и дисциплина с субординацией.
- Мне три месяца до дембеля осталось, - Женя поймал мой недоумевающий взгляд. – Ни х... он мне не сделает.
Несколько минут спустя в камбузе появился ещё один начальник, рангом пониже – старший мичман. Но именно перед ним Женя чуть ли не встал по стойке «смирно».
- Так, - произнёс старший мичман, осмотревшись вокруг. – Кого тут за что вые...ть?
Когда начальник грозится «вые...ть» подчинённого, верить ему не стоит. Не может он этого сделать, такой вид наказания дисциплинарным уставом не предусмотрен.
Взгляд старшего мичмана остановился на нас с Андреем.
- Кто такие? – спросил он.
- Сту... эээ... курсанты ГМТУ, - я постарался на всякий случай сделать лицо посерьёзнее. – На военных сборах тут.
- Ага! Курсанты! – старший мичман заметно оживился. – Ну-ка, за мной, парни!
Он отвёл нас в трюм. Там было очень сыро, едва горел тусклый свет. На полках и стеллажах в огромном количестве располагались консервные банки, а на палубе лежали мешки с различными крупами и картошкой.
Раз в два-три дня к кораблю подъезжал продуктовый фургон со склада Ленинградской военно-морской базы, и продовольственный трюм пополнялся. На разгрузку машины нашу роту отряжали почти в полном составе. Участвовать в этом мероприятии было очень выгодно: проявивших особенное усердие и рвение мичман мог чем-нибудь премировать, скажем, двумя банками сгущёнки. А если скомуниздить ещё пару банок сгущёнки, получалось уже четыре банки... Впрочем, не мне вас арифметике учить. 
- Да уж, если от пирса нас оторвёт, с голоду не помрём, - оценил я количество провизии. – Автономность по запасам продовольствия у корабля большая.
- Это точно, - согласился старший мичман. – Только если без кадетов. Эти всё сразу сожрут. Так, парни, берём каждый по мешку картошки и тащим к ванной, знаете, где это.
Несколько дней спустя на корабле появилась рота кадетов, и я убедился, что он не шутил. Кадеты – вечно голодный народ, в отличие от нас всегда требовали добавки в столовой, при этом, так же как и мы, постоянно что-то жевали в кубрике. Один раз сам видел, как мама с папой одного из них подкатили прямо к трапу на «опеле» и вручили своему чаду два здоровых пакета продуктов. Донести до своего кубрика он их не смог, его товарищи растерзали эти пакеты ещё в коридоре.
Мешок картошки, который мне предстояло переть на три палубы выше весил примерно столько же, сколько я сам. Мы с Андреем справедливо рассудили, что гораздо сподручнее будет вдвоём дотащить один мешок, а затем вернуться за другим. И то мы чуть не надорвались. А когда пошли за вторым мешком, дверь в трюм была уже заперта. Нельзя сказать, что мы сильно расстроились этому обстоятельству.
Целый день мы что-нибудь мыли, таскали, оттирали, резали, чистили и снова мыли. И всё под нескончаемые рулады группы «Кабриолет». Когда в семнадцать ноль-ноль пришли наши сменщики со второго взвода, я понял, что на этом корабле мне больше ничего не страшно.
А кисель я потом три дня не пил.

Предпоследний день сборов. Я снова рабочий по камбузу. Снова в напарниках у меня Андрюша. Я только что порезал хлеб, сижу на пне для рубки мяса, смотрю, как кадеты отмывают от каши котёл. Теперь всю грязную работу выполняют они. Рядом со мной магнитофон, я переставляю кассеты, ди-джеем, стало быть, работаю. Кассету с «Кабриолетом» спрятал как можно дальше. Интересно, Женя её потом вообще нашёл?
В камбузе появляются ребята из второго взвода с видеокамерой, фиксируют события «для истории». Я подвожу их к столу для резки хлеба, беру буханку с дырой в боку, разламываю пополам и вплотную подношу к объективу камеры:
- Вот, продукция жизнедеятельности крыс.
- Также прошу зафиксировать, что хлеб плесневелый, - говорит «режиссёр» фильма своему «оператору».
Они уходят, я возвращаюсь в исходную позицию. Ко мне подходит Андрей: 
- Надо консервные банки открыть.
- Не видишь, я занят, - меняю в магнитофоне кассету «Кино» на «Короля и Шута» и нажимаю на «play».
Прибегает дежурный по роте:
- Все наряды на сегодня отменены. Приказано всем приводить себя в порядок, готовиться к присяге.
- А жрать мы, что на ужин будем? – в окошке появляется голова дежурного по столовой.
- Кто приказал? – спрашиваю дежурного.
- Акопян.
- Ааа... Акопян...
Капитан первого ранга Акопян – человек серьёзный. Если он приказал, надо подчиняться. Оставляю обоих дежурных препираться друг с другом, сам иду в душ. Наши военные игрища подходят к концу. Завтра присяга, и по домам.
_________________________
1 Период вахты с 3.00 до 7.00 утра. В это время дико хочется спать. Я подпирал дверь табуреткой, чтобы неожиданно не зашёл проверяющий офицер, и ложился, не раздеваясь, поверх одеяла.
2 Пост энергетики и живучести.
3 Одно из моих прозвищ. Ху До Шин.